Гнездо для стрекозы. Часть 2

Мобильник загудел, и я отвлеклась – звонила Эдита Павловна (это было невероятно – она ни за что бы не стала мешать нам сближаться…).

– Да.

– Настя, к сожалению, у меня разболелась голова, и мы уезжаем. Но ты не должна лишать себя отдыха из-за моего плохого самочувствия. Пожалуйста, передай трубку Максиму, я попрошу его довезти тебя до дома.

Если бы несколько минут назад не состоялся наш разговор с Матвеевым, наверное, мое настроение катастрофически бы испортилось, но теперь новый ход бабушки мог вызвать лишь вздох облегчения и полуулыбку. «Почему, почему я должна ехать… а она остается…» – донесся до меня недовольный голос Леры. Я убрала трубку от уха и протянула телефон Матвееву. Он совершенно спокойно выслушал Эдиту Павловну, сказал: «Конечно, хорошо» – и вернул мобильник мне.

– Пожалуй, – произнес он, – мы можем спуститься и выпить кофе.

Кажется, я начинала его обожать!

* * *

Уезжать я не торопилась, пожалуй, у меня были самые настоящие взрослые каникулы – отдых от дома Ланье. Матвеев общался со своими знакомыми, а я, испытав легкое головокружение от свободы, ела ванильное мороженое, ягодные десерты, шоколадные конфеты с вишней и пила шампанское. Марк потребовал танцы, и Вера Григорьевна тут же организовала музыку. Я наблюдала за парами из дальнего угла зала и не думала ни о чем плохом. Один раз позвонил Тим, потом ему позвонила я. Он предложил приехать за мной, но я отказалась, чтобы ничего не объяснять Матвееву… А позже не объясняться еще и с бабушкой.

Я очень надеялась, что меня никто не пригласит, но ко мне подошел Вениамин. Он так смущался, и в конце концов я сама взяла его за руку и решительно повела в центр зала.

– Спасибо, – горячо поблагодарил молодой человек.

– Не за что, – улыбнулась я.

Вениамин почти сразу наступил мне на ногу и извинился, а я неожиданно вспомнила свой первый бал в доме Ланье и танец с… «Нет, только не думай сейчас о нем», – приказала я себе, выхватывая одобрительный взгляд Матвеева. Слишком хорошо…

«Шелаев уехал, давно уехал».

Мне спокойнее было думать именно так, но в душе опять задергалась какая-то ниточка (и откуда она только взялась?), я тряхнула головой, желая прогнать все мысли разом, и торжественно вздернула нос. Шампанское, очень вкусное шампанское, наверное, я выпила бы еще…

Полненькая симпатичная девушка в розовом воздушном платье пригласила Вениамина на танец сразу, как мы разошлись, и я с чувством выполненного долга направилась в свой затворнический угол. Знала бы Эдита Павловна, как я провожу время… И вовсе не с Максимом Матвеевым! Протянув руку, я подхватила еще бокал с шампанским, сделала маленький глоток и развернулась. Мое плечо чиркнуло по чьей-то каменной груди.

– Вы? – изумленно произнесла я.

– Нет, – ответил Шелаев, – тебе это лишь кажется.

Он взял из моей руки бокал и поставил его на край столика.

– Вы… – Я выпрямилась и неодобрительно прищурилась. – Даже не надейтесь, что я буду с вами танцевать.

– Очень тебя прошу, скажи «никогда», – он в ожидании приподнял брови и улыбнулся… ласково.

«У меня уже галлюцинации, – мрачно подумала я, – дурацкое шампанское…»

Я пошла танцевать с Климом. Не знаю почему… Наверное, чтобы никто не смог упрекнуть меня в трусости! И он в первую очередь… Его ладонь легла на мою талию, немного поднялась, опустилась. Нахмурившись, я грозно посмотрела на Шелаева.

– Всего лишь танец, – горячо и дьявольски прошептал он мне в ухо, и мы, разгоняя всех, понеслись по залу. – Всего лишь танец, – повторил он еще тише, точно желал убаюкать мое сознание. – Всего лишь танец…

Шелаев отлично танцевал – уверенно и легко, и держал меня крепко, и вел. В моей голове звенела музыка и пустота, я точно умерла и не владела собственным телом. Мелькали огни ламп, веселые и серьезные лица, оранжевые столики, все кружилось, но ноги совершали точные, летящие шаги, словно им не было дела до моего тяжелого состояния и до прикосновений Клима…

В частной школе нас учили танцевать, и иногда занятия длились по три часа, я вспомнила высокого, подтянутого педагога, услышала его слова: «Анастасия, у вас талант, вы сможете выступить достойно даже с высокой температурой и непрерывным кашлем». В эту минуту у меня не было температуры и кашля, но я мало отличалась от тяжелобольной или… девушки, выпившей лишнее.

Шелаев подвел меня к креслу и поблагодарил за танец, затем развернулся и направился к выходу. Я смотрела Климу вслед, не в силах пошевелиться и отвернуться. Я видела, как он достал мобильник и набрал чей-то номер. Странно, но загудел мой телефон.

«Клим Шелаев», – сообщил определитель.

– Да, – произнесла я.

Только теперь он остановился и обернулся. Мы стояли и смотрели друг на друга – одна из Ланье и ее враг…

Клим поднял свободную руку и сказал в трубку:

– Если ты хочешь получить его обратно, то позвони мне завтра утром. Честно говоря, мы слишком давно не были наедине… Кажется, несколько часов.

Я не сразу поняла, о чем говорит Клим, и не сразу поняла, что он держит в левой руке…

Тонкая блестящая змейка, круглые камушки, квадратные камушки и зеленые изумрудные капельки… Издалека не получалось разглядеть детали, но я угадывала их. Ожерелье – символ Ювелирного Дома Ланье – больше не украшало мою тощую шею, оно находилось во власти Клима Шелаева.

Глава 7,

в которой я узнаю, что у слова «никогда» есть адрес

В машине Матвеева, сказавшись на усталость, я сидела тихо, и никакие пузырьки шампанского не веселили меня – от них не осталось и следа! Во всяком случае, я перестала их чувствовать. Рука постоянно тянулась к шее, будто существовал один шанс на миллион, что случившееся пригрезилось и Шелаев не совершил ужасную и бессовестную кражу. Я пыталась вспомнить тот момент, когда Клим снял с меня ожерелье, и не могла… Не могла! О, какая злость разрывала душу! Наверное, мой гнев был гораздо сильнее гнева Эдиты Павловны. В сто тысяч раз сильнее!

Медленно поднимаясь по ступенькам в свою комнату, я задавалась одним и тем же вопросом: «Что делать?» Утром бабушка попросит ожерелье, но его у меня нет…

«Все просто, нужно сказать как есть. Я ни в чем не виновата. Почему же Шелаев не побоялся, что я скажу правду? Эдита Павловна сотрет его с лица земли… Нет, сначала разрежет на кусочки, а потом сотрет. Эту выходку бабушка уж точно не посчитает забавной и не простит, присовокупив к ней Тафта. Хотя и без «Коричневого Парижа» кража вполне тянет на смертную казнь… На три смертных казни подряд – с оживлением и повторным умерщвлением». Вспомнив оптимизм Симки, я попробовала спрятаться за старую, добрую иронию, но трудно веселиться, когда очень скоро кое-кого убьют…

Сказать правду и увидеть армагеддон? И значит, стать причиной всех неприятностей (мягко говоря), которые обрушатся на Шелаева…

«Как ему пришло в голову украсть ожерелье? Впрочем, в его голову обычно приходят именно такие безумные, невозможные идеи… Почему Клим уверен, что я не признаюсь бабушке?» Этот вопрос меня особенно мучил, он жужжал настойчиво и противно, я гнала его прочь, но он тут же прилетал обратно.

Осторожно закрыв дверь, я разделась и забралась под одеяло. Луна освещала комнату, но я не стала зашторивать окно. Свернувшись калачиком, я высказала Шелаеву все, что о нем думала, и, не найдя успокоения, нервно задрожала.

– Вы полагаете, я вас пожалею? С чего бы это? И не надейтесь… Я не испугаюсь, вы же сами постоянно учите меня быть сильной. Моя фамилия – Ланье, но вы, кажется, забыли об этом…

Я говорила с Шелаевым и говорила, но легче не становилось, наоборот, мрачная бездна отчаяния настойчиво тянула меня к себе.

«Если ты хочешь получить его обратно, то позвони мне завтра утром».

– Если я сама не скажу правду Эдите Павловне, то утром от меня останутся только рожки да ножки.

«Анастасия, принеси мне ожерелье».

«Его у меня нет».

«Что? А где оно?!»

«Я его потеряла, но оно очень скоро найдется…»

«Где?!

«Наверное, в квартире Шелаева…»

Представив эту картину, выражение лица бабушки, ее последующую взрывоопасную реакцию, я издала продолжительный жалобный стон. Как продержаться утром, днем и, возможно, вечером? И ради чего, то есть ради кого?

– Начнем все сначала, – потерев лицо ладонью, я посмотрела на часы. Три тридцать.

Почему нельзя сказать правду?

Жалко человека, испортившего мне жизнь? Нагло укравшего ожерелье?

Да пусть он горит огнем!

Усевшись, прижав одеяло к груди, я шумно вздохнула. «А если позвонить Климу прямо сейчас? Неужели, совершив очередное зло, он сладко и спокойно спит? И тем лучше, если спит, я разбужу его с огромным удовольствием!»

– Я не могу стать виновницей войны. – Нежданные слезы подступили к глазам, но я мужественно втянула их обратно.

«Виноват будет Шелаев, потому что так поступил», – объяснил разум.

Прижав одеяло еще крепче, я бухнулась на подушку, закрыла глаза, и сознание мгновенно отключилось.

* * *

Рано утром бабушка вместе с Тимом и Валерией уехала за город, оставив меня в обществе тяжких мук и душевных метаний. Будто сама судьба подыгрывала Шелаеву… Или об отъезде он знал заранее и все рассчитал? Эдита Павловна в присутствии Клима могла, например, сказать Вере Григорьевне, что собирается провести воскресенье на природе, а этого вполне достаточно для воплощения дерзкого и наглого плана в жизнь. Конечно, существовал огромный риск, но когда такие мелочи останавливали Клима Шелаева? Уж точно никогда.

Я ходила по комнате, сидела на подоконнике, спускалась в столовую, пила крепкий кофе, морщилась, возвращалась в свою комнату и опять ходила туда-сюда, обняв себя за плечи. Как же мне хотелось рассказать о случившемся Тиму, но не стоило этого делать (я не собиралась втягивать его в непростые отношения с врагом моей семьи). Тим ринулся бы на защиту, и можно только догадываться, чем бы все закончилось…

Повертев в руках визитку Матвеева, я и этот шаг отвергла. Он все же оставался чужим человеком и к тому же являлся другом Шелаева. Интересно, что бы Матвеев мне посоветовал?..

В двенадцать часов я села на кровать и взяла в руки мобильный телефон. Язык стал ватным, но я должна была задать некоторые вопросы и получить на них ответы. Мое воображение могло нарисовать что угодно, только не раскаявшегося и удрученного случившимся Серого Волка (мечтающего съесть Красную Шапочку), поэтому на простой и легкий разговор я не рассчитывала.

«Я всегда успею поговорить с бабушкой, пусть Клим скажет, чего хочет… А я ему скажу, что сама желаю с ним сделать…» – успокаивала и обманывала я себя.

Тянуть не имело смысла (сколько же можно…), и я набрала номер.

– Устал ждать, – раздался ироничный голос Шелаева.

– Чего именно? – занимая оборонительную позицию, спросила я, но тут же перешла в наступление. – Гнева Эдиты Павловны?

– Мы оба знаем, что ты ей ничего не расскажешь.

– С чего вы взяли? – мой тон был острее ножа.

– Анастасия… Ты не из тех, кто развязывает войну, ты из тех, кто тащит с поля боя раненых. – Клим оставался невозмутим, его полунасмешливый голос был привычен до боли в животе. Ни тени страха или вины, даже самое прозрачное сомнение не беспокоило его черную душу. Конечно же, он ни капельки не сожалел. – Поверь, я знаю, у кого можно красть ожерелья, а у кого нельзя. Например, твоя сестра в такой ситуации закричала бы на весь дом Абакшиных.

«А я не закричала… Я стояла, как вековой дуб, и смотрела в спину Шелаеву, уносящему бабушкину драгоценность – символ дома Ланье!»

– Пожалуй, в следующий раз я обязательно закричу.

– Я больше ничего не собираюсь у тебя красть.

Немного помедлив, я осторожно спросила:

– Клим, чего вы хотите?

– Чтобы ты пришла ко мне вечером.

– Зачем?

– Хочу провести с тобой время.

– Зачем?

– Скучаю. Я вообще был бы рад, если б ты переехала ко мне жить. – Клим, без сомнения, улыбался. – Я, в отличие от твоей бабушки, разрешал бы тебе абсолютно все.

– Нет, – ответила я.

– Отказываешься со мной жить?

– Я не приду к вам сегодня вечером.

– Жаль. Я как-то говорил, что у тебя всегда будет выбор. Могу ли я считать, что ты его сделала и он окончательный? – спокойно спросил Шелаев. И, послушав мое продолжительное молчание, миролюбиво добавил: – Обещаю вести себя прилично, мы просто поужинаем. Иногда нужно ужинать с врагами, Анастасия, бери пример со своей бабушки.

Я продолжала молчать, а Клим терпеливо ждал. Как назло, в голове не было ни одного хорошего проклятья, а мне бы понадобилось штук пять или шесть… Наверное, на земле просто не существовало такого проклятья, которое бы подошло к Шелаеву. Любое оказалось бы слишком хилым и жалким рядом с вероломством этого человека. «Эдита Павловна, я должна вам сообщить о том…», «Бабушка, так случилось, что…» Шелаев постоянно причинял мне зло, почему же у меня не получалось отплатить той же монетой?

«А какое зло он тебе причинил? Просто ужин… Эй, он же не заставляет, он дает возможность выбрать… Выбирай», – будто маленький хитрый чертенок поселился в моей голове. О, как я ненавидела Шелаева за всех его чертей!

– Ладно, я приеду, и вы мне сразу отдадите ожерелье.

– Ну, если мы не найдем никаких интересных занятий, то сразу после ужина.

Спускаясь к обеду, я размышляла о том, какие занятия являются интересными для Клима Шелаева? Это точно не шашки и не морской бой. Хотя топить корабли он любит и, растягивая удовольствие, никогда не делает это с первого пушечного залпа. Впрочем, Клим также неравнодушен к передвижению фигур, особенно если речь идет о восемнадцатилетних… м-м… фигурах женского пола. Шахматы. Да, шахматы ему ближе. Я старательно заговаривала волнение и игнорировала страхи, настойчиво кашляющие за спиной. «Ну, если мы не найдем никаких интересных занятий…» Я вздохнула и… коротко улыбнулась, вовсе не понимая чему. «Обещаю вести себя прилично…»

– То есть он не сожрет меня сразу, а сначала накормит и напоит, – тихо произнесла я и поплелась в столовую.

За столом с газетой в руках сидел Семен Германович. Увидев меня, он неторопливо сложил газету, положил ее рядом с приборами, зачем-то промокнул губы салфеткой и сцепил пальцы перед собой. Я бы с удовольствием развернулась и ушла, но совершить резкость по отношению к дяде все же не решилась, хотя он заслуживал именно такого отношения.

Проигнорировав супницу и аромат грибов, я стала накладывать рис на тарелку.

– Я рад, что сегодня обедаю с тобой, – серьезно, с шелковыми нотами в голосе сказал Семен Германович. Он не сводил с меня глаз, но я делала вид, будто не замечаю этого, и не повернула головы. – Может, ты хочешь курицу?

– Нет, спасибо, – не раздумывая, напряженно ответила я.

Раньше дядя со мной всегда был молчалив, если не считать тех моментов, когда объяснялся в своих чувствах… И теперь его поведение вызывало не только неприязнь, но и настороженность.

– Как твои дела? Есть ли какие-то проблемы? – тон Семена Германовича продолжал оставаться официальным, он вновь промокнул губы салфеткой. Мне показалось, что разговор дается ему с трудом.

«Дела у меня отличные. Шелаев стащил ожерелье, и сегодня вечером я еду к нему домой, а больше никаких проблем нет».

– Спасибо, у меня все хорошо.

– Я рад за тебя. – Семен Германович помолчал, а затем пригладил редкие рыжеватые волосы. Краем глаза я увидела на его тарелке приличную горку куриных костей и сразу вернула внимание собственной тарелке. – Почему ты не поехала за город с Эдитой Павловной? – спросил он.

– Я поздно вернулась, была в гостях у Веры Григорьевны Абакшиной.

Мне захотелось как можно скорее уйти, и, отправив в рот немного риса, сделав глоток воды, я посчитала обед законченным. Было бы здорово, если б Семен Германович оставил меня в покое, но поверить в такое счастье не представлялось возможным. Кажется, дядя выбрал новую тактику… Наверное, он решил относиться ко мне уважительно и при каждом удобном случае подчеркивать свою заинтересованность в моей судьбе. Почувствовав легкую тошноту, я встала из-за стола и молча покинула столовую. Если бы я обернулась, то наверняка бы увидела на лице Семена Германовича желчное негодование, вряд ли он остался доволен нашей беседой.

«А может, дядя передумал и чувствует неловкость за свои поступки?»

Но проверять и оборачиваться я все же не стала.

В пять часов мне позвонил Тим, и я пожалела, что задержалась у Абакшиных, – все могло быть иначе. Ожерелье бы лежало в сейфе у бабушки, а я сейчас пухла бы от безделья за городом…

– У тебя грустный голос, – сказал Тим. – Надеюсь, тебя никто не обидел?

– Нет, – соврала я, испытывая бесконечное чувство вины.

– Мы наверняка приедем поздно – твоя бабушка сходила в церковь, вернулась и спит уже три часа, а значит, вечером у нее начнется активная деятельность, – в голосе Тима сквозила улыбка. – Но если ты продержишься часов до двенадцати, то мы сможем увидеться.

– Я продержусь, – уверенно пообещала я и почувствовала себя гораздо лучше. Я прижмусь к нему, он обнимет меня, и все плохое обязательно сразу улетучится – осталось подождать совсем немного.

– Как там Лера? – спросила я, чтобы не думать о грустном.

– Отлично, сменила уже четвертый купальник.

В шесть часов я начала собираться: расчесала волосы, натянула джинсы, надела белую майку и поверх голубую рубашку. Застегивать ее не стала – пусть болтается. По привычке я взялась придумывать фразы, которые обязательно скажу Шелаеву, но слова не желали складываться в четкие и умные предложения, выходило путано и глупо. Как всегда в такой ситуации. Я поймала себя на мысли, что мое отношение к Климу уже не такое поверхностное, как раньше. Вернее, наши отношения стали гуще, плотнее, тяжелее… Мне пришлось это признать, хотя совсем не хотелось. Где легкость и моя собственная ироничность, где упертость, выручающая меня не раз?

– Ладно, буду веселой и непринужденной, – решила я, выходя из дома, и направилась пешком в сторону метро. Все насмешки и ирония Шелаева пролетят мимо, не задев даже уха! И, будто назло, я сразу вспомнила, как он коснулся моего плеча в саду Абакшиных.

Посмотрев на отражение в зеркальной стене лифта, я пришла к выводу, что выгляжу уверенной и хладнокровной, но душа подрагивала, с каждой секундой все больше и больше наполняясь волнением. Каким-то странным волнением – болезненным и тягучим…

Я нажала кнопку звонка, услышала щелканье замка – дверь распахнулась.

Шелаев смотрел на меня так, словно я была долгожданной добычей, которую он, к своему огромному сожалению, не может тронуть по каким-то неведомым мне законам джунглей. Небрит, со спокойным выражением лица.

Оказавшись в квартире, я сняла босоножки, подняла голову и шагнула назад к стене – совершенно ненужное и досадное движение. Так в обществе Шелаева случалось всегда: я настраивалась на одно, а делала совсем другое. Иногда – прямо противоположное.

Клим подошел и навис надо мной. Тишину никто не нарушил, она окружила нас со всех сторон и зазвенела, точно натянутая тетива. А затем я раскололась на две равные части: одна желала немедленно сбежать, а вторая требовала остаться и одержать победу. Мое дыхание участилось, и, кажется, вспыхнули щеки, но я смело заглянула в серые глаза и… качнулась на пятках.

Клим улыбнулся и тихо произнес:

– Ты не могла бы сделать мне одно одолжение?

– Нет, – дерзко ответила я.

– Совсем маленькое. Крошечное.

– Ни за что на свете.

– Я сейчас задам тебе вопрос и очень прошу, просто скажи: «никогда». Пусть это будет твой обычный уверенный ответ.

Мурашки побежали по коже. «Я должна узнать, о чем Клим собирается спросить. Хотя бы для того, чтобы оказаться готовой к его следующему ходу».

– Какой вопрос?

– Ты останешься на ночь? Сегодня или еще когда-нибудь? – Его глаза сияли, на губах застыла тонкая улыбка. Клим наслаждался моей реакцией, но в то же время вена на его шее вздулась, и я могла поспорить на что угодно, его мышцы стали каменными.

«Почему он может говорить мне такое… Или я не поняла… Нет, я правильно поняла… Зачем?.. Дурацкая шутка… Он так шутит, он всегда так со мной шутит… Я же Ланье!»

Шелаев наклонился, и его дыхание коснулось моей щеки и виска. Он стоял неподвижно, но мне почему-то казалось, будто его руки уже прижимают меня к себе… Я стала дышать тяжелее и реже, моя спина коснулась стены… Клим не двигался, лишь смотрел на меня, и я тоже смотрела на него.

Что я могла ответить? Что?

Если бы я сказала «да», то согласилась бы остаться на ночь.

Если бы сказала «нет» или «никогда», то, по теории Шелаева, тоже бы согласилась, потому что после моего уверенного отрицания все случается с точностью до наоборот. Если поблизости, конечно, находится Клим.

– А я не буду отвечать на ваш вопрос, – я прищурилась и тоже улыбнулась. Шелаев не мог знать, что в эти секунды я изо всех сил старалась не произнести «никогда» мысленно. Чтобы даже случайно не навлечь на свою голову такого бедствия!

– Значит, этот вопрос будет мучить тебя постоянно, – сказал Клим, поднял руку и дотронулся до моих губ. Вновь улыбнулся. Его пальцы пахли сигаретным дымом, наверное, он недавно курил… – Я никогда не спрашивал у женщины разрешения, но…

Какими же горячими стали мои щеки, то ли от его дыхания, то ли от моего бескрайнего смятения. Я не дала договорить Шелаеву, схватила его за запястье и отвела руку от лица. Но свои пальцы разжала не сразу, а через несколько секунд – они точно примерзли, прилипли и отказывались слушаться. Я даже посмотрела на них потом, не веря в случившееся непослушание.

– Приглашаю тебя на ужин, надеюсь, ты любишь говядину и хорошо относишься к овощам, – быстро отстранившись, легко сказал Клим.

Я почувствовала вспышку радости от того, что он приготовил не кролика, иначе у меня было бы стойкое ощущение, что я ем саму себя – хорошо обжаренную и сдобренную специями.

– Я люблю овощи, – прогоняя пять прошедших минут как можно дальше, ответила я.

В квартире Шелаева произошли небольшие перемены: теперь в просторном коридоре стоял диван кирпичного цвета, висела люстра с ковкой под цвет дивана, и, наверное, поменялось что-то еще, но я не могла детально вспомнить прежнюю обстановку.

– Шампанское или вино? – спросил Клим.

– Нет, я не буду.

Он не стал уговаривать, разложил зеленый салат по тарелкам и сел напротив.

– Вам не стыдно? – небрежно спросила я, накалывая черри на вилку. Но мой голос не прозвучал спокойно, сцена в коридоре давала о себе знать.

– Ужинать с молодой и красивой женщиной? Абсолютно нет.

Комплимент я с удовольствием проигнорировала – буквально смахнула его со стола на пол и мило улыбнулась.

– Наверное, вы забыли, что украли у меня ожерелье…

– Взял поносить, – пошутил Шелаев.

– И как?

– К сожалению, не подошло по размеру.

– А если бы я все же рассказала Эдите Павловне?

– Тогда бы я умер в одночасье.

– И вас это не заботит?

Клим положил вилку, подпер небритую щеку кулаком и посмотрел на меня чуть ли не с умилением.

– Во-первых, я знал, что твоя любимая бабушка уедет, она при мне говорила об этом Коре, во‑вторых, я ужасно по тебе соскучился.

«Во-вторых» я тоже проигнорировала и тоже смахнула на пол, а затем задала вопрос, касающийся первой части объяснений Шелаева:

– Но вы рисковали.

– Да, ради встречи с тобой, – ответил он. – Мясо будешь?

Бросив попытки докопаться до истины (от этого лучше не становилось…), я ела говядину, оглядывалась по сторонам и потихоньку успокаивалась. После ужина я собиралась попросить ожерелье и уйти, оставалось совсем немного…

– Почему вы живете в квартире?

– А я должен жить в доме?

– Наверное, да.

– Удобно, меньше уборки и не заблудишься.

– Вы убираетесь сами?

– В основном. Не люблю посторонних людей.

Я улыбнулась и нарочно спросила:

– А я не посторонняя?

– Оставайся на ночь, и мы это узнаем, – спокойно ответил Клим.

– Никогда, – машинально сказала я, уронила вилку и сжала губы, точно еще была возможность поймать это слово за последнюю букву и отправить обратно в рот. Разжевать, проглотить и забыть раз и навсегда.

– Вот видишь, как все просто решилось. – Шелаев смотрел на меня пристально и внимательно, точно пытался запомнить меня и этот момент в мельчайших подробностях. Я почувствовала, как его взгляд скользит по моему лицу и медленно опускается вниз: к подбородку, шее, груди… Клим отложил хлеб и откинулся на спинку стула. – Ты совершенно не хвалишь меня за ужин, а я, между прочим, старался. – Тяжесть во взгляде исчезла, теперь он был весел.

– В доме Ланье меня кормят вкуснее, – отомстила я не менее иронично.

– Придется украсть еще и вашего повара. Придешь его вызволять?

– Обязательно.

Клим помолчал, поднялся, поставил две чашки на подставку кофемашины.