Колдун. Генезис

– Господин Дарий, госпожа Лия, – поклонился я.

– Да брось ты, – отмахнулся управляющий и, буквально подлетев ко мне, сжал мое предплечье. – Не на работе же, какие могут быть расшаркивания между старыми друзьями?

Ну, раз начальство просит, деваться некуда, обойдемся без этикета. Но все же я позволил себе маленький жест и, наклонившись, поцеловал руку Лии, та хихикнула и спрятала ручку за спиной.

– Не знал, что вы приедете, – искренне удивился я.

– Да мы бы приехали даже быстрее вашей компании, – улыбнулся гном. – Но кто-то сбил меня в коридоре, и пришлось потратить время, чтобы привести себя в порядок.

– Прошу прощения, я спешил.

– Оно и видно, – рассмеялся босс и, заглянув мне за спину, сказал: – Вы, парниша, опустили бы руку. Я не знаю, что здесь стряслось, но с этим молодым человеком лучше не шутить, ведь если я не ошибаюсь, он только что выпил. Великие камни, как вспомню – так вздрогну! Тим, я же говорил, что тебе с алкоголем лучше не шутить.

Я уже в третий раз за вечер развел руками, в этот раз безо всякой подставы, просто я действительно не помнил, что произошло в той гостинице и куда подевались два десятка стражей.

– Он оскорбил меня, – уже спокойным голосом сказал Герман. – Я в своем праве. Если не осадить этого смерда, потом десятки таких же возомнят о себе невесть что.

– Ох, как же вы неправы, – прозвучал еще один знакомый голос.

В нашем и так безмерно разросшемся кружке прибавилось. Обладателем текучего, как талый снег, голоса был высокий статный мужик с седеющими волосами. Его сопровождали строгая леди с забранными в пучок черными волосами и девушка-одуванчик лет пятнадцати.

– Герцог? – приподнял брови я, когда меня осенило и я вспомнил, что это за человек.

– Удивительная память, – улыбнулся знакомый и повернулся в сторону своих дам. – Позволь представить тебе мою жену Беллу и дочь Иду.

– Очень приятно, – ответил я и, поклонившись, приложился к обеим ручкам. Боги, да сегодня прямо аншлаг, а я попал между молотом и наковальней. Ну просто с успехом выполняю первую часть плана, даже перевыполняю.

– А ты, я смотрю, время не теряешь, – усмехнулся герцог, чьего имени, если честно, я не помню. – Заводишь новые полезные знакомства? Похвально, юноша, похвально.

Стоявшие позади друзья молчали, они-то знали эту историю, во всяком случае, они знали все, что знал я. А вот Герман, Элиот и Азалия смотрели на меня с легким удивлением.

– Но уважаемый Дарий прав – с выпивкой тебе лучше не шутить.

– Боги! – не сдержался я. – Если честно, я практически ничего не помню!

Босс и герцог переглянулись и позволили себе улыбнуться.

– Я тебе потом расскажу, – сказал гном и повернулся к открывшемуся входу в длинный коридор. – А сейчас нам следует пройти на свои места.

– Было бы неплохо, если бы все знали их – свои места, – пробурчал Герман и все же развернулся в противоположную сторону.

Когда мы уже почти дошли до дверей, ко мне подошел герцог и сказал:

– Вы мой должник, Тим.

И с этим он удалился вместе со своей семьей.

Мы же всемером пошли неторопливым шагом в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где, как можно догадаться, были ложи, в одну из которых нас всех и пригласили. Поднявшись по лестнице, мы очутились в другом коридоре, а вскоре зашли в саму ложу. В целом я не заметил ничего особенного, тот же красный бархат, оркестровая яма, сцена, ложи и нижний зал. В той же Мариинке, например, намного красивее. Здесь же все как-то слишком просто, ну, будем надеяться, сама опера не окажется столь же пресной.

И вновь мне пришлось подавать руку Лейл, дабы помочь ей сесть. Всего в ложе было семь небольших креслиц, но одно из них пустовало, а я и не стал спрашивать, для кого оно. Надо будет – сами расскажут. Вскоре к нам в дверь постучались и один из служек принес очки-амулеты, заменявшие театральные бинокли. В ложе снова заструился привычный для благородных диалог, казалось, что недавний конфликт был забыт, но я чувствовал некую негативную энергию, источаемую Германом. Вообще я стал много тоньше чувствовать то, чего раньше не замечал, и буквально сезон назад мне пришлось признать правоту Добряка. Наставник был прав, когда разделял два потока – энергию мира, используемую магами, и энергию жизни, которую мы пользовали для своих техник.

Каждый из этих потоков я ощущал по-разному. Мировая чувствовалась мной как нечто эфемерное, неосязаемое. Как легкое дуновение ветерка в жаркий летний день, как первый лист, сорвавшийся осенью с еще зеленого дерева. Мировая энергия была чем-то, что пронизывало все, но при этом она старалась «обтечь» меня, и как я понял, это связанно с тем, что частично я не являюсь частью этого мира. Получается, что мой резерв мизерен не потому, что я слаб, а потому что мир не принимает меня, он не доверяется мне.

С другой стороны – энергия жизни. Это был ревущий фьорд, пробивающий себе путь через тающие льды, и, размывая их, он усиливался с каждой секундой. Это было яростное пламя, пылающее глубоко в груди, оно согревало, но стоило чуть ослабить заслонку, могло и обжечь. И здесь я тоже дошел до сути. Я смог стать Тенью в столь позднем возрасте не из-за скрытых талантов, а только потому, что в одном теле томится жизненная энергия двух существ. Так что все как я и сказал – мне понадобилось полгода сидения в библиотеке, чтобы докопаться до сути своих возможностей, вот только в магической практике это не помогает мне ни на йоту.

– Что на тебя нашло? – прошептала Лейла, когда разговор стал затухать одновременно с гаснущим светом.

– Понятия не имею, – что-то я сегодня вру и не краснею, – кажется, дает о себе знать моя будущая профессия.

– Не будешь сдерживаться – и никакого будущего не будет.

– Туше.

Тут зал погрузился во мрак и мы замолчали. Нацепив очки, каждый сконцентрировался на сцене. На площадке, обставленной в готическом стиле, появились первые действующие лица, и через мгновение зал заполнила вязкая, как цветочный мед, музыка. На сцене все прибывало, и не только людей: пели и гномы, и эльфы, что самое удивительное – некоторые арии пели и темные и лесные ушастые. Появилось даже несколько орков, своими грубыми голосами буквально взорвавшие мои уши, но народу нравилось. Первый акт идет ровно час, затем четверть часа на антракт, это значит, что у меня будет всего двенадцать минут для выполнения задуманного, ну пока я могу насладиться оперой, ведь все приготовления уже сделаны и письмо дожидается адресата.

Само произведение не отличалось особой оригинальностью, во всяком случае, для меня, человека, который в театрах провел столько времени, что впору было называться ценителем.

Началось все с появления, вы думали кого? Правильно, эльфийской принцессы. Как и положено принцессе, она пела, правда, хорошо если хоть несколько разумных из зала понимали, что она поет, так как из ее уст доносился древний высокий язык, который и я-то с трудом понимал. В целом довольно симпатичная ушастая довольно приятным голосом поведала нам о своей нелегкой жизни.

Ее папа, глава совета хранителей леса, имел неосторожность сосватать дочурку одному из принцев подгорных собратьев. Действие оперы происходило за две тысячи лет до настоящего времени, а тогда такие вот браки были обычным делом. Но вот в чем беда: эльфийка совсем не хотела жить с бесчувственным темным, она хотела радоваться и веселиться, о чем говорила ее ария в зачарованном лесу, где слушателями были живые деревья и сказочная птица феникс. Стоит признаться, магическая опера – это нечто, когда по залу летают иллюзорные птицы, легкие наполняет запах леса, а музыка разбавляется пением этих самых птиц… В общем, я действительно полностью погрузился в представление, и лишь демоническое усилие воли помогло мне продолжить отсчитывать минуты.

Вскоре ария девушки была закончена, мигнул свет, и вот лес сменился городскими трущобами столицы тогда еще процветающей империи. Пел маленький мальчик, впрочем, это не мешало ему шокировать всех чистотой своего тонкого, детского, но довольно мощного голоска. Человеческий паренек пел о том, как несправедлива жизнь; о том, как он хочет увидеть родителей, что оставили его одного; о том, как сложно жить, когда еды нет даже на помойке. Это было действительно трогательно – смотреть на то, как парнишка в оборванных лохмотьях жмется в тени домов и смотрит на богатые колесницы и кареты, бороздившие мощеные проспекты.

Вскоре нам снова представляли принцессу, девушка спорила с отцом, но грозный эльф, поющий густым басом, отказывал ей во всех просьбах. Девушка заплакала и убежала в лес, где продолжила жаловаться на нелегкую жизнь принцессы. И когда девушка забилась в истерике, величественная огненная птица слетела с дерева, накрыла несчастную крыльями, и они обе исчезли в ярком пламени, чем вызвали бурные овации в зале.

Снова смена декораций. Теперь на, казалось бы, маленькой сцене разворачивается настоящая битва людей и орков. Снова мы видим того паренька, который, возмужав, превратился в статного юношу. Он лихо рубит головы клыкастым тварям, одновременно исполняя яростную, ритмичную арию. Парень поет о доблести, о том, что он с друзьями не сдаст ни пяди земли ненасытному врагу. Вскоре битва затихает и парень возвращается, чтобы помочь лекарям забрать раненых с поля боя. Но увы, ему не суждено вернуться домой, вражеская стрела пронзает его грудь, и юноша падает замертво.

И снова мигает свет. Теперь зритель переносится в зал главы Совета, эльф мечется и поет о том, как он зол на врагов, посмевших выкрасть его дочь, но он во что бы то ни стало вернет драгоценное дитя. В зал входит принц, такой же ушастый, разве что глаза у него не зеленые или голубые, а темно-карие, почти черные. Эльф спел о том, как он любит свою сестру, и о том, что непременно вернет ее домой. Потом снова резкая смена декораций, и вот этот принц во главе верной дружины скачет на поиски возлюбленной сестры.

Снова глаза режет вспышка, а на сцене поле боя, от вида которого у меня неприятно заныло глубоко в душе. Слишком точно режиссер изобразил поле, залитое кровью, в воздухе витала смерть, армии ушли, а трупы остались. Не верьте тем, кто говорит, что хоронят всех павших. Нет, хоронят лишь тех, кому посчастливилось пасть поближе к лагерю, остальных же оставляют кормить воронов и прочих падальщиков.

И вот на этом алтаре смерти появляется старик, он опирается на даже с виду древний посох, а его лица не видно из-за нависшего капюшона. В полной тишине он бродит по полю, будто ищет кого, и наконец находит нашего главного героя, мертвого парня со стрелою в сердце. Старик наклоняется, делает несколько пассов руками, и юноша окутывается ядовито-зеленым дымом, который к тому же еще и стелется по всему залу. Удар сердца, и вот парень встает. Но его некогда голубые глаза теперь чернее ночи, волосы стали белыми, как кость мертвеца, а лицо постарело на добрый десяток лет, превратив молодого паренька в умудренного жизнью мужа. Парень боится, он спрашивает у старика, в чем дело и почему его взор застилает бесконечная, беззвездная ночь, но загадочный маг лишь кладет ему руку на плечо, и они оба исчезают в зеленом свечении.

Декорации опять сменились, принц оказывается в лесу, где так любила гулять его сестра, он спускается с лошади и осматривает поляну. Снова песня, восхваляющая его собственное мужество и неземную красоту сестренки. Однако эльф, закончив арию, вонзает в землю меч и клянется, что найдет и смертью покарает похитителей.

И опять нас переносит куда-то в другое место. Лицо обдувает сильный ветер, уши закладывает грохот. Сцена сменилась пиком горы, столь высокой, что купол неба вместо синего стал черным, а где-то далеко внизу нет зеленого ковра, вместо него лишь бесконечная белая долина, созданная облаками. Эльфийская принцесса жмется в пещере и плачет, вскоре прилетает феникс и поет ей о том, что, являясь хранителем жизни, он не потерпит такие оскорбления от наглой принцессы. Он поет о том, что грех жаловаться на жизнь, когда кроме счастья ничего в ней не видел, и пусть эта пещера станет и тюрьмой и наказанием за оскорбление. Феникс исчезает, оставляя после себя серебряный поднос с едой. Принцесса продолжает рыдать, она поет о том, что нет счастья без любви, и лишь в ней она видит счастье. Лично меня этот эпизод нисколько не тронул, а вот по щекам Лейлы заструились тонкие мокрые ниточки.

Пропадает гора, и зритель оказывается в каком-то замке, в комнате, где просыпается юноша, неожиданно ставший мужем. Он орет и кричит от страха, а потом поет о том, как мир окутала ночь. Нет света в ней, лишь тьма и мрак, давящий, как камень на пловца, но мрак не пуст в своей черноте, в нем блуждают тени, больше похожие на адских гончих, готовых разорвать любого. В комнату входит старик, он откидывает капюшон, и зритель видит сюрреалистично старое лицо. Морщинистая кожа, покрытая коричневыми пятнами, надбровные дуги, до невозможности натянувшие седые брови, и бесконечно древние глаза.

Старик рассказывает слепцу о том, что его родители были благородными людьми, которых вероломно предали и убили, его же удалось спасти, и теперь его целью должна стать месть. Главный герой не верит, и тогда старик показывает ему прошлое. Зритель видит богатый зал и двух человек, прекраснейшую женщину и гордого мужчину. Они поют арию любви к своему ребенку, что крепко спит в колыбельной. Но вдруг все меняется, зал затягивает кровавая дымка, разбиваются витражи, мужчина выхватывает меч, но все слишком плохо – перед ним стоят четверо, закутанные в черные плащи и держащие по два кинжала в каждой руке. Он приказывает бежать, и женщина, схватив ребенка, мчится прочь, петляя в бесконечных коридорах. Она плачет и поет скорбную арию. Затихает звук битвы, мать, схватив корзину для фруктов, кладет туда дитя и спускает его в канализацию, сама же через мгновение падает с пронзенным сердцем.

Снова замок и парень, из его слепых глаз струятся слезы, он горит жаждой мщения, но скорбит о том, что теперь бесполезен. И тогда ноту берет старик, он обещает научить парня секретам мира, показать ему то, что не видят обычные разумные, открыть дверь туда, где нет ничего, кроме всего и прочее и прочее. Его ария свелась к бессмысленному перечислению хитро завернутых эпитетов. Я же, отсчитав про себя пятьдесят девятую минуту, ушел в скрыт.

Поднявшись, я подошел к двери и, когда старик взял нижний тон, резко открыл дверь и нырнул в коридор. Здесь было пустынно и одиноко, впрочем, как раз это мне и нужно. Скрываясь в тенях, и я заскользил к лестнице, ведущей на третий этаж, именно там были уборные, где меня уже должен ждать один человек. Почему я уверен, что он будет там? Просто потому, что благородные весьма щепетильно относятся к традициям, и стоит передать самоуверенному ублюдку нужное письмо, как он стремглав понесется в нужном направлении.

Лестница осталась позади, и я приоткрыл дверь туалета. Там уже стоял кривоносый парень лет двадцати. Обернувшись на скрип, он улыбнулся и буквально пропел:

– Леди, это вы?

– Смерть тоже леди, – согласился я и резким движением вогнал ему между лопаток иглу, смазанную специальной смесью. Глаза парня закатились, и он бы так и рухнул на белый мрамор, но я, подхватив его, бережно отнес в кабинку, он мне пока еще нужен, а у меня осталось лишь одиннадцать минут. Подперев дверь уборной подготовленным брусом, я вернулся в кабинку и вколол вторую иглу.

Парень очнулся, его глаза бешено крутились, и было видно, как он силился пошевелить хотя бы пальцем, но не мог.

– Кто ты? – спросил он. Речь давалась ему с трудом, но я все верно рассчитал, смертника парализовало лишь ниже шеи.

– Мы еще доберемся до этого вопроса, – сказал я и достал две ампулы. Поставив их на пол, я выудил из кармана деревяшку и сжал ее в кулаке. – Объясняю популярно и один раз: сейчас, в качестве демонстрации, тебе будет очень больно, хотя слово «очень» не совсем подходит для описания данного процесса, но тебе и этого хватит. После некоторого времени боль пройдет, вернее ее уберу я. Зачем уберу? Просто мне нужно задать тебе один вопрос. Ответишь сразу и правдиво – умрешь быстро, будешь артачиться – и наша вечеринка продлится до рассвета.

– Стой, погоди, я и так все скажу, все, что знаю, только отпусти! – Парень причитал и дальше, но я его уже не слышал, меня целиком поглотили приготовления. – Погоди, я тебя знаю, – я замер с ампулами в руках, – мы же учимся на одном курсе.

Я вздохнул и потер глаза.

– И это тоже.

Зажав ублюдку нос, я открыл его рот и влил туда часть содержимого желтой ампулы. Парню пришлось сглотнуть, а через мгновение раздалось мычание. Вложив ему между зубами деревяшку, я прикрыл его рот, сдерживая крики. Боль была действительно невероятной, все же этот эликсир (конечно же, в разбавленном виде) я опробовал на себе любимом. И надо признать, то маленькое приключение на чердаке в Мальгроме – просто веточки по сравнению с этим коктейлем из чистой агонии. И учитывая, что я принял дозу один к пяти, парню же достался концентрат. Его крутило, он бешено вертел головой, пытаясь вырываться, он я крепко держал, его глаза уже почти вылезли из орбит, а моя ладонь, придерживающая своеобразный кляп, покрылась пеной.

– Может, хватит? – поинтересовался бес. – А то он потом говорить не сможет.

– Нет, – возразил воинственно настроенный ангел. – Надо еще подержать.

– Да чего держать-то, – взвился красный. – Он ща коньки отбросит, и финита ля комедия. Вместо трех звезд на борту получим одну, да и то убогую.

– Пусть Тим сам решает, – отмахнулся крылатый. – Но я бы на его месте еще с минутку подержал.

Не обращая внимания на болтовню глюков, я отсчитал пятнадцать секунд и влил вторую ампулу, бледно-серого цвета. Дерганья превратились, а обливающийся потом парень пришел в себя.

– Я сейчас палку уберу, – сказал я. – Если закричишь, аттракцион продолжится. Если понял, моргни два раза.

Смертник моргнул с трудом, а я убрал палку. Криков не последовало.

– Вот и молодец, – похлопал я по щекам парнишку.

– Чего… ты… хочешь? – Слова звучали обрывисто, язык плохо ворочался в измученной глотке.

– Напряги память, дорогуша. Шесть с половиной лет назад ты со своими дружками развлекался в замке Гайнесов. Вспомни девушку, которую вы разложили вчетвером.

Я дал время, не очень много, а потом надавил на горло.

– Процесс пошел?

– Я… вспомнил тебя… – горько улыбнулся парень. – Ты тот малой. Ирония… Чего ты хочешь?

– Много чего, – пожал я плечами. – Но в данный момент мне нужны имена тех двоих, что составили вам компанию.

– Хорошо… – Горькая улыбка сменилась на злорадную. – Я… скажу, знаю только одного… второй… был… инкогнито.

– Ну, я жду.

– Салиас ним Тайс, студент четвертого курса боевого факультета, – через силу выпалил парень. – Приятно… тебе… сдохнуть. Хрен… завалишь его. Смерд… или тебе… завидно… что это мы девку оприходовали… самому хотелось?

– Как грубо, – улыбнулся я и достал сиреневую ампулу.

– Ты… обещал! – Парень попытался закричать, но я сжал его глотку и вылил весь флакон.

Парень задергался, его тело извивалось, кажется, боль была настолько сильной, что игнорировала даже паралитический яд. Убрав палку, я вздохнул и сел рядом. Мертвая тишина разбавлялась мерным постукиванием. Парализатор достиг нужной отметки и лишил насильника голоса. Сиреневый флакон – это мое последнее изобретение. Пожалуй, желтый проигрывает ему раза в три, но при этом если выпить весь желтый, то можно и подохнуть от болевого шока. А вот сиреневый отпустит тебя, лишь когда адреналин разорвет сердце, а это произойдет разве что через полчаса. М-да, если это продать в тайную канцелярию, то все палачи работы лишатся.

– Наши планы? – поинтересовался ангел, когда я подошел к умывальнику, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо. За спиной в запертой кабинке все еще извивался умирающий насильник. Только сейчас звуки достигли моих ушей: за дверью звучал топот и глухие, далекие голоса. Вскоре все это снова заглушил стук крови в висках. – Снова посылать письмо от некоей озабоченной леди? Это только с этим гулякой прошло. Черт, меня просто заело проводить все выходные, следя за его похождениями, да мы, наверно, каждый бордель посетили! Что делать-то будем?

– Не поминай меня всуе, – хихикнул рогатый. – Че делать, че делать? Грузить апельсины бочками. Хрен мы доберемся до этого пятикурсника, а если доберемся, то нас потом можно будет в совке из здания выносить. Это же маг, а не долбаный недоучка, у которого мозг ниже пряжки сместился.

– Может, обычный несчастный случай организуем?

– Да фиг там. Боевики вне академии постоянно с активными щитами ходят, а внутри учебки добренький наставник, который не простит такого выверта.

– Тогда подучимся, а потом найдем.

– Ни фига ты умный. А этот Фрай, значит-ца, пока мы тут обучаемся, не мутирует в какого-нибудь профи, который так и так нас раскатает? – Бес, кажется, уже из себя вышел. – Совсем уже почитатель ряс не варит. Ты бы не забывал, что у нас еще и третий на примете, а мы – ни имени, ни внешности. Спасибо заклинанию Норман вкупе с твердым полом, теперь не память, а решето сплошное. Хорошо хоть, что в основном все помним.

– Я хоть что-то предлагаю!

Перепалка глюков все продолжалась, а я, войдя в скрыт, убрал брус и вышел в коридор. Народу уже не было – антракт заканчивался, и у меня оставалось всего три минуты. Сбежав вниз по лестнице, я отыскал нужную дверь, дождался, пока на зал спустится мрак, и подсел к Лейле, одновременно сбрасывая полог. Девушка обернулась и уставилась на меня. Хорошо хоть, в темноте не видно, как сильно я побледнел и как трясутся мои руки. Все же я ошибался, когда полагал, что убийство на войне и убийство на гражданке – это одно и то же. Ни фига подобного, атавизмы совести меня не мучают, но адреналин прямо фонтанирует, я, даже используя энергию жизни, не могу замедлить сердце, против основ природы не попрешь.

– Ты где был? – прошипела красавица. – Мы тебя обыскались уже.

– Тебе все в красках описать? – ответил я вопросом на вопрос. – На третьем этаже я был.

– Мы и там искали, ты не отзывался.

– Демоны, Лейла. Мне воспитание не позволило откликнуться в такой пикантной ситуации.

– Ах! Так тебя еще и воспитывали?

Мы могли еще долго пререкаться, но на нас одновременно шикнули все остальные посетители ложи. Пришлось заткнуться и наслаждаться второй частью.

Глава 6. Непонятная

Второй акт оперы начался с представления зрителю тогдашнего императора. Им оказался какой-то великан-полукровка, ну, это я так его себе представил. Просто не может же быть нормальный человек ростом под два с половиной метра. Владыка спел какую-то непонятную арию, где он одновременно восхвалял себя, страну, семью и снова себя. Было видно, что именно этот эпизод в постановке появился лишь благодаря особому госзаказу, ну а сценарист и режиссер решили добавить в него немного иронии и сарказма, впрочем, после конца арии аплодисменты звучали и с императорской ложи. Все же хорошо, когда правитель не лишен чувства юмора.

Уже привычное мигание – и перед нами предстает огромная гора, оставившая Эверест и К-2 далеко у подножия. Девушка в пещере мало чем напоминает ту пышущую красотой принцессу. Ее некогда ухоженные волосы сплелись в тугие комки, под ногтями черные полоски грязи, а кожа черна от земли. Но при всем этом в пленнице сохранились некие присущие лишь высоким аристократам черты. Правда, общую картину портили бесконечные слезы, крупными каплями падающие из почти безумных глаз бывшей леди. Ария была также посвящена самобичеванию и несчастной жизни. Лично мне уже все это начинало надоедать, а вот мои «соложники», кажется, испытывали настоящее эстетическое наслаждение.

Вскоре в пещере снова взвился яркий столб пламени, заставивший эльфийку вжаться в стену. Появившийся феникс окинул взглядом камеру и заточенную в ней девушку. Минута тишины – и хранитель жизни предлагает принцессе сделку. Он освободит ее только в том случае, если несчастная примет на себя страшное проклятье, что обратит ее в мерзкую уродину. Девушка плачет, она буквально бьется в безумной истерике и наконец спрашивает, будет ли ей дозволено когда-нибудь снять сие проклятье. Я уж было начал пускать пузыри, думая, что услышу очередные «поцелуй истинной любви» или просто «любовь спасет мир». Но сценарист удивил: феникс расправил крылья и сказал, что проклятье уйдет лишь вместе с жизнью. В итоге, поломавшись, девушка согласилась. И тут же ее охватило пламя.

Лицо девушки менялось, приобретая вместо правильных, тонких линий бесконечные бугры и фурункулы. Изящный, чуть вздернутый носик обратился бородавочным приплюснутым чудовищем. Изумрудные волосы стали черным, как вороное крыло, безумием. Пожалуй, эта прическа могла поспорить даже с моим «взрывом на макаронной фабрике». Изменения так же затронули и тело. Кожа покрылась струпьями, кривые пальцы венчали желтые сломанные ногти, а платье превратилось в изодранные обноски. Когда метаморфоза закончилась, зрители ахнули, узрев апогей уродства. Девушка тут же схватила серебряный поднос, заглянула в него и, вскрикнув, упала без сознания. Зрители ахнули во второй раз: некогда чистый голос превратился в хриплый, как несмазанная дверная петля. Феникс укрыл девушку крыльями, и она оба исчезли в пламени.