скачать книгу бесплатно
Вагон резко дернулся, покачнулся и начал набирать скорость. Машинист наверстывал время, упущенное в ожидании встречного. Очень скоро поезд уже на полном ходу летел к станции. Дайнека взглянула на часы, они показывали восемь, значит, впереди – Пермь. Надежды на то, что там двери вагона откроют, не было. То есть выходить в коридор бессмысленно.
По прибытии она просто смотрела в окно на многолюдный перрон. Нагруженные вещами люди бежали в начало состава. Между ними лавировали женщины с сумками-термосами. Из поезда выскакивали наскоро одетые пассажиры. Повсюду шла торговля, из рук в руки переходили пакеты с отварной картошкой, жареной рыбой и солеными огурцами.
Дайнека сглотнула слюну. До обещанного угощения оставался почти час.
Поезд тронулся. Глядя на унылый станционный забор, девушка вспомнила путника, похожего на монаха.
«Странный, неприкаянный, одинокий… – подумала она. – Вокруг – ничего: ни леса, ни домов, ни людей. Куда он идет?..»
На душе сделалось грустно. Прислушалась. Ирина мирно посапывала в своей постели. Дайнека придвинула сумку. Расстегивая одну за другой молнии, стала что-то напряженно искать в ее недрах. И вот в руках оказался брелок: массивная золотая цепочка, на конце которой покачивается голубое сердечко.
Прикрыв глаза, Дайнека вспомнила первую встречу с Джамилем…
В те уже далекие августовские дни на нее обрушилось сразу два несчастья: она потеряла единственную подругу и любимого человека. Нину убили, а Джамиль… Дайнека продолжала верить, что он не погиб в страшной автокатастрофе, свидетелем которой была она сама. Ввязавшись в расследование убийства подруги, Дайнека не предполагала, что ей предстоит заплатить такую страшную цену.
Предчувствие любви, ее мечты, неуловимые ощущения материализовались в образе светловолосого сероглазого парня. Непривычное для русского человека имя – Джамиль – досталось ему от родителей, в честь друга семьи. Теперь Дайнека даже не представляла, что у любви может быть другое имя.
Боль потери усиливалась чувством вины. Это ради нее он рисковал своей жизнью. Не окажись тогда Джамиль рядом, не его, а ее машина летела бы вниз по насыпи, и уж она точно сгорела бы заживо на пологом речном берегу.
Рассказ следователя о том, что труп Джамиля не нашли, вселял надежду и давал силы жить дальше. Эта надежда была единственным, что осталось от самого красивого и любимого человека.
В первые месяцы после исчезновения Джамиля она убеждала себя в том, что рано или поздно он придет или напишет. Но он не приходил и не писал…
Прислушиваясь к шагам за дверью квартиры, она всякий раз умирала, когда они удалялись. И каждый телефонный звонок был очередным приговором, если звонил не Джамиль. А он не звонил никогда…
У Дайнеки появилась трудная и выматывающая работа, она заключалась только в одном: ждать вопреки всему. Джамиль не снился ей, хотя она страстно желала этого и каждый вечер восстанавливала в памяти черты любимого лица.
Она продолжала любить, и ни один мужчина не выдерживал сравнения с ним. Джамиль оставался единственным, и она все еще ждала его.
Глава 4
Сан-Франциско, март 1806 года
По возвращении с берега мичман Давыдов и врач Лансдорф взобрались на борт и отправились к командору. Доклад о посольстве состоялся в его каюте.
Резанов сидел за столом. Первым выслушал Лансдорфа, поскольку тот знал язык и вел беседу с испанцами. Затем обратился к Давыдову:
– Вы, мичман, что имеете доложить?
Давыдов выступил вперед.
– В переговоры по незнанию языков не имел чести вступить. Однако ж с доктором коротко совещались. Он изложил испанцам все, как вы велели. О бедственном положении – ничего. Об истинной цели – молчок. Честь блюли, помнили о великой нашей Отчизне.
– Молодцы. Однако спрашиваю вас не как переговорщика, а как офицера государева флота. Что наблюдали?
– Никаких критических положений мною замечено не было. Испанцы к нам расположены. Промеж разговора сумел исподтишка разглядеть батарею из пяти двенадцатифунтовых пушек. Вооружение у солдат – ружья да сабли.
Резанов встал и похлопал Давыдова по плечу. Потом строго сказал:
– Едем к испанцам. Вы, Лансдорф, и вы, мичман, – на берег со мной. Прошу привести себя в надлежащий порядок. У вас есть полчаса. Теперь оставьте меня одного.
Давыдов и врач ушли. Резанов приказал камердинеру достать полупарадный мундир и переколоть на него с парадного орден, потом принести в каюту воды.
Собираясь, командор еще раз обдумал и сопоставил то, что услышал. От глаз мичмана и уж тем более врача наверняка укрылись кое-какие детали. Будь он сам на берегу вместе с ними, непременно бы уловил истинный настрой офицера. Присутствие монаха ордена францисканцев говорило о том, что они имеют в колонии большое влияние, хотя вопрос о поставках провизии наверняка будет решать губернатор. А провизия – это главная задача всей экспедиции.
– Если не считать дипломатических политесов, – добавил вслух командор и поправил на груди широкую красную ленту. Резанов помнил свой долг перед голодными колонистами в Ново-Архангельске.
Он пристегнул шпагу и запер бумаги в столе.
Постучав и получив разрешение, в каюту зашел капитан Хвостов. Оглядев Резанова, улыбнулся.
Тот обернулся:
– Мундир великоват. Исхудал…
– Шлюпка снаряжена, – доложил капитан.
– Теперь – последние наставления, – Резанов заговорил вполголоса, доверительно. – Приветливость, с которой нас встретили, ничего не значит. Возможно, подготовили западню. Вам следует быть начеку. Матросов не отпускать, вести за берегом наблюдение. Ежели с нами случится худое, действуйте очень решительно.
Доктор Лансдорф и мичман Давыдов ожидали командора на палубе. Все трое перешли в шлюпку, в которой на веслах уже сидели матросы. Отчалив от борта «Юноны», она двинулась к калифорнийскому берегу, где, кроме монаха, солдат и офицера, ожидали три лошади. По-видимому, их приготовили для гостей.
Так и оказалось. Как только Давыдов спрыгнул, лошадей подвели ближе. Резанов приказал матросам не затягивать лодку далеко на песок и тоже вышел на берег. Последним выбрался Лансдорф. По его лицу было видно, что он здесь не по своей воле.
Когда испанцы и русские сблизились, с борта «Юноны» был сделан салют, как и полагалось в таких случаях – семь выстрелов. Этот салют, равно как и торжественный вид посланника императора, произвел настоящий фурор. Дон Луис Аргуэлло по-военному отдал честь и остановился на почтительном расстоянии. Монах подошел несколько ближе и, заметив на шее Резанова белый Мальтийский крест, произнес:
– Приветствуем вас, господин командор!
Резанов, хорошо знавший испанский, ответил с достоинством царедворца и мягкостью дипломата:
– Приветствую вас, сеньоры! Спасибо за приглашение и дозволение встать на рейд. Для меня великая честь ступить на калифорнийскую землю!
Отклонив предложение ехать на лошадях, он испросил разрешения дойти до президио пешком. Испанцы сопровождали его, ведя лошадей под уздцы.
После многодневного морского похода было невероятно приятно шагать по твердой земле. Впереди, на расстоянии километра, за песчаной долиной высились зеленые холмы. Чуть в стороне находился земляной вал, из-за которого виднелись невысокие крыши. Некоторые из них были покрыты соломой, как в российской деревне.
– Президио! – Дон Луис указал на эти строения. – Я отправил посыльного к матушке. Она ждет нас и уже распорядилась насчет обеда.
Как человек, искушенный в человеческом лицемерии, и опытный дипломат, Резанов почувствовал в этих словах неподдельную искренность. Доброжелательность, с которой говорил молодой офицер, подкупила Николая Петровича, и он позволил себе немного отвлечься. Стал внимательно изучать природу, людей и животных, которые попадались на их пути. Судя по наблюдениям, российские моряки попали в настоящее захолустье, заброшенный край испанской колонии, о котором давным-давно родина-мать забыла. При всей сытости этого края и обилии домашних животных, которые валялись в пыли на протяжении всего пути до президио, Резанова поразила невыразительность пейзажа. Теперь для него стала ясна природа интереса, благодушия и любопытства испанского офицера. Визит российского корабля чрезвычайно оживил скучную жизнь Сан-Франциско.
Наконец вошли в распахнутые крепостные ворота. На плацу выстроился десяток солдат. Они вразнобой взяли на караул. Впереди показалось невысокое строение с белеными глинобитными стенами. В нем не было никаких изысков или излишеств, как не было в окнах стекол и рам. В глубине дома бегали индианки, метисы – словом, испанская дворня.
В большой комнате президио было прохладно. Распятие на белой стене, камин, удобный диван и несколько кресел. За окнами щебетали птицы, вспархивая с зеленых ветвей и перелетая с места на место.
– Позвольте представить мою матушку! – в комнату вошел дон Луис в сопровождении полной женщины. На голове у нее была кружевная накидка. – Донья Игнасия Аргуэлло Морага.
За ними, один за другим, проследовали подростки и малыши, общим числом никак не менее десяти.
– Мои дети, – сказала донья Игнасия. – Франческа, Гертруда, Сантьяго, Геврасио…
Последней зашла красивая стройная девушка лет шестнадцати. В красном платье, с блестящими черными волосами, зачесанными назад, тонкой шеей и нежными детскими ушками.
– Мария Кончепчион, – представила ее мать. – Домашние зовут ее просто Кончита.
Давыдов резко выпрямил спину, кивнул головой и по-молодецки щелкнул каблуками.
«Эко его пробрало», – с усмешкой подумал Резанов, однако признал, что девушка и вправду удивительно хороша.
Он по-отечески улыбнулся ей, полагая, что ему, сорокадвухлетнему старику, только так и пристало. Однако, взглянув на Лансдорфа, вдруг обнаружил, что и этот научный червь подпал под обаяние юной красавицы.
На протяжении всего светского разговора Резанов ощущал неодолимое желание видеть лицо Кончиты. Вот она искоса посмотрела… Вот поправила тяжелый пучок волос с сетчатой вуалеткой, тронула цветок на груди. И вдруг посмотрела. А глаза – синие-синие и глубокие, как бездонный сладостный омут…
Командор почувствовал, как растворяются стены дома. Тихие голоса собеседников звучали где-то вдали, и ему уже не хотелось отвечать на их вопросы и поддерживать пустой разговор. Хотелось только смотреть в нежное лицо девушки, видеть ее глаза и чувствовать, что он тоже ей интересен.
– Николай Петрович… – в голосе Давыдова послышалось беспокойство.
– Простите, – сохраняя спокойствие, Резанов кивнул. – Задумался. Так о чем это мы?
Возможно, из-за обилия вкусной еды во время обеда Резанов почувствовал себя полным сил. Что ни говори, ни он, ни его товарищи на протяжении нескольких месяцев не едали так сытно. Однако сам командор полагал, что этот физический и эмоциональный подъем состоялся в нем оттого, что рядом сидела Кончита. Опустив густые ресницы, она смотрела в тарелку и лишь изредка поднимала их, чтобы взглянуть на него.
Резанов был за столом чрезвычайно общителен. Он красочно описывал дворцы далекого Санкт-Петербурга, снежные зимы Сибири, великосветские рауты и пышные балы в резиденции императора.
Теперь Кончита не отводила взгляда от лица командора, слушала и в мечтах представляла себя там, в этих удивительных краях. Мечтательность юной девушки дала волю чувствам и унесла ее в блаженные дали. Мичман Давыдов с обожанием смотрел на нее.
Когда верный долгу Резанов поднялся из-за стола, Кончита вздрогнула и пришла наконец в себя.
– Сеньоры, – он кивнул головой донье Игнасии, – сеньора, благодарю за гостеприимство! Но долг и дела обязывают нас вернуться на корабль, – и уже удалившись к двери, командор обратился к Луису:
– Прошу вас поспособствовать доставке на корабль необходимой провизии и свежей питьевой воды для команды.
Убедившись в том, что правильно выбрал время для этой просьбы, Резанов уведомил, что заплатит наличными.
Сын коменданта, молодой офицер дон Луис Аргуэлло сообщил, что уже распорядился и снарядил на берег все что нужно, а также отправил депешу монтерейскому губернатору о прибытии российского корабля.
Садясь на коня, Резанов позволил себе еще раз взглянуть на Кончиту. Она будто ждала этого и ответила таким восторженным взглядом, что он еще долго чудился командору по дороге через песчаную долину к берегу моря.
По прибытии к шлюпке Резанов, Давыдов и Лансдорф увидели возле нее телегу, груженную мукой, овощами и фруктами. Рядом стояли бочки с водой, большая корзина с живыми курами и лежала стреноженная свинья.
Простившись с провожатыми, командор и его товарищи сели в шлюпку, и когда преодолели половину пути, навстречу им от «Юноны» отчалили две посудины, отправленные Хвостовым за долгожданной провизией.
Звездной ночью мичман Давыдов стоял у поручня по правому борту «Юноны» и смотрел на темный калифорнийский берег. Теплый ветер, напоенный ароматами трав и цветов, овевал его горячее лицо. Где-то там сейчас его идеал – девушка, укравшая влюбленное сердце.
Лансдорф в своей каюте, облачившись в потертый халат, писал в дневнике о комендантской дочке Марии Кончепчион Аргуэлло:
«Она полна жизни, веселая, живая, с яркими живыми глазами, невольно заставляющими любоваться ею и влюбляться в нее, с чудесными зубами, приятной выразительной внешностью, необыкновенной фигурой, не говоря уже о тысячах других положительных черт – и в то же время она имеет прекрасные манеры, простоту и полную безыскусственность».
Командор Николай Петрович Резанов допоздна сочинял донесение министру коммерции графу Румянцеву. Изложив свои злоключения, упомянул прошедшую встречу:
«Из прекрасных сестер коменданта донья Кончепчион слывет красотою Калифорнии, и так, Ваше Сиятельство, согласиться изволите, что за страдания наши мы довольно награждены были и время свое проводили весело. Простите, милостивый государь, что в столь серьезном письме вмешал я нечто романтическое…»
Глава 5
Поезд Москва – Красноярск, наши дни
– Сколько времени?
Дайнека взглянула на часы:
– Без четверти девять…
– Господи… Что же ты не разбудила меня? – Ирина вскочила с постели и приблизилась к зеркалу. – Да-а-а-а… – протянула она и мрачно уселась напротив Дайнеки. – Это не лицо. Это харя, – вытащив косметичку, припудрилась и стала красить ресницы. Придирчиво разглядывая себя в зеркальце, недовольно поморщилась.
Дайнека вспомнила, как непринужденно Ирина разговаривала с Шепетовым. А теперь она волновалась.
– Войдите, – отчетливо произнесла Ирина в ответ на вежливый стук в дверь. Еще недавно она крутилась у зеркала, а сейчас сидела с прямой спиной, эффектно выставив вперед красивые ноги.
Дайнека осталась в джинсах, а вместо футболки надела зеленую блузку. Знала – этот цвет подчеркивает изумрудный цвет ее глаз.
– Здравствуйте, – в дверях стоял Казачков. Он кивнул Ирине, а потом обратился к Дайнеке: – Будем знакомы, меня зовут Иван Данилыч.
Дайнека оглядела его: лет тридцати восьми, среднего роста, ухоженный и весьма импозантный. На нем был темно-синий костюм. В тон костюма – рубашка из плотного хлопка. Карие глаза Ивана Даниловича смотрели ласково, внимательно и, казалось, немного влюбленно. Любой, на ком останавливался этот взгляд, чувствовал себя центром вселенной. Что-то в этом роде на мгновение испытала и Дайнека.
– Людмила, – представилась она и подумала: «Интересно, почему он так сдержан с Ириной?»
– Надеюсь, вы готовы. Я провожу, – Казачков улыбнулся.
Дайнека поднялась, а Ирина едко заметила:
– Хорошо вы придумали, дорога дальняя, мало ли что случится…
Охранник Валентин коротко посмотрел в их сторону, а потом сосредоточенно уставился в потолок. У двери шестого купе стоял Шепетов. Он был в белой рубашке и хорошо отутюженных брюках. Дайнека отметила, какие голубые у него глаза.
«Такие глаза бывают у шизофреников…» – подумала вдруг и улыбнулась этой дурацкой мысли.
– Вы так посмотрели на меня, будто сейчас поцелуете, – сказал Шепетов.
– Вот еще, – смутилась Дайнека.
– Прошу… – Виктор отступил в сторону, пропуская гостей в купе.
На столе в тарелках была самая простая еда. Дайнеке это понравилось. Шепетов походил на обыкновенного человека, несмотря на то, что был олигархом. Поймав себя на этой сладенькой мысли, она решила не расслабляться.
– Чего вам налить, Людмила? – Шепетов заглянул ей в глаза.
– Я не пью, – ответила она и покраснела.
Виктор кивнул.
– А вам, Ирина Ивановна?
