Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

– Что ты цепляешься, ты же сама накрашена!

Аська не желала слушать мои оправдания, и потащила в туалет, где заставила смыть и тушь и тени, и румяна, и пудру. Из зеркала на меня смотрела мокрая рожа с растекшейся краской и я заскулила.

– Перестань выть! – прикрикнула Ася и вдруг добавила другим тоном – Лида, ты же прихорошенькая, зачем тебе эти гадкие краски?

– Как зачем? Я… я… я… – у меня уже не было слов, одни рыдания, но Аська сунула мне в руки красную пластмассовую коробочку – оказалось, это косметический набор – и принялась колдовать.

Скоро моя зареванная рожа в зеркале превратилась в довольно симпатичную: глаза стали больше и выразительнее, а цвет из неопределенно-серого превратился в ярко-синий, стоило Асе слегка тронуть синей тушью мои ресницы. Нежно – розовая помада подчеркивала мягкость губ. И никаких теней и румян. Я и ахнуть не успела, как Аська принялась за мои волосы. Она их уложила по-другому и это сделало меня взрослее. Зеркало бесстрастно отражало все эти превращения. Я была в состоянии какой-то восторженной заторможенности, хотелось продлить это чудо преображения – мгновение, прекрасно ты!… Ася отошла на несколько шагов полюбоваться на свою работу. По лицу ее ничего нельзя было понять, нравится ей свое произведение или не очень.

И вдруг она приказала: «Раздевайся!» я сразу очнулась: «Как?»

– А вот так! Снимай платье, пойдешь в моем.

Я даже рот разинула от удивления! Пойти в Асином платье!!! Конечно, мое тоже вполне приличное платьице, но Асино – это что-то необыкновенное.

Я помедлила секунду, как бы не поверив в серьезность такого предложения, и начала расстегивать молнию. Через несколько секунд я уже замерла перед зеркалом платье, а она надела мое. На лице ее скользнула улыбка – видно, это был последний штрих художника.

– Асенька! Ты чудо, ты волшебница!

Именно волшебница, сказочная фея, превратившая меня, бедную Золушку, в принцессу. Ася ничего не ответила, она поправляла перед зеркалом мое платье – со стороны оно мне показалось уродливым.

– А как же ты? – спросила я с сожалением.

– А никак, – бесшабашно ответила Ася, – Скоков меня в любом узнает и добавила: «Бывают случаи, когда не платье красит человека, человек платье».

Раздался звонок и мы поспешили в зал. Меня уже разыскивала Оля, а Асю Скоков. Я не заметила на его лице разочарования на его лице от того, что Ася переменила наряд. Он поцеловал ее в щечку и негромко сказал: «Асенька, ты как всегда оригинальна». Да, это был тот случай, когда человек украсил собой платье.

После небольшой торжественной части начались танцы. Ася оказалась права: давка, толкотня, мелькание лиц перед глазами. Короче, яблоку негде упасть, не то чтобы познакомиться с кем-то в такой суете. Сыграли один танец, другой танец, третий, а мы с Олей стояли затисканные в какой-то угол, незаметные и никому неинтересные. Я делала вид, что все идет как надо, что необязательно танцевать, а можно просто смотреть на других танцующих. Оля безмятежно улыбалась, наверное, тоже делала вид. Но через некоторое время все это мне надоело, я даже зуд како-то чувствовала в ступнях – так хотелось танцевать.

Посмотрела налево – группка девчонок, направо – тоже самое. Что за невезение – бабье царство, да и только, но как гласит известная пословица, под лежачий камень вода не течет, и я, подхватив Олю под руку, пошла поискать такое местечко, где есть кавалеры, хотя бы несколько. Короче говоря, отправилась на поиски приключений. И действительно, кто ищет, тот всегда найдет – навстречу нам, пробирались в толпе два парня, и один из них, блондин в пестром джемпере, наступил мне на ногу. Он шумно принялся извиняться, увидев, что я поморщилась от боли. – Простите, я не видел. Наверное, из-за меня вы не сможете танцевать.

Я презрительно посмотрела на него. Вероятно, мой взгляд был достаточно красноречив, так что блондин скомандовал другу: «Гарик, потанцуем с девочками.» И блондин протянул руку мне, а Гарик, высоченный тип в джинсовом костюме, пошел танцевать с Ольгой.

Нелепо было даже предположить, что я не смогу танцевать – музыка и ритм движений тут же захватили меня. Хорошо, что мы с Олей не остались в темном углу.

Блондин тут же вступил в разговор. Он поведал, что зовут его Фред, они с другом учатся в Корабелке, оба ленинградцы, но снимают квартиру, так как родители надоели со своими нотациями.

Я ответила на все его вопросы: да, учусь на 1 курсе, да, в финансово – экономическом, да, мы с подругой ленинградки, но я живу у тети. На вопрос Фреда, где мои родители, ответила, что их нет, и постаралась придать лицу трагическое выражение. Очевидно, мне это удалось – Фред перевел разговор на другое, а именно на мою подругу Ольгу. Я не жалела красок и слов, расхваливая ее.

А фантазия моя была столь безгранична, что скоро я сделала Олиного папу академиком, Олину маму отослала за границу (вот бы она удивилась!), их старенький «Москвич» превратила в новехонькие «Жигули». Причина была в том, что мне Фред не понравился, так может быть, он Оле подойдет. А Фред ловил каждое мое слово и посматривал на Ольгу с интересом. Танец закончился, произошла смена партнеров.

Гарик оказался не столь разговорчивым, как Фред, и я мучительно выискивала тему для беседы. Наконец меня осенило похвалить его модный джинсовый костюм.

– Да, я его из Штатов привез, – заулыбался Гарик.

– Из каких Штатов? Соединенных?

– Конечно. Из каких еще.

Только такая дурочка, как я, могла поверить, что Гарик мог просто так сесть в самолет и слетать в Америку, но я поверила, не задаваясь о том, как его туда выпустили и на какие шиши он приобрел билет. С уважением взглянув на Гарика, я спросила:

– А че ты там делал? По культурному обмену, что ли?

– А? Что? – переспросил он, – Да, да, вот именно, по культурному обмену.

Не буду далее утомлять подробностями этой вечеринки, скажу сразу, что меня поехал провожать Гарик, а Ольгу Фред. Впрочем, наши романы были недолговечны – Оля рассталась со своим кавалером через неделю, а мы с Гариком продержались месяц, и не могу заподозрить, что чье-либо из четырех сердец осталось разбитым. Я не испытывала к «джинсовому» мальчику глубоких чувств, но мне нравилось приходить к нему в парк на свидания, ходить по городу и, конечно, целоваться. К более близким отношениям мы не переходили, хотя я и приглашала Гарика к себе в те дни, когда тетя Дуся была в поездках, но его хватало только на поцелуи или иногда, как бы невзначай, коснуться рукой моей груди. Впрочем и это вызывало во мне новые приятные ощущения.

Конец пришел неожиданно. Однажды вечером мы сидели в тетиной комнате, как вдруг раздался звонок. Я подумала, что вернулась тетя Дуся, возможно, поездку отменили или случилось что-нибудь, но оказалось, что приехала из деревни моя старшая сестра с племянником. Мы обнялись.

– Лиденька, я в отпуске. Поживу у вас недельку, по магазинам похожу, в ДЛТ, «Гостиный двор». Папа вон деньги тебе прислал, хорошо получил за уборочную.

И оглядев меня с ног до головы сестра добавила: «А ты совсем городская стала. Лидуша, давно ли из деревни!»

Гарик попрощался, ушел и больше не приходил. Недоумение мое по этому поводу длилось недолго, вскоре я о нем позабыла в текучке дней и событий. А разрешилось все недавно, лет 5 назад, когда столкнулись нос к носу на Невском.

– Лида Егорова? – окликнул он меня.

– Была Егорова, – я вглядывалась в высокого мужчину, не узнавая.

– Я же Гарик.

Гарик! Ну конечно же он, «джинсовый мальчик». Но как же он изменился.

– Гарик, сколько лет, сколько зим.

– А я тебя сразу узнал. Ты все же, Лида, осталась в Ленинграде.

Я удивилась: у нас никогда об этом и разговор не заходил, почему же это так интересует Гарика. И тут меня осенило!

– А ты остался…? – осторожно спросила я.

– Остался. Я на ленинградке женился, – весь вид Гарика говорил о довольстве своей судьбой.

– Так ты познакомился со мной из-за ленинградской прописки?

– Ну да. Фред говорит: «Вот подходящие девчонки ленинградки, закадрим их». Ну мы и попытались. А че, Лид, кому охота в Тьмутаракань ехать? Я же не знал, что ты… но это… ну…

Он замялся, но я и так поняла, что он хотел сказать. Оказывается, Фред с Гариком умели фантазировать не хуже моего.

– Ясно, ты был разочарован, нарвавшись на иногороднюю, – вздохнула я.

Гарик старался не смотреть мне в глаза.

– Я как услышал, что ты из деревни… Надоело, понимаешь, в Старице картошку копать.

– Понимаю… И в Америке ты не был?

– Да ты че, какая там Америка! Я на юг-то только 2 года назад выбрался!

– Что ж так слабо?

Я смотрела на него с откровенным презрением, хотя и он имел право смотреть на меня так же.

– И вообще, я не Гарик, а Егор, – вдруг сказал он ни с того ни с сего.

– А Фред стало быть Федя?

– Нет, он и правда Фред. Альфред, честное слово. Альфред Попков, надо же! Только ему не повезло, уехал по распределению. Молчание. Ну что утт скажешь, если не повезло бедняге Альфреду и он не смог хотя бы коготком зацепиться в северной столице! Гарик все что-то говорил, говорил, потом неожиданно воцарилось неловкое молчание.

– Прости меня, Лида, – неожиданно услышала я и поняла, за что именно он просит прощение.

Мы расстались, чтобы не встретиться уже никогда. На этом время поставило точку в нашем романе.

* * *

Глава 3

Подходил к концу первый семестр – шел декабрь. Первоначальное состояние эйфории сменилось в моей душе чувством спокойной умиротворенности согласия с собой. Этому способствовали, несомненно, успехи в учебе, из-за чего даже гордые ленинградки стали смотреть на меня по-другому. Дружба с Олей и роман с Гариком в свою очередь также способствовали проявлению утерянного самодовольства, так как помогали осознать свою значимость – ведь я была интересна не только для представителей своего пола, но и противоположного, а в том возрасте это было для меня очень актуально. Тетушка предоставила мне полную свободу, да и как бы она стала меня контролировать, не вылезая из поездок? К тому же она гордилась, что ее племянница – студентка, вероятно, это ее приподнимало в глазах подруг – проводниц, так что относилась она ко мне даже с подобострастием. Тетя и здесь в своей комнате, на своей жилплощади держалась незаметно, почти так же как в деревне, во время отпуска, и скоро я почувствовала себя полной хозяйкой. Нельзя сказать, что я этим злоупотребляла, наоборот, старалась прибрать в комнате и что-нибудь приготовить к тетиному приезду, но то обстоятельство, что я могла пойти куда угодно и с кем угодно и вернуться даже очень поздно, а тетя никогда ничего не говорила по этому поводу – все это возвышало меня в собственных глазах, ставило вровень со взрослыми, которые жили, как хотели, и ни перед кем не отчитывались. Таким образом, я была тогда почти счастлива, и только Аська умудрялась вносить некоторый разлад в мой гармоничный мир. Я так до конца и понимала ее, она была непредсказуема в поступках, поэтому общение с ней вносило элемент неожиданности, иногда какой-то бесшабашной несуразности. То она выступает в роли доброй феи, превратившей Золушку в прекрасную принцессу, то на следующий же день едва отвечает на приветствия, окидывая при этом таким взглядом, как будто мы почти не знакомы. То она защищает меня от Алискиных насмешек, а то сама выставляет меня на всеобщее посмешище из-за какой-нибудь моей небрежности в прическе или одежде. И как только я, стараясь подавить обиду, решала держаться от нее подальше, она появлялась такая тактичная и дружелюбная, ласковая и приветливая, то в ней трудно было узнать ту, полную презрения особу, которая еще вчера обливала меня ледяным холодом.

И как всегда неожиданно, примерно в середине декабря Аська вдруг предложила мне сопровождать ее на вечеринку бывших одноклассников.

– Здрасти пожалуйста, – удивилась я, – с чего это вдруг? Я в твоем классе не училась. И потом у тебя есть Скоков.

– А причем тут Скоков? – она вдруг поморщилась. – Скоков – это совсем другая жизнь.

– Не понимаю.

– Да что ж тут непонятного? Ну не подходит он для нашей компании – возраст, взгляды, то да се… И потом… не нужен он мне на этой вечеринке.

До меня, кажется, дошло. Очевидно, в этой компании был какой-то конкурент Скокову, бывший, настоящий или потенциальный, и Аська хотела казаться свободной, но я-то ей была зачем?

– Ася, я —то тебе зачем?

– Как зачем? Для уверенности.

– Скажи уж получше: для контраста. Прекрасная Анастасия на фоне бедной Лиды. Ася рассмеялась, а потом строго одернула меня:

– Не прибедняйся. Тебе повезло пообщаться с умными людьми.

Я подумала: что же, меня одни дураки окружают, а вслух сказала:

– Хорошо, пойду пообщаюсь с умными людьми из бывшего твоего класса.

В назначенный день мы встретились с Аськой возле метро «Площадь Ленина», и она повезла меня в такую даль – сначала автобусом, потом трамваем, что этот путь казался бесконечным. К тому же подмораживало, и дул холодный пронизывающий ветер и я ругала себя на чем свет стоит, зачем я согласилась на эту авантюру – сопровождать Аську на вечеринку. Но все имеет свой конец, и мы вошли в подъезд одной из многочисленных девятиэтажек – и как только ася их не перепутала!

Дверь нам открыл хозяин квартиры, симпатичный юноша по имени Женя. Вечеринка еще только началась, мы немного опоздали, правда – все уже сидели за столом. Ася наскоро познакомила меня с компанией – там было человек 12 – но я никого не запомнила, да и вообще некоторые подробности этого вечера уже стерлись из памяти, то случилось то, чего и следовало ожидать – я не вписалась в круг Аськиных одноклассников. До сих пор чувствую стыд при мысли, какой дурочкой я им казалась, на сколько интересней, раскованней и эрудированней они были. Я не могла поддержать элементарный разговор и хотя наслушалась в группе про Франсуазу Саган или Альбера Камю, но прочитать не удосужилась. И вообще за всю свою жизнь я читала не то, что эти ребята, песни слушала не те, путешествовала там, где они. Одни сплошные «не»…

И постепенно умиротворение, и покой уходили из моего сердца, уступая место тоске. Женя, хозяин квартиры, сидел рядом, и все время подливал в мой бокал. Эти ребята пили только сухое вино – никакой водки, никаких крепленых вин, это считалось дурным тоном. Сухое вино мне показалось кислятиной – я же раньше не пила ничего, кроме «Лидии». Ну, кислятина и кислятина, вроде забродившего кваса.

А Женя что-то говорил мне прямо в ушко, да так нежно, таким вкрадчивым голоском, был так любезен и велеречив, что на какое-то время я перестала ощущать собственную неполноценность и беседовала с ним, как будто мы были уже знакомы долгое время. Словечко за словечком, глоток за глотком – и вдруг бедная моя голова закружилась и перестала соображать, а язычок начал заплетаться, но не смотря на это, желание поговорить было непреодолимым, и слова так и лились из меня нескончаемым потоком. Женя тем временем обнял мою талию и постепенно придвигался все ближе, но я не обращала на это внимание. Смолк магнитофон, и черноволосый мальчик запел под гитару:

«Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет,

Господи, дай же ты каждому, чего у него нет…»1

Черненький мальчик несколько раз посмотрел в нашу сторону, а потом, подмигнув Жене, начал петь другую песню:

«Вставайте, Граф, рассвет уже полощется,

Из-за озерной выглянул воды.

А кстати, та вчерашняя молочница

Уже проснулась, полная беды.

Она была робка и молчалива…»2

Кое-кто захихикал и мне показалось, что в этой песне есть какой-то обидный намек, но я решила, что даже если это и так, самое мудрое сейчас – это проигнорировать его. И я выпрямилась, оттолкнув Женю и продолжала слушать песню, в упор разглядывая черненького мальчика. Наверное, вид у меня был тогда довольно наглый, так как, встретившись со мной глазами, он вдруг смутился, покраснел, и даже голос его немного задрожал.

– Так-то! – мстительно подумала я, а Женя опять полез со своими объятиями и зашептал пьяным шепотом:

– Пойдем на кухню, Лида, я угощу тебя коктейлем.

Коктейль я тоже пробовала впервые в жизни – гордо тянула через соломинку и улыбалась Жене. Он был симпатичным, даже красивым, этот Женя – блондин с серыми глазами и черными, как будто накрашенными, бровями и ресницами. Щеки его разрумянились, глаза блестели, он тоже улыбался и также с улыбкой отставил наши коктейли в сторону и предложил осмотреть квартиру. Мы пошли в какую-то комнатку, где горел торшер мягким розовым светом, освещая письменный стол, тахту, покрытую ворсистым пледом, и стелажи до потолка с множеством книг.

– Это моя комната, – сказал Женя.

– Боже мой, сколько книг! – воскликнула я.

Он подошел сзади, обнял меня за плечи и спросил: «Тебе здесь нравится?»

Я еле нашла в себе силы ответить – после выпитого коктейля у меня закружилась голова и я чуть не упала Жене на руки.

Он предложил присесть и я удовольствием опустилась на тахту – ноги уже почти не держали. Откуда-то под руку попалась подушка, я положила на нее голову, но головокружение не прекратилось. Глаза закрылись, а сознание уже куда-то уплывало, и я издали услышала свой голос:

– «Извини, Женя, кажется, я много выпила. Не надо было пробовать этот коктейль.»

Женя ничего не ответил, я чувствовала только его губы возле моих губ, его руки на моем теле и горячее дыхание рядом.

– «Ах ты, моя миленькая, ах ты, моя хорошенькая», – шептал он, расстегивая одну за другой пуговицы на моем платье.

У меня не было сил сопротивляться, но каким-то невероятным усилием воли я собрала в себе остатки семейных принципов и добродетелей, которые осуждали случайные связи, и почувствовала нестерпимо острый стыд, как будто мать незримо присутствовала в этой комнате. Вырвавшись из Женькиных объятий, я поспешила в коридор. Женя пытался меня удержать.

– Лидочка, куда же ты? – спросил он удивленным голосом, обнимая мою талию и хватая за руки.

– Не смей меня удерживать – ответила я громким шепотом, пытаясь освободиться, но Евгений повернул мое лицо к себе, и на миг встретившись взглядом, я уловила в его глазах недобрые огоньки.

– Что ты комплексуешь, девочка? Что ты такая зажатая? Или и хочется, и колется, и мама не велит?

Пока я проникалась недоумением, как это такой интеллигентный с виду юноша может говорить пошлости, он впился в мои губы жестким поцелуем.

– Кто здесь? Женя, ты? – послышался чей-то голос. Женя меня отпустил, и я рванула к вешалке, спотыкаясь о расставленную обувь, и лишь боковым зрением рассмотрела спросившего. Это был черненький мальчик.

Так, сапоги – один, второй, туфли в мешочек, шапку на макушку. Бежать отсюда, бежать! И не забыть сказать «спасибо» Аське за «приятный» вечерок! Схватив сумочку и пакет и надевая на ходу пальто, я выбежала на лестницу и только тогда успокоилась, но, правда, на время, пока спускалась вниз. В голове исчез страх перед тем, что могло случиться, растаял призрак хозяина квартиры, обнаружившего столь явное желание, но осталось чувство унижения, неприятный осадок в душе.

На улице меня обступили одинаковые серые девятиэтажки, и я даже не могла сообразить, в какой стороне трамвайная остановка. Шел мелкий, как крупа, снег, свет фонарей казался тусклым. Иногда откуда-то из-за угла врывался пронизывающий ветер, продувая до костей и засыпая лицо снегом.

Так куда же идти? Ситуация почти сказочная: налево пойдешь – пропадешь, направо и прямо – то же самое.

Голова кружилась немилосердно. Я сделала несколько шагов по обледенелым ступенькам и рухнула в снег. Поднявшись и немного пройдя наугад, я упала опять. Положение мой становилось отчаянным: я не знала, как дойти до спасительного трамвая, да и идти не могла. Ругала себя и обливаясь слезами, я нахлобучила отлетевшую было при падении шапку и стряхнула снег с многострадального пальто.

– Пойду вперед, – решила я. – Кажется, проспект в той стороне. А там спрошу у кого-нибудь…

Из подъезда вышла темная фигура. Я обернулась чтобы спросить дорогу у этого неизвестного, и узнала черненького мальчика. Вся муть снова поднялась со дна моей души, все похороненные страхи и образы вызвали тоску – долго же я буду вспоминать «прелести» этой вечеринки! Я шарахнулась в сторону – кто знает, что на уме у этого типа, но этот тип подкатился по тротуару, покрытому корочкой льда и чуть припорошенному снежком, и спросил как ни в чем не бывало:

– Что это ты убежала, как ошпаренная?

– Разве? Мне показалось, я ушла незаметно, по-английски.

– В таком случае, мадмуазель, Ваш английский с каким-то нижегородским акцентом. Ты так толкнула бедного Женю, что полка сорвалась со стены и стукнула его по голове.

Я буркнула: «По делом!» И покосилась на неожиданного собеседника. В тусклом свете фонаря его лицо казалось нагловатым, улыбка самодовольной.

– Зачем он здесь? – подумала я.

Единственным моим желанием было добраться до дома и никого никогда не видеть из Аськиной хваленой компании.

– Ах, Вам не понравилось, что я ушла? Но Вы же не были в восторге и тогда, когда я пришла, – вслух сказала я.

– А почему я должен был быть в восторге от Вашего прихода? Согласитесь, мадмуазель, Вы не кинозвезда и не королева красоты. Да и пить Вы, к сожалению, не умеете.

Как я ненавидела его в эту минуту! Такой нарядный, чистенький, благополучный, умеет красиво говорить и петь под гитару, не растеряется в любом обществе. Наверняка, студент. Наверняка, родители пристроили в институт, а теперь и не пыльную работенку подыскали для своего дитяти, только учись, зайчик, только получи долгожданный диплом. Этакая закормленная рожа, даже не имея в виду деликатесы (пойди найди у нас в сельмаге те же труфеля или тот же растворимый кофе – днем, как говорится с огнем), хотя и без деликатесов жить невесело, а закормили премьерами, стихами, вернисажами.

Ах, ах, балет, ах, у Штополова что-то вчера голос не звучал, ах, пойдем на Копеляна. Кандинский, Малевич, Пикассо, Окуджава, Вознесенский, Фрейндлих с Владимировым, Товстоногов, Сальваторе Адамо, на чьи концерты билеты с рук стоили 50 руб. – все это было с детства этому типу.

Побегали бы Вы, месье, в школу за 3 км. через лес, поокучивали бы картошку да повозили бы навоз на огород… А то «пить не умеете!». Я потому и не умею, что не приходилось раньше, а кто бы меня получил-то этому, если в деревне строго было на счет того, что мужики пьют водку, женщины – красненькое, да и то стопку – другую, а уж что касается девиц незамужних, так им и нюхать спиртное не давали, а здесь храбрые какие все, взрослые – бокал, другой, третий. Коктейль этот, черт бы его побрал…

Но а после коктейля, стишков почитать, Гумилева там или Мандельштама, а на десерт и девушку облапить, особенно если новенькая, свеженькая.

«Она была робка и молчалива,

И, Ваша честь, от Вас не утаю

Вы несомненно сделали счастливой

Ее саму и всю ее семью»3

Да только спасибо, не надо мне такого счастья. Кто бы говорил…

Правду говорят, что у трезвого на уме, у пьяного на языке – весь свой монолог я произнесла вслух прямо в лицо этому типу, у которого постепенно теряло наглое выражение.

– Да ладно, пойдем, я тебя провожу, – сказал он вполне мирно – тебе куда? На Загородный? Ну ты даешь, это же почти через весь город…

Мы медленно дошли до проспекта, ярко расцвеченного огнями. Разыгралась метель, ветер здесь продувал сильнее, а трамвая все не было. Одиноко качалась на ветру жестяная табличка, обозначающая остановку, поскрипывая и постукивая.

– Возьмем такси? – предложил тип, когда наше ожидание желанного трамвая подзатянулось, – У меня есть деньги.

И не дожидаясь моего ответа, пошел ловить машину на середину улицы.

Вскоре мы уже сидели в теплом салоне на заднем сидении. Дрожащим голосом я назвала адрес, автомобиль тронулся и понесся по ночному городу. Замелькали, заплясали огоньки – окна домов, уличные фонари, витрины, фары машин, освещенные салоны встречных трамваев и троллейбусов. Мерно постукивал счетчик, убаюкивала приятная мелодия Франсиса Лея, и я не заметила, как крепко заснула.

Глава 4

Проснулась я в комнате на теткиной постели. Было темно и тихо. Я зажгла настольную лампу и взглянула на часы: 5:30 утра. Тетя Дуся должна была вернуться из поездки только днем. Страшно болела и кружилась голова, я чувствовала непривычную сухость во рту и ломоту во всем теле.

– Это и есть похмелье? Неужели после такого кому-то еще захочется выпить? – задала я себе вопросы: даже мысль о спиртном вызывала у меня тошноту. Умыться что ли, да чаю крепкого попить… Я медленно встала с постели, накинула теткин халат и… остановилась, как вкопанная. На моей раскладушке уютно устроился черненький мальчик. Он не проснулся, когда я подошла поближе и стала вглядываться в его лицо. Оно было торжественно спокойным, темные брови сходились у переносицы, мягкая форма носа, розовые губы – мальчик как мальчик, ничего особенного. Только волосы не черные, а темно-каштановые.