
Полная версия:
Произвол
Крайней мне быть не хотелось, но и давать пьяному мужику в каком-то темном чулане – тоже. А если нас застанет Антонина? Или тем более Лия?.. А если Сережа надумает надеть свой пиджак? Нет, надо удирать, и поскорее!
Громов, времени не теряя, склонился к моим губам. Я запаниковала.
– Послушайте, вы, должно быть, выпили лишнего и не понимаете, что делаете… – тараторила я бессвязно. – Пустите же! Это останется между нами, просто, пожалуйста, дайте мне уйти!
– Верно, это останется между нами, – сухо сказал чекист, пытаясь уловить мой рот. Не получилось – увернулась.
– Михаил Абрамович, я замужем! – выпалила я. Может, совесть проснется, если произнести вслух? – За Сергеем Загорским. Вы забыли?..
– Да не скажу я твоему мужу! – вдруг переменившись, рыкнул он. – Что ты так трясешься?
Громов надвигался на меня – точнее, заставлял пятиться назад, – пока не припер к комоду. В копчик больно уперлась ручка ящика, под натиском сдавило грудь, и я вскрикнула. Ладони нагло легли ниже поясницы и принялись исследовать пойманную добычу. Он не церемонился, он беззастенчиво лапал меня, как лапают мужчины жен, подруг, проституток, но я не была ни первой, ни второй и ни третьей!
– Вы же сами женаты!.. – выдала я, вертясь юлой. Мне действительно стало страшно из-за собственной беспомощности.
– Ну да, – со скукой буркнул он.
Бесполезная попытка. Штампы в паспортах его не пугали.
– Здесь много людей, нас могут застать вдвоем…
– Все нажрались, никому до нас нет дела, – раздражался Громов. – Да что ж ты рвешься-то так! Угомонись!
Его не останавливало то, что я сжимаюсь, защищая бюст, что убираю его руки со своих ног, что без конца бормочу одно и то же: нет, нет, нет! Громов не добивался моего согласия, он шел напролом, и как только до меня дошла эта простая истина, внутри проснулся задремавший было зверь – тигрица, способная сражаться до самого конца.
– Нет! – рявкнула я, смыв жалобную маску с лица. – Я не хочу!
– Блядь, да что ж ты такая несговорчивая! – вскипел не на шутку Громов и заломил мне руки за спину. – Хватит! Меня ждут. Давай живее.
– Мне больно! – завизжала я, пусть мне и не было больно.
– Сама виновата! – был ответ. – Буду я еще тебя уговаривать! Волочиться за тобой! Взрослая же девочка… Раздевайся!
Юбка задралась к бедрам, обнажив кружевное белье. Где-то затрещали швы. Как резко Громов вспылил, так же резко он и смягчился, увидев мою наготу, и снова стал прижиматься, тереться, сглатывать слюну.
– Покажи-ка мне себя… – приговаривал он, облизываясь.
Гладил ласково, неожиданно ласково после столь грубого тона. В его руках будто бы включился режим, рассчитанный как раз для строптивых незнакомок, которые трепещут от страха, хлопают ресницами и нуждаются в нежных прикосновениях, чтобы расслабиться. Под воздействием этого чудодейственного режима я обмякла и откинула голову, подставляя шею. Послушно приоткрыла рот, когда он меня поцеловал. Позволила стянуть с себя вязаную кофту, расстегнуть пуговицы на платье, освободить грудь от бюстгальтера.
Встретились два взгляда – его самодовольный и мой томный.
– Вот так бы сразу, – промурлыкал Громов. – Умница.
Он усадил меня на комод. Я широко расставила длинные ноги, уперев туфли в ручки ящиков. Громов расстегнул молнию на брюках и попросил меня приспустить трусики. Я потянулась к животу, коснулась кружева, медленно потянула вбок. Он пристроился, не видя ничего, кроме распахнутых бедер перед собой, и тогда я, приготовившись, набрала в грудь воздуха и отбросила его от себя.
Слишком мощный удар. Громов удивленно охнул, качнулся и схватился за подлокотник дивана, чтобы не упасть. Перенервничала, перестаралась, надо было полегче…
– Дура! Ты что, рехнулась? – взревел он не своим голосом, побагровев от ярости.
Он восстановил равновесие не без труда – все-таки он прилично выпил и шатался на ровном месте. Воспользовавшись заминкой, я спрыгнула с комода и вернула бюстгальтер на место. Громов присел на диван, чтобы справиться с головокружением.
– Еще ни одна баба мне не отказывала, – процедил сквозь зубы хозяин дачи, потирая виски. – Что ты о себе возомнила?
Сердце делало одно сальто за другим. «Думай, Нина, думай, – давила я на себя. – Ищи способ, как не испортить с ним отношения, сгладь напряжение, заключи мировую».
– М-михаил Абрамович, послушайте меня, п-пожалуйста, – сказала я, заикаясь. – Я х-хочу вернуться к супругу. Я замужем.
Громов с остервенением шлепнул себя по колену.
– И? – вопрошал он. – Я бы уже заканчивал! Чего ты комедию устроила!
«Беги!» – хором подсказали все внутренние голоса. Я ринулась к двери, но Громов пока не совсем расклеился от выпивки, он перехватил меня. На сей раз его хватка была железной, агрессивной, оставляющей отметины. Этот человек определенно решил завершить начатое. Перестав контролировать свои действия, я внезапно для самой себя укусила его в предплечье.
И вновь не рассчитала силу! Министр истошно заорал, выругался и отпустил меня. На его коже заалел след от зубов. Точно, тигрица…
Я откинула дверь и выскочила в коридор. Вон, вон, на свободу! На люди, к безопасности!
К моему облегчению, никто нас не засек. Вообще, обслуга, снующая по дому весь вечер, сейчас странным образом испарилась, и это натолкнуло меня на тревожные мысли. К черту! Главное, что путь свободен. Задыхаясь, я кое-как застегнула пуговицы и поправила скомканную юбку.
– Сука, – донеслось из комнаты.
* * *Сережа выпустил наружу заправленную в брюки рубашку и направился к раздвижной ширме. За перегородкой он скинул выходную одежду в бельевую корзину, открыл дверцу шкафа и достал длинный темно-зеленый халат. Выйдя обратно на середину спальни, затянул на узких бедрах пояс. Его домашние туфли звонко цокнули по дубовому паркету, когда он остановился.
– Нина, ты что, заболела? – метнул на меня муж подозрительный взгляд.
Я что-то нечленораздельно промычала, запустив пальцы в прическу.
– Просто ты всю дорогу была какой-то мрачной, – пожал плечами он. – Я и предположил: может, голова болит или еще что. Послать домработницу в аптеку?
– Не надо.
Я посмотрела на свое отражение в зеркале у туалетного столика. Лицо угрюмое, бледное. Губы опухли – я нещадно терзала их зубами весь вечер. Брови грозно нависли над глазами. На запястьях, там, где стискивал Громов, растеклись багровые пятна – предвестники синяков. Отцепив заколки, я распустила волосы, и они копной упали на плечи.
– Так что же, все хорошо? – спросил Сережа с надеждой.
– Нет, нехорошо! – пальнула я в ответ, целясь, конечно, не в него, а в пустоту, точнее в воображаемого министра госбезопасности.
Загорский нахмурился. Вот он, мой вздорный нрав, выполз на свет и ощетинился. И ведь спортивный зал уже закрыт… В минуты моей слабости или ярости Сережа становился скованным. Чувствуя себя не в своей тарелке, да и вообще не на своем столе и не в своей кухне, он изъяснялся натужно и отрешенно, через не могу. Он будто шел по темному заброшенному дому, слепо шаря ногой по полу и боясь оступиться, но не понимал, куда и зачем он идет и нужно ли ему, собственно, куда-либо идти или же можно наконец покинуть вселяющее тревогу жилище.
– Что произошло? – ступил-таки Сережа на порог заброшенного дома.
– Громов, – чуть погодя сказала я и сложила руки на груди.
– Громов? – не понял он.
– Он приставал ко мне.
– Когда? – опешил Загорский. – Где?
– Когда я ушла за накидкой.
– Ах вот почему ты вернулась такой взрывной! – озарило Сережу. – Я боялся, бокал разобьется – так ты им стучала, когда ставила на стол.
Меня кольнул стыд. Муж прочистил горло и приступил к долгой беседе.
– Теперь по порядку. Что именно он делал?
Я закатила глаза к потолку.
– А что обычно делает мужчина, когда хочет женщину, Сережа? Закрыл дверь, налетел на меня, ручонки распустил! Сказал, что все останется между нами, еще и торопил! Ишь, занятой какой! Лишь бы присунуть и свалить!
Бросившись к мужу, я показала ему свои красные запястья.
– Полюбуйся, какую красоту он мне поставил! Чего ты отворачиваешься? Смотри!
Загорский мельком посмотрел и устало, по-старчески так, опустился на софу. Давно я ему не устраивала буйных истерик; наверное, отвык. Он о чем-то сосредоточенно поразмышлял, разглядывая живопись и лепнину на потолке, я же пока ходила взад-вперед, уперев руки в боки.
– В итоге Громов… добился желаемого? – послышался его тихий голос.
– Нет, – поежилась я. – Конечно, нет! Ты что? Уж я-то за себя могу постоять. Я осталась верна тебе, Сережа. Не вздумай сомневаться во мне.
Я подошла к нему и нежно поцеловала в губы. Видно, клюнул. А я блефовала. Я отказала Громову не столько из-за любви к мужу, сколько из-за любви к себе самой. Да, настойчивость мужчины бывает приятна, и порой тело так и просит, чтобы его прижимали, упрашивали, буквально домогались… Но где игра, а где откровенный произвол? Могла ли я смириться с мыслью, что этот самонадеянный, всевластный человек, перешагнувший через все моральные нормы, получит меня вот так легко, вот так беспрекословно, как если бы заказал чашку чая в буфете или велел зажарить к ужину гуляющего у пруда фазана?
Гордость взыграла над разумом. Со мной часто приключалось такое несчастье.
– Нет, ну что ж за сукин сын! – швырнула я, стреляя взглядом в разные стороны. Чем чаще в памяти воскресала сцена на даче, тем сильнее я накручивала себя. – Ему безразлично, Сережа, что у него жена и дети! Безразлично, что у меня есть ты!
– Тише, тише, успокойся, – взмолился Сережа. – Да, Громов слаб к прекрасному полу, и Антонина Викторовна не помеха его увлечениям.
– Бедная, – представила я себя на ее месте. Постоянно наблюдать, как муж охмуряет очередную кокетку… – Что ей приходилось терпеть долгие годы?
Лицо Сережи вытянулось, будто он никогда об этом не думал.
– Да нет, никакая она не бедная, – отмахнулся он. – Она облагораживает супруга, пусть и регулярно застает его в объятиях новой пассии. Громова убеждена, что Михаил Абрамович любит ее и верен ей, по крайней мере сердцем.
– Интрижки не волнуют ее? Не верю, – фыркнула я.
– Да не относится она к его похождениям как к измене, – растолковывал Сережа. – Громов – чекист, его работа – знать все и про всех. Он, как паук, расставляет свои сети. Заводя новый роман или дружбу, он втирается в доверие к врагам народа, к тем, кто может дать показания по гражданам с сомнительной репутацией. Именно так и считает Антонина Викторовна.
– Я, выходит, гражданка с сомнительной репутацией? Или ты – враг?
– Нет! – побелел Загорский. – Скажешь тоже!
Я весь вечер чувствовала себя разбитой, но сейчас весело расхохоталась. Муж выдавил кислую, вымученную улыбку.
– А он мастер лапшу-то вешать, раз жена закрывает глаза на его измены. Ну, пускай трахается с кем хочет, старый черт! – плевалась я, изнывая от злобы. – Но я-то ему отказала, Сережа! А он меня ссильничать пытался, ублюдок!
Сережа сморщился – не выносил брани. Особенно если она слетала с женских губ, и уж тем более – когда ругалась собственная жена. Претила эта брань его чуткой натуре. Он так сильно тер лоб, что казалось – раздавит череп.
– Дорогая, настойчиво прошу тебя подбирать слова тщательнее, – отчитал меня муж строго. – Речь идет об уважаемом советском служащем. Мне очень жаль, что у вас с Громовым произошло… недопонимание. Если бы я знал, что все так обернется, поехал бы один.
Я ждала продолжения, однако его почему-то не последовало. Сережа взял с комода ручку и начал бесцельно вертеть ее в руках. Я меж тем горячилась, горячилась и горячилась, пыхтела, сновала из одного угла спальни в другой. Он пронзил меня своим коронным взором, от которого становилось не по себе.
– Что ты сделала ему, Нина?
– Что я ему сделала? – не поверила я своим ушам.
– Ты говоришь, ему не удалось тебя соблазнить. Что же ты сделала, чтобы он тебя не тронул?
Бомба в глубине моей груди взорвалась, сбивая сгорбившегося мужчину на краю софы с ног огненной волной.
– Что я могла сделать? Разве у меня было много вариантов? – накинулась я. Сережа отшатнулся. – Вырывалась, просила отпустить, напоминала о тебе, об Антонине, кричала, что не хочу его! Но этот потаскун настаивал! Кобель! Подонок!
– Не ругайся, пожалуйста, не ругайся, – пролепетал он почти беззвучно.
– Знаешь, что я сделала, Сережа? – не слышала я мужа. – Я толкнула его и укусила, когда он меня перехватил! Видел бы ты лицо мерзавца! Небось, больно… И поделом ему!
С видом победителя я рухнула на мягкую постель. Морщины на лбу Сережи расправились, редкие волосы съехали в сторону затылка. В глазах плеснулась безнадега.
– Прости, что? – прошептал он сдавленно. – Ты укусила его?
– Да, за руку. Чудом сбежала! Повезло!
Загорский потерял все разом – дар речи, способность двигаться и мыслить. Он пребывал в оцепенении, наверное, минуты две, после чего как-то неестественно громко сглотнул. Возвратившись к реальности, Сережа потушил свет, лег рядом со мной и с опаской обнял меня за плечи, словно проверяя на ощупь, остыла ли раскаленная сковорода. Он заговорил медленно, вдумчиво и так проникновенно, точно убаюкивал меня:
– Не сердись из-за произошедшего, дорогая. Я понимаю, в тебе бурлит масса чувств. Ты оскорблена поведением Громова, и да, он, безусловно, поступил недостойно. Я сам не ожидал такого поворота событий. – Его тон стал нарочито непринужденным. – Но давай-ка покопаемся. Ничего ведь вопиющего не случилось, так? Ты не пострадала. Уверен, Громов не хотел навредить тебе или принудить к чему-либо. Он был очарован тобой, вот и все. А как иначе, ты ведь красивая женщина… К тому же он выпил лишнего. Ошибся человек, не держи на него зла.
– Просто тебя там не было, – проворчала я через плечо. – Побудь ты на моем месте с задранной юбкой, убедился бы, что это за похотливая, беспринципная свинья.
– Еще раз: ты ставишь себя под удар, обсуждая члена правительства в некорректном тоне. Успокойся. – Сережа сжал руки вокруг меня теснее. – Правда, Нина, я расстроен не меньше твоего, но мы должны здраво смотреть на вещи.
Я вырвалась из объятий и повернулась к нему лицом:
– Что значит – здраво?
– Это министр госбезопасности, милая, – тихо сказал Загорский, озираясь на стены. Подпитав его страхи, те будто бы подступили ближе, обернулись в слух. – Не надо конфликтовать с ним.
– К чему ты клонишь? – возмутилась я. – Что был бы не против, если бы я с ним переспала?
Он промолчал.
– Ты, мой муж, – и проглотил бы измену?
– Будь моя воля, я ни с кем не делил бы тебя, любимая, – мягко утешал Сережа, взяв мою руку в свою. – Но вспомни… будь добра, просто вспомни судьбу своего несчастного отца. Да возьми хоть участь прежних жильцов нашей квартиры, которые нынче прописаны в лагерях.
Он вздохнул. Больная тема.
– На одного донесли, чтобы занять площадь побольше и повыше, – одними губами напоминал Сережа. – А сам стукач хранил фотографию с Ежовым. Ты должна была зарубить на носу, Нина: нельзя давать ни малейшего повода усомниться, что ты добропорядочный гражданин.
– А что, все добропорядочные гражданки обязаны кувыркаться с министром по одной лишь его прихоти? – вскинула я бровь. – И натурой доказывать преданность государству?
– Почему всегда нужно огрызаться? – огорчился он.
– Потому что меня сегодня чуть не изнасиловали, а ты притворяешься, будто это норма. – Я от обиды поджала губы. – Мерзко, Сережа.
Судя по всему, я его усовестила. Муж порозовел, даже в ночной полутьме было заметно.
– Ладно, ты права, – нехотя согласился он, почесав затылок. – Что ж, предлагаю поступить так. Я выкрою удобный момент и без свидетелей побеседую с ним. Объясню, что мы с тобой безумно любим друг друга и дорожим крепким браком. Наверняка улажу все без недомолвок. И впредь постараюсь не звать тебя с собой на мероприятия, в которых участвует Громов.
Он примирительно толкнул меня в бок.
– Договорились? Решили проблему?
– Да, спасибо.
– И все-таки давай договоримся, что ты не будешь давать волю эмоциям, – добавил он. – Я понимаю, какое унижение испытывает женщина в подобных ситуациях, но неужели ты хочешь, чтобы тот кошмар, который ты пережила после смерти отца, повторился? Стоит ли мелкая стычка таких мучений?
Я припомнила свою огромную сумку с письмами, оттягивающую плечо, комнату, кишащую тараканами и клопами, пустой хлеб на ужин, лекции, на которых клевала носом, потому что работала допоздна, – и упала духом. Норов куда-то сам собой улетучился, в глубине пискнула гадкая трусость. Хорошо, что все позади! Хорошо, что мне более не доведется встречаться с этим выродком!
Теплый, уютный бок мужа пригрел меня, и я, утешенная, задремала.
А Сережа долго ворочался. То перекладывал ногу, то закидывал на меня руку, то падал на спину. В середине ночи он уснул.
* * *На следующий день я собралась в ателье за своим вечерним платьем. Его сшили на заказ к премьере балета «Медный всадник», которая должна была пройти в Большом театре 20 июня. Обычно всеми делами по хозяйству у нас занималась Валентина, домработница. Эта молодая, бойкая, сильная девушка была способна оказать любую услугу: вытрясти тяжелый ковер из гостиной, починить казенную мебель, уничтожить трудновыводимое пятно на рубашке или принести обед из столовой. Но сейчас услужливая Валя убежала на улицу Грановского7, чтобы купить в спецаптеке лекарство от аллергии для мужа. Она запросто могла бы по дороге заскочить и в ателье за платьем, но мне очень уж хотелось прогуляться на свежем воздухе и отвлечься от угнетавших мыслей. Тем более на улице стояла чудесная погода – солнечная, в меру теплая, без душной жары.
Я поправляла юбку перед зеркалом в прихожей и не слышала шума, что доносился из-за входной двери. Стоило переждать часок-другой или вовсе не покидать сегодня квартиру, но теперь уже было поздно. Я вышла на лестничную клетку и замерла, застав там трех мужчин в темных плащах и кепках. Каблуки черных туфелек цокнули по бежевой плитке с серыми ромбами. Звук привлек внимание грозных незнакомцев. Они отвернулись от высоких дверей соседней квартиры, вскользь оглядели меня с ног до головы и, через секунду потеряв интерес, снова застучали.
– Откройте, – приказал один из них – по моим смутным воспоминаниям, наш комендант. – В доме произошла утечка газа. Нам нужно войти внутрь и все проверить.
Он нажал на ручку и надавил на дверь плечом. Второй помог ему, навалившись рядом, но дверь не шелохнулась – видно, хозяева подперли ее чем-то тяжелым. «Какое опрометчивое, смелое решение!» – поразилась я и тут же осадила себя за похвалу сумасбродства.
– Нина Борисовна, вы куда-то направлялись? – осведомился третий, стоявший на страже, пока его напарники ломились в квартиру.
«Знает мое имя», – похолодела я, вцепившись ногтями в сумочку. С этим человеком мы точно не встречались прежде.
– В ателье, – неуверенно промямлила я, будто сама сомневалась.
– Так идите, – устремив на меня немигающий взгляд, велел мужчина в плаще.
– А к нам вы не пойдете утечку искать? – зачем-то спросила я.
– Ваша квартира в утечке пока не подозревается, – усмехнулся он.
Двое у дверей достали пистолеты и отбежали, приготовившись к штурму. Я тупо кивнула и свернула на лестницу, ухватившись за лакированные перила. Каблуки мои громко оттарабанили по ступеням в такт оглушительным выстрелам. Я неслась вниз с прытью, несвойственной леди в туфлях и узкой юбке. Вдруг они передумают, вдруг погонятся за мной, страшилась я и прибавляла шагу, точнее бегу. Выскочив на улицу, остановилась и перевела дух. Вокруг спокойно бродили люди, не представляя, какая драма развернулась в Доме на набережной.
Любопытство охватило меня до кома в горле, и я осторожно подняла глаза. Туда, где в лучах солнца блестели окна квартиры на девятом этаже. Ставни должны были быть плотно закрыты, шторы – задернуты, но они все оказались распахнутыми. На узком подоконнике, в миллиметре от пропасти, жалась Ира – жена авиаконструктора Алексея Чернова. Я часто заходила к ней, чтобы поваляться рядом, выпить вина и поболтать по душам. Каждое лето Ира привозила мне из деревни корзину моих любимых яблок, я доставала ей билеты и путевки; она вязала мне теплые свитера, пекла пироги, а я сидела с их сыном Колей, когда она была занята, отводила его в Дом пионеров или в авиакружок. Чернова была честной, дерзкой, заводной, и мы любили компанию друг друга.
«Не глупи, Ирка», – мысленно попросила ее я и замахала руками в надежде, что подруга заметит мой протест.
Отсюда было плохо видно ее одежду – то ли сорочку, то ли платье, непонятно, – я различила лишь алое пятно и босые белые ступни. Ира держалась за выступ на внешней стене дома и смотрела вниз. Ее кудрявые волосы колыхались на ветру, хлеща щеки.
– Нет, нет, – повторяла я уже вслух и сложила руки крестом над собой. Проходящий мимо мужчина в шляпе покосился на меня, как на умалишенную.
Вероятно, эмгэбэшники таки проломили дверь в квартиру, потому что алое пятно дернулось, замешкалось на миг, а затем воспарило в воздухе. Перестав дышать, я наблюдала, как оно летело камнем вниз, слышала, как раздались визги прохожих, лай собак и свистки охранников высотки, чувствовала, как сгущается вокруг меня толкотня. Я бы так и стояла на тротуаре неподвижной статуей, если бы меня не увела вовремя подоспевшая из аптеки Валя.
– Нина Борисовна, пойдемте, пойдемте, – проникал в ухо ее обеспокоенный голос.
Красное месиво на асфальте перекрыла стена чекистов.
* * *Сережа взял себе за правило каждый день сообщать мне что-нибудь хорошее о Громове. Он словно затеял игру: собери все плюсы министра и выиграй в подарок подобревшую жену. Муж ошибочно полагал, что я ничего не замечала, что меня не смущало, когда разговор плавно перетекал от обсуждения новостей к министру госбезопасности. Ах, какая у Громова огромная семья, Нина! Ах, как он привязан к своей почтенной матушке, как любит младшего брата, между прочим, подающего большие надежды драматурга! Ах, тебе известно, что они с Антониной воспитывают пятерых родных детей и троих приемных?
– Он замечательный отец, – распинался Сережа, отложив любимую газету. – Я видел его стаю детишек. Они прыгают к нему на руки, просят покатать их на шее и рассказать веселую историю. Они смотрят на него с благоговением, точно он не человек, а герой. Михаил Абрамович просто счастлив, проводя время среди них. А Лия! Его принцесса! Ей он ни в чем не может отказать.
В глазах мужа отразилась зависть. Моя рука неловко дрогнула. Кусочек запеченной утки, насаженный на зубцы вилки, замер у губ. Откуда ни возьмись вновь появилось это досадное чувство – словно я была виновата перед мужем за свое бесплодие. Мысли о приемном ребенке зашумели в голове с прежней силой.
В другой раз Сережа докладывал о спортивных достижениях Громова, о том, какие впечатляющие сюрпризы он придумывает ко дню рождения Антонины, с каким умением и чуткостью дрессирует лошадей.
– Михаил Абрамович – тонкий ценитель искусства, – делился со мной Загорский, пока я уныло перебирала страницы журнала. – Он умудряется где-то откапывать никому не известных певцов, актеров, музыкантов, а потом представляет их своим влиятельным знакомым. Благодаря Громову на советской эстраде появилось много талантов! Двое из них, между прочим, стали народными артистами!..
– Сережа, а за что Черновых арестовали? – перебила его я.
Вернее, Чернова. Ира так и не угодила в лапы органов госбезопасности, Алексея же взяли прямо в рабочем цехе.
– Не имею ни малейшего понятия, – солгал муж и щедро плеснул себе в тарелку соли, хотя обычно не солил и не перчил пищу.
Но все-таки его усердия не были напрасными. Из-за нескончаемых разговоров о Громове я потихоньку забывала железную хватку рук и голодные глаза. Воспоминания о злополучном вечере стали бледнее.
Однажды Сережа пришел с работы пораньше с роскошным букетом белых роз – а ведь бросил привычку дарить цветы без повода на третьем году брака – и ночью впервые за год занялся со мной любовью. Когда он опустился на меня, я вдруг поняла, как сильно, аж до дрожи, мне не хватало близости мужчины. Одиннадцать месяцев – беспощадно долгий срок. Муж тоже был охвачен страстью; я и позабыла, что он умеет доставлять удовольствие, когда хочет. После того как он сам выбился из сил, я залезла на него второй раз. Такого у нас не было с медового месяца.
Вечером 20 июня мы наряжались на премьеру балета «Медный всадник». Сгорая от нетерпения, я застегивала новое вечернее платье. С пышной юбкой, полупрозрачными рукавами и вырезом на спине, оно было сшито из черного тюля с мелкими блестками и напоминало ночное небо, усыпанное звездами. Я накрасила ресницы тушью, собрала накрученные волосы в пучок и надела серьги с черным авантюрином (свои любимые сережки с бриллиантами, подаренные мужем на свадьбу, приходилось носить только дома8). Затем я брызнула на шею любимые духи и втиснулась в неудобные, зато дивно красивые черные туфельки. Сережа облачился в свой лучший выходной костюм и аккуратно зачесал лысеющую макушку.