Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

скачать книгу бесплатно


Не менее интересны и дальнейшие рассуждения Пирогова, основанные на его большом жизненном опыте. Так, он продолжает:

«Известное и переизвестное дело, что этот разряд университетской молодежи дает впоследствии значительный контингент отличных доцентов, чиновников-бюрократов, пасторов, докторов и пр. Перебесятся – и людьми станут. Die Jugend muss austoben»[5 - Молодость должна отбушеваться (нем.).] [15].

Действительно, очень интересная и, очевидно, справедливая мысль для всех поколений.

Но не только вольнолюбивые речи и суждения слышал Николай от своих старших товарищей. Они помогали ему в учебе, делились знаниями и давали полезные советы, снабжали его различными анатомическими препаратами, которые, скорее всего, судя по просверленным в них дыркам, были похищены от скелетов анатомического театра профессора Лодера. Эти драгоценные для него подарки Николай раскладывал дома по ящикам пустого комода, вызывая слезы и тихий ужас от вида человеческих костей у богобоязненных домочадцев.

У одного из студентов этого 10-го номера был замечательный гербарий. Его, как полагает Николай Иванович, вероятно, составил какой-нибудь ученый аптекарь-немец, потому что все было сделано чисто, аккуратно и красиво. Все собранные медицинские растения, а их было около 500, оказались прекрасно засушенными, наклеенными каждое на отдельный лист бумаги, классифицированы по Линнею, и каждый лист с растением вложен в специальное отделение. Николай, которому еще в детские годы их друг семьи лекарь Григорий Михайлович Березкин привил любовь к лекарственным травам, был настолько очарован и восхищен этим гербарием, что решился его купить, не получив разрешения от родителей. Гербарий стоил 10 рублей, что для семьи Пироговых, находящейся в стесненном материальном положении, были большие деньги. Поставив родителей пред свершившимся фактом, Николай уговорами, слезами и угрозой не ходить на лекции, если не будет оплачен гербарий, добился от них согласия.

«С этих пор гербарий доставлял мне долго, долго неописанное удовольствие; я перебирал его постоянно и, не зная ботаники, заучил на память наружный вид многих, особливо медицинских, растений. Летом ботанические экскурсии были моим главным наслаждением, и я непременно сделался бы порядочным ботаником, если бы нашел какого-нибудь знающего руководителя; но такого не оказалось, и мой драгоценный гербарий, увеличенный мной и долго забавлявший меня, сделался потом снедью для моли и мышей; однако же целых 16 лет он просуществовал, сберегаемый без меня матушкой, пока она решилась подарить его какому-то молодому студенту», – вспоминал Николай Иванович впоследствии [16].

Эта любовь Николая Ивановича к лекарственным растениям сохранилась у него до старости. И спустя многие годы в его усадьбе «Вишня» был разбит аптекарский огород, где выращивались различные лекарственные растения, используемые для лечения многочисленных больных, приезжавших лечиться к старому профессору.

* * *

После смерти отца Николая – Ивана Ивановича, наступившей 1 мая 1825 г., когда Николай учился еще на первом курсе, материальное положение семьи стало крайне тяжелым. Не прошло и месяца после его внезапной смерти, как семья лишилась дома и всего, что в нем находилось ценного, которое пришлось отдать казне и частным кредиторам. В это время им на помощь пришел троюродный брат отца, Андрей Филимонович Назарьев, сам обремененный семейством. Он предложил Пироговым переехать в его небольшой дом у Пресненских прудов, предоставив в их распоряжение мезонин с тремя комнатами. Жили они в доме дяди, не платя ничего за квартиру, более года, а затем переехали на наемную квартиру, в которой сами стали сдавать одну половину внаем, что хоть как-то помогало сводить концы с концами.

Все неурядицы в семье, однако, не нарушали учебу Николая в университете, и его жизнь шла по-прежнему, только теперь ему пришлось забыть об извозчиках и ходить в университет пешком в любую погоду, что требовало немало времени и сил.

Николай Иванович с благодарностью вспоминает о бескорыстной помощи своих родных, которые взяли на себя все материальные и хозяйственные заботы, предоставив ему возможность продолжить и закончить учебу в университете.

«Три женщины (мать и две старших сестры. – А.К.) содержали меня своим трудом. Кое-какие крохи, оставшиеся после разгрома отцовского состояния, недолго тянулись; мать и сестры принялись за мелкие работы; одна из сестер поступила надзирательницей в какое-то благотворительное детское заведение в Москве и своим крохотным жалованьем поддерживала существование семьи». Более того, мать не хотела, чтобы Николай перешел на положение стипендиата или казеннокоштного студента. «Это считалось как будто чем-то унизительным: “Ты будешь, – говорила она, – чужой хлеб заедать; пока хоть какая-нибудь есть возможность, живи на нашем”. Так и перебивались, как рыба об лед» [17].

Студенческая жизнь в Московском университете до кончины императора Александра I была относительно привольной. Князь Оболенский, попечитель университета, почти не появлялся. Студенты его видели только на актовом дне. Мундиры студенты еще не носили. Но начиная со вступления на престол Николая I и декабрьского события 1825 г., произошедшего на Сенатской площади в Петербурге, мы, пишет Николай Иванович, «почувствовали перемену в воздухе». Князя Оболенского сменил новый попечитель – генерал Писарев, имевший неприятный голос и поэтому получивший от студентов презрительную кличку Фагот. Он стал тут же наводить дисциплину, посещая лекции и конфликтуя не только со студентами, но и с профессорами. Одним словом, начались времена, которые в русской истории известны как николаевские.

Университет, вскоре после воцарения, посещает и сам император Николай I. Он приехал на дрожках и, никем не замеченный, кроме сторожа, отставного гвардейского солдата, пошел прямо в студенческие комнаты, где велел при себе переворачивать тюфяки на студенческих кроватях и под одним тюфяком нашел тетрадь стихов. Очевидно, там были стихи, не дозволенные цензурой, и студент был отдан в солдаты.

Вскоре после этого посещения царя в университете были введены студенческие мундиры. Для Пирогова, как, очевидно, и для многих других малообеспеченных студентов, предстояло войти в новый расход.

И опять на помощь Николаю пришли его сестры. Они, по словам Николая Ивановича, «ухитрились смастерить мне из старого фрака какую-то мундирную куртку с красным воротником и светлыми пуговицами, но неопределенного цвета, и я, пользуясь позволением тогдашнего доброго времени, оставался на лекциях в шинели и выставлял напоказ только верхнюю, обмундированную часть тела» [18].

* * *

Медицинский факультет Московского университета в период учебы Н. И. Пирогова был известен именами таких ученых, как Юстус Христиан Лодер, Матвей Яковлевич Мудров, Ефрем Осипович Мухин, Федор Андреевич Гильдебрандт. К сожалению, другие профессора университета, как отмечает Николай Иванович, недостаточно владели научными средствами для преподавания своей науки и составляли живой контраст со своими знаменитыми коллегами.

Интересны и первые впечатления от профессоров университета, которые сложились у первокурсников. Они сразу заметили большую разницу между ними. Так, Пирогов вспоминает: «…поражала нас наружность профессоров, так как одни из них в своих каретах, запряженных четверкой, с ливрейными лакеями на запятках (как М. Я. Мудров, Ю. Х. Лодер и Е. О. Мухин), казались нам важными сановниками, а другие – инфантеристы[6 - Инфантерия – пехота. Вероятно, Н. И. Пирогов имел в виду профессоров, которые ходили на работу из-за нехватки средств пешком.] или ездившие на ваньках во фризовых шинелях – имели вид преследуемых судьбой париев» [19].

Одним из ярких профессоров университета был Ю. Х. Лодер, «друг Гете и учитель Гумбольдта» [20], который заведовал кафедрой анатомии. Его имя было широко известно не только в Москве. До своей службы в Московском университете Лодер был лейб-медиком Александра I, а в 1812 г. ему было поручено организовать устройство военных госпиталей на 6 тыс. офицеров и 30 тыс. нижних чинов. После войны он был главным доктором Московского военного госпиталя. В 1819 г. Лодера приглашают преподавать анатомию в Московском университете. Он имел большую анатомическую коллекцию, которую, уговорив попечителя Московского университета князя Оболенского, смог продать университету за громадную сумму – 125 000 руб. [21]. Справедливости ради надо сказать, что Лодер собирал ее постоянно, начиная еще с периода своей работы во Франции, Англии, Голландии и Германии, где сотрудничал с выдающимися анатомами и физиологами того времени.

В Московском университете Лодер организовал анатомический театр, издал первую часть «Анатомии тела человека» на латинском языке. Его перу принадлежал целый ряд монографий по анатомии и хирургии, изданных на различных европейских языках.

Свои лекции Лодер сопровождал анатомическими демонстрациями. Однако при практическом изучении анатомии от студентов не требовалось обязательного упражнения на трупах. «Я во все время моего пребывания в университете ни разу не упражнялся на трупах в препаровочной, не вскрыл ни одного трупа, не отпрепарировал ни одного мускула и довольствовался только тем, что видел приготовленным и выставленным после лекции Лодера», – с сожалением вспоминал Николай Иванович [22].

Ю. Х. Лодер, энергичный и предприимчивый человек, предложил москвичам простой и доступный метод лечения, который не потерял своего значения и в нынешние времена. Он смог внушить состоятельным, хлебосольным москвичам, отличающимся хорошей упитанностью, что минеральная вода и пешие прогулки способствуют выздоровлению и сохранению здоровья. К сожалению, даже в начале XXI века, когда писалась эта книга, далеко не все наши российские современники следуют этому простому и мудрому совету.

В 1825 г. Лодером было открыто популярное в Москве «Заведение искусственных минеральных вод». По сути дела, «Заведение» представляло собой прогулочный парк на берегу Москвы-реки, где пациенты совершали многочасовые прогулки. Чтобы они были нескучными, играла духовая музыка. Все, входящие в этот «парк здоровья», который начинал принимать пациентов в пять часов утра, получали кружку минеральной воды, которую должны были тут же выпить. Лечение стоило немалых денег – 300 рублей. Интересно, что со временем имя Лодера стало в России синонимом бездельника, а положили начало трансформации его фамилии в презрительную кличку лентяев – «лодырь» именно московские кучера. Они привозили своих господ к «парку здоровья» и затем были вынуждены ожидать их часами, наблюдая, как господа прогуливаются по парку. Обмениваясь между собой мнениями, они, очевидно, считали гуляющих господ бездельниками, которых Лодер «гуляет». Вот так имя профессора Московского университета Ю. Х. Лодера превратилось в «лодыря», общепринятый синоним лентяя. Существует еще одна легенда происхождения слова «лодырь», и тоже связанная с Ю. Х. Лодером. Профессор заставлял своих студентов для отдыха от занятий совершать вместе с ним пробежки по берегу Москвы-реки. Московские прохожие, глядя на бегущих студентов во главе с профессором, также полагали, что Лодер занимается безделицей, – «Лодырь гоняет», что также закончилось «лодырем».

В 1820–1830-е гг. кафедрой физиологии, судебной медицины и медицинской полиции заведовал знаменитый профессор Ефрем Осипович Мухин, который начал свою медицинскую деятельность еще во время осады Очакова войсками Суворова.

Мухин сыграл в судьбе Николая Ивановича Пирогова не просто заметную, а определяющую роль. Это был истинный «ревнитель русского начала» в отечественной медицине. Он готов был бескорыстно помогать способным и талантливым русским студентам, если замечал в них «искру божию», и каждый раз непритворно радовался встрече с дарованием, но еще больше радовался, если это дарование принадлежало его соотечественнику[23]. Неудивительно, что его острый и наметанный глаз смог сразу заметить в сыне Ивана Ивановича Пирогова способного и смышленого мальчика, поэтому он и помог тому поступить в Московский университет в 14 лет, а затем и дал путевку в профессорский институт при Дерптском университете.

Будучи деканом, Ефрем Осипович часто вызывал к себе Николая, интересуясь его успехами. Зная тяжелое материальное положение семьи Пироговых, он предложил матери сделать сына стипендиатом или казеннокоштным, но та отказалась, считая это унизительным.

Отечественная медицина обязана Мухину не только Н. И. Пироговым. По признанию И. В. Буяльского, Е. О. Мухин был первым, кто привил ему охоту и любовь к анатомии. Он всегда поощрял практическое изучение анатомии на трупах. Учениками Мухина были многие известные русские врачи, оставившие заметный след в отечественной медицине. Среди них – И. Е. Дядьковский, А. А. Иовский, И. С. Веселовский, И. Я. Зацепин, П. П. Заблоцкий-Десятовский. Последний стал со временем первым председателем Русского хирургического общества Пирогова [24].

Как ученый, Е. О. Мухин был одним из первых, кто выступил с представлениями об организме как едином целом, все части и функции которого находятся в тесной связи между собой и окружающей средой, и создал новое для его времени учение о возбуждениях. Мухин много работал по созданию самостоятельной русской анатомической терминологии и разработал новый раздел анатомии – науку о слизистых сумках и синовиальных влагалищах.

Научную и преподавательскую деятельность Мухин сочетал с активной врачебной деятельностью, принимал участие в борьбе с эпидемиями холеры, пропагандировал гигиенические знания. Он разработал ряд новых методов лечения и изобрел паровую ванну, которая широко применялась при лечении холеры и ревматизма.

Лекции Мухина, наполненные образными сравнениями и яркими отступлениями, студенты слушали с большим вниманием и интересом. Николай Иванович вспоминает: «…для меня они были тем достопамятны, что я, посещая их аккуратно в течение 4 лет, ни разу не усомнился в глубокомыслии наставника, хотя и ни разу не мог дать себе отчета, выходя из лекции, о чем, собственно, читалось; это я приписывал собственному невежеству и слабой подготовке». Однако далее критический ум молодого докторанта, продолжившего образование в Дерптском университете, тогда лучшем в Российской империи, позволил ему по-иному и с известным скепсисом оценить лекции своего уважаемого профессора:

«Только впоследствии, приехав в Москву на время окончания курса в Дерпте и нарочно сходив на лекцию Мухина, я убедился в моей невинности. Я слушал целую лекцию с большим вниманием, не пропустив ни слова, и к концу ее все-таки потерял нить, так что потом никак не мог дать себе отчета, каким образом Ефрем Осипович, начав лекцию изложением свойств и проявлений жизненной силы, ухитрился перейти под конец “к малине, которую мы с таким аппетитом в летнее время кушаем со сливками”» [25].

Трудно сказать, чего здесь больше: иронии, свойственной молодому докторанту к старому профессору, или сухости его характера, который не трогает такой аппетитный сюжет, как «малина со сливками». Но нельзя не привести и такие откровенные слова собственного осуждения, когда Николай Иванович вспоминал о Е. О. Мухине: «…чем же я отблагодарил его? Ничем. Скверная черта, но она не могла не проявиться во мне… Теперь я был готов наказать себя поклоном в ноги Мухину, но его давно след простыл» [26].

Еще одной знаменитостью Московского университета во время обучения Пирогова был профессор кафедры патологии и терапии Матвей Яковлевич Мудров, выдающийся русский клиницист. Мудров был одним из первых русских материалистически настроенных ученых-медиков, считавших, что заболевание развивается в результате воздействия на организм неблагоприятных условий окружающей среды. Для выявления конкретных причин развития заболевания и определения методов лечения он впервые в России ввел в клиническую практику метод опроса больного, заложив основы анамнеза. При клинических разборах больных с врачами и студентами Мудров обращал внимание на необходимость уделять внимание методам объективного обследования (пальпацию, перкуссию и аускультацию). Он предложил схему клинического обследования и впервые в России ввел систему ведения истории болезни. В своих лекциях Матвей Яковлевич предупреждал об опасности чрезмерного увлечения слабительными, рвотными, необоснованными кровопусканиями и, будучи выдающимся клиницистом, сам не увлекался лекарственной терапией.

По настоянию Мудрова для студентов были введены практические занятия в клинике, лабораториях, перевязочных, операционных. Он вместе с Мухиным настойчиво указывал на необходимость постоянного сравнения клинического течения заболевания с патологоанатомическими изменениями в больном организме и поэтому придавал огромное значение вскрытию трупов для развития медицины.

Конечно, в дальнейшем Николай Иванович критически оценивал и Матвея Яковлевича Мудрова. Так, он пишет, что его лекции были «не так совестливы и пунктуальны… много лекционного времени терял на разные отступления, часто приходившие ему ни с того ни с сего в голову. Так, однажды большая половина лекции состояла в том, что он какого-то провинившегося кутилу-студента из семинаристов заставил читать молитву на Троицын день… Чтение о добродетелях врача и истолкование притчи Гиппократа брало от научных лекций также немало времени» [27].

Как известно, учат не только положительные, но и отрицательные примеры. Став профессором, Николай Иванович, по-видимому, уже не отвлекался на отступления, сосредоточив все свое внимание и внимание аудитории только на строго излагаемом предмете.

В то же время Н. И. Пирогов упоминает, что Мудров «много мне принес пользы тем, что беспрестанно толковал о необходимости учиться патологической анатомии, о вскрытии трупов… и тем самым поселил во мне желание познакомиться с этой terra incognita. Но сам он, как я видел однажды при вскрытии тифозного (трупа. – А.К.), был белоручкой, очевидно, незнакомым с этим делом. Когда один студент начал вскрывать кишку, чтобы найти там inflammatio membranae mucosae gastro-intestinalis[7 - Воспаление слизистой оболочки желудочно-кишечного тракта (лат.).], Матвей Яковлевич убежал на самую верхнюю ступень анатомического амфитеатра и смотрел оттуда, конечно, притворяясь, будто что-нибудь видит, и в извинение своего бегства от патологической анатомии приводил только: “Я-де стар, мне не по силам нюхать вонь”» [28].

Нельзя между тем не заметить, что Матвей Яковлевич Мудров погиб на медицинском посту, выполняя свой долг врача. Тем самым он своим личным примером подтвердил высокие моральные принципы, которые регулярно пропагандировал на своих лекциях и докладах. Уместно будет напомнить, что еще в 1813 г., в день открытия медицинского факультета, восстановленного после вражеского нашествия и пожара, Мудров произнес торжественную речь «Слово о благочестии и нравственных качествах гиппократова врача», а в 1819 г., при заложении здания клинического института, которым он стал руководить, выступил с докладом «Поучительная речь к медицинским питомцам».

В 1830 г. М. Я. Мудров, как член центральной комиссии по борьбе с холерой, выехал в Саратов, а в 1831 г. был направлен в Петербург для организации помощи холерным больным. Во время этой эпидемии в Петербурге был знаменитый холерный бунт на Сенной площади, который Николай I смог лично усмирить. После начала эпидемии, когда заболевших холерой начали свозить в больницы, где они быстро умирали, их родственники устраивали погромы, во время которых были убиты врачи и их помощники. Одним из погибших был двоюродный дед В. И. Ленина (Ульянова), доктор Д. Д. Бланк, выпускник Медико-хирургической академии. Бланк выявил первого заболевшего холерой в эту эпидемию. Президент Центральной холерной комиссии профессор М. Я. Мудров, который находился в одной из больниц, подвергшейся погрому, смог спастись, только укрывшись в доме графа С. С. Уварова[8 - Штейн М. Г. Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима. – СПб.: ВИРД, 1997. – С. 70–71.]. Однако вскоре он заразился и 31 июля того же года умер. М. Я. Мудров был похоронен на холерном кладбище, которое примыкало к Выборгскому римско-католическому кладбищу. В настоящее время оба кладбища ликвидированы[9 - Исторические кладбища Петербурга. – СПб.: Изд. Чернышева, 1993. – С. 560–562.].

Хирургию в университете преподавал профессор Федор Андреевич Гильдебрандт, искусный практик, однако, по мнению Николая Ивановича, «как профессор он был из рук вон плох». Ф. А. Гильдебрандт так сильно гнусавил, что, стоя на лекциях в двух-трех шагах от него, трудно было понять, что он читает, тем более что читал и говорил он на латыни. Студенты подозревали, что профессор страдал хроническим насморком и поэтому курил постоянно сигарку. Это был единственный индивидуум в Москве, которому было разрешено курить на улицах.

Хирургия была предметом, которым будущий великий хирург в Московском университете почти не занимался. Она, по его словам, была для него в то время «наукой неприглядной и вовсе не понятной». Операций на трупах не было и в помине. Из операций Николай Иванович смог увидеть только несколько литотомий у детей с камнями мочевого пузыря и только однажды увидел ампутацию голени.

* * *

В 1827 г., во время одной из лекций, профессор М. Я. Мудров, по словам Н. И. Пирогова, «вдруг, ни с того ни с сего, начинает нам повествовать о пользе и удовольствии от путешествий по Европе, описывает восхождение на ледники альпийских гор, рассказывает о бытье-житье в Германии и Франции, о пуховиках, употребляемых вместо одеял немцами, и пр. и пр. И только к концу лекции, проговорив битый час, М. Я. Мудров объявляет, что по высочайшей воле призываются желающие из учащихся русских университетов отправиться для дальнейшего образования за границу».

Вскоре после этого Николая Пирогова приглашает к себе его добрый гений декан Ефрем Осипович Мухин и настойчиво советует молодому человеку продолжить образование в Дерптском университете. «Вот, поехал бы! Приглашаются только одни русские; надо пользоваться случаем». – «Да я согласен, Ефрем Осипович», – буркнул я, нисколько не думая и не размышляя. Как объяснить эту неожиданную для меня решительность?.. Но насколько я помню, мне кажется, что главной причиной скорого решения было мое семейное положение… Нет ни средств, ни связей, не найдешь себе и места. В то же время было и неотступное желание учиться и учиться.

Московская наука, несмотря на свою отсталость и поверхностность, все-таки оставила кое-что, не дававшее покоя и звавшее вперед» [29].

Мухин предложил ему самому выбрать предмет занятий. После недолгих колебаний юный Пирогов выбрал хирургию – науку, основанную на знании всегда интересовавших его анатомии и физиологии. Вот как он сам потом объяснил свой выбор: «…где-то издалека, какой-то внутренний голос подсказал тут хирургию. Кроме анатомии есть еще и жизнь, и, выбрав хирургию, будешь иметь дело не с одним трупом» [30].

В тот же день Николай явился в правление университета, нашел Е. О. Мухина, «объявил ему свой выбор и тотчас же был подвергнут предварительному испытанию, из которого узнал, что цель отправления нас за границу есть приготовление к профессорской деятельности; а так как для профессора прежде всего надо иметь громкий голос и хорошие дыхательные органы, то предварительное испытание и должно было решить вопрос, в каком состоянии обретаются мои легкие и дыхательное горло» [31].

За неимением в то время спирометров и по причине «полного незнакомства экзаменаторов с аускультацией и перкуссией» Ефрем Осипович заставил Николая громко и не переводя духа прочесть фрагмент из изданной им физиологии Ленгоссека, что он исполнил вполне удовлетворительно. После этого его имя было внесено в список желающих, т. е., как пишет Н. И. Пирогов, «будущих членов профессорского института». После этого он вернулся домой и объявил своим домашним торжественно и не без гордости, что «еду путешествовать на казенный счет».

Число русских, посылаемых для подготовки к профессорскому званию на два-три года в Дерптский университет, ограничивалось двадцатью избранниками. На самом деле их оказалось 21. После двухлетнего пребывания в Дерпте они должны были отправиться еще на два года в заграничные университеты и потом служить известное число лет профессорами в ведомстве Министерства народного просвещения. Николай еще узнал, и это было для него совсем немаловажно, что на содержание в Дерпте выделялось 1200 рублей ассигнациями ежегодно. На путевые издержки также полагалась особая денежная сумма. Отобранные молодые выпускники русских университетов должны были еще подвергнуться предварительному испытанию в Петербургской академии наук.

Николай Пирогов начал готовиться к лекарскому экзамену. Он прошел, как вспоминает Николай Иванович, «очень легко для меня, даже легче обыкновенного, весьма поверхностно, может быть, потому, что мое назначение в кандидаты профессорского института считалось уже эквивалентом лекарского испытания».

* * *

«Итак, я окончил курс, – подводит итоги своему обучению на медицинском факультете Московского университета Н. И. Пирогов, – не сделал ни одной операции, не исключая кровопускания и выдергивания зубов, и не только на живом, но и на трупе не сделал ни одной и даже не видел ни одной, сделанной на трупе операции. Отношение между нами, слушателями, и профессорами ограничивалось одними лекциями» [32].