скачать книгу бесплатно
Я качаю головой.
– Без травки. Меня вышвырнут, если тест покажет наркоту. Четыре продуктовых талона.
Эдди медленно трет подбородок большим и указательным пальцами. Я знаю, что он понял, чем ответить на мое предложение, как только я его сделал, но позволяю ему закончить ритуал.
– Три талона и десять таблеток – обычных лекарств, каких захочешь.
Я притворяюсь, что задумался.
– Три талона, пятнадцать таблеток, – говорю я.
– Заметано.
Эдди протягивает ладонь. Мы скрепляем сделку рукопожатием, и мой револьвер исчезает где-то под одеждой Эдди.
– Какие у тебя есть таблетки?
– Посмотрим, – говорит он. – Обезболивающие, антибиотики, от высокого давления, стимуляторы, немножко транков.
– Обезболивающие хорошие?
– Для головы и всякого такого. Если тебя подстрелят, – не пригодятся.
– Нормально, – говорю я. – Давай их.
Эдди копается в пальто, достает баночку с таблетками и отсчитывает пятнадцать штук мне в ладонь.
– Ну смотри, если они будут ненастоящими… – говорю я, ссыпая их себе в карман.
– Конечно, они настоящие, – говорит Эдди с легкой обидой в голосе. – У меня репутация, знаешь ли. Если кто получит подделку – он же больше ничего у меня не купит.
Он снова копается в кармане и эффектно, как выигрышную карточную комбинацию, предъявляет мне три продуктовых талона.
– Рад иметь с тобой дело, – говорит он, пока я убираю талоны.
– Еще увидимся, Эдди, – говорю я, зная без всякого сомнения, что этого никогда не случится.
* * *
Когда я вхожу в квартиру, мама отрывается от сетевого шоу.
– Как все прошло?
– Бестолково, – отвечаю я.
Подхожу к столу в общей комнате и высыпаю на него горсть таблеток. Мама осматривает их и поднимает бровь.
– Ничего противозаконного, мам, – говорю я. – Просто немножко болеутоляющих. Тебе должны пригодиться, для зубов.
Она наклоняется и собирает таблетки.
– Где ты достал их, Эндрю?
– Обменял кое-что.
Достаю из кармана продуктовые талоны и кладу перед мамой. Она наклоняется, чтобы их осмотреть, и закрывает рот руками.
– Эндрю! А это ты где взял?
– Я кое-что обменял, мам, – повторяю я.
Она поднимает талоны осторожно, словно боится повредить бумагу. За каждый из них можно получить продуктов на сто новых долларов в магазине за пределами КК. Правительство выпускает эти талоны ежемесячно, их раздают по принципу лотереи в укрепленных бетонных будках возле транспортных станций.
– Используй их или обменяй на что-нибудь, – говорю я. – Только смотри, чтобы у тебя их не выманили.
– Об этом не беспокойся, – говорит мама, собирая талоны и пряча в карман. – Полтора года нам не доставалось талона. Убить готова за кусочек хлеба с сыром.
Я готов уже наплести ей какой-нибудь чепухи о том, что я обменял на эти талоны, но она так обрадована, что не углубляется в подробности.
– Спокойной ночи, – говорю я, отправляясь в свою комнату. Мама улыбается мне, впервые за много дней.
Потом снова поворачивается к плазменной панели на стене, где тихо продолжается какое-то идиотское шоу.
– Эндрю? – говорит она, когда я касаюсь двери. Я оборачиваюсь, и она опять улыбается.
– Завтра с утра я постараюсь дойти до магазина. Может быть, нам удастся прилично пообедать перед твоим отлетом.
– Было бы хорошо, мам.
* * *
Япровожу свою последнюю ночь в КК Бостон-7, добивая заключительные пятьдесят страниц «Моби Дика». Завтра мне придется оставить электронную книжку здесь. Я читал «Моби Дика» уже раз десять или больше, но не хочу бросать сейчас, с вечной закладкой на том месте, где «Пекод» исчезает под водой.
«На второй день вдали показался парус, стал расти, приближаться, и наконец меня подобрал чужой корабль. То была неутешная „Рахиль“, которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще одного сироту».[1 - Перевод И. Бернштейн.]
Глава 2. Призыв
– Не делай этого, – говорит женщина.
Я – очевидная цель для протестующих, что собрались перед призывным пунктом. У меня в руке потрепанная сумка, и я обрил голову, чтобы армия не тратилась на мою стрижку.
– Простите, что? – спрашиваю я.
У женщины доброе лицо и длинные волосы, местами седые. Перед военкоматом стоит целая стая недовольных, они держат плакаты и скандируют антивоенные лозунги. Протестующие держатся подальше от дверей, которые охраняют два солдата в боевой броне, они же проверяют повестки у призывников. У солдат есть пистолеты и шокеры для контроля толпы, и хотя они не удостаивают демонстрацию даже взглядом, никто из протестующих не подходит к желтой линии, отделяющей военкомат от тротуара, ближе, чем на пять метров.
– Не делай этого, – повторяет она. – Им наплевать на тебя. Им просто нужно пушечное мясо. Ты погибнешь.
– Все когда-нибудь умрут, – говорю я. Это изречение звучит слишком пафосно даже для меня самого. Мне двадцать один, женщине, кажется, больше шестидесяти, и она наверняка знает о жизни и смерти куда больше меня.
– Не в твоем возрасте, – говорит она. – Они будут трясти перед твоим носом вкусной морковкой, но все, что ты от них получишь, – гроб, накрытый флагом. Не делай этого. Ничто не стоит твоей жизни.
– Я уже зачислен.
– Но ты же знаешь, что имеешь право отказаться в любой момент? Если ты развернешься и уйдешь прямо сейчас, они ничего не смогут с этим поделать.
И тут я понимаю, что она никогда не подходила к коммунальному жилью ближе, чем на десять миль. Уйти сейчас и вернуться в эту дыру?
– Я не хочу, мэм. Я сделал свой выбор.
Она смотрит на меня грустными глазами, улыбается, и я чувствую легкий укол стыда.
– Подумай, – говорит женщина. – Не разменивай свою жизнь на банковский счет.
Она протягивает руку и нежно кладет ее мне на плечо.
Секундой позже пожилая дама оказывается на земле, на нее наваливаются солдаты, охранявшие вход. Я даже не заметил, как они покинули пост. Женщина кричит от удивления и боли. Ее товарищи бросают скандировать лозунги и разражаются протестующими криками, но солдаты игнорируют их присутствие.
– Физическое препятствование доступу в призывной пункт является преступлением класса D, – говорит один из солдат, доставая гибкие наручники. Женщину поднимают с асфальта и ставят на ноги. Один солдат заводит ее внутрь, а второй снова занимает пост на входе. Тот, что грубо тащит даму за руку, тяжелее ее раза в два в своей массивной броне, и женщина выглядит рядом с ним очень хрупкой. Она оглядывается на меня через плечо и вновь печально улыбается, и я отворачиваюсь.
* * *
Здание построено из стали и бетона, – говорит сержант. – Оно абсолютно устойчиво. Необязательно подпирать его плечом.
Парень сбоку от меня отходит от стены, к которой прислонялся, и ухмыляется сержанту. Но та уже ушла, явно не желая тратить время на дальнейшее общение.
Мы ждем в очереди в коридоре военкомата. В конце коридора установлен раскладной столик, за которым сканируют ИД-карты новобранцев. Очередь движется медленно. Когда наконец-то наступает мой черед, дело идет к ночи. Я пришел сюда за час до назначенных мне восьми вечера, а сейчас почти десять.
Сержант за столиком протягивает руку, и я отдаю ему ИД-карту и письмо о зачислении.
– Грейсон, Эндрю, – говорит он сидящему рядом солдату, который просматривает старомодную распечатку, а после делает пометку возле моего имени.
Сержант вставляет мою карту в сканер.
– Закончил общественный колледж, а? – говорит он со смесью удивления и ехидства в голосе. – Гигант мысли. Может, тебя когда-нибудь и офицером назначат.
Он усмехается. Потом вытаскивает карту из сканера и бросает в ведро у стола, на груду других ИД-карт. Принтер его терминала гудит и выплевывает скромную полоску бумаги, которую мне и вручают.
– Вот твое назначение, профессор. Не потеряй. Иди в эту дверь и ищи шлюз, указанный на бумажке. Рапортуешь местному сержанту, он посадит тебя в нужный шаттл. Следующий!
Мой шаттл на базу Начальной подготовки забит до отказа. Кресла просижены, ремни безопасности изношены, ковровая дорожка в проходе превратилась в путаницу волокон, давно утративших какие-либо порядок и узор. Видимо, они используют самое старое оборудование, какое могут найти, чтобы не тратить на рекрутов ни на доллар больше необходимого.
Двигатель шаттла заставляет корпус вибрировать, и через несколько минут нас поднимают в грязное вечернее небо. Некоторые новобранцы вытягивают шеи, чтобы выглянуть в исцарапанные окна, но я этим не заморачиваюсь. Если там что и видно, то только то, что хочется оставить в прошлом: одинаковые высотки, они складываются в огромную бетонную массу, и та похожа на жилище грызунов, вот только пахнет в пять раз хуже и выглядит куда грязнее.
Я провел всю свою жизнь в КК, который мы покидаем, и если бы прямо сейчас Сино-Русский Альянс сбросил на него ядерку и в ночном небе позади шаттла вспыхнул взрыв, я ничего бы не почувствовал.
* * *
Мы прибываем на базу в четыре утра.
Шаттл провел в воздухе четыре часа. Мы можем находиться где угодно в Североамериканском Содружестве, от севера Канады до Панамского канала. Мне в общем-то наплевать. Главное – что мы в четырех часах полета от КК Бостон-7.
На выходе из шаттла нас запихивают в ожидающий гидроавтобус. Пока он выруливает со станции, я замечаю, что мы в городской черте, но поблизости нет никаких высоток, а на горизонте за домами – заснеженные горные вершины. Здесь царит чистота, уют, порядок – полная противоположность КК. Все настолько непривычно, что кажется, будто я попал в другой мир.
Поездка на автобусе занимает еще два часа. Мы оставляем позади чистенькие улицы незнакомого города, и пейзаж за его пределами выглядит чуждым в своей неосвоенности, как поверхность странной и далекой планеты-колонии. Я вижу невысокие каменистые холмы, и кустарники кое-где покрывают их склоны.
Потом мы достигаем цели.
Въезд на военную базу шокирует внезапностью. Вот мы смотрим на непривычно пустынный ландшафт, а в следующий миг попадаем в охранный шлюз, появившийся словно из ниоткуда. Перед въездом в шлюз я успеваю заметить мили и мили ограждения, уходящего вдаль.
Еще пятнадцать минут мы едем мимо одинаковых строений и искусственных газонов. Наконец, несколько раз свернув на все менее и менее оживленные дорожки, мы подъезжаем к невысокому, невзрачному одноэтажному зданию, похожему на огромный склад.
Двери автобуса открываются, и, прежде чем мы успеваем понять, оставаться нам на местах или проявить инициативу и выйти, в переднюю дверь входит военный. Его рукава аккуратно закатаны, сгибы выделяются ровными линиями, а манжета прикрывает складки так, что камуфляжный рисунок прячет более светлую подкладку форменной куртки. На воротничке – эмблема ранга, и на ней куда больше шевронов и дуг, чем у сержанта, принявшего мои документы в военкомате. На лице его читается легкое раздражение, будто наш приезд оторвал его от какого-то более приятного занятия.
– Так, – говорит он. – Сейчас вы по одному выходите из автобуса. Снаружи на бетоне нарисованы желтые следы. Каждый из вас занимает два следа. Не говорить, не дергаться, не чесаться. Если у вас во рту что-то есть, достать и оставить в мусороприемнике на сиденье. Выполнять, – заканчивает он категоричным тоном и уходит не оглядываясь, будто не сомневается, что мы сделаем в точности, как приказано.
Мы выбираемся из кресел и оказываемся на бетонной площадке. Она покрыта рядами желтых следов, и каждый находит себе место. Когда мы все выстраиваемся неровными шеренгами, все тот же военный встает перед нашей разношерстной группой, резким движением оправляет свою форму, убирает руки за спину и ставит ноги на ширину плеч.
– Я – мастер-сержант Гау. Я не один из ваших инструкторов, так что можете не привыкать к моему лицу. Я здесь, только чтобы провести вас через первые два дня, пока мы вас оформляем и готовим к встрече с взводными инструкторами.
– Так, – снова говорит он, и в акценте, который он делает на этом слове, слышится, что он не просто привлекает наше внимание, а словно хочет утвердить наше пребывание здесь и сейчас.
– Вы – среди десяти процентов претендентов, принятых в ряды Вооруженных сил Североамериканского Содружества. Вам может показаться, что это делает вас какими-то особенными. Это не так. Вам может показаться, что раз вы прошли первоначальный отбор, мы будем изо всех сил стараться сделать из вас солдат, помогать в преодолении ваших личных слабостей. Это не так. Вы можете подумать, что учебный лагерь – это что-то вроде того, что вам показывают в сериалах. Это не так. Мы не будем вас бить и унижать. Вы можете прекратить следовать приказам и инструкциям в любой момент. Если вы не выполните приказ – вас отчислят. Если вы провалитесь на проверке или испытании – вас отчислят. Если вы ударите сослуживца или старшего по званию – вас отчислят. Если вы будете красть, уклоняться или дерзить – вас отчислят. У каждого из ваших инструкторов есть полное право отчислить вас по любому поводу. С отчисленными ничего не случится. Их просто посадят на шаттл и отправят домой. Они не будут должны нам денег и не понесут наказания. Мы разорвем их контракт, и они снова станут гражданскими. На Начальной подготовке мы отчисляем пятьдесят процентов новобранцев, и еще четверть из вас будут убиты или искалечены во время службы, так и не получив свидетельства о выслуге. Сейчас здесь стоит сорок человек, но не больше двадцати из вас завершат Начальную подготовку. Только пятнадцать будут демобилизованы через пять лет. Если этот расклад вас не устраивает, вы можете развернуться и снова сесть в автобус. Он отвезет вас к шаттлу, на котором вы вернетесь в пункт призыва. Если моя речь изменила ваше желание служить в армии, пощадите себя и своих инструкторов и возвращайтесь в автобус.
Сержант Гау останавливается и выжидающе смотрит на нас. В шеренгах слышится шуршание и движение, из рядов выходят трое и скрываются в автобусе. После первой троицы более робкие решаются сделать то же самое, и еще четверо бывших новобранцев с поникшими плечами покидают строй и забираются внутрь. Я замечаю, что никто из них не оглядывается.
– Спасибо, ребята, – кричит им вслед сержант Гау. – И я это серьезно. Приятно видеть, что у некоторых людей осталась еще соображалка, чтобы понять, когда им предлагают тухлую сделку.
Затем он поворачивается к нам спиной.
– А у всех остальных мозгов меньше, чем у бледной поганки, и это я тоже серьезно. А теперь по одному проходим в комнату за этой дверью, садимся на стулья и ждем дальнейших команд. Выполнять.
* * *
Комната пуста, за исключением нескольких рядов скрипучих стульев с откидными столиками. Мы рассаживаемся. Когда все уселись, я пересчитываю пустые стулья: мест в комнате ровно столько, сколько людей выстроилось на площадке перед речью сержанта Гау. На столиках нет ничего, кроме черных маркеров. Кое-кто из новобранцев снимает с них колпачки, что раздражает вошедшего сержанта Гау.
– Я не говорил вам брать маркеры. Я приказал сесть на стулья и ждать.
Отчитанные рекруты спешно кладут маркеры на столики. Некоторые из них смотрят на сержанта Гау, словно ожидая, что за это нарушение их немедленно отчислят.
– Вот теперь возьмите маркеры и откройте их.
Мы выполняем команду.
– Теперь пишите на тыльной стороне левой ладони этот номер: один-ноль-шесть-шесть.
Я вывожу цифры 1066 на своей руке.
– Это номер вашего взвода. Вы – взвод Начальной подготовки номер 1066. Запомните это.
