Тайпан

– Ясно. Ты друг. Ты или сын монета посылать нет плохая услуга просить.

Жэнь-гуа на секунду закрыл глаза и задумался об этих белых дикарях из далекой Европы. У них росли волосы на руках, на ногах и на теле, и они походили на обезьян. Их манеры были уродливы. Вонь, исходившая от них, казалась невыносимой. Им были неведомы культура, этикет, соблюдение приличий. Даже самый низкий и презренный кули был в десять тысяч раз лучше самого лучшего европейца. И то, что относилось к мужчинам, еще в большей степени относилось к женщинам.

Он вспомнил свой единственный визит к английской шлюхе, которая жила в Макао и говорила по-китайски. Он посетил ее больше из любопытства, нежели действительно желая получить удовлетворение. Любопытство разбудили в нем рассказы друзей, утверждавших, что впечатление будет незабываемым, поскольку не существовало услуги, которую она не оказала бы самым старательным образом при малейшем поощрении со стороны клиента.

Он весь передернулся при мысли об ее волосатых руках, волосатых подмышках, ногах и промежности, о грубости ее кожи и черт лица, о запахе пота, смешивавшегося с запахом мерзких духов.

А какую пищу едят эти варвары – ужасно! Он много раз присутствовал на их обедах, где ему приходилось терпеливо сидеть и смотреть, едва не теряя сознание от дурноты, как бесконечные блюда сменяются одно за другим, и притворяться, что он не голоден. С отвращением наблюдать за неимоверным количеством полусырого мяса, которое они поглощали, отрезая ножом у самых губ, так что кровавый жир стекал по подбородку. А реки отнимающих разум напитков, которые они вливали в себя. А их мерзкие вываренные, безвкусные овощи. А мясные пироги, которые просто невозможно переварить. Все в чудовищных количествах. Как свиньи, как потные, ненасытные, огромные черти. Невероятно!

У них нет ни одного качества, которое можно было бы отнести к достоинствам, подумал он. Ни одного. За исключением их готовности убивать, и это они проделывают с невиданной жестокостью, хотя и безо всякой утонченности. По крайней мере, они служат для нас средством зарабатывать деньги.

Варвары – это зло во плоти. Все, кроме вот этого человека – Дирка Струана. Когда-то Струан ничем не отличался от прочих. Теперь он отчасти китаец. Сознанием. Сознание очень важно, потому что быть китайцем – это во многом состояние ума. Он содержит себя в чистоте, и запах от него чистый. И он усвоил некоторые из наших привычек и обычаев. Конечно, он по-прежнему дик, по-прежнему варвар и убийца. Однако немного изменившийся. А если одного варвара можно превратить в цивилизованного человека, почему нельзя сделать того же со многими?

Твой план – мудрый план, сказал себе Жэнь-гуа. Он открыл глаза, потянулся через стол и легко коснулся руки Струана своей рукой:

– Длуг.

Жэнь-гуа жестом приказал своему слуге налить им еще чая.

– Мои люди носить селебло твоя фактолия. Два дня. Ночь. Оц-цень секлетный, – предупредил Жэнь-гуа. – Сильно много опасный, ясна? Оц-цень сильно много.

– Ясно. Я давать бумага и моя печать за серебро. Пришлю завтра.

– Печать нет, бумага нет. Слово лучче, хейа?

Струан кивнул. Как бы ты объяснил – ну, скажем, Кулуму, – что Жэнь-гуа дает тебе миллион серебром на справедливых условиях, зная, что мог бы навязать тебе любую сделку, дает все, что тебе нужно, под простое рукопожатие?

– Тли лаза десять лак долла’ платить Жэнь-гуа, долги кохонг. Теперь Новый год нет долги. Холосо йосс, – гордо произнес Жэнь-гуа.

– Да, – кивнул Струан. – Хороший йосс для меня.

– Оц-цень сильно много опасность, тайпан. Нет мозна помогать.

– Да.

– Оц-цень, оц-цень много опасности. Нужна ждать два ночи.

– Эй-йа, какая опасность! – согласился Струан. Он забрал со стола четыре половинки монет. – Спасибо тебе, Чэнь-цзе Жэнь Ин. От всего сердца спасибо.

– Нет спасибо, Дилк Стлуан. Длуг.

Внезапно в комнату ворвался человек, провожавший Струана к Жэнь-гуа. Он что-то взволнованно затараторил, обращаясь к старому китайцу. Жэнь-гуа с испуганным лицом повернулся к Струану:

– Слуга уходить! Уходить поселение вон. Все уходить!

Глава 6

Струан сидел в закрытом паланкине, легко покачиваясь в такт торопливой трусце носильщиков, пробиравшихся пустынными улочками. Обивка внутри паланкина была засаленной, в темных пятнах пота. Время от времени он выглядывал в занавешенное окно. Неба он не видел, но чувствовал, что до рассвета оставалось совсем немного. Ветер доносил до него вонь гниющих фруктов, испражнений, навоза, а также ароматы готовящейся пищи и специй; ко всему этому примешивался запах пота носильщиков.

Прежде чем расстаться, они с Жэнь-гуа договорились о более безопасном способе доставки серебра на Гонконг. Они решили, что Жэнь-гуа погрузит ящики со слитками на вооруженную лорчу. На вторую ночь лорча будет тайно доставлена к причалу поселения. Ровно в полночь. Если это станет невозможным, лорчу оставят неподалеку от южного края причала с зажженными фонарями на носу и на фок-мачте. Чтобы полностью исключить возможность ошибки, Жэнь-гуа сказал, что выкрасит глаз лорчи на ближнем к берегу борту в красный цвет. На тиковой обшивке носа каждой лорчи непременно вырезались два глаза. Это делалось на счастье, а также чтобы помочь душе лорчи смотреть вперед. Китайцы верили, что ни одна лодка не может жить без глаз, которыми она могла бы видеть.

Но что означает этот жест Жэнь-гуа, отдающий Гонконг в полное мое распоряжение? – спрашивал себя Струан. Без сомнения, Жэнь-гуа должен понимать значение мандарина на острове. И зачем старику понадобился сын, получивший образование в Лондоне? Неужели Жэнь-гуа, единственный из всех китайцев, с которыми встречался Струан, оказался настолько дальновиден, что понял в конце концов неизбежность долгого и прочного соединения судеб Китая и Британии?

Он услышал лай собак и сквозь щель в занавесях увидел, как они, оскалив зубы, атаковали ноги переднего носильщика. Но тут кули, бежавший с фонарем впереди паланкина, повернулся и с большой ловкостью прошелся по собачьим спинам своим шестом с железным наконечником. Собаки с визгом бросились врассыпную.

Потом на перекрестке далеко впереди Струан заметил пеший отряд знаменосцев, человек около ста. Они были вооружены и имели при себе фонари. Весь отряд сидел на земле, в их спокойной неподвижности ощущалось что-то зловещее. При виде паланкина несколько солдат поднялись на ноги и направились в их сторону. Носильщики, к огромному облегчению Струана, круто свернули в переулок. Теперь все, что тебе осталось сделать, парень, – это перевезти серебро на Гонконг в целости и сохранности. Или хотя бы на Вампоа, где погрузить его на «Китайское облако». Но пока последний ящик не окажется на борту, ты не можешь чувствовать себя в безопасности.

Паланкин нырнул вниз: один из носильщиков едва не упал, угодив ногой в рытвину, которых было полным-полно на дороге. Струан вертелся в тесной кабинке, пытаясь хоть как-то сориентироваться в лабиринте улочек. Вскоре он смог разглядеть над домами верхушки корабельных мачт. Впереди по-прежнему не было ничего знакомого. Носильщики свернули за угол, направляясь к реке, затем, срезая путь, прошли каким-то узким переулком, вышли в другой. Наконец впереди над крышами лачуг появились очертания зданий поселения, посверкивающих в лунном свете стеклами окон.

Внезапно паланкин остановился и в следующую секунду рухнул на землю. Струана швырнуло на бок. Он рванул занавески в сторону и выпрыгнул наружу с ножом в руке как раз в тот момент, когда три копья пронзили тонкие стенки насквозь. Пока копьеносцы отчаянно пытались освободить застрявшее оружие, Струан метнулся к ближайшему из них, всадил ему нож в бок и повернулся к другому, который, бросив копье, взмахнул обоюдоострым боевым топором. Лезвие топора полоснуло Струана по плечу, и он сморщился от боли, но, скользнув в сторону, успел перехватить топор за рукоять и попытался завладеть им. Сильно дернув топор к себе, он вырвал его из руки противника, а тот издал дикий вопль, пронзенный копьем, нацеленным в Струана. Струан прижался спиной к стене. Третий копьеносец, держась от него на расстоянии длины копья, двинулся по кругу, часто и хрипло дыша и бормоча проклятия. Струан сделал обманное движение, рубанул топором, но промахнулся, и китаец выбросил копье вперед. Острый наконечник зацепил сюртук шотландца, однако Струан одним движением освободился от него и по рукоятку вонзил нож в живот нападавшему, потом повернул, выпуская ему кишки.

Отпрыгнув подальше от тел, Струан опять прижался к спасительной стене и замер. Человек, которого он ранил в бок, громко стонал. Второй лежал неподвижно. Третий, держась рукой за живот, отползал в сторону.

Струан подождал мгновение, переводя дыхание, и стрела ударилась в стену над самой его головой. Быстро пригнувшись, он подобрал одно из копий и бросился бежать по узкой улочке к поселению. Позади он услышал топот чьих-то ног и побежал быстрее. Повернув за угол, он увидел прямо перед собой улицу Тринадцати Факторий. Он бросил копье, пробежал по улице зигзагом, повернул на Хог-стрит, миновал ее и припустил через площадь, заполненную все прибывающими знаменосцами.

Прежде чем они успели сообразить, что к чему, он добежал до ворот парка и проскользнул внутрь. В живот ему уперлось дуло мушкета.

– А, это ты, Дирк, – раздался голос Брока. – Где ты был, черт возьми?

– Гулял. – Струан судорожно ловил ртом воздух. – Кровь Христова, на меня напали грабители с большой дороги, черт бы их побрал!

– Это твоя кровь или их?

При свете фонаря Струан стащил с раненого плеча сюртук и разорвал рубашку. На плечевой мышце алел порез, ровный и неглубокий.

– Комариный укус, – пренебрежительно фыркнул Брок. Он достал фляжку с ромом, плеснул на рану и улыбнулся, увидев, как скривилось от боли лицо Струана. – Сколько их было?

– Трое.

– И тебя подрезали? Да ты, как видно, стареешь! – Брок налил два стакана рома.

Струан выпил и почувствовал себя лучше.

– Я-то думал, ты спишь. Дверь у тебя заперта. Где ты был?

– Что тут у вас творится?

– Примерно час назад исчезли все слуги. Вот так-то. Я решил, что лучше никого сюда не вытаскивать, пока не рассветет. Когда ты там бежал, тебя прикрывали стволов пятьдесят, не меньше.

– Тогда какого дьявола было совать мушкет мне в брюхо?

– Да просто захотелось поприветствовать тебя как подобает. – Брок отхлебнул из своего стакана. – Чтобы ты вроде как знал, что мы не дремлем.

– Кто-нибудь может объяснить, почему исчезли слуги?

– Нет. – Брок подошел к воротам. Потревоженные знаменосцы опять укладывались спать. На горизонте нерешительно подрагивал первыми лучами нервный рассвет. – Выглядит все это до омерзения скверно, – тяжело проговорил он. – Не нравятся мне эти сукины дети, ох как не нравятся! Сидят себе, ничего не делают, только иногда в свои барабаны стучат. Думаю, нам лучше отступить, пока для этого еще есть хорошая возможность.

– Как минимум несколько дней нам ничего не грозит.

Брок покачал головой:

– У меня дурное предчувствие. Что-то здесь не так. Лучше бы нам уйти.

– Это хитрость, Брок. Обман. – Струан оторвал кусок рубашки и вытер со лба пот.

– Может, и хитрость. Но на душе у меня неспокойно, а когда меня одолевают такие предчувствия, значит пора уносить ноги. – Брок ткнул большим пальцем в сторону знаменосцев. – Мы их тут пересчитали. Сто пятьдесят человек. Хао-гуа говорит, их больше тысячи вокруг поселения.

– Я видел, может быть, сотни две-три. К востоку отсюда.

– Что ты там делал?

– Так, прогулялся. – Струану вдруг захотелось рассказать ему обо всем. Только делу это не поможет, подумал он. Брок сделает все, что в его силах, чтобы помешать тебе доставить серебро на Гонконг. А без этого серебра ты, дружок, мертвее мертвого. – Тут рядом, за углом, живет одна девочка, – развязно сообщил он.

– Девочка, черта с два! Не такой ты дурак, чтобы рисковать своей шкурой из-за юбки. – Брок раздраженно подергал себя за бороду. – Сменишь меня через час?

– Хорошо.

– В полдень мы отчаливаем.

– Нет.

– А я говорю, в полдень.

– Нет.

Брок нахмурился:

– Что это, интересно, так тебя здесь держит?

– Если мы покинем поселение прежде, чем начнутся настоящие неприятности, мы потеряем лицо.

– Это верно. Не думай, что мне нравится удирать. Но что-то подсказывает мне, что так будет лучше.

– Мы подождем пару дней.

– Ты знаешь, я никогда не ошибался насчет того, когда следует смазывать пятки. – Брок смотрел на него с глубоким подозрением. – Почему ты хочешь остаться?

– Эта лиса Тисэнь просто опять взялся за свои старые трюки. На этот раз твое предчувствие тебя обманывает. Я сменю тебя через час, – пообещал Струан и вошел в здание фактории.

Ну, Дирк, что же ты такое задумал? – размышлял Брок. Он громко прокашлялся. Его нос улавливал в воздухе тошнотворный запах опасности, который испускала умирающая ночь.

Струан поднялся по мраморной лестнице к себе наверх. Стены вдоль лестницы украшали произведения Квэнса и китайские картины на шелке. На площадках стояли огромные драконы эпохи Мин из тикового дерева и тиковые же сундуки. В коридорах, ведущих с первой площадки, висели изображения кораблей и морских сражений – все в богатых рамах; небольшой пьедестал венчала выполненная с изумительной точностью модель корабля ее величества «Виктория».

Дернув за дверную ручку своей комнаты, Струан обнаружил, что она заперта.

– Открывай немедленно! – приказал он.

А Гип впустила его внутрь.

– Где ты, черт побери, была, Мэй-мэй?! – спросил он, стараясь скрыть за раздраженным тоном глубокое облегчение.

Она стояла в тени портьер у окна. Сказав А Гип несколько фраз по-китайски, Мэй-мэй жестом приказала ей удалиться.

Струан запер дверь на задвижку.

– Где ты была, черт побери?! – повторил он.

Она шагнула вперед, свет фонаря упал на нее, и Струан был поражен ее бледностью.

– Что случилось?

– Ходят слухи, тайпан. Много слухов. Говорят, всех варваров собираются предать мечу.

– Ну, в этом-то нет ничего нового. Где ты была?

– Новое есть в том, что появились знаменосцы. Говорят, что Тисэнь впал в немилость. Что он приговорен к смерти.

– А вот это уже просто ерунда. Он доводится двоюродным братом самому императору и только ему во всем Китае уступает богатством.

– По слухам, император так разозлился, когда Тисэнь заключил этот договор, что Тисэня ждет публичная пытка.

– Это безумие. – Струан встал у огня и снял сюртук и рубашку. – Где ты была?

– Что с тобой случилось? – воскликнула она, увидев кровь.

– На меня напали разбойники.

– Ты виделся с Жэнь-гуа?

Струан на мгновение онемел от изумления:

– Откуда ты знаешь о Жэнь-гуа?

– Я ходила поклониться и засвидетельствовать свое почтение его Главной Госпоже. Она сказала мне, что он только что вернулся в Кантон и послал за тобой.

Струан впервые услышал, что Мэй-мэй была знакома с первой женой Жэнь-гуа, но был настолько взбешен, что даже не стал об этом думать.

– Какого дьявола ты не предупредила меня, куда идешь?!

– Ты бы не пустил меня, если бы узнал, – резко ответила Мэй-мэй. – Я всегда с таким удовольствием навещаю ее. К тому же там я могу привести в порядок волосы и посоветоваться с астрологом.

– Что?

– У нее есть ужасно хорошая цирюльница, которой пользуются жены Жэнь-гуа. Уж-жасно полезно для волос. Эта женщина известна на весь Квантун. Очень дорогая. Астролог сказал, йосс хороший. Очень хороший. Но быть осторожным при строительстве домов.

– Ты запросто рискуешь жизнью, чтобы послушать прорицателей и вымыть голову?! – взорвался он. – Какого дьявола, что не так с твоими волосами? Они и без того прекрасны!

– Ты ничего в этом не понимаешь, тайпан, – холодно возразила она. – Именно там я и узнаю все слухи. У цирюльницы. – Она взяла его руку и провела ею по своим волосам. – Вот видишь. Они стали гораздо мягче, нет?

– Нет! Не стали! Смерть Господня, если ты еще хоть раз посмеешь уйти, не предупредив меня, куда направляешься, получишь такого шлепка, что не сможешь потом сидеть целую неделю.

– Только попробуй, тайпан, клянусь Господом! – ответила она, и ее глаза сверкнули, поймав его негодующий взгляд.

Он тут же схватил ее в охапку, невзирая на бешеное сопротивление, подтащил к кровати, задрал платье и нижние юбки и шлепнул ее пониже спины так, что зазвенела рука, а ее саму швырнуло на постель. Он никогда раньше не бил ее. Мэй-мэй как ветром сорвало с кровати, она бросилась к нему и злобно вцепилась в лицо своими длинными ногтями. Фонарь полетел на пол. Струан опять поднял ее и шлепнул еще раз. Она вывернулась у него из рук и полоснула ногтями по глазам, промахнувшись на какую-то долю дюйма и оставив на щеке глубокие царапины. Он сжал ее кисти, повернул к себе спиной, сорвал с нее платье и все, что было под ним, и в третий раз ударил по голым ягодицам открытой ладонью. Она яростно сопротивлялась, ткнув его локтем в пах и опять вцепившись в лицо ногтями. Собрав всю свою силу, он прижал ее к постели, но она высвободила голову и впилась зубами в предплечье его левой руки. Он задохнулся от боли и вновь с размаху ударил ее по ягодицам. Она только крепче сжала зубы.

– Клянусь Господом, ты кусаешь меня в последний раз! – процедил он сквозь сжатые зубы.

Ее зубы еще глубже вонзились в предплечье, но он специально не отдергивал руку. Его глаза стали влажными от боли, но он лишь хлестал Мэй-мэй все сильнее и сильнее, каждый раз по ягодицам, пока не заболела рука. В конце концов она разжала зубы.

– Не надо… больше… пожалуйста… пожалуйста, – прерывистым голосом пробормотала она и, беззащитная, заплакала, уткнувшись лицом в подушку.

Струан перевел дыхание:

– А теперь попроси прощения за то, что ушла без разрешения.

Ее багровые, истерзанные ягодицы напряглись, и она вздрогнула, ожидая нового удара, однако он не поднял руки. Он знал, что нрав чистокровной лошади должен быть только укрощен, но не сломлен.

– Я даю тебе три секунды.

– Я… прости меня. Ты сделал мне больно. Больно, – выдавила она.

Он поднялся с кровати и, поднеся руку к свету, осмотрел рану. Зубы Мэй-мэй проникли очень глубоко, выступила кровь.

– Подойди сюда! – повторил он, но на этот раз его голос прозвучал как удар плетью, и она, вздрогнув, вскочила на кровати. Он не смотрел на нее. Торопливо собирая вокруг себя обрывки платья, она начала спускаться с кровати.

– Я не велел тебе одеваться! Я сказал, подойди сюда.

Она быстро засеменила к нему. Ее глаза покраснели от слез, лицо было перепачкано размокшей пудрой и потеками туши.

Он положил руку на стол, куском ткани промокнул сочащуюся кровь и налил бренди в каждую ранку. Чиркнув спичкой, он передал ее Мэй-мэй.

– Опусти пламя в раны, в каждую по очереди.

– Нет!

– По очереди, – повторил он. – Человеческий укус так же ядовит, как укус бешеной собаки. Живее!

Ей понадобилось три спички, и всякий раз она плакала чуть-чуть громче, и к горлу подступала тошнота от запаха паленого мяса, но рука у нее не дрожала. И всякий раз, когда вспыхивало бренди, Струан скрежетал зубами и не произносил ни слова.

Когда процедура закончилась, он плеснул еще бренди на почерневшие ранки, а Мэй-мэй отыскала ночной горшок, и ее вырвало. Струан быстро налил из чайника горячей воды на полотенце, легонько похлопал Мэй-мэй по спине и, когда приступ рвоты прошел, нежно обтер ей лицо и заставил ополоснуть рот остатками горячей воды. Затем поднял ее на руки, положил на кровать и собрался уходить. Но она прижалась к нему и заплакала тем глубоким, идущим от самого сердца плачем, который прогоняет из души всякую ненависть.

Струан качал ее на руках и успокаивал, пока она не уснула. Потом он вышел и сменил Брока в саду.

В полдень состоялся еще один общий сбор. Многие высказывались за то, чтобы уехать немедленно. Но Струан взял верх над Броком и убедил коммерсантов подождать до завтра. Они, ворча, согласились и решили перебраться в его факторию для общей безопасности. Купер и все американцы вернулись к себе.

Струан поднялся наверх.

Мэй-мэй приняла его со страстью. Потом они уснули, умиротворенные. Один раз оба проснулись на мгновение, и она прошептала, целуя его в полусне:

– Ты был прав, наказав меня. Я была виновата перед тобой, тайпан. Но никогда не бей меня без вины. Потому что когда-нибудь ты уснешь – должен же ты спать, – и тогда я убью тебя.

Среди ночи их покой был нарушен. В дверь громко забарабанили, и раздался громовой голос Вольфганга Маусса:

– Тайпан! Тайпан!

– Да?

– Быстро! Вниз! Скорее!

Теперь и до них доносился шум толпы, заполнявшей площадь.

Глава 7

– Отец предупреждал вас всех, черт бы побрал вашу слепоту! – выругался Горт, отвернувшись от окна и проталкиваясь между торговцами.

– Толпу мы видели и раньше, – резко возразил Струан. – И ты знаешь, что толпа никогда не собирается сама по себе, это делается исключительно по приказу мандаринов.

– Да, но только не такая, – буркнул Брок.

– Всему этому отыщется какое-нибудь самое простое объяснение. Пока нам не о чем беспокоиться.

Площадь внизу напоминала потревоженный муравейник. Некоторые китайцы держали в руках фонари, другие – факелы. Несколько человек пришли с оружием. И все они в один голос что-то кричали.

– Этих пакостников там, должно быть, две или три тысячи, – проворчал Брок, потом крикнул: – Эй, Вольфганг! Что орут эти дьяволы-язычники?

– Смерть заморским дьяволам.

– Подумать только, какая наглость! – воскликнул Роуч, маленький, похожий на нахохлившегося воробья человечек, сжимавший мушкет, который был выше его самого.

Маусс повернул голову и снова посмотрел на толпу. Сердце его тревожно стучало, рубашка взмокла. Это ли время Твое, о Господи? Время Твоего беспримерного мученичества?

– Я пойду и поговорю с ними, обращусь к ним с проповедью, – хрипло произнес он, всей душой желая покоя, который сулила ему эта жертва, и одновременно ужасаясь ей.

– Достойнейшая мысль, мистер Маусс, – часто кивая, сказал Румаджи, его черные глаза беспокойно косили то на Маусса, то на толпу. – Они не могут не прислушаться к словам человека, наделенного таким даром убеждения.

Струан заметил капли пота на лице Маусса, его смертельную бледность и перехватил его у двери:

– Никуда вы не пойдете.

– Время пришло, тайпан.

– Вам не купить спасения такой дешевой ценой.

– Кто вы такой, чтобы судить об этом? – Маусс попытался протиснуться в дверь, но Струан не дал ему пройти.

– Я хотел сказать, что путь к спасению долог и исполнен страданий, – мягко произнес он. Раньше он уже дважды замечал у Маусса такую странность: перед схваткой с пиратами и потом, во время схватки. Маусс бросал оружие и шел навстречу противнику, охваченный религиозным экстазом, открыто ища смерти. – Это очень долгий путь.

– Мир… мир Господа Бога нашего… тяжко обрести, – пробормотал Маусс. Слова застревали у него в горле. Он радовался, что его остановили, и ненавидел себя за эту радость. – Я просто хотел…

– Совершенно верно. Я и сам все знаю про спасение, – вмешался в разговор Мастерсон. Он сложил ладони перед грудью и умильно смотрел на них. – Господи, защити нас от этих чертовых язычников! Я целиком с вами согласен, тайпан. Черт бы побрал весь этот шум!

Усилием воли Маусс взял себя в руки, ему казалось, что он голым стоит перед Струаном, который опять смог заглянуть в самую глубину его души.

– Вы… вы правы… Да. Правы.

– В конце концов, если мы вас лишимся, кто останется проповедовать Слово Божие? – добавил Струан, решив про себя не спускать с Маусса глаз, если дело дойдет до стычки.

– Абс-солютно правильно, – согласился Мастерсон, сморкаясь в горсть. – Какой смысл бросать ценного христианина на растерзание волкам? Эта чертова шайка разбойников довела себя до бешенства и не в настроении сейчас выслушивать проповеди. Господи, защити нас! Дьявольщина, тайпан, ведь я же говорил вам, что будет нападение.

– Как бы не так! Ни черта ты не говорил! – отозвался Роуч с другого конца комнаты.

– А кто, дьявол тебя растряси, спрашивал твоего мнения, клянусь Господом, когда мы тут спокойно беседуем с тайпаном и преподобным Мауссом?! – крикнул в ответ Мастерсон. Он повернулся к Мауссу. – Почему бы вам не прочесть молитву за всех нас, а? Мы ведь в конце концов христиане, клянусь Богом! – Он ринулся к окну, расталкивая торговцев. – Что, уже нельзя человеку и посмотреть, что тут происходит?

Маусс вытер пот со лба. О Господь Вседержитель и благословенный Иисус, единственный Сын Твой, коего Ты зачал в благости Своей, ниспошли мне мир Твой. Ниспошли мне учеников и миссионеров, чтобы мог я сложить с себя ношу свою. И пребуди благословен за то, что послал мне тайпана, который – совесть моя и видит меня таким, каков я есть.