Джонатан Стрендж и мистер Норрелл

Джентльмен с соломенными волосами в большом волнении обратился к мистеру Хонифуту и мистеру Сегундусу и потребовал, чтобы мистер Норрелл немедленно оставил свой дом и торжественно прибыл в Йорк в открытой коляске (хотя стоял январь), дабы джентльмен с соломенными волосами мог усыпать дорогу перед ним листьями плюща[7], а некий дряхлый волшебник у камина что-то страстно объяснял другому, но, поскольку от старости голос у него был совсем тихий, никто не удосужился разобрать, что он говорит.

Был в комнате высокий, рассудительный джентльмен по фамилии Торп, мало смыслящий в магии, зато обладающий редким для волшебника здравым смыслом. Он и раньше считал, что мистер Сегундус заслуживает поддержки в решении вопроса, отчего в Англии нет практической магии, хотя, как и все остальные, не думал, что ответ будет получен так скоро. И теперь мистер Торп полагал, что ответ этот не следует отметать с порога.

– Господа, нам сказали, что мистер Норрелл умеет колдовать. Весьма отрадно. Мы все слышали о редкостных текстах, которыми Норрелл якобы владеет, и уже по одной этой причине не должны сразу от него отмахиваться. Однако главный аргумент в пользу мистера Норрелла таков: два наших собрата, оба трезвомыслящие ученые, видели Норрелла и поверили ему. – Он обратился к мистеру Хонифуту: – Вы верите в Норрелла – любой может прочесть это по вашему лицу. Вы видели что-то, убедившее вас в его способностях, – не расскажете ли нам, что это было?

Тут мистер Хонифут повел себя немного странно. Сначала он благодарно улыбнулся мистеру Торпу, как если бы только и мечтал объявить во всеуслышание причины, по которым поверил в магию мистера Норрелла, и уже открыл было рот, чтобы начать, но резко замер, осекся и принялся озираться по сторонам, словно превосходные доводы, казавшиеся столь вескими мгновение назад, обратились в пар, а губы и язык не успели схватить и одного из них, дабы облечь в связное английское предложение. Он пробормотал что-то о честном выражении лица мистера Норрелла.

Йоркских волшебников такой ответ явно не удовлетворил (а если бы они имели честь самолично лицезреть мистера Норрелла, этот довод убедил бы их еще меньше). Так что Торп повернулся к мистеру Сегундусу и сказал:

– Мистер Сегундус, вы тоже видели Норрелла. Каково ваше мнение?

Только тут йоркские волшебники заметили, как бледен мистер Сегундус. Некоторые вспомнили, что он не ответил на их приветствия при встрече, как если бы пребывал в некоторой рассеянности.

– Вам нездоровится, сэр? – мягко спросил мистер Торп.

– Нет-нет, – пробормотал мистер Сегундус. – Пустяки.

Однако выглядел он настолько потерянным, что один джентльмен уступил ему стул, другой принес бокал канарского, а взволнованный джентльмен с соломенными волосами, желавший устлать дорогу мистера Норрелла листьями плюща, втайне подумал, что мистер Сегундус заколдован и они смогут увидеть что-то необычайное!

Мистер Сегундус сказал со вздохом:

– Благодарю вас. Я здоров, но на прошлой неделе меня не отпускали тягостная подавленность и отупение. Миссис Плезанс поила меня горячей лакричной настойкой, однако без всякого результата – что неудивительно, ибо, полагаю, причина расстройства заключается в моей голове. Сейчас мне лучше. На ваш вопрос, господа, отчего я полагаю, будто волшебство вернулось в Англию, я должен был бы ответить: потому что я видел его в действии. Ощущение, что я видел волшебство, живет здесь и здесь… – Мистер Сегундус приложил руку сначала ко лбу, потом к сердцу. – И все же… я знаю, что не видел ровным счетом ничего. За то время, что мы с ним провели, мистер Норрелл не сделал ничего особенного. Посему полагаю, что мне почудилось.

Новая вспышка чувств среди собравшихся. Блеклый джентльмен блекло улыбнулся и спросил, удалось ли кому-нибудь хоть что-либо понять. Тут мистер Торп вскричал:

– Господи! Без толку сидеть и спорить, умеет Норрелл колдовать или нет. Думаю, все мы разумные люди, и ответ, конечно же, прост: попросим его в подтверждение своих слов совершить какое-нибудь волшебство.

Идея показалась настолько здравой, что волшебники на мгновение затихли, хотя нельзя сказать, что предложение всем пришлось по душе. Некоторым (в том числе доктору Фокскаслу) оно решительно не понравилось. Если они попросят Норрелла сотворить волшебство, есть опасность, что тот и впрямь его сотворит. Они не желали видеть настоящее волшебство, а хотели лишь читать про него в книгах. Другие полагали, что, даже согласившись на такую малость, Йоркское общество выставит себя на посмешище. Однако в конце концов большинство джентльменов согласилось с мистером Торпом, что «как ученые, господа, мы должны хотя бы предоставить мистеру Норреллу возможность нас убедить». Посему решили, что кто-нибудь напишет мистеру Норреллу письмо.

Всем было ясно, что мистер Хонифут и мистер Сегундус показали себя не с лучшей стороны, а в случае замечательной библиотеки мистера Норрелла так и совсем оплошали, поскольку не могли дать о ней никакого связного отчета. Что они видели? О, книги, очень много книг. Великое множество? Да, они полагали, что собрание изумило их своей обширностью. Редкие книги? Ах, вероятно. Им позволили снять их и полистать? О нет! Мистер Норрелл не зашел в своей любезности так далеко. Но они ведь читали названия? Да, конечно. Ладно, так пусть скажут хотя бы, что это были за книги. Они не знали; не могли вспомнить. Мистер Сегундус сказал, что название одной начиналось на букву «Б», но ничего более сообщить не сумел. Это было очень странно.

Мистер Торп хотел сам написать мистеру Норреллу, но большинство присутствующих стремились главным образом поставить мистера Норрелла на место и справедливо полагали, что лучший способ оскорбить самозванца – поручить составление письма доктору Фокскаслу. Итак, письмо было написано и отправлено. Через некоторое время пришел сердитый ответ.

Аббатство Хартфью, Йоркшир

1 февраля 1807 года

Сэр!

Дважды за последние годы я имел честь получить от членов Ученого общества йоркских волшебников письмо с просьбою о знакомстве. Теперь приходит третье, извещающее, что общество недовольно. Сдается, что доброе мнение Йоркского общества утратить так же легко, как и приобрести, оставаясь при сем в неведении о причинах как одного, так и другого. В ответ на изложенные в письме обвинения, будто я приписал себе способности, коими якобы не могу обладать, отвечу одно: другие легко объясняют свои неуспехи изъянами мира, а не собственным невежеством, однако истина такова: волшебство столь же достижимо в нашем веке, как и в любом другом, что я за последние двадцать лет не раз доказал, к полному своему удовлетворению. И какова же награда за то, что я люблю магическое искусство более других? За то, что штудировал его прилежней? Теперь распространяются слухи, будто я выдумщик; мои профессиональные способности приуменьшаются, а мои слова ставятся под сомнение. В данных обстоятельствах вы, полагаю, не сильно удивитесь, если я скажу, что не слишком расположен делать Йоркскому обществу какие-либо одолжения и в особенности демонстрировать колдовство. Ученое общество йоркских волшебников встретится в следующую среду; к этому сроку я и сообщу вам о своих намерениях.

Ваш покорный слуга

Гильберт Норрелл.

Все это было загадочно и неприятно. Волшебники-теоретики нервно ждали, что же теперь пришлет им практикующий чародей. Однако мистер Норрелл прислал им всего лишь стряпчего – весьма обходительного и совершенно обычного стряпчего по фамилии Робинсон, в аккуратном черном костюме, лайковых перчатках и с документом, подобных которому члены Йоркского общества никогда прежде не видели, – проектом соглашения, составленным в соответствии с давно забытым кодексом английской магии.

Мистер Робинсон вошел в верхнюю комнату таверны ровно в восемь, явно полагая, что его там ждут.

У мистера Робинсона была контора с двумя клерками на Кони-стрит, и многие джентльмены его знали.

– Признаюсь, господа, – улыбнулся мистер Робинсон, – что документ сей по большей части составлен моим клиентом, мистером Норреллом. Я не разбираюсь в чародейском праве, да и кто теперь разбирается? Если я в чем-то ошибся, вы любезно меня поправите.

Несколько йоркских волшебников важно кивнули.

Мистер Робинсон был человеком безупречным во всех отношениях. Он был настолько чист, здоров и доволен жизнью, что практически светился – качество, естественное в ангеле или эльфе, но несколько смущающее в стряпчем. Он был очень почтителен к членам Йоркского общества, ибо ничего не знал о магии, однако полагал, что дело это трудное и требующее большого напряжения ума. Ему льстила мысль, что столь ученые мужи временно оставят размышления о глубоких и загадочных материях, дабы его выслушать. Он надел золотое пенсне, добавив еще немного блеска своей сияющей особе.

Мистер Робинсон объявил, что мистер Норрелл готов показать волшебство в определенном месте в определенное время.

– Надеюсь, джентльмены, вы не возражаете против того, чтобы мой клиент назначил место и время?

Волшебники не возражали.

– В таком случае кафедральный собор, в пятницу через две недели[8].

Мистер Робинсон сказал, что если мистер Норрелл не сумеет сотворить волшебство, то публично откажется от притязаний на звание практикующего волшебника и волшебника вообще и даст клятву никогда их больше не повторять.

– В этом нет надобности, – отвечал мистер Торп. – Мы не желаем наказать его; мы просто хотим убедиться в правдивости его слов.

Сияющая улыбка мистера Робинсона померкла, как будто он собирался сказать что-то неприятное и не знал, как к этому приступить.

– Погодите, – сказал мистер Сегундус. – Мы еще не выслушали другую часть сделки и не знаем, чего он хочет от нас.

Мистер Робинсон кивнул. Мистер Норрелл желал получить от них точно такое же обещание. Другими словами, если он докажет свои магические способности, то они должны беспрекословно распустить Ученое общество и не претендовать более на звание волшебников. В конце концов, сказал мистер Робинсон, это будет только справедливо, ведь мистер Норрелл докажет свое право именоваться единственным волшебником в Йоркшире.

– Можем ли мы взять с собою третье лицо, некую независимую сторону, которая решит, было ли волшебство? – спросил мистер Торп.

Вопрос, казалось, озадачил мистера Робинсона. Он выразил надежду, что они не сочтут его слова за обиду, но он полагал, что все здесь присутствующие джентльмены – волшебники.

О да, закивали члены Йоркского общества, они все волшебники.

В таком случае, сказал мистер Робинсон, они призна́ют волшебство, когда его увидят? Кто справится с этим лучше их?

Другой джентльмен спросил, какое волшебство Норрелл намеревается показать? Мистер Робинсон рассыпался в учтивых извинениях: на этот вопрос он ответить не может, поскольку сам ничего не знает.

Не стану утомлять читателя перечислением всего, что члены Йоркского общества сказали перед тем, как подписать документ. Многими двигало тщеславие: они публично объявили, что не верят Норреллу, и публично бросили ему вызов; в таких обстоятельствах глупо было бы менять позицию – по крайней мере, так они полагали.

Мистер Хонифут, с другой стороны, подписался именно потому, что искренне верил в Норрелла. Мистер Хонифут надеялся, что мистер Норрелл получит всеобщее признание и употребит свое волшебство на благо страны.

Некоторых джентльменов толкнула на подписание мысль (высказанная Норреллом и подспудно переданная Робинсоном), что в противном случае они не вправе именоваться волшебниками.

Так, один за другим, все волшебники Йорка подписали документ. Остался только мистер Сегундус.

– Я не подпишу, – сказал он. – Ибо магия – моя жизнь, и хотя мистер Норрелл справедливо называет меня невеждой, что я буду делать, если ее лишусь?

Тишина.

– О! – сказал мистер Робинсон. – Хорошо… вы уверены, сэр, что не хотите подписывать документ? Все ваши друзья его подписали. Вы остаетесь в одиночестве.

– Уверен, – ответил мистер Сегундус. – Спасибо.

– О! – вновь промолвил мистер Робинсон. – Должен признать, что не знаю, как поступить. Клиент поручил мне совершить дальнейшие шаги лишь в том случае, если все подпишутся. Я посоветуюсь с клиентом завтра утром.

Доктор Фокскасл довольно громко шепнул мистеру Харту не то Ханту, что снова от новоприбывшего одни неприятности.

Однако через два дня мистер Робинсон явился к доктору Фокскаслу с известием, что мистер Норрелл принимает отказ мистера Сегундуса; он считает, что заключил контракт со всеми членами Йоркского общества, за изъятием мистера Сегундуса.

В ночь перед назначенной встречей пошел снег, к утру городские слякоть и грязь исчезли, сменившись безукоризненной белизной. Люди и лошади ступали почти бесшумно, и даже голоса йоркцев звучали как-то необычно. Мистер Норрелл назначил очень раннее время. В своих домах члены Йоркского общества завтракали поодиночке, молча глядя, как слуга наливает кофе и мажет маслом белую булочку. Жена, сестра, дочь, невестка или племянница, которая обычно брала на себя эти заботы, еще не встала с постели; милая женская болтовня, которую члены Йоркского общества на словах так презирали и которая на самом деле звучала уютным и тихим рефреном к музыке их обыденной жизни, отсутствовала. Да и сами комнаты, в которых эти джентльмены завтракали, переменились. Зимний полумрак уступил место пугающему свету зимнего солнца, многократно отраженного от заснеженной земли. Розочки на дочерином кофейном сервизе как будто приплясывали. Зайчики били от племянницына серебряного кофейника, а невесткины улыбающиеся фарфоровые пасту́шки преобразились в светозарных ангелов. Казалось, стол накрыт волшебным хрусталем и серебром.

Мистер Сегундус, выглянув в окно четвертого этажа на Леди-Пекитс-Ярд, подумал, что, может быть, мистер Норрелл уже начал колдовать и снег – его рук дело. Сверху что-то зловеще зашуршало, и мистер Сегундус поспешно убрал голову, уворачиваясь от сорвавшегося с крыши снега. У мистера Сегундуса не было слуги, как не было жены, сестры, дочери, невестки или племянницы, однако миссис Плезанс, его хозяйка, вставала рано. Много раз за последние две недели она видела, как он вздыхает над книгой, и надеялась подбодрить его завтраком из двух свежезажаренных селедок, чая со свежим молоком и белого хлеба с маслом на белой с синим фарфоровой тарелке. Из тех же благих побуждений она присела поговорить с ним и, видя отчаяние молодого постояльца, воскликнула:

– Как же я ненавижу этого мерзкого старикашку!

Мистер Сегундус не сказал миссис Плезанс, что мистер Норрелл стар, и все же она воображала его стариком. Со слов мистера Сегундуса она заключила, что мистер Норрелл – скряга, который копит волшебство, как другие копят золото; по мере нашей истории читатель будет иметь возможность убедиться в правдивости этого портрета. Подобно миссис Плезанс, я всегда представляю скряг стариками – не знаю почему, ведь молодых скряг ничуть не меньше, чем старых. Что до мистера Норрелла и его истинного возраста, он был из тех, кто уже в семнадцать кажется стариком.

Миссис Плезанс продолжала:

– Когда жив был мистер Плезанс, он уверял, будто никто в Йорке, мужчина или женщина, не печет хлеб вкуснее моего, да и другие люди по доброте душевной говорили, что лучше хлеба в жизни не пробовали. Однако я всегда стараюсь хорошо готовить, потому что ничего не делаю спустя рукава. И если сейчас из этой чашки вылезет аравийский джинн и предложит исполнить три моих желания, я не попрошу, чтобы другие люди разучились печь хлеб; а если их хлеб окажется не хуже моего, я только за них порадуюсь. Вот, сэр, попробуйте кусочек, – сказала она, придвигая жильцу тарелку с прославленным хлебом. – Не нравится мне, что вы совсем с лица спали. Соседи скажут, Хетти Плезанс разучилась вести хозяйство. Не надо так убиваться, сэр. Вы не подписали этот мерзкий договор. Когда другие джентльмены вынуждены будут бросить магию, вы сможете продолжать, и надеюсь, мистер Сегундус, сделаете великие открытия. Тогда, быть может, самонадеянный мистер Норрелл раскается в своей глупой гордости и охотно возьмет вас в партнеры.

Мистер Сегундус улыбнулся и поблагодарил ее.

– Не думаю, что такое случится. Моя главная беда – скудость материалов. Своих у меня мало, а когда общество распустят… ну, не знаю, что будет с книгами, но вряд ли они достанутся мне.

Мистер Сегундус съел хлеб (и впрямь достойный своей репутации) и выпил немного чаю. Вероятно, их целительное воздействие на измученную душу было и впрямь сильнее, нежели он предполагал, во всяком случае, надевая плащ, перчатки и шляпу, мистер Сегундус чувствовал себя много лучше. Он вышел на снежную улицу и направился к месту, где мистер Норрелл обещал сегодня показать чудеса, – к Йоркскому кафедральному собору.

Надеюсь, все читатели хорошо представляют себе старый английский кафедральный город, иначе им не понять, почему мистер Норрелл выбрал именно это место. Следует помнить, что в старом кафедральном городе главная церковь – не просто одно здание из многих; она многократно превосходит их всех масштабами, красотой и величием. Даже в наше время, когда кафедральные города обзавелись множеством гражданских строений для разного рода собраний и ассамблей (а в Йорке их предостаточно), старый собор по-прежнему высится над ними свидетельством набожности наших предков, как если бы город заключал в себе нечто большее, чем он сам. Спеша по узкой улочке, его легко потерять из виду, но внезапно дома расступаются, глазам вновь предстает собор, выше и больше всех остальных построек; тут-то и понимаешь, что попал в сердце города, что все улицы сходятся сюда, к вместилищу тайн более глубоких, нежели все, что ведомо мистеру Норреллу. Так думал мистер Сегундус, входя в церковную ограду и останавливаясь в густой синей тени западного фасада. Из-за угла, словно толстый черный корабль, величаво выплыл доктор Фокскасл. Заметив мистера Сегундуса, он взял курс на указанного джентльмена и пожелал ему доброго утра.

– Не соблаговолите ли представить меня мистеру Норреллу, сэр? – сказал доктор Фокскасл. – Мне бы очень хотелось свести с ним знакомство.

– Охотно, сэр, – отвечал мистер Сегундус, озираясь.

Из-за погоды большинство жителей сидели по домам, и лишь несколько черных фигурок пробирались через заснеженное поле к собору. При ближайшем рассмотрении это оказывались члены Йоркского общества либо священники, причетники, регенты, пономари, сторожа и метельщики, отправленные начальством по церковным делам, несмотря на холод и ранний час.

– Я не хотел бы разочаровывать вас, сэр, – сказал мистер Сегундус, – но я не вижу мистера Норрелла.

Впрочем, кто-то тут был.

Кто-то стоял на снегу прямо перед собором. Кто-то темный, сомнительного вида, с интересом глядящий на мистера Сегундуса и доктора Фокскасла. Черные спутанные волосы ниспадали на плечи, волевое лицо с длинным и узким носом казалось узловатым, словно древесный корень, и хотя кожа была очень бледной, лицо выглядело темным то ли из-за черных глаз, то ли из-за длинных сальных волос. Через мгновение этот человек приблизился к двум волшебникам, отвесил небрежный поклон и, коротко извинившись, предположил, что они здесь по одному делу. Он представился Джоном Чилдермассом, доверенным лицом мистера Норрелла в некоторых вопросах (хоть и не уточнил в каких).

– Кажется, – задумчиво произнес мистер Сегундус, – мне знакомы ваши черты. Полагаю, мы где-то виделись?

Что-то промелькнуло на темном лице Чилдермасса, но тут же исчезло – усмехнулся он или нахмурился, мистер Сегундус не разобрал.

– Я бываю в Йорке по делам мистера Норрелла, сэр. Возможно, вы видели меня в книжной лавке?

– Нет, – отвечал мистер Сегундус. – Я видел вас… я могу вас представить… где? Ой! Сейчас вспомню!

Чилдермасс поднял бровь, как будто хотел сказать, что сильно в этом сомневается.

– Но, разумеется, мистер Норрелл и сам приедет? – спросил доктор Фокскасл.

Чилдермасс отвечал, что мистер Норрелл не приедет, ибо не видит в этом никакой надобности.

– А! – вскричал доктор Фокскасл. – Так он признал свое поражение? Ну, ну, ну. Бедный джентльмен. Полагаю, он чувствует себя очень глупо. Ну что ж. Сама попытка достойна всяческой хвалы. Мы решительно не в претензии.

От радости, что волшебства не будет, доктор Фокскасл преисполнился несвойственным ему великодушием.

Чилдермасс все так же вежливо отвечал, что доктор Фокскасл, вероятно, неверно понял его слова. Мистер Норрелл непременно будет колдовать; он будет колдовать в аббатстве, а результаты будут видны в Йорке.

– Джентльмены, – сказал Чилдермасс доктору Фокскаслу, – не любят без надобности покидать уютную гостиную. Полагаю, сэр, если бы вы могли увидеть все из своего уютного кресла, то не стояли бы здесь в холоде и сырости.

Доктор Фокскасл сердито втянул воздух и бросил на Джона Чилдермасса взгляд, означавший, что тот ведет себя очень дерзко.

Чилдермасс ничуть не смутился; скорее уж возмущение доктора Фокскасла его позабавило. Он сказал:

– Пора, господа. Прошу войти в церковь. Полагаю, вы бы не хотели пропустить самое интересное.

С назначенного часа прошло двадцать минут, и джентльмены из Йоркского общества уже входили в собор через дверь южного трансепта. Некоторые оглядывались, перед тем как шагнуть внутрь, словно прощались с миром на случай, если не смогут снова его увидеть.

3. Йоркские камни

Февраль 1807 года

Величественная старая церковь в феврале всегда выглядит неуютно; холод сотен зим словно впитался в ее камни и сочится наружу. В промозглом полумраке собора члены Йоркского общества вынуждены были стоять и ждать чего-то неожиданного без всякой гарантии, что неожиданность окажется приятной.

Мистер Хонифут силился выдавить ободряющую улыбку, но для столь жизнерадостного джентльмена улыбка выходила довольно кривой.

Внезапно зазвучали колокола, и хотя это всего лишь часы на колокольне Святого Михаила отбивали половину, под сводами собора звон казался нездешним и отнюдь не радостным. Члены Йоркского общества очень хорошо знали, что колокола связаны с магией и в особенности с магией эльфов; знали и то, что в древние времена перезвон серебряных колокольчиков нередко слышался в тот миг, когда англичанку или англичанина, отмеченных редкостными достоинствами либо красотой, похищали в волшебную страну, откуда те больше не возвращались. Даже Король-ворон, хоть и был не эльф, не дух, а человек, имел прискорбное обыкновение похищать людей для своего замка в Иных Краях[9]. Разумеется, владей вы или я способностью похитить любого, кто нам приглянулся, и удерживать его при себе целую вечность, мы бы, вероятно, выбрали кого-нибудь поинтереснее членов Ученого общества йоркских волшебников, однако эта утешительная мысль не пришла в голову собравшимся джентльменам. Некоторые из них начали задаваться вопросом, насколько письмо доктора Фокскасла раздосадовало мистера Норрелла, и многие не на шутку перепугались.

Когда звуки колоколов смолкли, из сумеречной вышины над головами послышался голос. Волшебники напрягли слух. Многие были до того взвинчены, что вообразили, будто им, как в сказке, делают наставление, может быть, излагают таинственные запреты. Такие наставления и запреты, как известно из сказок, необычны, но легко исполнимы – по крайней мере, на первый взгляд. Обычно они звучат примерно так: «Не ешь последнюю засахаренную сливу из синей банки в дальнем углу буфета» или «Не бей жену кленовым прутом». Впрочем, в сказках обстоятельства всегда складываются против героя, он непременно делает именно то, чего делать не должен, и навлекает на себя страшную кару.

Волшебникам казалось, будто голос предрекает им грядущую участь, только не ясно было, на каком языке. Раз мистер Сегундус вроде бы различил слово «злодеяние» и раз – «interficere», что на латыни означает «убивать». Голос вещал невнятно – он не походил на человеческий и еще усиливал опасения волшебников, что сейчас появятся эльфы. Резкий и скрипучий, он напоминал звук трущихся друг о друга камней – и все же это явно была речь. Джентльмены со страхом вглядывались в сумрак, но видели лишь смутную каменную фигурку на одной из колонн. Постепенно они привыкли к странному голосу и начали различать все больше и больше слов; староанглийский мешался с латынью, как будто говорящий не чувствует разницы между этими языками. К счастью, волшебникам, привыкшим к невнятице старинных трактатов, разобраться в сумбурной мешанине не стоило ни малейшего труда. В переводе на простой и ясный язык это звучало бы так: «Давным-давно, – говорил голос, – пять или более столетий назад, в сумеречный час зимнего дня в церковь вошли юноша и девушка с волосами, увитыми плющом. Никого не было внутри, кроме камней. Никто не видел, как он ее задушил, кроме камней. Он оставил ее мертвой на камнях, и никто не видел, кроме камней. Он не понес расплаты за грех, ибо не было других свидетелей, кроме камней. Годы шли: всякий раз, как тот человек входил в церковь и занимал место среди молящихся, камни вопили, что это он убил девушку с волосами, увитыми плющом, но никто нас не слышал. Однако еще не поздно! Мы знаем, где он погребен! В углу южного трансепта! Быстрее! Быстрее! Несите кирки! Несите лопаты! Выломайте плиты! Выкопайте его кости! Раздробите их лопатами! Разбейте его череп о колонну! Пусть камни свершат свою месть! Еще не поздно! Не поздно!»