Тайны и ложь

Я ждала, не смея прервать его.

Мир отвел глаза от фото, осмотрел гостиную. Его взгляд задержался на моем портрете.

– Ты почти ничего не переделывала здесь, – сказал он. – Все осталось таким, как при маме.

– Мы с ней всегда сходились во вкусах, – ответила я и уколола, не сдержавшись, – поэтому Степа и женился на мне.

Мир скривил губы и закатил глаза.

– Мы оба прекрасно знаем причину, по которой вы поженились. И это не наша мать.

Я прищурилась, но не стал отвечать на это. В любой перепалке с Мироном я проиграю. При всей своей тяге к маргинальному образу жизни Мирон Бероев истинный сын своей прекрасной красноречивой и меткой мамы.

– Если ты собрался говорить об этом, то лучше сразу проваливай.

– Я хотел сделать комплимент, – Мир поднял руки вверх, сдаваясь. – Поговорить нам нужно о Степке и завещании.

Мирон сел без приглашения и нагло поинтересовался:

– Может, выпьем вина?

– Вряд ли это хорошая идея. И не смей здесь устраивать ничего… – я пыталась подобрать слова, но ничего подходящего не приходило в голову. – Ничего того… Мерзкого.

Мир покачал головой.

– Думала, я разомлею и начну рассыпать дороги белого на журнальном столике?

Я поджала губы и сложила руки на груди. Стояла молча, глядя на него сверху вниз.

– Нет, Крис. Я чист уже три года как. Ни капли в рот, ни сантиметра в жопу.

Было похоже на правду, но я не спешила верить.

– А вино?

– Вино – это не кокс.

– Но ты пьешь.

– Бокал или два. Не до поросячьего визга.

– Неужели?

– Ты ведь жила со Стёпой. У него в подвале сто пудов бутылок двести элитного дерьма из лучших виноградников мира. Он и бомжа научил бы пить культурно.

Снова звучало очень знакомо и правдоподобно. Но я еще колебалась.

– Боюсь, многие бомжи ведут себя приличнее, чем ты.

Мир скривил лицо и не стал спорить.

– Можешь думать, что хочешь.

– Я точно не стану наливать тебе здесь и сейчас, Мирон.

– Понимаю. Больше не прошу.

– Лучше говори по делу. Ты знал про галерею? Про Наташу? Почему вообще Степа составил завещание?

Мирон указал пальцем на диван, и я присела на краешек, подальше от него. Но даже на самом длинном диване мы с Мироном были слишком близко. Я выпрямила спину и напряглась. Как травоядная косуля, которая пытается слиться с ландшафтом и не дышать при хищнике.

– Я знаю, почему он в принципе думал о смерти. Мы хайкали в районе Рейнира…

– Рейнир! – воскликнула я. – Это в Америке, что ли?

– Да, штат Вашингтон.

– Какого хрена вы там делали?

– Я же говорю, Крис. Хайкинг.

– Это опасно, Мир! На Рейнире регулярно погибают люди.

– Мы не таскались высоко. Гуляли по парку, можно сказать.

– Можно сказать, ты врешь, – пригвоздила я Мирона.

Знаю я его виноватую морду и попытки приукрасить дерьмо безобидными словами типа парк и хайкинг.

– Что ты за человек, Тина? – простонал Мирон.

– Хороший, в отличие от некоторых, – ответила я и потребовала: – Что случилось в вашем проклятом парке?

– Аппендицит случился у Степы. Он потел, блевал и выл, как раненый бизон, от боли. Я почти тащил его на себе сто миллионов миль, потом встретили ребят, они помогли.

– А телефон? У вас были телефоны? Скорую можно вызвать.

– Сначала не ловила сеть, потом скорая велела нам приезжать в больницу самим.

– Как это? – возмутилась я.

– Вот так. Ты фильмов пересмотрела, что ли? Спасательный вертолет на гору в Штатах будет стоить как ракета Илона Маска. Должна толпа людей разбиться, чтобы вызвали авиацию. Ну и не было у нас все так плохо. Степка чувствовал себя паршиво, висел на мне, но шел ногами.

Я зажмурилась и… рассмеялась от нервного напряжения. Моя поломанная психика сегодня выдавала полный арсенал странных реакций.

– Я бы убила вас обоих за это дерьмо, но ты контуженый и так, а Степа уже умер.

Мирон тоже хмыкнул. Заметив, что я опять балансирую на краю истерики, он взял меня за локоть и повел к ванной.

– Умойся прохладной водичкой, Кристин. Работает как перезагрузка. А я чай поставлю, лады?

Я не смогла отказать ему. Проваливаться в бездну эмоций больше не хотелось. Меня немного пугало первичное оцепенение после смерти Степы, но оно было привычнее и проще рыданий навзрыд.

Когда я успокоилась и вернулась в гостиную, Мирон поставил на журнальный столик чайник и чашки.

– Ты сам заварил? – спросила я первое, что пришло в голову.

– Нет, вызывал призрак мамы. Жаль, она не успела испечь свой капустный пирог, – Мирон сморщил нос и признал: – Паршивая шутка, но твой дебильный вопрос побуждает быть мудаком.

– Ты не знал, какую кнопку нажать на чайнике, и крестился около кофемашины, – припомнила я.

Мирон продолжил список:

– Не умел мыть посуду, стирать и признавать собственный инфантилизм. Ты права, Кристин. Но люди меняются, знаешь ли.

Думаю, мой скепсис по поводу изменений он понял без слов и махнул рукой. Мирон налил чай по чашкам и набросал на хлеб сыра с колбасой.

– Нарезал сам, – оценила я и этот нюанс.

Он сунул мне в руки чашку и буркнул:

– Сам-сам. Спасибо-пожалуйста. Ты вот сама и успокоиться не можешь.

«И поплакать тоже сама не могла», – подумала я, но вслух об этом Мирону ничего не сказала, конечно.

– Что там было дальше с аппендицитом на Рейнире? – напомнила я.

– Угадай. Вырезали, конечно. Кстати, и без вертолета это Степке стоило дохреналион денег.

Я надолго зависла, обдумывая историю Мирона. Выпив полчашки чая, я спросила:

– Почему он мне не сказал?

– Не хотел, чтобы ты переживала. Как всегда, – моментально ответил Мир. – Именно в тот день он заговорил о смерти. Сказал, что должен привести в порядок дела.

Я снова вспылила.

– Да что за бред? Какие дела? Он был здоров и не мог знать, что разобьется.

– Он предполагал всякое.

– Почему? – я повысила голос.

– Из-за мамы с папой. Они тоже не болели, Крис. Ты сама знаешь…

Мирон откусил бутерброд и меланхолично прожевал, проглотил.

Я знала, конечно, про их родителей. Как мог Степа попасть в аквапланирование, потеряв родителей в автокатастрофе? Он всегда так аккуратно водил. Не гонял.

Спешил к Наташе и детям – не иначе.

Эта мысль причинила боль, но одновременно отрезвила и вернула к главной теме беседы с Мироном.

– У него уже были дети тогда? Ты знал? – накинулась я на Мира.

– Не знал. Говорил уже сто раз, – огрызнулся и он. – Я и про завещание не знал. Только про дарственную.

Новое слово обожгло слух.

– Дарственную? – переспросила я. – Какую дарственную?

– На половину галереи.

Мои руки затряслись, и чашка зазвенела о блюдце. Я не вылила на себя горячий чай, только потому что Мирон быстренько забрал у меня их. Говорить я не могла, но покрутила пальцем в воздухе. Мир понял мою просьбу продолжать и стал рассказывать подробнее.

– Буквально через месяц после аппендицита Степка попросил прилететь в Москву, чтобы оформить на меня половину галереи и картины.

Он достал телефон, открыл на нем файл, вручил мне. Буквы расплывались перед глазами. Я вроде бы читала знакомые слова, но они не складывались в понятные предложения.

– Какого хрена? – прошелестела я едва слышно. – Каким образом?

– Ты не знала, как я понимаю? – догадался Мирон.

У меня не было сил даже зыркнуть на него злобно. Я только головой качала, как идиотка.

– Ну я так и понял на оглашении. Ты вообще слушала нотариуса? Он говорил, что дарение произошло до оформления завещания. Оно в принципе носит рекомендательный характер. Все поделено давно.

– Все уже украдено до нас, – автоматически выдала я расхожую цитату. – Нотариус упоминал дарственную? Серьезно?

– Да. Но ты уже была в астрале, как я понял.

– Видимо, да.

Я листнула документ до конца и отдала Мирону телефон. Он неодобрительно причмокнул.

– Ты не читала, Кристин.

– Я ни черта все равно не понимаю в таких документах. Да и не люблю, если честно. Разве мог Степа что-то подарить без моего согласия? Галерея, конечно, записана на него, но я его жена.

– О, наконец, ты начала шевелить мозгами. Конечно, он не мог ничего отписать без твоего разрешения.

Хотелось орать и метать посуду, но я продолжала оцепенело сидеть и тихо спрашивать:

– Тогда как..? Как тебе досталась моя галерея не через мой труп, Мирон?

– Ты подписывала какие-нибудь бумаги, не глядя?

Я прикрыла глаза рукой. Мирон быстро сделал выводы.

– Понятно. У него была твоя подпись. Или доверенность? Я не помню точно. У меня тоже острая аллергия на бумажки и юридический язык. Степа уверял, что все уладил. Я думал, вторая половина остается у тебя.

– А на деле оказалось, что такую же дарственную он оформил Наташе и детям. Потрясающе.

– Очень похоже на то.

Мирон взял чашку и запил очередной укус бутерброда. Как будто мы обсуждали не дело всей моей жизни, а какую-нибудь дурацкую вазу или диван.

Я окончательно вышла из себя. Взяла паузу, чтобы успокоиться, но наглый Мирон с чашечкой чая из моего любимого сервиза похерил медитацию.

– Мне жаль, Крис, – сказал он без капли сочувствия в голосе.

– В жопу свою жалость засунь. Вместе с доверенностями и дарственными. И проваливай из моего дома.

Я встала и указала пальцем на дверь, притопнула ногой.

– Хотя бы отсюда я могу выгнать и тебя, и ее. Спасибо Степану, мать его, Борисовичу за щедрость.

Мир аккуратно поставил чашку на столик, встал со мной рядом и надавил на руку-стрелку, чтобы я ее опустила.

– Вот на этом месте я и хочу сделать тебе предложение, Крис. Стоя и торжественно, раз уж ты вскочила как ошпаренная.

– Какое еще предложение? – продолжала я орать на него. – Руки и сердца? Свари из них суп. Сколько можно надо мной издеваться, Мирон?

– Я хочу помочь тебе, – проговорил Мир и взял меня за плечи.

– Мне не нужна твоя помощь. Я подам в суд и заберу себе галерею. Ты не имеешь права… И она – тоже. Степа обманул меня. Я докажу…

Я попыталась стряхнуть его руки, но он держал крепко.

– Давай, Крис, успокойся. Ты не дура. Сама должна понимать, что я охренел не меньше твоего. Ты хоть знала о его детях заранее.

– Так себе преимущество, – рассмеялась я. – Пожалуйста, Мир, уходи.

– Уйду. Но скажу тебе сначала, что собирался, – он встряхнул меня, чтобы обратить внимание. – Я отдам тебе свою долю галереи, Кристин.

Я замерла. Такого поворота от Мирона не ожидала.

Он усадил меня обратно на диван и продолжил. Разумеется, дарить просто так он ничего не собирался. Это его братец раздавал наше направо и налево.

– Я не хочу суда, – начал объяснять Мирон. – Тебе придется доказать, что мой брат был мошенником или сумасшедшим. Знаю, что именно так ты о нем сейчас и думаешь, но тебе самой процесс может выйти боком.

– Это каким же боком он мне выйдет?

– Наташа может подать встречный иск и отсудить часть дома. Если делить, так сказать, поровну, то это очень даже реально. У нее двое детей, а ты одна. Меня после завещания тоже не стоит вычитать из дележки. Я молчу о нервотрепке и затратах. И нашей фамилии, которую смешают с грязью в прессе и обществе.

– Давно ли тебе не все равно на прессу и общество? – спросила я с усмешкой.

– С тех пор, как умер мой брат.

Я прикусила губу и не сказала больше ничего обидного.

– Теперь я единственный Бероев, на мне репутация семьи.

– Ты старший, а не единственный, Мир, – напомнила я ему. – У тебя есть племянники, как оказалось. Я тоже Бероева, между прочим. Хоть и не по крови. Но мы и не в Средневековье.

Он кивнул.

– Есть племянники. Я никак не привыкну к этой новости. Как бы тебе ни было это противно, Крис, но они действительно имеют право на наследство.

Я ужасно злилась на этот неоспоримый факт. Его было сложно оспорить с любой стороны. Даже мое оскорбленное достоинство знало, что дети ни в чем не виноваты.

– Это моя галерея, – процедила я сквозь зубы свой лучший аргумент.

– Знаю. Поэтому и предлагаю тебе свою долю в обмен…

– В обмен! Ну конечно. Кто бы сомневался.

– Да, в обмен, Крис, – продолжил Мирон. – Ты можешь сколько угодно жалеть себя, но я тут тоже пострадавшая сторона и хочу свою долю.

– Пострадавшая сторона, – я рассмеялась и захлопала в ладоши. – Что у тебя пострадало, Мирон? Он отдал галерею и картины тебе, а мне оставил дом. Всего лишь дом!

– Это не всего лишь дом, Кристина. Ты прекрасно об этом знаешь.

И тут до меня дошло. Я схватилась за голову.

– Ты хочешь и дом у меня забрать, Мир? Чтобы я совсем с голой жопой осталась? Этого добиваешься?

Мир надул щеки и выпустил воздух изо рта со свистом.

– Господи, Крис, я вроде по-русски говорю. Ты вроде умная, но сейчас совсем не соображаешь. Давай, включи мозг. По пунктам.

Мирон стал загибать пальцы.

– Во-первых, я ничего не хочу забрать. Во-вторых, я предлагаю вернуть тебе половину галереи.

Я действительно начала соображать и уточнила:

– Без картин? Доля галереи, но без картин?

– Без картин, – подтвердил Мир. – Ну а в-третьих, я не прошу отдать мне дом взамен. Разреши пожить здесь и все.

– Пожить? – переспросила я.

– Да, пожить в родном доме, Кристина. Неужели это так странно звучит?

– Это звучит слишком нормально для такого урода, как ты.

Мирон сжал зубы. Я увидела, как желваки заходили от напряжения по его лицу. Чертовски приятно видеть его злым. Вдвойне приятно, что именно я могу его разозлить.

– Я никуда отсюда не уеду, – заявила я.

– Дом большой для двоих. Мы можем жить здесь вдвоем и не встречаться неделями.

Забавно, что именно так мы и жили со Степой последние пару лет. Вряд ли Мирон будет незаметным и тихим, как его брат.

– Ладно, Мир. Не распыляйся зря. У меня нет никакого желания заключать с тобой сделку.

– Я не предлагаю сделку. Это будет одностороннее соглашение.

Он удивлял меня все больше. Забытое щекочущее ощущение интриги расцарапало мне горло. Я с трудом сдерживала легкую дрожь предвкушения.

Мирон подонок, конечно, но как же интересно, что он выкинет в очередной раз.

– Я отдам тебе галерею в обмен на обещание позволить мне жить здесь, – продолжал он.

– Зачем тебе это? – не выдержала я и добавила строго. – Не врать, Мир! Сказочка про отчий дом прелестна, но я не верю.

– Зря не веришь, – он пожал плечами. – Я действительно скучаю по дому, но больше по ощущениям.

– В каком смысле?

Он снова напряг скулы и опустил глаза. Ох, не врет мне Мирон. Но и правду говорить не хочет. Или ему тяжело. Он сжал кулаки, стряхнул руки, потер ладони друг о друга.

Его старый ритуал для нервных случаев.

Мир тряхнул головой и все же поднял на меня глаза.

– У меня все очень паршиво с творчеством, – признался он. – Как только я завязал с дерьмом, то и писать почти перестал. В голове какой-то звенящий вакуум. Вдохновение сдохло. От одной мысли о холсте мутит.

– Бедненький, – я снова не сдержала издевки. – Так, может быть, вернуть дурь?

– Не хочется, – прошипел Мир.

– Уверен?

– Тебе доставляет удовольствие продавливать мою силу воли?

Доставляло, если честно. Это было грязное и отвратительно удовольствие. Наверное, такое же мерзкое, как обшарпанная квартира, где мое сердце умерло. Я не стала отвечать на вопрос Мирона, но задала свой:

– Мне казалось, тебе нравится быть рок звездой от искусства. Секс, наркотики и прочий угар.

– Для здоровья вредно, – буркнул Мир. – Хочу вернуться назад. Когда мог писать без стимуляторов.

– Поэтому тебе нужен дом?

– Мне не нужен весь дом, Кристина, – поправил он. – Только студия. Она важна. Я начал здесь. Ты знаешь это лучше всех.

Я знала. Для меня его студия в подвале была важна не меньше. Я тоже начала именно там. Столько всего случилось в теплом подвале, который Мирон упрямо звал студией. Мое горло снова сжалось. Глаза защипало.

– Там нет никакой студии, Мирон, – поговорила я. – Степа сделал из нее погреб для вина.

Мир усмехнулся.

– Вино мне не помешает. Соглашайся, Крис. Я буквально позволяю себя облапошить.

– И не боишься, что я вышвырну тебя, едва ты подпишешь бумаги?

– Нет, – ответил он смело улыбаясь. – Ты слишком честная для такого очевидного подлого хода.

Очень сильно я сомневалась, кто кого облапошит в итоге. Материальная выгода в предложении Мирона была колоссальная. Но кто мне даст гарантии, что в итоге я не заплачу намного больше нервами, слезами и новой болью.

– Я не знаю. Мне нужно подумать, – сказала я и встала снова. – А тебе нужно уйти сейчас.

Он не возражал и тоже поднялся, дошел до камина, остановился, рассматривая портрет.

– Мир, тебе пора, – напомнила я, потому что он как будто забыл уйти.

– Она моя, – сказал Мирон, указывая на картину.

Я вздрогнула.

– С какой стати?

– Прописано в завещании. Эта картина достаётся мне, не Наташе.

– Не пойти ли вам с Наташей в задницу? – завелась я в сотый раз за этот ужасный день.

– Не уверен, что это хорошая причина для торга, – Мирон безобразно мне подмигнул. – Ты зря психуешь. Портрет здорово сюда вписывается. Я готов договориться. Если ты, конечно, согласишься на мой переезд в студию.

Я не должна была вести переговоры с этим террористом, но из чистого любопытства спросила:

– И как мы договоримся о картине? Что ты хочешь?

– Глубокий минет и кончать в твой рот каждое утро.

Словно со стороны я видела, как моя рука взлетает вверх, и ладонь со всей силы бьет по лицу. Громкий хлопок и тихий стон Мира.

– Мать твою, Крис! Я пошутил.

Он заныл как маленький и потер щеку.

– Тогда я тоже пошутила, Мирон. Ты уйдёшь наконец, или мы будем играть в этот безумный КВН до утра?

– Спасибо. На сегодня хватит с меня находчивого веселья, – буркнул он. – Долго думать не советую. Я позвоню через пару дней.

Он вылетел пулей из дома. Я смотрела в окно, как он натягивает куртку на крыльце и поднимает воротник. Обычно я вызывала гостям такси, или сама отвозила в город. В пригороде не очень здорово с машинами. Но на Мирона мне было плевать. Взрослый мальчик. Сам доберется до отеля. Или где он там живет?

Я пошла наверх, чтобы принять горячий душ. Хотелось бы смыть с себя всю грязь прошлого и настоящего, но я не настолько наивна. Успокоиться и забыться сегодня не выйдет.

Можно было бы напиться и вырубиться, но меня слишком сильно пропитала Степина философия потребления вина. Я разучилась пить ради хмеля и забытья. Лучше и не пытаться.

На часах было совсем поздно. Я легла в кровать и смотрела в черный потолок несколько часов. Сначала пыталась не думать о Бероевых, но быстро бросила. Если я запрещала себе вспоминать Степу, то мозг подкидывал картинки из прошлого с Мироном.

Бессмысленно отрекаться от них. Закрываясь и отрицая, я страдаю сильнее. Оказывается, боль приятнее оцепенения. Мирон вернулся и напомнил мне об этом.

Мои воспоминания менялись калейдоскопом. Я надеялась, что сон под утро хоть ненадолго даст передышку, перезагрузит мой разум.

Но и во сне я видела Мирона, Степу, их родителей. Тех, кого я так сильно любила.

Прошлое

– Какой красивый дом, Степан Борисович!

Я задрала голову и с восхищением смотрела на особняк в английском стиле.

– Мне тоже нравится, Кристина, – весело проговорил Бероев. – На фоне уродливых башен соседей мы тут выделяемся.

Пока я любовалась лаконичным строгим фасадом и безупречной лужайкой, он добавил.

– Зови меня по имени, пожалуйста. Я не твой препод. Сам недавно был студентом.

Я взглянула на него с опаской. Степан Борисович улыбнулся мне тепло, и все страхи улетучились. Не чувствовала я от него угрозы.

– Степа, – смешно представился он и протянул руку.

Засмеявшись, я пожала его ладонь и сказала:

– А я опять Кристина.

– Вот и отлично. Пойдем.

Степа легонько подтолкнул меня к крыльцу. Я снова занервничала.

Мне ужасно интересно было попасть в их дом, но и страшно одновременно. Я всего лишь девочка из Хабаровска, которая вырвалась в Москву и пытается хорошо учиться. Они – Бероевы. Отец Степана – известный архитектор. Мама – бывшая балерина. Сам Степан недавно вернулся из Италии, где изучал историю искусств. Он стал агентом своего брата Мирона.

А Мирон Бероев стал темой моей курсовой. Я увидела его работы и буквально влюбилась в дерзкие цвета и бесконечные поиски формы. Мой куратор, долгих лет ему жизни и безумных богатств, помог связаться со Степаном. Как круто быть ботаником и любимицей завкафедрой. Москва – город возможностей. Я сразу поняла, что знакомство со Степаном Бероевым – это тот самый шанс. Вопреки всем своим комплексам я не собиралась его упускать.

Спустя неделю переговоров я здесь, на крыльце дома Бероевых, и готова познакомиться с молодым гением.

Дверь нам открыла мама Степана и Мирона.

– Что же вы стоите у порога? – проговорила она.

Я думала, что Светлана Бероева будет холодной, злой, худой и неприветливой. Но на меня смотрела обычная женщина. Разве что одежда была небрежно шикарной. Широкие брюки и длинная восточная туника сидели на ней идеально. Ее спина была не менее идеальной, плечи расправленными.

– Кристине понравился дом, – ответил за меня Степан, снова подталкивая вперед.

– О, расскажи об этом Борису, доченька. Может, тогда он прекратит думать о реставрации и пристрое. Меня Света зовут.

– Кристина, – пискнула я.

Как и Степан, Светлана протянула руку, ласково обхватила мою ладонь и завела в холл.

В доме уютно пахло выпечкой, было очень тепло. Степан помог мне снять куртку, а Светлана сразу устроила экскурсию.

– Ты должна выпить чаю в гостиной, милая. Это лучшее место в доме. Степа, отведи девочку на диванчик. Я достану сервиз.

Степа кивнул матери и предложил мне локоть в лучших традициях рыцаря без страха и упрека. Я краснела и бледнела от смущения. Никогда еще не была в гостях у таких людей, в таком доме.

Я переживала о знакомстве с Мироном, но в комплекте получила еще и чаепитие с коренными москвичами.

– Я хотела только с Мироном поговорить, – сказала я тихонько по дороге в гостиную. – Это так неудобно.

– Сопротивляться бесполезно, – шепнул мне Степан в ответ. – Придется выпить чашку чая и попробовать пирог. Мама без него не допустит тебя к Миру. Это ритуал. Важный. Понимаешь?

– Не очень.

– В любом случае советую не сопротивляться. В этом доме все происходит исключительно через капустный пирог.

Я нервно хихикала и осматривала гостиную. Она была светлой, просторной, очень уютной. Огромное окно в пол – не самое английское решение, но наша система отопления допускала такое новаторство.

Степан отпустил мою руку, позволил пройти к окну. Я заметила в углу этюдник и свежий холст.

– Мирон? – уточнила я, обернувшись.

Степан покачал головой.

– Нет, это мое рабочее место.

– Ты тоже пишешь?

– Немного и для души. Без особой ценности для искусства. Мне нравится свет в гостиной. Я люблю видеть краски яркими, настоящими.

Я улыбнулась ему и сказала:

– Я тоже.

Светлана принесла чай и пирог. Мое скромное воспитание сработало вопреки наставлению Степана.

– Знаете, я совсем не голодна.

– Ох, брось меня обманывать, детка, – возмутилась Светлана. – Я эту мантру повторяла двадцать лет, пока танцевала. Мы все в балете были не голодны, иначе…

Она махнула рукой, и я вжала голову в плечи.

– Я тебя не заставляю есть первое, второе и компот. Пирог вообще диетический. Так что не сопротивляйся.

– Не сопротивляйся, – повторил Степа одними губами и кивнул на место рядом с ним.

– Кто тут сказал про пирог? – услышала я другой мужской голос, очень похожий на Степин, но громче.

Я вздрогнула, подумав, что это Мирон. Но в гостиную вошел Борис Бероев. Я видела его на фото в газетах и в новостной хронике. В жизни он был таким же: статный, высокий, очень приятный и радушный.

– Вот этот человек никогда меня не подведет, – радостно сказала Светлана.

Она подставила мужу щеку, и он поцеловал ее.

– Степка привез подружку? Очень симпатичная юная леди. Не слишком юная, сын? Мне нужно позвонить адвокату?

Борис, как и Светлана, протянул мне руку и пожал, накрыв мою ладошку второй рукой.

Мои уши горели. И сама я пылала как алый сигнал светофора.

– Она не моя девушка, – пришел на помощь Степан. – Это студентка Юрия Сергеевича. Она совершеннолетняя и пишет о новаторстве в живописи. Хотела познакомиться с Мироном и его творчеством.

– Ох, ну и дела, – Борис скривил лицо и неожиданно обнял меня. – Сочувствую, девочка. Ты храбрая. Глупенькая, но храбрая.

– Перестань, Боря. Ты совсем ее перепугал. Мирон – твой сын, а не исчадье ада. Он талантливый, а не сумасшедший.