Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

скачать книгу бесплатно

Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга
Алексей Сергеевич Киселев

Время великих
Николай Пирогов, коренной москвич и выпускник медицинского факультета Московского университета, прославился прежде всего как профессор Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии, полевой хирург и участник обороны Севастополя. Для современников он был примером благородства и самоотверженности, и именно эти качества сам считал обязательными для настоящего врача. Приводимые биографические факты подкреплены цитатами из дневников, писем и документов главного героя, а также из обширного корпуса писем и воспоминаний людей из его окружения. И именно они придают живость и объем хрестоматийной личности. Подробное и добросовестное исследование биографии великого русского врача провел – век спустя – профессор Военно-медицинской академии А. С. Киселёв.

Алексей Киселёв

Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

© Текст А. С. Киселёв, 2017

© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Николай Иванович Пирогов (1810–1881)

Предисловие

С далеких времен, уходящих в седую старину, когда, по одной из версий нашей истории, в Россию были призваны варяги, всех приглашаемых на новое место энергичных и незаурядных людей стало принято называть «варягами». История утверждает, что позвали варягов потому, что в нашем «Доме» не было порядка. «Земля как есть, обильна / Порядка только нет» – так писал в своей известной балладе, посвященной истории государства Российского, А. К. Толстой еще в середине XIX века [1]. Сделав свое многотрудное и полезное дело, хотя и не завершив его, варяги ушли, но память о них осталась. Она осталась, так как их приход, их мощная и результативная деятельность оказались полезными и плодотворными, несмотря на инертность, а иногда и сопротивление окружавших их современников.

Таким «варягом» для Санкт-Петербургской Императорской медико-хирургической академии стал великий русский хирург Николай Иванович Пирогов.

Н. И. Пирогов – коренной москвич, окончивший медицинский факультет Московского университета. Незадолго до смерти он был удостоен звания почетного гражданина Москвы. Однако прославился Пирогов и стал знаменитым прежде всего как профессор Санкт-Петербургской медико-хирургической академии.

К столетнему юбилею Военно-медицинской (Медико-хирургической) академии, отмечавшемуся в 1898 г., участку Выборгской набережной Невы, на который выходят фасады корпусов бывшего Клинического госпиталя, по ходатайству конференции академии перед городской управой было присвоено имя Пирогова. В академии находятся несколько выдающихся скульптурных и живописных портретов Пирогова. Имеется и много других памятных знаков, связанных с именем Пирогова. Его имя в академии является одним из наиболее почитаемых. Между тем годы работы Пирогова в академии (1841–1856) были далеко не безоблачными, и наряду с его выдающимися успехами и общественным признанием ему пришлось пережить и немало горьких минут.

Исключительно плодотворная деятельность Н. И. Пирогова в Медико-хирургической академии прославила не только его как ученого и хирурга, но и саму академию, а его жизненный подвиг оказался настоящим катализатором научного прогресса медицины, стал ярким примером для всех последующих поколений русских врачей.

Приход Пирогова в академию был не случаен. Ему предшествовали серьезные события, произошедшие в этом учреждении и потребовавшие вмешательства правительства для проведения коренной перестройки академии и приглашения на должности профессоров новых людей, не являвшихся ее воспитанниками.

В конце 30-х годов XIX века, по словам одного из историков пироговского времени Ю. Г. Малиса, из всего состава академических профессоров можно было назвать лишь два-три имени. Остальные принадлежали к тем профессорам, которые, по выражению Гейне, «не имели никакого имени». В академии царила долголетняя идиллия, почти все члены конференции академии были ее воспитанниками. Различие между ними было только в том, что одни были наставниками других [2]. Но что касается хирургической среды, то там, как отмечал В. А. Оппель, когда «Пирогов входил в академию… в полном расцвете сил работали и Х. Х. Саломон и И. В. Буяльский» [3]. А эти хирурги, особенно Буяльский, оставили заметный след в развитии русской хирургии.

Не все благополучно было и в студенческой среде (так тогда назывались курсанты и слушатели академии). Леность и плохое посещение лекций были обычным явлением. Весьма распространенным пороком было и «обращение в пьянство» и неразрывно связанное с ним «буянство» различного рода. Это наблюдалось на улицах, в общежитии и даже в клиниках [4]. Чтобы как-то повысить дисциплину среди студентов академии, ее президент Я. В. Виллие в 1830 г. учредил в каждом классе (курсе) обязанности надзирающих за товарищами старших студентов – Seniores, к которым допускались только лучшие по своим нравственным качествам и успехам [5]. Апогеем распущенности студентов академии явился дерзкий поступок студента-фармацевта из поляков, Ивана Сочинского. Это случилось 10 сентября 1838 г. на обычном заседании конференции академии. Со словами «Варвар, ты обреченная моя жертва» Сочинский с ножом бросился на профессора химии С. Я. Нечаева, который регулярно ставил студенту неудовлетворительные оценки. Увидев перед собой поднятый нож, почтенный профессор стал защищаться креслом, а его сосед профессор-терапевт О. Ф. Калинский схватил Сочинского за руку. Ударом ножа Калинский был ранен в живот. Ранены были еще несколько человек, пытавшиеся усмирить студента.

Сочинского сурово наказали. По приговору суда его – в присутствии студентов и профессоров академии – прогнали сквозь строй, где ему было нанесено 1000 ударов шпицрутенами. После этой экзекуции он скончался [6].

Император Николай I решил наказать не только студента, но и саму академию. Высочайшим указом Правительствующему Сенату 27 ноября 1838 г. Санкт-Петербургская Императорская медико-хирургическая академия была подчинена военному министерству, по департаменту военных поселений [7].

Переход академии из Министерства внутренних дел в военное в указе был дипломатично объяснен тем, что учреждение это, собственно, предназначено для снабжения медицинскими чинами армии и флота. Ближайшее начальство над академией, с подчинением ее военному министерству по департаменту военных поселений, было вверено директору департамента генерал-лейтенанту и генерал-адъютанту графу П. А. Клейнмихелю, сподвижнику графа А. А. Аракчеева.

Карательная мера, примененная к Медико-хирургической академии, оказалась, что бывает редко, благодетельной. Клейнмихель в основу задуманного им преобразования положил одну весьма здравую мысль. Он решил заместить все вакантные должности и вновь открывающиеся кафедры новыми для академии людьми – профессорами, получившими образование в университетах. «Подсказал ли кто Клейнмихелю эту мысль, или она сама, как Минерва из головы Юпитера, вышла в полном вооружении из головы могущественного визиря – это осталось мне неизвестным. Только в скором времени в Конференцию вместо одного профессора, получившего университетское образование, явились целых восемь, и это я считаю важной заслугой Клейнмихеля. Без него академия и до сих пор, может быть, считала бы вредным для себя доступ чужаков в состав Конференции», – пишет Пирогов в своем «Дневнике старого врача» [8].

Не только Клейнмихель, опекавший по служебному положению академию, но и военный министр князь А. И. Чернышев способствовали тому, что академия смогла получить в свою среду многих известных профессоров из русских университетов. Неудивительно, что, как пишет Ю. Г. Малис, «профессора-аборигены» встретили «профессоров-варягов» далеко не с распростертыми объятиями.

На вновь открытые кафедры были приглашены профессора из российских университетов. Первыми среди них были К. К. Зейдлиц, К. М. Бэр, П. А. Дубовицкий и Н. И. Пирогов. Все они своей деятельностью оставили яркий след в академии.

Глава первая. Москва. Детство, отрочество, университет (1810–1828)

Детские годы, училище Кряжева

Страницы жизни выдающегося человека, каким является Николай Иванович Пирогов, будут, очевидно, неполны, если мы ограничимся рассмотрением только одних трудов и достижений, обессмертивших его имя, тех страданий и препятствий, которые ему пришлось преодолевать, и при этом упустим из виду детские и юношеские годы, посчитав их малозначащими и неинтересными. Между тем именно в эти годы, в кругу семьи и близких знакомых, когда происходит воспитание ребенка, закладываются главные черты характера человека, слагающиеся из отдельных поступков и привычек, возникающих еще в раннем детстве. Им сопутствуют различные, нередко случайные обстоятельства, без которых не обходится ни одна жизнь. Все это помогает понять формирование особенностей характера личности, определяющих ее судьбу. Старинная китайская поговорка, с которой не поспоришь, пророчит: «Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу».

Справедливость этой народной мудрости подтверждает вся жизнь великого хирурга, и мы приступим к ее рассмотрению с самого начала.

* * *

Николай Иванович Пирогов родился 13 ноября 1810 г. в Москве в многодетной семье казначея московского провиантского депо Ивана Ивановича Пирогова. Его мать Елизавета Ивановна полностью отдавала себя воспитанию детей, которых было 14. Николай Иванович стал 13-м ребенком и оказался фактически самым младшим, так как последний мальчик умер вскоре после рождения. Во время детства Николая Ивановича осталось только шесть детей: трое сыновей и столько же дочерей. Из этих шестерых умер еще один, не достигший пятнадцатилетнего возраста, – его брат Амос, с которым он был очень близок. Будучи самым младшим и последним по счету из детей, маленький Николай пользовался вниманием со стороны всех домочадцев.

Давно замечено, что в семьях, где царят любовь и уважение к детям, чаще вырастают счастливые и отзывчивые люди, полезные для общества. В семье Пироговых дети воспитывались окруженные любовью и вниманием родителей. В доме была благоразумная строгость, чистота, порядок, уют домашней жизни, взаимное уважение между членами семьи, наконец, царившее в доме трудолюбие оказывали исключительно благотворное влияние на психику ребенка.

Отец был отличным семьянином, внимательным к своим детям, часто делал им подарки, дарил книги, расширяющие их кругозор. Николай Иванович, вспоминая с любовью свою мать, пишет, как он любовался ее цветастым платьем, ее светлыми локонами, выглядывавшими из-под красивого чепца. Он считал ее красавицей, гордился мамой и с жаром целовал ее тонкие руки, вязавшие для него чулки. Эту любовь к матери Николай Иванович сохранил до конца своих дней.

Благотворное влияние оказывали на мальчика няня Катерина Михайловна и служанка Прасковья Кирилловна. Няня, солдатская вдова из крепостных, рано лишившаяся мужа, поступила в дом Пироговых еще в молодости. Она имела удивительно мягкий характер. Николай Иванович вспоминает, что не слышал от нее ни одного бранного слова. Она всегда с любовью и ласкою умела остановить упрямство и шалость ребенка. Мораль ее была самая простая и всегда трогательная, потому что выходила из любящей души: «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» – и ничего более. Прасковья Кирилловна, крепостная служанка матери, была плотная, коренастая женщина, с толстыми, красными, как гусиные лапы, руками. Ее лицо было истыкано оспой и усеяно веснушками. Она была настоящей народной сказительницей, и ее сказки мальчик слушал с наслаждением, вплоть до поступления в университет. Эти сказки, которые она рассказывала ему по вечерам перед сном, оказывали на него большое воздействие и с раннего детства воспитывали любовь к родному языку. В последующем, когда Пирогов приехал на рождественские каникулы к матери в Москву из Дерпта, пробыв 4 года в Прибалтийском свободном крае, где было отменено крепостное право, он настоял у матери отпустить этих женщин на волю. Но оказалось, что у матери не было документов на крепость и она сама боялась попасть под суд. С молодой няней, красивой женщиной, все вышло благополучно, она вышла замуж без всяких документов. Прасковья Кирилловна получила вольную только в Петербурге, когда Пирогов, уже профессор Медико-хирургической академии, добился ее освобождения, как он пишет в своих воспоминаниях, «с помощью 25 рублей, преподнесенных квартальному надзирателю».

Николай Иванович отзывался с осуждением о тех русских дворянских семьях, где первым языком детей был иностранный, обычно французский. Живя в России, они с детства разговаривали не на родном языке, при этом ребенок часто думал также не по-русски. Какая же после этого у ребенка могла развиться любовь к своему отечеству?!

Сестры были гораздо старше Николая, они любили младшего брата и охотно принимали участие в его воспитании. Старший брат Петр был уже на службе, средний брат Амос, с которым тесно дружил Николай, был старше его на несколько лет.

Семья жила в достатке. Отец сверх порядочного жалованья по казначейству имел доход и от ведения частных дел, получая приглашения как хороший законовед. Дом их был просторный и веселый, имел небольшой сад и цветник. Позже, когда Николай Иванович вышел в отставку и приобрел имение «Вишня», он разбил прекрасный сад и цветник, к которым привык с раннего детства. Во время пожара Москвы в 1812 г. их дом сгорел, и после возвращения семьи его пришлось заново отстраивать.

Мальчик начал читать почти самоучкой с 6 лет, пользуясь помощью сестер и брата Амоса. У него была иллюстрированная азбука, подаренная отцом. В этой азбуке каждой букве сопутствовали картинки, посвященные недавним событиям 1812 г. Это были карикатуры на французских захватчиков с соответствующими подписями. Так, первая буква «А» представляла глухого мужика и бегущих от него в беспорядке французских солдат и имела такую подпись:

Ась право глух, Мусье, что мучить старика,
Коль надобно чего, спросите казака.

Буква «Б» иллюстрировалась Наполеоном, скачущим в санях вместе с Даву и Понятовским на запятках, и была такая надпись:

Беда, гони скорей с грабителем московским,
Чтоб в сети не попасть с Даву и Понятовским.

Букве «В» сопутствовала картинка, на которой французские солдаты раздирают на части пойманную ворону и один из них, изнуренный голодом, держит лапку, а другой, валяясь на земле, лижет пустой котелок. Ей сопутствовала такая подпись:

Ворона так вкусна, нельзя ли ножку дать,
А мне из котелка хоть жижи полизать.

Тогда же в народе появилась целая россыпь новых слов, представляющих собой презрительные клички оккупантов, которые возникли в этот период русской истории: шаромыжник, шваль, шантрапа… Первые две клички связаны с проявлением презрения к оборванным и голодным «завоевателям мира». Так, cher ami, означающее по-французски «дорогой друг», было обращением отступающих голодных солдат, просящих что-либо съестного у крестьян, оно превратилось затем в шаромыжник, а cheval, по-французски «лошадь» (крестьяне говорили, французы падшую конину едят), превратилось в шваль. Происхождение слова шантрапа связано с несколько более поздним временем. Этим словом мы обязаны тем русским, которые брали к себе на службу плененных французов. Когда те, став гувернерами, учителями и руководителями крестьянских театров, отбирали, например, певцов в помещичий хор, то, прослушав бесперспективного кандидата, махали рукой и выносили вердикт: «Chantra pas», что означало «к пению не годен». Выражение стало расхожим, определяющим никчемность человека, пустого, ненадежного, проходимца, а далее стало собирательным для негодяев и всякого сброда.

Одним словом, исторический контакт двух великих наций оставил в русской народной филологии свои неистребимые следы.

Детство Николая Ивановича было наполнено переживаниями этого великого события в русской истории. Победа русского народа над французами развила и укрепила в мальчике любовь к своей отчизне. Он с восхищением слушал рассказы о недавней войне, и в нем зарождалась гордость за свое отечество.

Комментируя этот период своей жизни, Николай Иванович в своем «Дневнике старого врача» заметил, что в дальнейшем, когда ему пришлось долгие годы своей жизни (в период с 17 до 30 лет) находиться в окружении чуждой ему народности, жить, учиться и учить, он не потерял привязанности и любви к своей отчизне, хотя потерять ее в ту пору, как он полагает, было легко: «Жилось в отчизне не очень весело и не так привольно, как хотелось бы жить в 20 лет» [9]. И он объясняет это своим воспитанием в детские годы, которые были наполнены гордостью великой победы русского народа над пришедшей в Россию наполеоновской армией. «Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какой были годы моего детства, едва ли из меня вышел космополит. Я так думаю потому, что у меня очень рано развилась вместе с глубоким сочувствием к родине какая-то непреодолимая брезгливость к национальному хвастовству, ухарству и шовинизму» [10].

Азбука развила у Николая Ивановича не только любовь к отчизне, но и интерес к чтению, который у него возрастал с каждой новой прочитанной книжкой. Заметив эту многообещающую черту младшего сына, отец стал приносить ему новые книги, развивавшие его любознательность. Чтение детских книг стало для Николая Ивановича истинным наслаждением. Мальчик с нетерпением ожидал очередного книжного подарка от отца. Появляются и прочитываются одна за другой масса книг, которые показывают, что в начале XIX века в России уделялось значительное внимание развитию детей. Вот названия только некоторых книг, прочитанных Пироговым в детстве: «Зрелище вселенной», «Золотое зеркало для детей», «Детский вертоград», «Детский магнит», басни Эзопа и индийского философа Пильпая. Все они были с картинками, читались и перечитывались по нескольку раз, и, как вспоминал Николай Иванович, читались с аппетитом, как лакомство. Далее пошло «Детское чтение» Карамзина в 12 книгах, которое очень занимало мальчика.

Русский Геродот, оказывается, писал историю не только для взрослых, но и для детей!

Все эти исторические сюжеты, ярко описанные Карамзиным, остро воспринимались детской памятью и прочно закладывались на всю жизнь. Николай Иванович вспоминал, что прочитанное не изгладилось из памяти и в его преклонные годы.

Эта возникшая в детстве страсть к чтению книг, к познанию нового стала со временем его постоянной и довлеющей привычкой. Детство до 13–14 лет, как говорил потом Николай Иванович, оставило о себе самые приятные воспоминания.

Среди знакомых, часто посещавших дом Пироговых, был лекарь Московского воспитательного дома Григорий Михайлович Березкин, бывший большим знатоком лекарственных трав. Он смог заинтересовать ими смышленого и любознательного мальчика и увлечь его собирать полезные растения в пригороде Москвы, а затем составлять гербарий. Нельзя не напомнить, что Московский воспитательный дом, где служил Березкин, а затем и такой же Петербургский на Мойке, ставший со временем известным в нашей стране Педагогическим университетом, были учреждены еще в екатерининские времена по инициативе одного из видных деятелей русской культуры И. И. Бецкого[1 - Воспитательные дома, принимавшие подкидышей и беспризорных младенцев, имели целью воспитать свободных людей для создания в России третьего сословия. Однако, как и большинство других начинаний в дореволюционной России, они не достигли своей цели (Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. – СПб., 1903. – Т. XXXVIII. – С. 467–468).].

Доктор Березкин очень хорошо читал басни Крылова, которые, как пишет Николай Иванович, тогда были в ходу. Детей еще не заставляли их заучивать, однако мальчик по собственной инициативе со слов выучил наизусть несколько басен – «Квартет», «Демьянову уху» и «Тришкин кафтан». Тогда же он познакомился и с поэзией Жуковского. Его романтические баллады «Людмила» и «Светлана» Николай декламировал к большому удовольствию домашних слушателей, читал их с пафосом и с различными жестами.

Другим знакомым семьи Пироговых, посещавшим их дом, был старик-оспопрививатель Андрей Михайлович Клаус, который делал прививки от оспы всем членам их семьи. До Москвы Клаус жил в Уфе, был городским акушером и, между прочим, лечил мать известного русского писателя С. Т. Аксакова, автора «Семейной хроники». Андрей Михайлович рассказывал детям различные случаи из своей жизни, внушал им правила гигиены. Тогда же Николай Иванович впервые познакомился с микроскопом. Это был маленький карманный микроскоп, который доктор всегда носил с собой. Он с удовольствием показывал детям различные микроживности, которые плавали в капле воды.

Первый домашний учитель был приглашен к Николаю на девятом году жизни. Время его появления мальчику запомнилось, так как оно совпало с рождением в Москве будущего государя Александра II и связанным с этим событием посещением вместе с родителями Троице-Сергиевой лавры. Семья Пироговых была глубоко верующей, почитавшей императора, она жила по знаменитой церковной заповеди: «Бога бойтеся[2 - Соответствует церковному правописанию.], царя чтите». Это назидание можно было нередко видеть на стенах многих церковных храмов, которых в Москве было «сорок сороков».

Учитель, молодой красивый человек, был студентом Московского университета. С ним Николай начал изучать латинскую грамоту. Студент любил сочинять стихотворные приветствия, одно из которых, посвященное отцу, заставил Николая выучить.

Вторым учителем был низенький, невзрачного вида студент, но учился он не в университете, а в Московской медико-хирургической академии, которая была основана одновременно с Петербургской, но в 1840-х годах расформирована. Николай удивил его, как студента-медика, своим знанием латинской грамматики. Поэтому уже на другой день он принес латинскую хрестоматию Кошанского и заставил Николая делать из нее переводы. Этот второй учитель был большим любителем поэзии, и при нем Николай выучил многие стихотворения Жуковского. Больше всего он полюбил героическую поэму Жуковского «Певец во стане Русских воинов», написанную поэтом в 1812 г. Мальчика вдохновляли и захватывали дух особенно такие возвышенные строки из поэмы, как:

И честь вам, падшие друзья! Ликуйте в гордой сени…
«От них учитесь умирать!» – Так скажут внукам деды.

Из детских забав и игр у Николая Ивановича остались в памяти две главные – игра в войну (любимая забава в период его обучения в школе) и игра в лекаря, как бы предвосхитившая его будущую судьбу.

Все началось с того, что к его брату Амосу, долго болевшему ревматизмом, был приглашен профессор Ефрем Осипович Мухин. Николай Иванович вспоминал, с каким благоговением приготовлялись все домашние к визиту знаменитого московского доктора. Вся эта внешняя обстановка, царившая в доме, приготовление, ожидание, приезд кареты, запряженной четверкой лошадей, с лакеем в ливрее на запятках кареты, величественный вид знаменитой личности произвели неизгладимое впечатление на мальчика. Он внимательно смотрел на поведение доктора у постели больного. Но решающее впечатление на Николая и все семейство произвело быстрое выздоровление брата. До этого ребенка лечили пять или шесть врачей, однако болезнь прогрессировала и ежедневно были слышны стоны из комнаты больного. После посещения профессора не прошло и нескольких дней, как брат стал поправляться. Все домашние были поражены таким благоприятным исходом, который воспринимался как волшебство. В доме много толковали о чудодействии Мухина, назначившего после осмотра мальчика серные ванны с сассапарельным корнем[3 - Сассапарель – дикорастущий в тропиках кустарник, кора которого, содержащая смолу, горькие экстрактивные вещества и органические кислоты, применялась в медицине (Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. – СПб., 1900. – Т. XXVIII. – С. 456).].

После счастливого излечения брата Николай однажды попросил кого-то из домашних лечь в кровать, а сам, приняв вид и осанку доктора, важно подошел к мнимобольному, пощупал пульс, посмотрел на язык, дал какой-то совет и, попрощавшись, с важным видом вышел из комнаты. После этого Николай неоднократно разыгрывал роль доктора.

Этот яркий пример – одно из тех случайных обстоятельств, которые могут уже в раннем детстве решительно повлиять на дальнейший жизненный путь человека. И, подтверждая это, Николай Иванович в своих воспоминаниях пишет: «Не знаю, получил ли бы я такую охоту играть в лекаря, если бы вместо весьма быстрого выздоровления брат мой умер. Но счастливый успех, сопровождаемый эффектной обстановкой, возбудил в ребенке глубокое уважение к искусству, и я с этим уважением именно к искусству начал впоследствии уважать и науку» [11].

Игра в лекаря так полюбилась Николаю, что он не мог с ней расстаться, даже поступив в университет. Как-то увидев на первом курсе камнесечение мочевого пузыря, он решил продемонстрировать эту операцию и повеселить знакомых молодых людей, собравшихся в гостях на святках. Для этого Николай достал где-то бычий пузырь и положил в него кусок мела. Товарища, который согласился участвовать в этом представлении, он попросил лечь на стол и поместил между бедрами этот пузырь. Затем, к всеобщему удовольствию, он быстро извлек из него кусок мела с соблюдением всех правил, предписанных Цельсом: tuto, cito et jucunde[4 - Безопасно, быстро, приятно (лат.).].

Пройдут годы, и эту операцию Николаю Ивановичу придется продемонстрировать в Дерпте, уже на больном мальчике. Он проведет ее с блеском. С успехом будут сделаны и другие операции, которые позволят коллегам смотреть на Пирогова как на блестящего и умелого оператора.

* * *

Родители, особенно мать, пишет в воспоминаниях Николай Иванович, имели своеобразное представление о воспитании и обучении детей. Так, мать считала, что если воспитание необходимо всем, то обучение наукам необходимо только сыновьям и вредно для дочерей, полагая, что девочки не должны были по образованию стоять выше матери. Впоследствии она об этом горько сожалела.

Гимназии в Москве в то время не пользовались хорошей репутацией, и родители, желая дать мальчикам хорошее образование, не пожалели своих средств, в то время уже довольно ограниченных, и отдали детей в одно из лучших в Москве частных училищ Василия Степановича Кряжева. Оно называлось «Своекоштное отечественное училище для детей благородного звания» и находилось недалеко от дома Пироговых. Николаю к этому времени исполнилось 12 лет. В училище были талантливые преподаватели, имена которых Николай Иванович запомнил на всю жизнь. Здесь уделялось достаточное внимание языкам, истории, географии и математике. Иностранные языки преподавал сам Кряжев, знавший несколько европейских языков. Он издал учебники, по которым учились дети. Русский язык и литературу преподавал кандидат Московского университета Войцехович, который смог привить детям любовь к слову. Николай Иванович вспоминает: «Слово с самых ранних лет оказывало на меня, как и на большую часть детей, сильное влияние; я уверен даже, что сохранившимся во мне до сих пор впечатлениям я гораздо более обязан слову, чем чувствам. Поэтому немудрено, что я сохраняю почти в целости воспоминания об уроках русского языка нашего школьного учителя Войцеховича; у него я, ребенок 12 лет, занимался разбором од Державина, басен Крылова, Дмитриева, Хемницера, разных стихотворений Жуковского, Гнедича, Мерзлякова. О Пушкине в школах того времени, как видно, говорить не позволялось». Николай Иванович с гордостью вспоминает: «Я был, судя по отличным отметкам, которые он (Войцеховский. – А.К.) мне всегда ставил в классном журнале на уроке, лучшим из его учеников»[12].

Все это очень напоминает знаменитый Царскосельский лицей и свидетельствует, что близкое к нему достойное образование в России давалось и в других учебных заведениях.

Во время двухлетнего школьного учения (которое должно было продолжаться шесть лет) в семействе Пироговых стряслось несколько бед.

Сначала умерла после родов старшая замужняя сестра, через год скончался от кори брат Амос, с которым Николай обучался в училище Кряжева. Другой старший брат – Петр, проиграв в карты все свои сбережения, запустил службу и должен был уволиться. Одновременно он, как вспоминал Николай Иванович, женился на какой-то невзрачной особе без позволения отца. Кутежи, мотовство и растрата казенных денег старшим братом стоили отцу немалых средств и забот. И в это же самое время случилась еще одна беда, вконец разорившая их дом и приведшая отца в могилу. Одним словом, как говорится в известной русской поговорке, – «пришла беда, отворяй ворота».

Одному из комиссионеров, подчиненному отца, он, по приказу свыше, выдал тридцать тысяч рублей для срочной отправки на Кавказ. Однако комиссионер отправился не на Кавказ, а в «бега». Розыски его ни к чему не привели. Деньги были выданы Иваном Ивановичем как ответственным казначеем, и поэтому вся ответственность была возложена на него, тем более что при выдаче денег не были соблюдены какие-то формальности. Иван Иванович, сбережениям которого накануне нанес удар старший сын, должен был возместить утраченную сумму. Для этого пришлось описывать все имение и все наличное в казну, включая дом, мебель, платье. Николай Иванович на склоне лет не забыл, как мать и сестры плакали, укладывая в сундуки разный скарб. Он пишет, что после этой катастрофы отец вышел в отставку, занялся исключительно частными делами, но прежняя энергия уже не возвращалась; пришлось войти в долги, и в перспективе открывалась бедность; средств на его образование хватало с трудом.

В семье вводится строгая экономия, начинают считаться копейки, продаются оставшиеся неописанными вещи. Как ни любила семья Николая, но из-за отсутствия денег его после двухлетнего обучения забирают из пансиона Кряжева.

Переживая за дальнейшую судьбу сына, который имел очень хорошие отзывы от учителей пансиона, отец решил обратиться за советом к упоминавшемуся выше профессору Московского университета Ефрему Осиповичу Мухину – «уже поставившему одного сына на ноги, авось поможет и другому».

«Непременно предопределено было Е. О. Мухину повлиять очень рано на мою судьбу. В глазах моей семьи он был посланником неба; в глазах десятилетнего ребенка, каким я был в 20-х годах нашего века, он был благодетельным волшебником, чудесно исцелившим лютые муки брата. Родилось желание подражать; надивившись на доктора Мухина, начал играть в лекаря; когда же мне минуло 14 лет, Мухин, профессор, советует отцу послать меня прямо в университет, покровительствует на испытании» [13].

Ефрем Осипович принял Ивана Ивановича очень радушно, внимательно выслушал и настоятельно рекомендовал готовить способного мальчика к поступлению в университет, несмотря на его 14-летний возраст. В то время в университет принимали с 16 лет, но Мухин обещал свое покровительство.

Иван Иванович упросил священника, и тот за определенную мзду изменил возраст, в котором крестился его сын, добился через церковную канцелярию, чтобы в формулярном списке Ивана Пирогова «значился в числе прочих его детей, законно прижитых в обер-офицерском звании, сын Николай, имеющий ныне от роду шестнадцать лет». Далее по совету секретаря правления университета для приготовления сына к поступлению в университет наняли студента медицинского факультета Филимонова, кончавшего курс. Занятия со студентом, поселившимся у них в доме, ограничивались в основном латинской грамматикой и переводами с латинского.

Московский университет

11 сентября 1824 г. в Правление Императорского Московского университета от Николая Пирогова поступило «Прошение» о зачислении его в качестве своекоштного студента медицинского (врачебного) отделения, в котором говорилось:

«Родом я из обер-офицерских детей, сын комиссионера 9-го класса Ивана Пирогова. От роду мне имеется 16 лет, обучился напервее в доме родителей моих, а потом в пансионе г-на Кряжева: закону божию, российскому, латинскому, немецкому и французскому языкам, истории, географии, арифметике и геометрии. Ныне же желаю учение продолжить в Университете, в звании студента; посему Правление Императорского Московского Университета покорнейше прошу допустить меня, по надлежащим испытаниям, к слушанию профессорских лекций и включить в число своекоштных студентов медицинского отделения. Свидетельство же о роде моем и летах при сем прилагаю.

К сему прошению Николай Пирогов руку приложил.

Сентября 11 дня 1824 года» [14].

На вступительном экзамене в университет, который состоялся 22 сентября, был, как и обещал, Е. О. Мухин. Он присутствовал как декан медицинского факультета, что не могло не ободрить абитуриента, и экзамен закончился успешно.

После экзамена отец повез сына в часовню Иверской Богоматери, где был отслужен благодарственный молебен с коленопреклонением. Николай Иванович запомнил слова своего растроганного отца, когда они выходили из часовни: «Не видимое ли это Божие благословение, Николай, что ты уже вступаешь в университет? Кто мог этого надеяться!»

Затем они заехали в кондитерскую, где последовало угощение шоколадом и сладкими пирожками. Ведь студенту было только 14 лет!

* * *

24 сентября 1824 г. младший сын Ивана Ивановича Пирогова был зачислен студентом 1-го курса врачебного отделения Московского университета. Началось посещение лекций. Троицкий приход в Сыромятниках, где жили Пироговы, не был близок к университету, поэтому в обеденное время Николай оставался у своего знакомого и бывшего своего репетитора студента Феоктистова и только вечером в 4–5 часов возвращался на извозчике домой. Впоследствии, после ухудшения материального положения семьи, ему пришлось весь путь к университету и обратно проделывать пешком, и это занимало немало времени.

Феоктистов жил в корпусе, предназначенном для казеннокоштных студентов, расположенном на территории университета. Это было, по современным понятиям, студенческое общежитие. В 10-м номере, который занимал Феоктистов, вместе с ним жили еще пять студентов, все они были значительно старше Николая.

Первые впечатления, полученные новоиспеченным студентом от знакомства с постояльцами 10-го номера, оказались столь ошеломительны, что остались в его памяти на всю жизнь. Ведь он был еще только 14-летним подростком, жившим в патриархальной семье, в окружении благовоспитанных женщин – матери, сестер и их служанок.

Когда Николай в первый раз вошел в большую комнату, уставленную вдоль стен пустыми кроватями, то увидел на каждом прикроватном столике небрежно набросанные стопки книг и тетрадей. На одной из кроватей валялась фуражка с длинной надписью на латинском языке, которую Николай тут же перевел и узнал, что владелец ее некий Чистов, «благороднейший студент». Вскоре дверь начинает беспрестанно отворяться и затворяться, с шумом являются одно за другим все новые и новые лица, которые весьма приветливо знакомятся с Николаем. Среди них вошел и «благородный» Чистов, студент с испитым лицом. Однако при этом он оказался большим знатоком римских классиков. Вот он заваливается на кровать, берет со стола книжку и, обращаясь к Николаю, спрашивает его, с какими римскими авторами он знаком. Видя, что пришедший студент краснеет, Чистов начинает читать ему «Метаморфозы» Овидия. И, как потом замечает Николай Иванович, он тут же узнал и научился у Чистова больше, чем за все время приготовления к университету от Феоктистова.

Пройдет много лет, и уже на закате жизни в своем имении «Вишня» Николай Иванович будет обучать мальчика-водовоза – Уриэля Окопника – по текстам римских классиков.

Чего только не насмотрелся и не наслышался Николай в этом 10-м номере общежития, и все это, конечно, не могло не воздействовать на впечатлительного подростка. Является, например, в комнату какой-то гость Чистова, хромой, бледный, с растрепанными волосами молодой человек, которого, по мнению Николая Ивановича, можно было бы причислить к появившимся впоследствии нигилистам. Он говорит, захлебываясь от волнения и обдавая своих собеседников брызгами слюны. В разговоре быстро, скачками переходит от одного предмета к другому, никого не слушая и не принимая никаких возражений. Вдруг он восклицает: «Да что Александр I, куда ему, он в сравнении Наполеону не годится. Вот гений, так гений!… А читали вы Пушкина “Оду на вольность”? А?»… «Стыдно, господа, стыдно, право, стыдно!» Кто-то вскакивает со своей кровати и кричит во все горло: «Слушайте, подлецы! – кто там из вас смеет толковать о Пушкине? Слушайте, говорю!» – и, потрясая стулом, закатывая глаза, начинает декламировать оду «Вольность»:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу.
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостью предвижу.

Николай Пирогов, воспитанный в благочестивой семье с почитанием к монарху, пораженный всем услышанным, стоит, не проронив ни слова.

Все запрещенные стихи, такие как ода «Вольность», «К временщику» Пушкина, «Где те, братцы, острова» Рылеева и другие, здесь ходили по рукам, читались с жадностью, переписывались и перечитывались сообща при каждом удобном случае.

За исключением одного или двух, все обитатели 10-го номера были из духовного звания, и от них-то и наслышался Николай таких вещей о попах, богослужении, обрядах, таинствах и вообще о религии, что его на первых порах, как вспоминает Николай Иванович, «мороз стал по коже продирать». Свое новое мировоззрение, возникшее после услышанных богохульных речей, Николай стал озвучивать дома, чем очень опечалил свою благочестивую и богомольную матушку.

Были и кутежи, когда приносилась водка. Закуской была не только колбаса, но и паюсная икра. Тогда начинались еще более откровенные беседы. Так, однажды один из студентов вдруг сообщил Николаю, что состоит в тайном масонском обществе. На вопрос Николая, что же это такое и зачем оно, получает ответ: «Надо же положить конец правительству, ну его к черту!» А ведь совсем недавно от Николая, как и от других студентов, потребовали дать подписку с обязательством не вступать ни в какие тайные общества.

В этом бурном, шумном десятом номере, наполненном вольнолюбивыми высказываниями, как вспоминает Николай Иванович, началось развитие и становление его мировоззрения, на которое смелые речи студентов порой оказывали гораздо большее влияние, чем лекции знаменитых профессоров.

Интересно наблюдение Николая Ивановича о последующей трансформации мировоззрения своих прежних товарищей спустя годы: «Я встречался не раз в жизни с прежними обитателями 10-го номера и с многими другими товарищами по Дерптскому и Московскому университетам, закоренелыми приверженцами всякого рода свободомыслия и вольнодумства, и многих из них видел потом тише воды и ниже травы, на службе, семейных, богомольных и посмеивающихся над своими школьными (как они их называли) увлечениями. Того господина, например, из 10-го номера, который горланил во всю ивановскую “Оду на вольность”, я видел потом тишайшим штаб-лекарем, женатым, игравшим довольно шибко в карты и служившим отлично в госпитале».