скачать книгу бесплатно
Аристарх, не двигаясь стоял под струями горячей воды, чувствуя всем сердцем, как боль и страдания сотрясут величайшую страну. Он покорно принимал грядущее, понимая, что иного сценария нет и быть не может. «Мир намного сложнее, чем мы его видим», – думал гений, осознавая, что каждый воспринимает реальность, через призму своих желаний, представлений и эгоизма. Возможно поэтому, добро и зло – вовсе не фундаментальные понятия, а лишь оценочные суждения отдельного индивидуума и вполне вероятно, что в одной точке пространства, в одно и тоже время, зло может быть добром, а добро злом. Ведь, в конце концов, всё зависит от точки зрения.
У двери ванной, вальяжно облокотясь на стену, стоял умиротворённый Борис Николаевич и как обычно идиотски улыбался. Его присутствие немного озадачило Аристарха, но объяснить происходящее он всё-таки мог. Причём, лёгкая сдвинутость последних дней, из которой вытекала причина нахлынувших видений, никак не утомляла. «Ну вижу и вижу, зато не скучно», – оптимистично рассуждал поэт, собравшись просто пройти мимо. Однако, Борис Николаевич этого не позволил и обиженно заговорил: «Ну, понимаешь, игнорировать целого Президента бесполезно. Налил бы, что ли»?
– Какой же ты липкий глюк, – презрительно огрызнулся Майозубов.
– Почему глюк? Я твоя самая настоящая реальность, причём надолго, если не навсегда.
– Ну и наплевать, привыкну, буду звать тебя «Бориска» и абстрагироваться. Ты же всего лишь мерзкий плод моего обострённого воображения.
– Плод воображения, не смеши! Смотри, я вот и мы разговариваем.
– И что это меняет, Бориска? Ты всё тот же малозначимый глюк.
– Будь поуважительнее к первому государственному лицу.
– С чего это? Настоящий-то Ельцин не пойми что, а ты, вообще, тупое привидение. Тебя нет, ты мне кажешься!
– Ну это уж совсем неприлично, я вот возьму и обижусь!
– Очень смешно. Ещё скажи, что к маме уедешь. Вали, если что, скучать не буду.
– Ты б так сильно не выпендривался, поэтишко. Ведь выпьешь же рано или поздно, вот тут уж я над тобой покуражусь.
– Да и плевать, Бориска, всё равно когда-нибудь найду на тебя управу…
– Замучаешься управу искать и меня слезливо звать будешь! Теперь буду приходить к тебе, только когда алкашки мне купишь, – злобно прошипел Ельцин и мгновенно растворился в пространстве. Казалось, что горячий душ не только освежил тело, но и смыл часть эмоциональной пыли, отчего стало немного ясней и спокойнее. Впрочем, если быть абсолютно честным, раздражающая дуальность пока никуда не делась.
Аристарх обмотался полотенцем и побрёл на кухню за спасительным утренним кофе. Ему нравилось пить брутальный чёрный кофе и размышлять, но сколько бы он не размышлял о мучившей дуальности, компромисса пока так и не вырисовывалось. Майозубов хорошо помнил себя в каждом из состояний и понимал, что мира между этими реальностями нет и быть не может. Причём, различия содержались вовсе не в мелочах, на кону стояла суть.
Либерализм не то, чтобы категорически отрицал Создателя, он скорее пытался его сместить, заменив, в целом понятные заповеди, выдуманным человеколюбием никогда не битого ребёнка – капризного малыша, который живёт в плену своих бесконечных хотелок и желаний. Майозубов искренне считал, что любовь – безусловный абсолют, а бесконечные эгоистичные желания потреблять всё и вся всегда переменчивы, а то, что переменчиво, не может стать основой, ибо ненадёжно по сути.
С патриотической частью своей натуры Аристарх тоже спорил, так как не возникало ясности, что это в итоге такое. Проблема состояла в том, что свойственный патриоту консерватизм не решал возникающих проблем, а приятие величия Создателя через давно существующие религии, казалось недостаточным для развития, ведь душе необходимо куда больше, чем просто следование традициям – требуется гармония с Вечностью. Впрочем, данный, возможно, даже не очень совершенный подход, по-прежнему казался верным путём к цели. Пусть трудным и долгим, но зато весьма надёжным в сложившемся противостоянии с приятным ленивому эго либеральным тупичком.
«Всегда должно быть смешно», – неожиданно всплыла фраза из вчерашнего разговора. «А ведь, Миша, прав», – резюмировал эту мысль Майозубов. «Поиск гармонии – долгий путь в темноте, а в темноте можно набить столько шишек, что если не смеяться, то точно сойдёшь с ума, а над раздвоенностью можно и поржать», – Аристарх допил кофе, выдохнул и решил, что в данный момент времени, хоть какой-то внутренний баланс найден, а там будь, что будет.
В дверь настойчиво звонили, из-за чего, мгновенно выпавший из своих размышлений Аристарх раздражённо направился в коридор, посмотреть кто так не вовремя припёрся. Перед ним стояла улыбающаяся Яна.
– Привет, а я думал, что ты всё-таки не приедешь, – выдавил из себя слегка раздосадованный Майозубов, с сожалением осознав, что времени на внутреннюю философию больше нет.
– Так, значит, ты меня встречаешь, Аристаша? – делано разозлилась Яна и не церемонясь протиснулась в квартиру. В её руках были уже знакомые фирменные пакеты, она нахально сунула их Аристарху и приказала отнести на кухню, а потом, бросив на тумбу пальто, направилась в ванную.
Молодой человек настолько ошалел от неожиданного напора, что покорно исполнил приказанное. На кухне его встречал чрезвычайно довольный Ельцин и, скабрёзно ухмыляясь, показывал средний палец. Аристарх еле сдержался, чтобы не заорать, но собравшись, мудро промолчал, аккуратно поставил пакеты на стол и написал в тетрадке для стихов следующие строки:
Как ударить бабу по морде?
Ведь воспитаны все мы иначе,
Пушкин, Лермонтов, даже Есенин,
Не решили бы этой задачи,
К ним стучались женщины-нимфы
Те, что ценят поэзии нервы,
А сегодня по улицам ходят
Феминистки, шлюхи да стервы…
Поставив многоточие, Аристарх выдохнул и понял, что немного успокоился, Ельцин куда-то исчез, а за спиной послышались неторопливые шаги бесцеремонной, самоуверенной Яны. Растерянность, заставившая написать в целом сомнительные поэтические строки, исчезла, отдав власть иному чувству, в основе которого доминировала твёрдость. Как-то вдруг само собой, пришло спокойное понимание взросления, локализованное в том, что молодой человек осознавал, чего хочет.
– Аристаша, я тебе замечательных вкусняшек накупила, а ты такой бука.
– Это, конечно же, многое меняет, Яна, я ж сразу не понял, что так всё здорово, а то бы точно открыл дверь ещё до твоего прихода и считал бы минутки и, не побоюсь этого слова, секунды.
– Ты бы поменьше иронизировал, молодой человек, – опять включила начальницу Яна.
– Знаешь, забирай пакеты, а где дверь тебе известно, – делано зевнув, ответил Аристарх.
– Я, между прочем, чтоб к тебе приехать, все дела отложила.
– Это очень серьёзный аргумент, но я тебя не ждал.
– Мы же вчера с тобой, вроде, договорились, Аристаша.
– Ну это вряд ли…
– Я так не привыкла, – уже по-серьёзному разозлилась Яна, всё ещё думая, что происходящее какая-то неудачная шутка. Её напористая манера поведения диктовалась огромным деловым опытом, поэтому даже личные отношения рассматривались, как некая сделка, пусть немного нестандартная, но всё-таки, сделка. Тем более, что она уже всё для себя решила и уснула только под утро, с вожделением вспоминая неутомимого юного любовника.
– Ладно, чего ты хочешь? – решив, что с неё, как обычно пытаются тянуть деньги, с вызовом спросила решительная женщина.
– Понимания и ничего больше, – улыбнувшись, ответил интеллигентный Аристарх, оценивая реакцию гостьи. При всей присущей ему раскрепощённости и чрезвычайной уверенности, он ещё не имел достаточного опыта общения с противоположным полом. В эти удивительные, новогодние дни, такой опыт только начинал накапливаться, поэтому возникшая ситуация стала казаться весьма любопытной. Впрочем, нахальная гостья по-прежнему казалась неуместной и даже странной. Еле сдержавшись, чтобы не рассмеяться поэт раскрыл тетрадку и написал несколько строк:
Кошки крутят хвостами
И рвут коготками шёлк,
Ты ж, улыбаясь смотришь,
Ища в этом смысл и толк,
Что нужно им, ты не знаешь,
Греша на кошачью суть
И всё-таки, обнимаешь,
Успев глубоко вздохнуть…
Оторвав взгляд от тетрадки, Майозубов увидел, как Яна резко встала и вышла из кухни. Аристарх слышал, раздражённое ворчание женщины, когда он творил, но в те секунды произносимые гостьей слова не имели никакого существенного значения. Сейчас же, вдруг, что-то щёлкнуло, правда, не на уровне сознания, а скорее на уровне инстинктов и, поддавшись неожиданному импульсу, поэт торопливо направился к успевшей надеть пальто Яне. Через мгновение скрученное в комок пальто валялось на полу, а ещё через два с половиной часа, задыхающаяся от реализованной страсти Яна, нежно спросила: «Почему ты себя так странно ведёшь, Аристаша»? Тот лениво посмотрел на лежащую рядом обнажённую женщину, самовлюблённо улыбаясь тому, какой яркий эффект производит его спортивное тело и некоторая важная анатомическая подробность. До этого момента, Майозубов не казался себе каким-то особенным, считая, что именно рвущийся из него поэт, позволяет чуть смелее и проще смотреть на столь привлекательный женский пол.
– Яна, ты должна понимать, я гений современной поэзии и если ты хочешь быть рядом, то должна служить мне, трепетно улавливая нюансы моего настроения и иногда чем-то жертвовать, обречённо понимая, что единственное, что ценно для поэта – вдохновение. Знаешь, таланту требуется не столько женщина, сколько Муза или, возможно, даже Музы.
– Для меня это новая вводная, Аристаша, – лениво потягиваясь, съязвила Яна.
– Но, поверь, это именно так… Другого между нами не было и уж точно не будет.
– Ладно, – спокойно произнесла гостья, а про себя, в привычной ей меркантильной манере, подумала, что при такой постановке вопроса любовник может обходиться намного дороже. Впрочем, странные закидоны молодого человека не имели никакого значения, её полностью всё устраивало. Главное состояло в том, что она могла получать то, что ей требуется. Причём, удобный роман с дерзким поэтом никак не мешал устоявшейся семейной жизни, а прямолинейность молодого любовника удивительным образом заводила.
Двухтысячные только начались и мало кто давал себе отчёт в том, что грядущие перемены приведут к глобальным изменениям. Впрочем, все подспудно ждали перемен, правда мало кто понимал, какими они должны быть. Уход никчёмного Ельцина подвёл черту под мрачными девяностыми, предрекая неизбежную ломку устоявшихся правил и договорённостей. Огромная страна стояла перед выбором дальнейшего пути развития и поиском нового общественного баланса.
По Кутузовскому пролетел кортеж мэра Лужкова, который, в свойственной большим начальникам манере, царственно излучал мудрость и самодурство, давая налево и направо указания, удивительным образом противоречившие предыдущим. Ну, в общем, всё, как мы любим. Аристарх вовсе не был очарован популярным в среде пенсионеров городским главой. Однако, считал того скорее положительным героем, так как на фоне других «друзей» Бориса Николаевича, Юрий Михайлович выделялся доброй улыбкой, простецкой кепкой и некоторым продуманным альтруизмом, щедрые брызги которого, периодически орошали серые будни уставших от суеты москвичей.
Поэт предчувствовал великие перемены и горел восторженной душой, он, как и все, не знал, что и как должно быть, понимая лишь одно – всё должно быть иначе. Осмыслив это, поймавший ветерок вдохновения Майозубов, перевернул Яну на живот, положил на спину женщины блокнот и стал записывать крутящиеся в сознании строки:
В бешенном ритме столицы,
Крутятся слесарь и мэр,
Добрые светлые лица,
Помнят большой СССР.
В битых осколках отчизны,
Что разлетелись в грязи
Ползают мерзкие слизни
Жрут – всё у них на мази…
Знаю, грядут перемены,
Знаю, несчастье пройдёт,
Коли величием Веры,
Слизней зачистит народ.
– Надеюсь, стихи о любви пишешь? – рассмеялась разомлевшая Яна.
– Скорее наброски для будущей поэмы, – игнорируя неуместный флирт подруги, ответил поэт. Ему совсем не хотелось говорить о своих предчувствиях, а когда Яна взяла блокнот, чтобы прочесть написанное, грубо на неё лёг и поимел со всей классовой ненавистью идейного революционера.
– Можно, конечно, и так, Аристаша, но мне интересно почитать твои стихи о любви, – прерывисто дыша, сказала Яна.
– Настоящие поэты не пишут о любви.
– А мне казалось, что как раз наоборот…
– Это потому, что ты не в теме… Знай, настоящие поэты пишут о страсти. Ведь в любви совсем нет поэзии, там есть только ровное притяжение, а страсть, она кипит, генерируя мощные энергии, яркие чувства, сумасшедшие поступки и секс. Любовь же – просто монашка на этом фоне.
– И всё-таки, Аристаша, женщина хочет, чтоб с ней говорили про любовь.
– Ну, может… Впрочем, ведь мы же договорились, что ты вовсе не женщина, а Муза.
– Милый, а разве Муза не хочет любви?
– Муза, лишь глоток вина, который должен пьянить, смысл её существования – вдохновение поэта.
– А как же любовь?
– Для любви у тебя есть муж. Дерзай!
– Ты невероятно наглый и грубый…
– Почему же? Скорее честный! И брось притворяться, ты же всё прекрасно понимаешь, тебе и самой так куда проще.
– Аристаша, ты даже больший циник, чем я, а тебе всего-то двадцать два года.
– Вот это вряд ли, моя похотливая дорогуша, до тебя вовек не дотянуться…
– И вот опять из тебя лезет эта подростковая дерзость… Ты, конечно же, жуткий нахал, юноша, но мне это нравится, так что, так и быть, сочту твои слова за комплимент.
– Прекрасно, а теперь приготовь мне чего-нибудь, я дико хочу есть.
Возраст – почти всегда ещё и образ мыслей, потому что связан с реализацией кучи желаний и потребностей, а ещё – это путь во времени. Люди, рождающиеся на Земле, далеко не равны: все мы имеем уникальный набор талантов и недостатков, непохожие нервные системы и, конечно же, опыт, накопленный благодаря множественным воплощениям. Мы приходим в этот мир разными и за разным. Поэтому тотальное непонимание – часть общей картины мира, от чего, покрытое пылью предание про Вавилонскую башню, кажется вполне себе разумной историей. Ведь даже если мы говорим на одном языке, то, в силу своей разности, совсем не понимаем друг друга, поэтому бесконечно злимся, сея враждебность и разобщённость. Правда, есть немногочисленное исключение из этого сурового правила – гении. Они способны объединять силой своей энергии, точностью слов и букетом талантов, но таких уникумов чрезвычайно мало, а что хуже всего, про некоторых мы так никогда и не узнаем, так как гении часто скромны, не амбициозны и уж точно не крикливы. Гении стесняются общества, так как совершенно ни на кого не похожи, им невдомёк, что они рождены не для того, чтобы следовать за кем-то, а совсем наоборот, вести за собой и лишь немногие из них набираются смелости, прямо заявляя о себе, обогащая цивилизацию ярким, как солнце даром, которым светит через них сам Господь.
Аристарх знал своё предназначение, хотя и не понимал, как гений от поэзии может влиять на цивилизацию, которая находится в духовном и интеллектуальном упадке, поэтому просто писал стихи, не задумываясь, что это может дать окружающим и ему лично:
Когда уже взведён курок,
И смысл исчерпан в разговорах
Засох пустых надежд цветок
Душа черна, погрязши в спорах
Стою, Создателя моля,
Чтоб дал немного оптимизма
В котором б слились вы и я,
Любовь, Служенье и Отчизна.
Тетрадь привычно впитывала стихи, а обёрнутая в полотенце Яна что-то сосредоточенно готовила. Она любила готовить, но не чтоб каждый день, а в особых случаях, как сегодня, например. Женщина чувствовала себя на десять лет моложе, испытывала недоступную доселе эйфорию по женской части и даже что-то себе надумала про духовность, которая, в её понимании, ассоциировалась исключительно с понятием красиво. Её манила заманчивая дымка уютного либерализма, направляющая капризное эго ко всевозможным удовольствиям многообразного материального мирка.
Яна трезво смотрела на жизнь и поэтому иногда пила, ведь служа телу, часто идёшь на компромиссы с собой, что, ой, как не просто. Сами знаете, потом, хочешь или нет, настаёт тот момент, когда от компромиссов уже воротит, и вот тогда приходится прибегать к помощи коньяка. Судьба сделала её обеспеченной дамой, поэтому разбалованная бизнесвумен предпочитала исключительно дорогие и редкие сорта благородного французского продукта. Неожиданная, но такая сладкая измена мужу, ставшая очередной сделкой с совестью, срочно требовала своей отдельной рюмашки, тем более, познавшая новые грани удовольствия женщина прекрасно знала, что эта измена очень и очень долгая история. Понимая данную неизбежность, она искренне наслаждалась и едва заметно улыбалась, прислушиваясь к нежным пульсациям своего восторженного организма.
