Дневник чародея-кулинара

Юлия Клыкова

Дневник чародея-кулинара

Глава 1: 22.09. 2022

Никогда не думал, что когда-нибудь буду вести дневник. Хотя правильнее, наверное, сказать – мемуары. Мне ведь придётся не только записывать происходящее, но и вспоминать… былое. Хм. Где я, а где мемуары?

Но так нужно. Важно понять, что со мной происходит. И может случиться так, что в итоге я удалю приложение с телефона и забуду об этой ерунде. А может, и нет. Пока не знаю.

Сколько себя помню, мама всегда говорила:

– Юрик, приготовь, пожалуйста, кашу (макароны, яичницу, суп, пирог…) – твоя стряпня им почему-то нравится больше. Сразу такие послушные становятся!

«Им» – это мелким. Ольке и Димке. Они двойняшки. Отец нас бросил, когда мне было девять, а брату с сестрой – по два года. С тех пор я и превратился в семейного кашевара и няньку по совместительству. Чуть что, только и слышу: «Юр, приготовь борщ», «Юрочка, своди Олю в поликлинику», «Юра, проверь у младших домашнее задание…»

Ну какое может быть домашнее задание, если я сам троечник галимый?

И так всё время: то готовлю, то с мелкими вожусь. Или школа ещё. Но в школе я обычно спал. Дома-то нормально не отдохнёшь. Летом ещё ладно: каждый день я ездил на электричке в Москву, мыл машины пафосным чудикам на Патриках. Так и на телефон нормальный заработал, и на шмот. Но главное, удавалось отдыхать в дороге. Часть денег, конечно, маме отдавал. Отец-то алименты не платит. Свалил в закат, и с тех пор ни разу не объявлялся.

… Перечитал написанное выше и понял, что, выходит так, будто я маму во всём обвиняю. Ну, что, отдыхать некогда. Но я не обвиняю. Она сама на двух работах пашет – сутками, в охране. Столбовск наш – совсем небольшой город, всего десять тысяч жителей. Зарплаты маленькие, но цены высокие, почти как в Москве.

И всё из-за туристов. Город-то старинный. В летописях упоминают о нём с двенадцатого века, но эти места были обитаемыми ещё раньше. У нас целая куча старинных церквей, монастыри и даже Кремль свой есть. Правда, разрушенный. Ещё катакомбы. Но я в них не бывал, только слышал, что они существуют.

Ну вот. Чтобы денег было побольше, мама устроилась сразу на две работы. Смены – сутки через трое. Так она сутки отработает, следующий день спит, а потом на вторую работу выходит.

Понятно, что дома или спит, или тупит. Натуральный зомби. У нас в городе многие люди верят во всякую чертовщину. Типа призраков и полтергейстов. Но я никаких призраков, кроме мамы, не видел.

Правда, в этом году она, наконец, устроилась в нормальное место – начальником охраны в администрацию города. Вроде стало полегче, но всё равно домой приходит только к восьми вечера, и выходных всего два.

Поэтому, когда она просила что-нибудь приготовить, да ещё хвалила, какой я молодец, я всегда считал, что она просто подлизывается. Потому что мне моя стряпня не нравилась.

Сам я свои кулинарные таланты всегда оценивал трезво. Да, я прекрасно видел, как ей тяжело. Поэтому помогал. Но и погулять хотелось. Из-за этого каша часто горела, а макароны разваривались. Ясное дело, что когда мама заявляла, что это вкусно, я только глаза закатывал к потолку.

Это в десять лет. Тогда у меня ещё были друзья. Потом «друзья» отвалились, и я уже никуда не спешил. Но готовить так и не полюбил. Сколько себя помню, варю борщ, а сам думаю:

«Чтобы вы все до отвала наелись и затихли наконец! Дайте мне хотя бы книжку спокойно почитать!»

Или ещё:

«Что же вам такого приготовить, чтобы вам это ужасно понравилось, но вы не съедали всю кастрюлю целиком, а растягивали надолго?»

Разные мысли, на самом деле, в голову лезли. Иногда и хорошие даже. Но вот сейчас думаю и понимаю: многое сбывалось. Просто я никогда ничего особенного не просил, поэтому и не обращал внимания на эти совпадения.

Один случай, правда, запомнился. Как-то раз Олька выпросила личный торт на день рождения. Чтобы в школу его отнести. Обычно-то я один на двоих делал, а тут она начала подлизываться:

– Ну братик, ну, пожалуйста!

Говорит, а сама ресницами хлопает. Кокетничает. Ей тогда девять лет было всего, а уже научилась откуда-то. Так смешно стало, что я согласился. Торты мне всегда интереснее было делать, чем обычную еду. Потому что сложно. Важно ведь не только ингредиенты правильно подобрать, смешать, испечь. Но и собрать, и украсить. Настоящий конструктор. Задача!

Поэтому я делал этот торт с большим удовольствием, да ещё и воображал, как мальчишки, которых Олька угощает, объясняются ей в любви.

Так и случилось в итоге. Ух она и визжала от восторга! Пять человек, сказала, один за другим подарили ей цветы и назвали красивой. Даже подрались из-за неё.

Но и этот случай не заставил меня обратить внимание на все эти совпадения. Только вчерашнее происшествие заставило задуматься.

После школы я поступил в профессиональный колледж, на кулинара. На большее моих оценок не хватило. Вообще-то, мне так осточертела готовка, что поначалу я собирался выучиться на какого-нибудь электрика или токаря. Поступить на повара меня уговорила мама. Сказала, что электриком заработки, конечно, хорошие, но перспектив никаких. Мол, всю жизнь будешь фазу искать, да с мужиками у подъезда бухать. А повар – всё-таки перспективная профессия.

Я подумал и согласился. Опять же, если поднапрячься, можно потом и вышку закончить.

Вот только… Вся эта идея насчёт перспектив звучит круто, но реализовать её оказалось не так-то просто. А всё потому, что дома у нас постоянно творится бардак.

Нет, в колледж-то я поступил без проблем. Причём, сразу на второй курс – я же не девять классов закончил, как мои однокурсники, а одиннадцать. Но оказалось, что прочих обязанностей никто не отменял. И мне по-прежнему нужно готовить и следить за мелкими. Сами они не хотят заниматься домашними делами. И как в таких условиях можно нормально учиться? Чтобы не просто пары отсиживать, а реально получать образование?

Домой прихожу, мелкие сидят голодные. Ждут меня, чтобы я им приготовил или подогрел. Вещи разбросаны, вся утренняя посуда лежит в раковине грязная. На столе хлебные крошки и потёки от сладкого чая. Это всё, что они себе готовят.

Увидят меня и начинают клянчить, чтобы приготовил поесть. Я пробовал им объяснить, что за собой нужно убирать. Но Ольга очень упрямая, и как я заметил, ей ужасно нравится побеждать в подобных противостояниях. Ради этого готова и слезу пустить, и косорукой себя выставить. Например, тарелку расколотить или воду на себя опрокинуть, вроде как случайно.

Мама этим моим наблюдениям не верит. Она почему-то вбила себе в голову, что дети, в отличие от взрослых, врут только из страха. Но никак не с целью получения выгоды. Как же у меня иногда зудит – хочется объяснить ей, что это полная чушь! Рассказать, как я сам врал ей в детстве! Но… сдерживаюсь. Понимаю, что подобными признаниями только скомпрометирую себя в её глазах.

Но как же меня бесит, когда она начинает мне втолковывать:

– Юра, ну они же маленькие совсем! Им всего по одиннадцать лет!

А я что, не маленький был, когда нас отец бросил? Ещё младше. И ничего, не умер. Бесит это всё. Нечестно получается. Раз заикнулся об этом маме, а она:

– Ладно, ладно! Сама приготовлю…

И жалобно так прошептала, я еле сдержался, чтобы не заорать! Показалось даже, что она специально таким тоном это сказала. Чтобы к моей совести воззвать.

А я в упор не понимаю, почему мне должно быть стыдно. И всё равно постоянно заставляю мелких убирать за собой и готовить. Пытаюсь, по крайней мере: не позволяю есть, пока не приберутся за собой. Даже если приготовил что-то. Но всё это без толку – приходит с работы мама, начинает их жалеть, и мои старания идут коту под хвост.

Поэтому они и наглеют. Знают, что мама всё им разрешит. Сколько раз я пытался объяснить, что нельзя так делать! Что, позволяя всё на свете, она их портит! В ответ только и слышу:

– Юра, так нельзя! Они ещё дети. И вообще, яйцо курицу не учит.

Из-за всего этого я постоянно хожу и психую, на занятиях получаю трояки и завожусь ещё сильнее, когда представляю, какой получу диплом, если так будет продолжаться и дальше. Я ведь когда поступал в колледж, рассчитывал, что здесь просто учиться. Ме казалось, что раз ЕГЭ сдавать не нужно, значит, программа будет лёгкая.

Подумаешь, кулинария! Готовить я более-менее умею, а здесь фишкам научат.

Размечтался.

Чего стоят одни только «Основы физиологии питания, санитарии и гигиены»!

Ещё и Бегичевская меня за что-то невзлюбила. Кураторша наша. Постоянно наблюдает за мной и дёргает чуть что. По поводу и без.

Зовут её Матильда, но наши за глаза называют Бегимотя. Не только из-за фамилии с именем, ещё и потому, что она довольно крупная. Не толстая, нет. Большая. И фигурой, и ростом. Выше сантиметров на пять. А во мне всё-таки сто восемьдесят три сантиметра роста. Шея накачанная, как у бодибилдера, грудь тоже немаленькая.

Говорят, Матильду назвали в честь какой-то доисторической балерины. У неё даже отчество такое же – Феликсовна. Но что-то у её родаков явно не срослось.

И вот с самых первых занятий она почему-то взялась меня гнобить. Остальных почти не трогает, а меня за каждую мелочь цепляет. Однажды я прослушал, что она задала на дом, и тихонько спросил у Трохи: «Что она сказала?»

Бегимотя услышала, хотя между нами было около двадцати шагов, и ответила на весь класс:

– Она сказала, Хлебников, что дома вы ещё должны самостоятельно прочесть второй параграф и составить сбалансированное меню на день!

Всё стали оборачиваться на меня и фыркать. Троха дождался, пока мы выйдем из кабинета, и заявил с умным видом:

– По-любому, Юрец. Она в тебя влюбилась. Тёлки часто, если влюбляются по уши, начинают докапываться и наезжать. Чтобы ты, значит, не расслаблялся. Не решил, что она уже тёпленькая и можно без боя брать.

Сказал и заржал, как конь, довольный своей шуткой. Я, разумеется, не поверил. Правда девчонки вокруг него крутятся постоянно: и звонят, и пишут, и глазки строят. Наверняка он в них разбирается. Но Троха тот ещё болтун. Скорее всего, просто прикололся. Да и какая Бегимотя тёлка? Ей лет тридцать, наверное.

Но шутки шутками, а именно из-за такого поведения Бегичевской, вчера всё и случилось. Сначала всё шло как обычно. Она вела у нас практическое занятие. Мы всей группой чистили и резали овощи, а Матильда ходила по лаборатории, умничала и изредка проверяла стоящий на плите бульон, из которого должен был получиться борщ. Иногда цепляла кого-нибудь: задавала вопросы по методичке.

Троха устроился со своей подружкой, и они больше перешёптывались, чем занимались картошкой. Рядом со мной место пустовало, и когда явилась опоздавшая Наташка Мирошникова, то стала рядом и негромко поинтересовалась, что она пропустила.

Вот тут-то Бегимотю понесло, и стала она к нам с Наташкой цепляться.

– А ну, не болтать, голубки! Зажиматься после занятия будете!

Я хотел сказать, что мы не голубки и не зажимаемся, но Наташка меня опередила. Подошла вплотную, обняла за шею, повернулась к Бегичевской и протянула томным таким голосом:

– Ну, Матильда Феликсовна! У нас же чувства! Поймите нас, вы же тоже когда-то были молодой!

Я так офигел от этих объятий, что затупил. Стою, смотрю Натахе в вырез, из которого выглядывают симпатичные такие округлости, и чувствую, как в башку заползает туман. Взял и чмокнул её в ухо. А она и застонала в ответ. Протяжно так. Вся группа покатом – девчонки хихикают, Троха ржёт, как конь. Бегимотя стоит красная, как варёный рак.

– Хлебников! А ну, убери от неё руки! Сюда иди. Не можешь вести себя по-человечески, будешь под моим контролем.

Вот так и получилось, что почти всё занятие я не отходил от Матильды ни на шаг. Как же она меня достала! Каждый шаг комментировала – и помыл-то я не так, и почистил паршиво и нарезаю неаккуратно. И ладно бы только это! Что ещё придумала: подойдёт вплотную, накроет ладонью мою руку и вместе со мной делает. Моет, чистит или режет. Показывает, как правильно.

Потом я ещё и варил. И зажарку делал, и овощи в борщ кидал и солил… Бегомотя всё время была рядом. Станет за спиной, сопит в затылок и командует:

– Осторожно! Не бросай всё сразу, клади частями. Технику безопасности соблюдай!

К концу занятия меня от её голоса потряхивало, а в ушах стоял звон, как в тот раз, когда я лет в десять в башню к церковному звонарю забрался. В общем, такой псих накрыл – не передать. Стою, мешаю борщ поварёшкой и думаю: «И чего ты такая беспокойная? Чего прицепилась? Успокойся! Отстань уже! Успокойся!»

Потом представил, как Бегимотя замолкает, садится на стул, кладёт перед собой руки, на них голову… И крепко засыпает. Даже заулыбался, так мне понравилась эта картина.

Следующей парой у нас была теория. И снова с Бегичевской. Мы вернулись в аудиторию, сытые и расслабленные, после плотного, лично приготовленного обеда. Расселись по местам, разложили методички и тетради. Прозвенел звонок, в коридоре стало тихо.

И вырубились. Всей группой. Матильда тоже.

Проснулись, когда занятие закончилось и двадцать минут шла следующая пара. Разбудил нас директор, который пришёл выяснять, почему вся группа не явилась на очередной урок.

Бегичевской сильно досталось. Но она смотрела на Алёхина пустыми сонными глазами и ничего не говорила. Как будто не понимала, что вообще происходит. Выглядела ужасно, как будто закинулась колёсами: невнятно бормотала, испуганно косилась на меня и постоянно поправляла растрёпанные волосы. На щеке у неё остался след от пластикового ежа – подставки для ручек. Жесть. Даже не представляю, как можно было на нём вырубиться.

Правда, мы все выглядели ненамного лучше.

Директору это не понравилось, и нас всей толпой погнали в медпункт, сдавать кровь на анализы. В тот день занятий больше не было.

Я шёл домой, еле волоча ноги. Пришлось ещё подниматься на третий этаж, и когда зашёл в квартиру, чуть не валился от усталости.

Мелкие тут же стали путаться под ногами, но я потребовал, чтобы меня оставили в покое. Согрел чаю, мечтая о том, как пью его и становлюсь бодрым. Налил кипятка, взял печенья и заперся в нашей с Димкой спальне.

И вот когда кружка опустела, а туман в голове рассеялся, меня осенило: странно всё это. Не бывает такого, чтобы человек получал столько энергии от простого чая. И я стал вспоминать.

Глава 2: 23.09.2022

Сегодня Бегичевская весь день не сводила с меня глаз. Первый раз я столкнулся с ней утром, у входа, когда она разговаривала с охранником. Увидев меня, она резко смолкла и посмотрела таким взглядом, как будто застукала на месте преступления. Я поздоровался и прошёл мимо.

Практики у нас в расписании не было, поэтому после первой пары мы с Трохой двинули в столовую. Два раза – по дороге туда и обратно – столкнулись с Матильдой. Она таращилась на меня широко открытыми немигающими глазами, из-за чего сильно смахивала на сову. От её жутковатого взгляда мне безумно хотелось чесаться, а ещё внутри возникала неприятная неловкость, поэтому я смущался и каждый раз автоматически произносил:

– Здравствуйте.

Когда мы пересеклись третий раз у кабинета английского, и я поздоровался снова, Троха сдавленно хрюкнул и беззвучно затрясся от смеха. Но внутри не выдержал и загоготал в голос. Мы сели за парту, и он прошептал, наклоняясь ближе:

– Ваши брачные игры – это что-то! В жизни такой ржаки не наблюдал!

– Какие ещё «игры»? – я чуть не поперхнулся. – Ты больной? Ей сороковник небось!

На сорок, Матильда, конечно, не выглядит. Это я от злости ляпнул. Троха готов пары напролёт говорить про девчонок и секс, а это иногда здорово раздражает. Чего о нём говорить? Им заниматься нужно. А если и говорить, то лишь с тем, с кем занимаешься.

– Это ты больной. Ей двадцать пять. Максимум. Она в прошлом году только институт закончила. Глаза разуй! Думаешь, чего Натаха к тебе вчера полезла обжиматься? Чтобы её подразнить! Все видят, один ты как Буратино!

Я, разумеется, не поверил. Не в то, что Бегичевской максимум двадцать пять, а в то, что она в меня влюбилась. Да, сейчас в интернете часто мелькают новости, где рассказывают о преподавательницах, которые крутят романы со своими учениками. Но те выглядят совсем по-другому – они более улыбчивые, кокетливые. И одеты, даже если и строго, то всё равно… с намёком. А Матильда наша выглядит как женщина-воин – джинсы широченные и свитер закрытый, тоже оверсайз. От этого и кажется иногда толстой, хотя судя по шее, наоборот, очень накачанная. Посмотришь, и создаётся впечатление, что она рыцарь, по самую макушку закованный в броню.

Последней парой сегодня у нас была «Физиология питания», как раз с Бегичевской. Всё занятие она злобно зыркала в мою сторону, а когда зазвенел звонок, произнесла:

– Все могут идти. А тебя, Хлебников, я попрошу остаться.

Народ стал расходиться. Девчонки, посмеиваясь, двинулись к выходу. Троха с серьёзным лицом похлопал меня по плечу, вроде как ободряюще, но по глазам было видно: стебётся. Когда класс опустел, и дверь закрылась, Матильда заговорила.

– Надеюсь, ты понимаешь, Хлебников, что, когда будут готовы анализы, я не стану тебя покрывать? Если в крови обнаружат что-то запрещённое?

– Понимаю. – мне вспомнилось её вчерашнее лицо с отпечатавшимся на щеке канцелярским «ёжиком», и я впервые посмотрел Бегичевской в глаза совершенно спокойно, без смущения. – Вам и не придётся.

– Да ну? – она недоверчиво прищурилась. – Не хочешь же ты сказать, что мы заснули, потому что… устали? У тебя был доступ к еде. У тебя, и у меня. Я точно ни при чём. Значит, это ты.

– Вообще-то, доступ к еде был у всех, – я поднялся из-за парты, вальяжной походкой вышел в начало аудитории и оседлал первый стол в ряду. – Чтобы что-то подсыпать, не нужно добавлять это в готовую еду, Матильда Феликсовна. Можно смешать порошок с картошкой, капустой… Томатной пастой, наконец.

Она подвисла. Похоже, такая простая мысль, не приходила ей в голову. Я почувствовал удовлетворение и, повинуясь безотчётному импульсу, брякнул:

– Да вы не переживайте, Матильда Феликсовна. Никто ничего не найдёт. Не было никаких колёс.

Зря я это сказал. Она тут же вцепилась в мои слова, как овчарка:

– Не было, говоришь, колёс? А что было?

Я чуть не плюнул от досады на самого себя: вот же болван! Лицо заполыхало, и Бегичевская, сообразив, что я что-то скрываю, подалась в мою сторону всем телом. Нужно было как-то выкручиваться. Враль я паршивый. Единственное, что меня спасает в таких ситуациях – это умение говорить правду так, что она звучит, как издёвка. Поэтому я заулыбался самой кретинской своей улыбочкой и хихикнул:

– Колдовство, что же ещё? – увидел, как у Матильды расширяются глаза, запоздало вспомнил, в каком городе мы живём, мысленно чертыхнулся и принялся торопливо исправлять ситуацию. – Надоело, что вы ко мне постоянно цепляетесь, вот и подумал: Авада кадавра – засни, Бегичевская! Вы и заснули. И вместе с вами почему-то вся группа.

– Цепляюсь? – как я и рассчитывал, из всего моего флуда Бегичевская услышала лишь это. – Я? К тебе? Хлебников, ты ничего не попутал?

– Не. Троха даже считает, вы в меня влюбились. – меня несло, как первача на самокате. Я запоздало сообразил, что зря упомянул Троху, и попытался переформулировать. – Да вы не переживайте, Матильда Феликсовна. Вся группа так считает. Задолбали уже, честное слово.

– Вс-ся? Груп-па? – она вся покрылась малиновым румянцем и стала слегка заикаться. – Влюбилась? Я?

– Ага, – терять мне уже было нечего, и я лыбился, как полный идиот. – Вот долбанутые, да?

– Д-да…

Вид у неё был очумевший: от волнения зрачки расширились на всю радужку, и глаза из голубых стали чёрными. Выглядело это жутковато. Испугавшись, что она психанёт и случится что-нибудь такое, что будет иметь неприятные последствия для нас обоих, я пробормотал, что мне надо домой, и ретировался. На всякий случай спиной вперёд.

Когда я со всей силы толкнул дверь, Троха отскочил в сторону, потирая ушибленное ухо и тараща изумлённые глаза. Встретившись со мной взглядом, он ошалело произнёс, мотая головой:

– Ну ты-ы… Ы-ы-ы…

– Подслушиваешь?

– Ещё чего! – мой вопрос привёл его в чувство, и он заговорил связно. – Охраняю!

И махнул рукой себе за спину, указывая на толпящихся в отдалении девчонок. Увидев меня, те стали расходиться с разочарованными лицами. Мы подождали, пока они разбредутся, и тоже двинулись по домам.

– Странно, что ты справился с такой оравой, – сказал я, просто чтобы не молчать.

– Пригрозил, что, если подойдут, буду стонать под дверью и орать всякий кринж, – Троха довольно осклабился. – Пообещал после всё рассказать. Теперь и не знаю, что делать. Вот это ты дал! Не ожидал от тебя такого! Ты понимаешь, что она теперь нам всем житья не даст? Валить будет на экзаменах только так!

– Ничего она не сделает. – я вспомнил малиновые щёки Матильды, расширенные зрачки и отрицательно помотал головой. Не знаю, откуда у меня появилась уверенность, что всё будет нормалью. Но я почему-то не сомневался: ей сейчас самой ужасно стыдно, и она будет делать всё, чтобы забыть про эту дурацкую историю. Так я и сказал Трохе.

– Нормально всё будет. Просто не рассказывай никому, что слышал. Если над ней никто не будет издеваться, то она всё это на тормозах спустит.

– Да ну? А ты откуда знаешь?

– Знаю.

– А может, снова заколдуешь? – друг заржал.

– Может, и заколдую. Тебя. Колдую: Авада кадавра, если не растреплешь девчонкам о том, что слышал, всё будет нормально.

– Ладно, ладно!

Вот странно: Троха вроде и друг мне, а что-то совсем не хочется делиться с ним открытием насчёт своего кулинарного таланта. Потому что признаться – равносильно поделиться с ним частью своих удивительных способностей.

От одной мысли об этом я чувствовал ревность. У меня ведь никогда не было ничего своего. Чего-нибудь, что принадлежало бы только мне, и этим не нужно было с кем-то отдавать. Пока я не стал сам зарабатывать себе деньги, одежду мама покупала в секонде. Насчёт хорошего смартфона и речи не шло. Когда же появились личные финансы, стала напоминать, что нужно делать подарки младшим, иначе они обидятся.

Поэтому сейчас, представив, что снова выполняю чьи-то просьбы и делюсь своим даром, я весь скрючился от жадности: моё, моё, моё!

Пока поднимался по лестнице и открывал дверь, в квартире было тихо. Но стоило наклониться, чтобы расстегнуть молнию на ботинках, в комнате зашуршало, по полу зашлёпали тапочки, и в коридор вышла Олька. Вид у неё был деловитый и довольный. Остановившись напротив, она упёрла руки в боки и молча наблюдала, как я убираю вещи в шкаф. Дождавшись, пока я повернусь к ней, выпалила:

– А у нас сегодня столовая сломалась! Вот!

– И что?

– И мы целый день были голодные!

– Бедняжка, – фальшиво посочувствовал я, краем глаза заметив, как Димка из комнаты осторожно подслушивает, чем закончатся дипломатические потуги сестры. – Ну а я-то здесь при чём?

– А если ты нас не накормишь, то я маме пожалуюсь, и она снова плакать будет!

По-хорошему за такое Ольге стоило бы врезать полотенцем по заднице. Мелкая прекрасно знала, что я не боюсь ни маминых нотаций, ни упрёков. А вот когда она плачет, чувствую себя настоящим уродом. Но я сдержался. Сегодня как раз собирался их накормить. Поэтому сказал:

– Нравится, когда мама плачет, вредная ты мартышка?

– Бе-бе-бе, бе-бе-бе! – Олька принялась скакать вокруг меня, как бешеная, дёргая себя за уши и высовывая язык. – Это тебе нравится, тебе-тебе-тебе! Ты ведь нас кормить не хочешь!

Похоже, мысль о том, что она умышленно причиняет маме боль, была ей всё-таки неприятна. Где-то очень глубоко. В другой ситуации, я бы, наверное, настоял на своём и задушнил что-нибудь на старшебратинском языке. Но сейчас это не входило в мои планы.

– Брысь в комнату, – приказал я. – Я сегодня добрый, приготовлю. Но если будете мешаться, пеняйте на себя.

На кухне, как всегда, царил бардак. Утренняя посуда была вповалку свалена в раковину, на столе крошки, оставленная початая буханка уже слегка почерствела. На полу липкие пятна от сладкого чая и хлебный сор. Вот же засранцы!

Убирать я не стал. Вытащил из шкафа небольшую кастрюльку, из холодильника молоко, взял манку и чернослив.

Казалось бы, что может быть проще манной каши? Но сегодня я её готовил как никогда старательно: положил на дно «сторожок», чтобы молоко не пригорело, тщательно промыл и нарезал сухофрукты… Даже добавил чуточку соли и ванилин, для лучшего вкуса, чего раньше никогда не делал.

Пока готовил, представлял, как Олька и Димка моют за собой посуду, убирают на кухне и в квартире. Самостоятельно, без споров и нытья делают уроки… Эти воображаемые картинки так мне понравились, что я даже стал тихонько напевать. Сам не заметил, как сложил дурацкий стишок: