скачать книгу бесплатно
Он принес сумку. Тай сидел на краю кровати, его ноги не доставали до пола. Он схватил сумку и начал в ней рыться.
– Хочешь, я приведу Джулиана? – спросил Кит.
– Нет, не сейчас.
Кит не понимал, что ему делать. Еще никогда за всю свою жизнь он не был так растерян, даже когда обнаружил у себя на кухне голема, разглядывающего мороженое в морозилке в четыре часа утра (Киту тогда было десять). Даже когда его диван на несколько недель оккупировала русалка: валялась там целый день и ела корм для золотых рыбок (ему как раз исполнилось двенадцать).
Даже когда на него напали демоны-мантиды: в тот раз просто сработал инстинкт Сумеречного охотника. Тело тогда само принимало решения, но сейчас ничто в нем не хотело брать на себя эту ответственность. Ему до смерти хотелось рухнуть на колени возле кровати, схватить Тая за руки и держать, обнимать, как в тот раз, на лондонских крышах, когда Ливви ранили. И, как тогда, голос в его голове твердил, что это плохая идея. Он действительно не понимал, что Таю сейчас нужно.
А тот все еще копался в сумке. Наверняка он не помнит, в панике подумал Кит. Видимо, события в Зале Соглашений стерты или заблокированы. Его самого в момент гибели Ливви и Роберта там не было, но он достаточно слышал от Дианы, чтобы понимать, каково пришлось Таю. Люди иногда забывают ужасные события: мозг просто отказывается хранить или обрабатывать то, чему они стали свидетелями.
– Я приведу Хелен, – сказал Кит наконец. – Она расскажет тебе… что случилось.
– Я знаю, что случилось, – сказал Тай.
Он наконец нашел телефон – на самом дне сумки. Напряжение тут же покинуло его, это было видно невооруженным глазом. Кит растерялся: связи в Идрисе не было, телефон тут был совершенно бесполезен.
– А теперь я буду спать дальше, – заявил Тай. – В моем организме до сих пор наркотики, я их чувствую.
Судя по голосу, ему это совершенно не нравилось.
– Мне остаться? – робко спросил Кит.
Тай швырнул сумку на пол и откинулся на подушки. Телефон он сжимал в руке так крепко, что костяшки побелели, но в остальном не проявлял никаких признаков горя.
Он поднял взгляд на Кита: в лунном свете его глаза казались серебряными и плоскими, как два четвертака. «Интересно, о чем он думает…» – Кит даже представить себе этого не мог.
– Да, пожалуйста. Тоже ложись спать, если хочешь. Со мной все будет хорошо.
И он закрыл глаза. Некоторое время спустя Кит сел на кровать напротив – на ту, что предназначалась для Ливви. Когда он в последний раз видел ее одну? Перед собранием Совета, когда помогал ей с ожерельем… Он вспомнил, как она тогда улыбалась, как ее лицо было полно красок и жизни. Невозможно представить, что ее больше нет. Может, это не Тай ведет себя странно, а они – все, кто смирился с тем, что она умерла… Это они не понимают.
* * *
Между комнатой Эммы и его комнатой словно пролегли сотни миль – так, во всяком случае, казалось Джулиану. Даже тысячи миль. Он будто во сне шел по коридорам дома на канале.
Плечо болело и жгло.
Эмма была единственным человеком на свете, которого он желал, и сила этого желания подчас ошеломляла его самого – но никогда так, как сегодня. Он буквально потерял себя в ней… в них, на несколько бесконечных, идеальных мгновений. От него остались только тело и та часть сердца, которая любила и была еще жива. Эмма олицетворяла все хорошее, что еще в нем осталось, и сияло сейчас ярким пламенем.
Но затем пришла боль, появилось ощущение, что что-то неправильно, не так – и тогда он понял. Торопясь к себе в комнату, он буквально слышал, как страх стучится в двери сознания и воет, требуя впустить его и признать. Будто рука скелета скребется в стекло… Чего же он боялся? Своего собственного отчаяния. Пока он был оглушен горем и видел только верхушку айсберга. Оставалось лишь догадываться, сколько горя и чувства утраты скрывается под поверхностью воды. О, тьма и ужас еще придут. С ним уже случалось такое – когда умер отец.
Но сейчас, с Ливви, все будет еще хуже. Он не контролировал свое горе, не был властен над собой. И над чувствами к Эмме. Вся его жизнь была построена на умении держать себя в руках. Но сейчас маска, в которой он гордо смотрел в лицо миру, пошла трещинами.
– Джулс!
Он уже подошел к своей комнате, но проблемы на этом не кончились. Прислонившись к двери, его ждал Марк. Он был едва жив от усталости, одежда и волосы в беспорядке. Джулиан выглядел не лучше: его одежда была разорвана и покрыта кровью, на ногах не было обуви.
– Все в порядке? – спросил Джулиан, останавливаясь.
Он вдруг понял, что в последнее время они с Марком общались исключительно с помощью этого вопроса. Теперь ничего не будет в порядке, но они хотя бы могут сообщать друг друга о маленьких сиюминутных победах: да, Дрю немного поспала; да, Тай, немного поел; да, мы еще, кажется, дышим. Джулиан рассеянно слушал рассказ Марка о том, как они с Хелен забрали Тавви, и теперь Тавви знает про Ливию, и ничего хорошего в этом нет, но все более или менее в порядке, и теперь Тавви спит.
– Не хотел беспокоить тебя посреди ночи, – сообщил Марк, – но Хелен настаивала. Сказала, что иначе утром ты первым делом спросишь насчет Тавви и будешь сходить с ума.
– Так и есть, – ответил Джулиан, поражаясь, как обыденно это звучит. – Спасибо, что позаботились об этом.
Марк посмотрел на него долгим взглядом.
– Ты был очень молод, когда мы потеряли твою мать, Элеанор. Она как-то сказала мне, что в сердце любого родителя есть часы. Обычно они молчат, но всякий раз, когда ребенка нет рядом и ты не знаешь, где он, ты слышишь, как они тикают. И еще тогда, когда дитя просыпается среди ночи и хочет, чтобы ты оказался рядом… Эти часы будут тикать, пока вы не воссоединитесь.
– Тавви – не мой ребенок, – возразил Джулиан. – Я ему не отец.
Марк коснулся щеки брата – прикосновением фэйри, в котором было мало человеческого, хотя его рука была теплой, мозолистой и… настоящей. Это не совсем прикосновение, подумал Джулиан. Скорее благословение.
– Сам знаешь, что это не так, – тихо сказал Марк. – Я должен попросить у тебя прощения, Джулиан. Я рассказал Хелен о жертве, которую ты принес.
– О жертве?.. – Джулиан не понял его.
– О том времени, когда ты тайно управлял Институтом. О том, как заботился о детях. Как они на тебя смотрели, и как ты их любил. Я знаю, это тайна… но я подумал, что она имеет право знать.
– Ладно, – сказал Джулиан.
Это не имело значения. Ничто сейчас не имело значения.
– Она рассердилась? – спросил он, помолчав.
Марк удивился.
– Сказала, что так гордится тобой и что это разбило ей сердце.
Будто луч света засиял во тьме.
– Правда?
Марк собирался ответить, когда раскаленное копье боли пронзило плечо Джулиана. Он сразу понял в чем дело, и его сердце отчаянно забилось. Он поспешно пообещал Марку увидеться с ним позже… а может, только подумал, что пообещал, ворвался в комнату и запер за собой дверь. Через две секунды он уже был в ванной. Включив колдовской свет, оттянул ворот рубашки и посмотрел на себя в зеркало.
На коже пламенела руна парабатая. Она больше не была черной: по линиям рисунка пробегали алые искры, словно руна хотела через кожу прожечь себе путь наружу.
Накатила дурнота, так что пришлось ухватиться за раковину. Джулиан заставил себя не думать о том, что значила смерть Роберта… об их с Эммой планах на изгнание, которые теперь пошли прахом. О проклятии, поражавшем парабатаев, рискнувших полюбить друг друга. О проклятии власти и разрушения. До сих пор он думал лишь о том, как отчаянно ему нужна Эмма, а не о причинах, по которым он не мог получить ее. А причины эти оставались незыблемы.
Они тянулись друг к другу через бездну горя, как тянулись всегда, всю свою жизнь, позабыв обо всем. Но так нельзя, этого просто не должно быть, думал Джулиан. Он прикусил губу и почувствовал кровь на языке. Хватит уже разрушений. Хватит смертей.
Снаружи хлынул дождь. Джулиан слышал, как он барабанит по крыше.
Джулиан оторвал полоску от рубашки, в которой был на заседании Совета – ткань была жесткая и темная от крови погибшей сестры, и повязал себе на запястье. Она останется там, пока он не отомстит. Пока убийца Ливви не получит по справедливости. Пока все, кого он любит, не окажутся в безопасности.
Он вернулся в спальню и начал искать чистую одежду и обувь. Они нужны ему прямо сейчас. Он знал, куда должен пойти.
* * *
Джулиан мчался по опустевшим улицам Идриса. Теплый летний ливень поливал его, волосы прилипли ко лбу, рубашка и куртка промокли насквозь.
Сердце мучительно колотилось. Он уже скучал по Эмме и жалел, что покинул ее, но все равно продолжал бежать, как будто мог обогнать боль утраты. Даже удивительно, что можно одновременно тосковать по сестре и любить Эмму – одним и тем же сердцем, не умаляя ни горя, ни страсти. В конце концов, Ливви тоже ее любила.
Как бы обрадовалась Ливви, если бы узнала, что они с Эммой вместе. Если бы они могли пожениться, Ливви на седьмом небе от счастья кинулась бы планировать свадьбу. Эта мысль пронзила его как клинок, и теперь ворочалась в ране.
Дождь обрушивался в каналы, и весь мир вокруг превратился в танец воды и тумана. Дом Инквизитора вставал впереди гигантской тенью. Джулиан так быстро взлетел по ступеням, что чуть не врезался со всего размаху в дверь. Он постучал. Ему открыл Магнус, измученный и необычно бледный. Поверх черной футболки и джинсов на нем красовалась синяя шелковая мантия. И никаких обычных колец на руках.
При виде Джулиана он пошатнулся, прислонился к дверному косяку, и молча смотрел, но не на Джулиана, а сквозь него… на кого-то еще…
– Магнус… – начал, немного встревожившись, Джулиан.
Магнус был не совсем здоров, хотя забыть об этом было немудрено. Он всегда казался неизменным, неуязвимым.
– Магнус, я…
– Я здесь по своему собственному делу, – подхватил чародей далеким и тихим голосом. – Мне нужна твоя помощь. Мне больше не к кому обратиться.
– Я совсем не это… – Джулиан отбросил мокрые волосы со лба. Его собственный голос тоже уплыл по волне чужой памяти. – Ты кого-то сейчас вспоминаешь…
Магнус встряхнулся, как вышедший из воды пес.
– Другую ночь и другого синеглазого мальчика. В Лондоне было мокро… но разве там бывает иначе?
Джулиан решил не развивать эту тему.
– Но в целом ты прав. Мне действительно нужна твоя помощь. И больше некого попросить.
– Тогда входи, – вздохнул Магнус. – Только не шуми. У меня все спят, а сейчас это большое достижение.
Еще бы, думал Джулиан, следуя за ним в главную гостиную. Не в одном доме нынче горе.
Внутри дом был необыкновенно роскошным: высокие потолки, тяжелая и дорогая мебель. Роберт мало что изменил в убранстве кабинета – в нем не было ничего личного, никаких семейных портретов. На стенах было мало картин, да и те – в основном какие-то нейтральные пейзажи.
* * *
* * *
– Я так давно не видел, чтобы Алек плакал, – заметил Магнус, падая на диван и устремляя взор в никуда (хоть и не слишком далеко); Джулиан остался где был, и ковер под ним постепенно промокал. – Или Изабель. Я понимаю, каково это, когда твой отец оказывается негодяем. Но это твой негодяй. И он любил их и пытался что-то делать для них… Чего обо мне не скажешь.
Он мельком взглянул на Джулиана.
– Простишь, если я не стану сушить тебя заклинанием? Я пытаюсь сохранять энергию. Вон там, на стуле, одеяло.
Джулиан проигнорировал его слова.
– Я не должен был приходить.
Взгляд Магнуса остановился на кровавой тряпке у него на запястье, и его взгляд стал теплее.
– Все в порядке, – сказал он. – В первый раз за очень долгое время я чувствую отчаяние, оно накатывает приступами. Мой Алек потерял отца, а Конклав – достойного Инквизитора. А ты… ты потерял надежду на спасение. Не думай, что я этого не понимаю.
– Моя руна жжется, – сказал Джулиан. – Это началось сегодня. Как будто она начертана огнем.
Магнус ссутулился, устало потер руками лицо. Страдальческие морщины пролегли в углах рта, глаза ввалились.
– Жаль, что я мало об этом знаю, – сказал он. – О том, какие последствия это принесет – тебе, Эмме, остальным. – Он помолчал. – Мне следовало быть добрее с тобой. Ты потерял ребенка.
– Я думал, это заслонит все прочее, – голос Джулиана был хриплым. – Думал, в моем сердце не хватит места ни для чего, кроме этой муки. Но оказалось, я могу еще бояться за Тая и Дрю. И вообще чувствовать куда больше, чем полагается человеку.
Руна снова вспыхнула болью, да так, что у него подкосились ноги. Он зашатался и рухнул на колени перед Магнусом. Тот не удивился, только посмотрел на него с тихим аристократическим терпением, словно священник, готовый выслушать исповедь.
– И от чего же боли больше, – спросил он, – от любви или ненависти?
– Не знаю, – признался Джулиан.
Он упирался мокрыми пальцами в ковер. Дышать было трудно.
– Я все еще люблю Эмму – сильнее, чем думал. И с каждым днем люблю все больше. С каждой тщетной попыткой остановиться. Люблю так, что меня каждую минуту будто разрывает надвое. Я хочу перегрызть горло каждому из Когорты.
– Какая необычная ода любви, – Магнус наклонился вперед. – А как же Аннабель?
– Ее я ненавижу, – равнодушно сказал Джулиан. – В моей душе ненависти хватит на всех.
Кошачьи глаза Магнуса сверкнули.
– Не думай, будто я не в курсе, что ты чувствуешь. Кое-что я сделать могу. Но это временное решение. И, учти, жесткое. А облегчать тебе переход я не буду.
– Прошу тебя.
Стоя перед колдуном на коленях, Джулиан поднял глаза: никогда в жизни он ничего ни у кого не просил, но сейчас ему было на это плевать.
– Я знаю, ты болен, знаю, что не должен был даже спрашивать, но мне действительно больше некуда пойти…
– Будут последствия, – вздохнул Магнус. – Ты когда-нибудь слышал выражение: «Сон разума рождает чудовищ»?
– Да, – сказал Джулиан. – Но я и так буду чудовищем.
Магнус встал. На мгновение он вырос над Джулианом, высокий и темный, как Мрачный Жнец из детских кошмаров.
– Пожалуйста, – повторил Джулиан. – Мне больше нечего терять.
– Нет, есть.
Магнус поднял левую руку и испытующе посмотрел на вспыхивающие на кончиках пальцев синие искры.
– Еще как есть.
Комната озарилась синим пламенем. Джулиан закрыл глаза.
