скачать книгу бесплатно
Есть разница между тем, чтобы участвовать в незначительных мятежах – например, вместе с сестрами ночью сбежать из дома, и тем, чтобы влюбиться в неподходящего мужчину и пойти против воли семьи. Сейчас я стою на краю пропасти, и я не должна забывать о том, что у меня нет права поддаться искушению. Ни при каких обстоятельствах я не должна этого делать. Иначе пострадает не только моя репутация, но и репутация моих родителей, и даже репутация Беатрис, Изабель и Марии. Кроме того, я не забываю о том, что в свои девятнадцать лет я почти ничего не умею делать, и если семья от меня отречется, то мне будет очень трудно содержать себя, особенно принимая во внимание уровень безработицы на Кубе.
– Я понимаю, – отвечает Пабло.
Мой взгляд скользит по волнорезу, по людям вокруг нас. Куба такая разная: местные жители, туристы – мы все живем в Гаване, но принадлежим таким разным мирам.
Какому миру принадлежит он?
– Расскажи мне о себе.
Чтобы мне было о чем вспомнить, когда мне придется тебя забыть.
– А что ты хотела бы узнать? – спрашивает он.
Что-нибудь. Все.
Я начинаю сама и озвучиваю то немногое, что знаю о нем.
– Ты говорил, что вырос в Ведадо. Твоя семья все еще живет там?
– Да, они живут там – мои родители и две сестры. – Его голос срывается. – Но я уже давно их не видел. Меня долго не было.
В его ответе я слышу намек на некие семейные разногласия. К сожалению, эта тема мне знакома. Когда речь заходит о семейных проблемах, в разговорах появляются паузы – рассказчику не хватает слов, чтобы передать неестественное состояние разрыва с теми, с кем связан кровными узами. А бывают такие паузы, которые можно увидеть, как пустой стул за вычурным обеденным столом, привезенным из Парижа. Я знаю все об этих паузах – разорванные отношения, брат или сестра, потерянные из-за идеологических расхождений, навсегда разрушенная семья.
Я изо всех сил стараюсь сдержать дрожь в голосе.
– А теперь ты вернулся навсегда?
Я не совсем уверена, какой ответ хочу услышать. Мне будет легче, если он собирается уехать снова – он уедет, и я его больше не увижу.
– Нет. Я приехал ненадолго. У меня есть дела в городе.
Я жду, пока он уточнит, о каких делах идет речь, и поскольку он этого не делает, я продолжаю задавать вопросы.
– Тебе нравится твоя работа? Ты практикующий юрист?
Я почерпнула много знаний из толстых книг, которые изучала под руководством учителей, но я мало знаю о практической стороне жизни. Адвокаты иногда обедают в нашем доме, однако разговор редко заходит об их работе или о других серьезных вещах.
– Да, можно сказать, что моя работа мне нравится, – отвечает он. – Мне нравится помогать людям – по крайней мере пытаться им помочь. Правосудие на Кубе… – Его голос затихает, но я достаточно осведомлена о жизни в стране и понимаю, что он хочет сказать.
О политических проблемах Кубы я узнала преимущественно благодаря гневным крикам и взаимным обвинениям, которые периодически доносились из кабинета моего отца.
Как вы можете оправдывать наш образ жизни? Люди голодают, страдают. Вы построили свое состояние на чужих костях. И не только вы – это касается нас всех.
Впереди группа мальчишек ныряет за монетками, брошенными американскими туристами, их тела покачиваются на волнах, прежде чем исчезнуть под поверхностью воды, в которой, возможно, их поджидают акулы. Дети рискуют жизнью ради нескольких монет.
– Сейчас трудные времена, – говорит Пабло, его взгляд, так же как и мой, устремлен на мальчиков. – Многие из моих друзей несколько лет назад окончили университет и все еще не могут найти работу. Они расстроены, они злятся и сражаются за свое будущее. – Он отворачивается от мальчиков и смотрит на меня. – Я решил на время оставить юридическую практику и сосредоточиться на других вещах.
«Другие вещи» зловеще повисают между нами. Ветры перемен – исходящие от бывших студентов Гаванского университета, которые остались без возможности продолжать учебу, когда Батиста, испугавшись их подрывной деятельности, закрыл университет, – уже однажды ворвались в мою жизнь. Я сделаю себе лишь одну поблажку и проведу с ним только один вечер. Мне не нужно знать все его секреты; я могу притвориться, будто верю в то, что он обычный адвокат.
– Расскажи теперь ты о себе, – говорит Пабло.
– Что рассказать?
– Ты мне тогда так и не ответила. На что похожа жизнь по ту сторону ворот?
Я тихо смеюсь и с облегчением ощущаю, что разговор возвращается к более привычным для меня темам.
– Наша жизнь не настолько завораживающая, как может показаться.
Пабло на мгновение замолкает, его пристальный взгляд становится гораздо более напряженным, чем того требует послеобеденная прогулка по набережной Малекон. Когда он говорит о политике, когда смотрит на меня, я чувствую, как напряжено его тело. Именно эта сила притягивает меня к нему; для меня в новинку быть рядом с мужчиной, которого больше заботит содержание беседы, нежели ее форма. Пабло очень напоминает мне моего брата – у Алехандро такой же уверенный взгляд и такая же уверенность в каждом сказанном слове.
Пабло усмехается.
– Чем же ты занимаешься в свободное время, когда не занята прогулкой по Гаване и разбиванием сердец?
– Я провожу время с моими сестрами – у меня их три.
А еще у меня есть брат, но его имя никто больше не произносит.
– Я читаю, хожу по магазинам. Мы любим кататься на лошадях, ходить на пляж.
Я уже не говорю об общественных обязанностях. Все это звучит так легкомысленно и скучно. Наша главная цель – дождаться, когда мужчина войдет в нашу жизнь и женится на нас. Какая-то часть меня завидует Алехандро – он осмелился сбросить с себя груз ответственности за то, что родился в семье Перес. Я завидовала той легкости, с которой он рискнул всем ради своих убеждений. И в то же время была зла на него, и я ничего не могла сделать со своим гневом. Верность – это сложная штука. Что должно быть на первом месте – верность семье или верность стране? Или же мы прежде всего должны быть верны самим себе, верны своему сердцу, своим убеждениям, своему внутреннему голосу, который ведет нас?
Хотела бы я знать ответы на эти вопросы.
– Странно, что ты не учишься где-нибудь за границей.
– Моя мама не одобрила идею о нашем поступлении в университет. Беатрис продвигала это самым активным образом – из нее получился бы отличный адвокат, но в конце концов она смирилась. У моих родителей очень традиционное представление о том, чем должна заниматься кубинская женщина, и невзирая на то что общественное мнение может не одобрить их мировоззрение, они не собираются его менять. Работающая женщина из семьи Перес – это пятно на репутации семьи Перес.
Он выглядит слегка возмущенным.
– Значит, ты просто должна ждать, пока однажды не переедешь из родительского дома в дом твоего мужа?
– Да.
– А что, если ты никогда не выйдешь замуж?
– Тогда я останусь жить в нашем доме и буду заботиться о маме, пока не состарюсь.
Так же как и ему, мне такая перспектива кажется малопривлекательной, но я не могу подобрать слова, чтобы объяснить, что у меня нет других вариантов. Конечно, теоретически я могла бы пойти против воли родителей, нарушить семейные традиции, но правда в том, что никто и ничто не увлекало меня настолько, чтобы я была готова рискнуть разорвать связи с семьей. У меня нет тайной мечты стать врачом или адвокатом. Мне девятнадцать лет, и я понятия не имею о том, какой будет моя дальнейшая жизнь. А в условиях моей нынешней предсказать будущее становится еще труднее.
– И тебя это устраивает? – спрашивает он с сомнением на лице.
– Нет, конечно же, нет. Но ты говоришь так, словно у меня есть неограниченные возможности выбирать то, что мне нравится.
– А если бы именно так и было?
– Я не интересуюсь политикой, – отвечаю я.
Это одновременно предупреждение и предостережение – революция меня не интересует. Меня не интересует даже упоминание о ней. Гавану сотрясают не только взрывы бомб; расстрельные команды президента Батисты в последнее время развернули бурную деятельность, и ни один кубинец, каким бы богатым он ни был, не может быть уверен в собственной неприкосновенности. Тому доказательство – мой родной брат. Лучшее, самое благоразумное, что можно сейчас сделать, чтобы выжить в Гаване, – это не лезть на рожон, не высовываться и жить своей обычной жизнью. Жить так, словно ничего не происходит и мир вокруг тебя не впадает в безумие.
– Ты говоришь так, будто политика – это что-то такое, что живет отдельно от нас. Как будто политика не является частью нашей жизни. Как ты можешь не замечать то, что так важно для целостности нашей страны, нашего народа? Как можно игнорировать то, что непосредственно влияет на жизнь стольких людей?
– Очень немногие могут позволить себе роскошь быть политиком на Кубе.
– Да, а еще никто не может позволить себе роскошь не быть политиком на Кубе, – парирует он.
Пылкость и убежденность, с которыми он произносит эти слова, преображают его на моих глазах. Его слишком длинные волосы развеваются на ветру, темные глаза сверкают, и что-то в его свирепом взгляде напоминает мне корсара, чей портрет висит на стене нашего дома. Этому человеку не требуется ничьих разрешений. Это человек действия, человек, в душе у которого бушуют страсти.
Каково это – быть женой такого мужчины?
– А тебе самой не надоело сидеть с опущенной головой и молиться, чтобы тебя никто не заметил? – спрашивает он мягким голосом.
Его вопрос задевает меня. Его настойчивость одновременно привлекает и отталкивает. Сколько часов я потратила на подобные разговоры с братом, и, в конце концов, чем все это закончилось? Я не кривила душой – революция действительно не вызывает у меня никакого интереса. Меня не интересуют вооруженные восстания, меня не интересуют убийства. Много женщин сражаются в этой войне за будущее Кубы, но у меня нет никакого желания присоединяться к их рядам, чтобы взамен быть изгнанной из семьи, как это случилось с Алехандро. Пабло говорит о свободе, и его слова наполнены любовью к своей стране. И это не может не вызывать у меня восхищения.
Политика Батисты не преследует интересы Кубы и кубинского народа. Политика Батисты направлена на защиту его личных интересов, на увеличение его собственного богатства, на расширение его власти, чтобы он мог вечно править островом.
Неужели мы все смеем надеяться на большее?
Конечно.
Но трудно на что-то надеяться, когда все, что вы видели, – это коррупция, когда ваша реальность – это нечестные выборы и отсутствие альтернатив.
Его надежда меня восхищает; я ловлю себя на том, что испытываю зависть. И не только зависть – его уверенность меня пугает.
Пабло качает головой.
– Мне очень жаль. Мне не следовало говорить о таких вещах.
На моих губах появляется печальная улыбка.
– Ты не производишь впечатления человека, который беспокоится о том, что ему следует делать, а что нет.
– Это правда, – соглашается он, улыбаясь.
Под лучами палящего солнца мы идем рядом, но не касаемся друг друга. Худощавая, высокая фигура Пабло скрывает меня от взглядов зевак. Мои волосы развеваются при малейшем порыве ветра, и Пабло наклоняет голову, чтобы полюбоваться прядями моих волос на свету, выражение его лица смягчается. Мои щеки снова пылают.
Обычно я не такая серьезная и не такая застенчивая, но все здесь кажется каким-то другим, каким-то очень важным. Я позволила себе провести с Пабло один-единственный вечер, который закончится еще не скоро. Я хочу насладиться каждой минутой, каждым взглядом, каждым произнесенным словом.
Роза в моих руках невероятно мягкая.
– Ты читала Монтескье? – произносит Пабло, и его вопрос застает меня врасплох.
– Нет, не читала.
– Почитай. Особенно правдивыми его слова мне кажутся тогда, когда я приезжаю в Гавану. – Пабло отворачивается от меня, его взгляд скользит по зданиям на другой стороне набережной Малекон. – Монтескье говорил, что империя, рожденная в войне, должна поддерживать себя войной.
– Едва ли Кубу можно назвать империей, – вставляю я.
– Да, верно. Но по сути все то же самое. Мы же постоянно воюем. Либо с другими странами – например, с Испанией, либо сами с собой.
– Но это же не значит, что мы будем вечно воевать? – пытаюсь возразить я.
Почему люди всегда думают, что война – это достойный ответ? Алехандро жаждал поднять оружие против Батисты, пролить кубинскую кровь, и чем все закончилось? Батиста остался у власти, а все, чего добился Алехандро, – это быть изгнанным из Гаваны. Официально мои родители сообщили друзьям, что он учится в Европе, путешествует по миру. Конечно, ходят слухи, но никто не осмеливается бросить моим родителям вызов и спросить прямо, правда ли, что мой родной брат, близнец Беатрис, стал радикалом.
– В кинотеатрах взрываются бомбы, – продолжаю я. – Наши улицы усеяны трупами. Разве это не трупы кубинцев? Невинные люди, случайно оказавшиеся в эпицентре столкновения, которое не имеет к ним никакого отношения. Ты говоришь так, будто все кубинцы должны взять в руки оружие, но если не все хотят одного и того же? Что тогда?
– А как насчет тех, кто стоит в стороне и ничего не делает, пока тиран уничтожает нашу страну, убивает наших соотечественников, потому что народ не выступает против его несправедливости? Какова цена такого бездействия, когда зверства совершаются во имя Батисты? Пропасть разделяет жителей города, которые жаждут перемен, и тех, кто делает вид, что все прекрасно. Главные отрасли, на которые опирается наша страна, – это производство сахара, табака и кофе и туризм. Эти же отрасли порабощают нас как нацию, пока кубинцы работают и прислуживают в полях, в казино и отелях, которыми управляют американские негодяи.
Я вздрагиваю, когда слово «сахар» срывается с его губ. Что же он должен думать о моей семье? Обо мне? Сейчас он здесь, идет рядом со мной, и все же я не могу не задаться вопросом, не считает ли он моего отца причастным к бедам страны. Алехандро, безусловно, считал именно так.
– Американцы контролируют очень большую часть нашей промышленности и нашей экономики. Кто же выигрывает от этой щедрости? Батиста, – продолжает он. – Богатые невероятно богаты, а бедные так отчаянно бедны.
Все исчезает – рев океана, шум дороги. Я не могу оторвать от него взгляда, убежденность в его голосе завораживает. С каждым словом, слетающим с его губ, он преображается. Место серьезного мужчины, с которым я познакомилась вчера на вечеринке, занял кто-то другой.
– Когда я нахожусь в провинции, то вижу своих соотечественников – кубинцев, у которых в домах нет электричества, нет водопровода, они не умеют читать, у них нет возможности ходить в школу, – говорит Пабло, снова глядя на высокие здания. – Когда я приезжаю в Гавану, то вижу, что в домах горит свет, люди прогуливаются по Пасео-дель-Прадо так, словно в их жизни нет никаких забот. В других районах города люди живут очень трудно, но все равно у меня возникает впечатление, что Гавана существует в своем собственном замкнутом пространстве. В тридцать третьем году, когда мы свергли Мачадо, я был ребенком. Я понимаю, что люди устали от насилия, устали от конфликтов, устали от пролитой кубинской крови. Но…
– У меня есть брат, – слова срываются с моих губ, и я готова открыть тайну, которая на самом деле вовсе не тайна. – Когда-то он говорил то же самое.
Рядом со мной Пабло замирает так, словно сумел прочесть мои мысли. Мне кажется, что он мастер по улавливанию тайного смысла, скрытого в паузах, напряженных незаконченных фразах и словах, произносимых шепотом.
– С родственниками бывают проблемы, – говорит он через мгновение.
– Да.
– Он в безопасности? – Пабло спрашивает так, словно тоже кое-что знает о том, как опасно бросать вызов президенту и идти против своей семьи.
– Надеюсь.
Хотелось бы мне верить в это.
– Во всяком случае, я не читала Монтескье, но я поищу его труды в нашей библиотеке. – Я вздрагиваю, когда произношу последнее слово, хотя какой смысл притворяться? Он видел газету и теперь знает мою фамилию. Как бы сильно я ни завидовала свободе Алехандро, у меня нет возможности бросить свою семью, отречься от родителей и от всего того, что они защищают. Да, они – мы, возможно, ущербны. Но наследие семьи и кровные узы незыблемы. – В доме моего отца большая библиотека, шкафы забиты книгами, – продолжаю я сухим тоном. – Не сомневаюсь, что ты считаешь нас декадентами. Наверное, так и есть. Богатство моей семьи зародилось много лет назад, и те, кто родился в семье Перес, пользуются преимуществами, которое оно дает.
– И ты готова принести за это извинения? – произносит он небрежно, но я чувствую в его вопросе неподдельный интерес.
– Ради благосостояния моей семьи? Ради сохранения большого дома и всего остального? Не думаю, что буду возражать, если из моего дома будут убраны все картины – за исключением портрета корсара, который мне очень нравится.
Я искоса взглянула на Пабло, пытаясь оценить его реакцию.
– А может, мне лучше высказать свое отвращение к нашему богатству и тому позору, которое оно мне приносит? Или рассказать тебе о наших благотворительных начинаниях, о людях, которые служили в армии и погибли за независимость Кубы, о том, как мой отец работал вместе с Батистой над Конституцией 1940 года? Возможно, такова наша судьба: в стране, где у многих нет самого необходимого, у нас всего в избытке. Но несмотря на богатство, я вижу трудности и ограничения, с которыми сталкивается мой отец, – его бизнес очень нестабилен, в этом году урожай сахара плохой, и отец вынужден допоздна работать в своем офисе. До меня долетают его разговоры – я слышу, как он сокрушается по поводу нарушенных договоренностей, слышу его опасения по поводу того, куда катится наша страна. Даже богатые ни от чего не застрахованы – у нас есть друзья, брошенные в тюрьму по распоряжению Батисты; мы боимся расстрела не меньше, чем бедняки. Мой родной брат – тому подтверждение. Деньги покупают нам близость к власти, но сегодня эта близость превращает нас в удобную мишень.
Произнося это, я чувствую, что начинаю задыхаться. Ярость застигает меня врасплох. Когда в последний раз меня спрашивали о том, что я думаю? Что я чувствую, когда мир вокруг меня летит в тартарары? Когда я в последний раз могла произнести имя Алехандро? Я украдкой бросаю взгляд на Пабло, гадая, не спугнула ли я его своими вольными суждениями. Но в его взгляде я вижу восхищение.
– Ты очень храбрая, Элиза Перес.
В такой семье, как моя, есть свои понятия о храбрости, но я все равно приму этот комплимент, хотя и сомневаюсь, что я действительно храбра.
– Почему ты так думаешь? – задавая этот вопрос, я уступаю своему любопытству и еще больше раздвигаю границы своей мнимой храбрости.
