Дар ведьмы

Четверо мужчин в комнате уставились на нее.

– Мне кажется, ты принимаешь это слишком близко к сердцу, – наконец возразил Эндрю.

Гарриетт весело улыбнулась:

– Вот ты женат. Как ты убедился в чистоте Селесты, прежде чем надеть кольцо ей на палец?

Эндрю побелел:

– Можно не вмешивать в это Селесту?

– Ну и кто теперь принимает все близко к сердцу? – Гарриетт рассмеялась. Не над своей шуткой, а над его наглостью: это же надо вести себя так, будто она порочит его жену, в то время как все в агентстве знали, что он трахается с одной из копирайтеров. – Покажи рекламу Селесте. Посмотрим, что она скажет.

– Селеста ушла из рекламы.

– Насколько я помню, Селесту ушли из рекламы, – поправила его Гарриетт. – Кто целевая аудитория этой кампании еще раз? Могу я взглянуть на бриф? – Она прочитала раздел про целевую аудиторию, хотя можно было и не читать. – Их называют «Осознанные матери». Обеспеченные, следящие за своим здоровьем женщины в возрасте тридцати с лишним лет. Они любят йогу, пьют травяные чаи и выступают за социальную справедливость… Черт возьми, прямо как будто Селесту описывают, правда же?

На самом деле описывалась любая женщина в Маттауке. С точки зрения гигантских корпораций все они были одним и тем же человеком. Все они были «Осознанными матерями».

– Кстати, – добавила Гарриетт, – сколько лет девушке в рекламе? Она выглядит слишком молодой для «Осознанной матери». Где она прячет своих детей, пока трахается со всеми в округе?

– Максу нравится этот сценарий, – вмешался Крис. – Он считает его гениальным. – По тому, как прозвучали эти слова, было совершенно ясно, что он хотел, чтобы на этом разговор закончился. Но Гарриетт не собиралась останавливаться.

– Макс – пятидесятипятилетний шотландец. Я бы предпочла услышать, что скажет жена Эндрю Селеста. Предположительно, именно она будет покупать эту дерьмовую газированную воду.

– Мне плевать, для кого эта реклама, – усмехнулся Крис. – Макс думает, что этот ролик может что-то выиграть, а для этого он и перевез меня сюда. Чтобы выигрывать награды. А ты здесь для того, чтобы продавать те работы, которые, по моему мнению, выиграют эти награды.

Гарриетт почти восхищалась им за то, что он произнес вслух то, о чем они все думали.

– Я здесь, чтобы продавать работы, которые тебе нравятся?

– Я думаю, что я лучше смогу рассудить, что хорошо, а что нет. Сколько «Золотых львов» ты получила? – поинтересовался Крис.

Тринадцать – таков был ответ. Ее идеи, ее реплики, ее сценарии выиграли тринадцать «Золотых львов» в Каннах. Но ее имени не было ни на одном из этих трофеев. И если на трофее не было твоего имени, а сам трофей не стоял на подоконнике в твоем офисе, ты – такой же неудачник, как и все остальные. Это была одна из многих ошибок, которые Гарриетт совершала на протяжении долгих лет. Она позволяла мужчинам присваивать себе заслуги за ее работу, полагая, что они будут благодарны и признают ее вклад. Но в рекламном сообществе была распространена избирательная амнезия. Большинство мужчин, которым она помогла, даже не помнили об этом. Остальные воспринимали ее щедрость как признак слабости.

– С тех пор как я пришла в это агентство два года назад, я привлекла семнадцать новых клиентов, – сказала ему Гарриетт. – Я бы хотела, чтобы «Pura-Tea» стал восемнадцатым. Мы можем обсудить этот сценарий позже с Максом. Давай посмотрим, что еще ты приготовил.

Гарриетт знала, что все это плохо кончится. И уже предвкушала развязку.

Где-то в программном заявлении каждого рекламного агентства в Нью-Йорке был реверанс об уважении к «потребителю». Гарриетт всегда казалось, что хорошим способом проявить уважение было бы не присваивать ярлык, вызывающий в памяти безмозглых всеядных животных. Во всех пяти агентствах, где Гарриетт работала на протяжении своей жизни, она давала понять, что эти безликие «потребители» – женщины из плоти и крови. По всему миру, говорила она всем, кто готов был слушать, женщины покупают или непосредственно влияют на покупку 80 процентов всех товаров, и те женщины, которые могут больше всего поменять ситуацию, обычно старше тридцати пяти лет. Когда какой-то мужчина ставил ее слова под сомнение, она спрашивала его, когда он в последний раз покупал туалетную бумагу. Какой марки она была? Сколько стоила? В девяти случаях из десяти он не мог ответить.

Когда Макс нанял ее в качестве директора по развитию бизнеса, первым шагом Гарриетт стала подготовка презентации на эту тему. Макс не особенно хотел показывать ее. Он беспокоился, что у агентства сложится репутация, что оно специализируется на женских брендах. Но потом стало очевидно, что «женский козырь» Гарриетт, как называл это Макс, привлекает клиентов. Люди, чья работа зависела от того, чтобы продукт продавался, одобряли то, что предлагала Гарриетт. Она стала приманкой, которой агентство размахивало перед ними, пока не подписывало договор. Затем Гарриетт передавала новых клиентов организации, в которой работали в общей сложности шесть женщин старше тридцати пяти лет. Две из них были административными помощницами. Одна была офис-менеджером. Еще одна вела бренды женской гигиены. Еще одна была арт-директором среднего уровня. Шестая возглавляла отдел по развитию бизнеса.

Вне отдела по развитию бизнеса агентство на сто процентов посвящало себя созданию качественной рекламы. Приняв в свои руки трещащую по швам организацию, Макс ясно дал понять, что только это имеет значение: «Важна только работа». Каждый год он заседал в жюри различных наград вместе с другими рок-звездами креативной индустрии. Его коллеги-судьи почти всегда были мужчинами, почти всегда в возрасте сорока-пятидесяти лет и почти исключительно белыми. Эта шайка богатых белых парней решала, что является «хорошей рекламой», а что – нет. Чужие мнения значения не имели. Их одобрение могло привести к крупным призам, всеобщему обожанию и семизначным зарплатам. Когда креативный отдел садился за разработку новой кампании, эти люди неизменно становились его настоящей целевой аудиторией. Задания, которые не считались перспективными с точки зрения получения наград, быстро передавались отделам более низкого уровня и не в фаворе, часто состоящим из женщин.

Гарриетт провела свои первые годы в рекламном бизнесе в одной из таких команд. Это было в середине девяностых годов, в эпоху, которая, как она позже поняла, была золотым веком в рекламе. В то время телевизионная реклама часто рассматривалась как короткометражный фильм, а отмеченная наградами работа могла дать старт к карьере киносценариста или режиссера. Это была мечта, которую Гарриетт никогда не смогла бы осуществить напрямую. Она училась с детьми, чьи родители помогали им финансово, чтобы те могли сделать карьеру в кино или издательском деле. А Гарриетт нужна была работа, которая бы оплачивала счета.

Так она оказалась в роли автора рекламы тампонов. Конечно, не для телевизора. Этим занималась команда более высокого уровня. На своей первой работе Гарриетт писала рекламные статьи в форме вопросов и ответов, которые печатались в журналах для девочек-подростков. Читательницам предлагалось присылать свои вопросы, ответы на которые должны были появиться в следующих номерах. «Все узнают про меня? – спрашивали девочки. – Останусь ли я девственницей? Что мне делать, если случится самое худшее?»

Гарриетт когда-то сама задавалась такими же вопросами, и некоторое время она была рада давать на них ответы. «Никому не нужно знать, что сейчас то самое время месяца, – говорила она своим читательницам. – Новую линию компактных тампонов бренда можно легко спрятать в кармане или на ладони. Они оставят твою девственность нетронутой и разработаны таким образом, что впитывают настолько хорошо, что худшее точно не случится». Она считала свидетельством своего таланта тот факт, что ей удавалось писать о тампонах в течение нескольких месяцев, ни разу не употребив слова «менструация», «месячные», «влагалище» или «кровь». В какой-то момент она поняла, что уже больше года отвечает на вопросы о месячных. Она придумывала все новые эвфемизмы. Все новые формы маскировки. Но вопросы продолжали поступать. Испуганные, пристыженные, несчастные девушки записывали свои самые мучительные вопросы на линованной тетрадной бумаге и отправляли их по почте в безликую корпорацию. Тогда Гарриетт поняла, что не предлагает решение. Она часть проблемы.

Однажды ей пришлось ответить на новый вопрос. Почему это происходит со мной? – спрашивала 13-летняя Дженнифер из Питтсбурга. Ее отчаяние было настолько физически ощутимым, что Гарриетт разрыдалась. Ты НЕ одна, – написала она в ответ. – Это происходит и со мной тоже. Это происходит с каждой женщиной, которую ты знаешь. С актрисой на телевидении и с женщиной, живущей напротив. Это происходит, происходило или будет происходить с большинством женщин на земле, и нам всем пора прекратить прилагать столько усилий, чтобы скрыть это.

Гарриетт не могла перестать писать 13-летней Дженнифер из Питтсбурга. К концу недели она подготовила серию рекламных объявлений, которую назвала «Полмира». В рекламе говорилось о менструации так, как будто месячные – такое же обыденное дело, как чистка зубов. В ней использовались все слова, которых Гарриетт учили избегать. Когда показывали жидкость, она была красной, а не синей. И самое главное, она призывала девочек разговаривать друг с другом и делиться тем, что они знают.

Гарриетт отнесла материалы кампании креативному директору агентства. Она назначила время, чтобы представить ее наедине, но когда пришла в кабинет, обнаружила там директора по развитию бизнеса и старшего копирайтера, расположившихся на диване.

Директор по развитию бизнеса, скрытый гей по имени Нельсон, с мягким характером и старомодной любовью к обедам с тремя мартини, подмигнул Гарриетт и подтолкнул копирайтера:

– Давайте уйдем. Гарриетт здесь, чтобы снести ему крышу.

– Нет. Останьтесь, – небрежно потребовал креативный директор к ужасу Гарриетт. – Ей нужно привыкнуть выступать перед группой людей.

Итак, Гарриетт представила свою кампанию «Полмира» трем мужчинам, двое из которых были в ужасе.

– Тебе не приходило в голову, что есть причина, по которой мы используем синюю жидкость вместо красной? – спросил креативный директор, когда она закончила. – Ни один парень не хочет думать о том, что это на самом деле и из какой дыры оно вытекает.

– Но эта реклама не для парней, – ответила Гарриетт.

– Мы парни, как и большинство людей, которые продают тампоны. Знай свою аудиторию, Гарриетт.

Час спустя ее лицо все еще горело, когда Нельсон постучался к ней в кабинку.

– Пойдем работать ко мне, – предложил он. – Мне нужна правая рука.

– Но я хочу писать.

– Мне понравилось, как честно ты все написала. Поэтому я буду так же честен с тобой. Ты знаешь, что происходит с женщинами-креативщицами? – спросил он ее. – До тридцати пяти лет ты вкалываешь на дерьмовых заданиях и отбиваешься от мужчин, которые хотят с тобой переспать.

– А после тридцати пяти? – Гарриетт надеялась, что сможет продержаться.

– В творческом отделе нет женщин старше тридцати пяти. Переходи ко мне. Будешь работать со всеми лучшими клиентами и увидишь, как твои идеи воплощаются в жизнь. Я даже дам тебе хорошую должность и прибавку к зарплате. – Тут он прикрыл рот рукой и театрально огляделся вокруг. – И тебе не нужно будет беспокоиться о том, не попытаюсь ли я с тобой переспать.

Следующие шесть лет были лучшими в карьере Гарриетт. Вместе с Нельсоном они составляли впечатляющую команду. Он обхаживал клиентов. Гарриетт придумывала идеи. Поскольку она приводила новых клиентов, то знала всех, с кем работало агентство. Когда у нее в голове возникала идея, она рассказывала о ней креативной команде, которая могла воплотить ее в продукт. У нее был талант убеждать креативщиков в том, что это их идея. Так она познакомилась с Чейзом. Он был одним из двух копирайтеров, назначенных на тендер, который она вела. Другой парень был мудаком, поэтому Гарриетт подсунула идею, над которой работала, Чейзу. Она вставила ее в разговор, повторив дважды, чтобы убедиться, что он все уловил. После этого Чейз всегда советовался с ней по рабочим вопросам. Когда они оставались наедине, он называл ее своим счастливым талисманом.

Гарриетт преуспела в рекламе. В сорок восемь лет у нее до сих пор была работа с шестизначной зарплатой. Люди шептались, что она станет следующим президентом агентства, хотя она никогда не поощряла такие пустые разговоры. Между тем Чейз был настоящим феноменом, он получал множество наград и ежегодно зарабатывал миллионы. Гарриетт точно не помнила, когда он перестал благодарить ее в своих речах. Скорее всего, примерно в то же время, когда начал ей изменять.

Когда Чейз бросил ее, Гарриетт имела полное право быть в ярости и была. Но при этом ее не покидало странное чувство, словно она вновь обрела себя. В качестве эксперимента она взяла три недели отпуска. За двадцать пять лет она никогда не отдыхала так долго. Она провела это время у себя в саду, игнорируя электронные письма, которые продолжали накапливаться у нее в почтовом ящике. Впервые за долгие годы она ни с кем не делила себя. Только когда ее магия начала возвращаться, она поняла, как много себя она отдавала.

Было почти шесть, когда Гарриетт вызвали в кабинет Макса. Когда она пришла, он обнял ее:

– Как дела, моя дорогая? Как прошел отпуск? Ты выглядишь загорелой и отдохнувшей.

Гарриетт знала эту игру. Притвориться, что ничего не произошло, и поболтать минут десять, пока страсти не утихнут. Она столько раз попадалась на эту уловку!

Два года назад она приняла предложение Макса о работе, надеясь, что их рабочие отношения будут такими же, как когда-то были у нее с Нельсоном. Если Максу и не хватало таланта, он с лихвой компенсировал эту нехватку харизмой. Макс был из тех мужчин, которые заставляли других чувствовать себя членами эксклюзивного клуба. Гарриетт, конечно, в этот клуб не приглашали, но это ее вполне устраивало. Пока Макс с клиентами потешали самолюбие друг друга, она могла заняться работой. Когда она пришла в агентство, оно стремительно теряло клиентов. Они вдвоем спасли его. Но Макс все еще считал, что руководит агентством в одиночку.

– В чем дело, Макс? Я хочу домой и знаю, что ты позвал меня сюда не для того, чтобы обсуждать мой загар.

– Ко мне приходил Крис. Он сказал, что тебе не нравится его работа по «Pura-Tea».

– Звучит так, будто ты спрашиваешь моего мнения. Это так?

– Конечно, – кивнул он.

– Я видела четыре рекламные раскадровки. Три не оставили никакого впечатления. Четвертая – один из самых оскорбительных сексистских роликов в моей жизни. А я однажды работала с пивным брендом из Бразилии.

– Это Pura-Fide? – спросил он, как будто не мог в это поверить. – А мне показалось смешно. Ты должна признать, что это находчиво. Я показал ролик жене. Она хохотала до упаду.

Это была очевидная ложь. Она знала его жену. Эта женщина не смеялась уже много лет.

– Сколько лет твоей дочке? Семнадцать?

Его сияющая улыбка значительно потускнела:

– Перестань, Гарриетт.

– Серьезно, Макс. Я выросла на фильмах, которые учили меня, что женщины, получающие удовольствие от секса, – шлюхи. Что мы должны стараться быть такими, какими нас хотят видеть мужчины, а не такими, какие мы есть на самом деле. Это сломало мне психику. И многим женщинам, которых я знаю. Ты этого хочешь для своего ребенка?

– Значит, это личное.

– Конечно, личное. Все в этом мире личное. Любой, кто скажет тебе, что это не так, пытается тебя надуть.

– Ну, Крис беспокоится, что вы с ним не сможете работать вместе. Тебе нужно сгладить ситуацию. Просто забудь про это, Гарриетт.

Сколько всего она уже забыла? Сколько себя уже отдала?

– Почему я?

– Потому что ты не права.

– Я женщина из целевой аудитории. А еще я женщина с двадцатипятилетним опытом работы в рекламе, которая за два года не упустила ни одного нового клиента. И ты мне говоришь, что это я не права?

– Да, – ответил он, – ты не в курсе, что молодые люди сейчас считают смешным.

Это был удар ниже пояса, но она ожидала его:

– Ну, раз ты так думаешь. Но я не буду презентовать эту рекламу клиенту.

– Судя по тому, как идут дела, тебе и не придется.

Смех Гарриетт словно положил его на обе лопатки.

– Без меня ты не получил ни одного нового клиента, – сказала она, – а сейчас тебе нужна победа, чтобы оправдать тот факт, что ты притащил этого парня из Лондона. Я слышала, что ты платишь ему в пять раз больше, чем мне. Будет не очень хорошо, если он провалится с первого же раза. Ты уверен, что готов рискнуть?

– Знаешь, ты не так хороша, как тебе кажется, – ответил Макс.

– Нет, – согласилась Гарриетт. Она знала, что он перейдет на личности. И ждала этого. – Я лучше.

Его губы скривились в усмешке, и Гарриетт увидела страх, скрывавшийся под его презрением:

– Ты можешь этого не понимать, но есть причина, по которой я гендиректор этого агентства, а не ты.

Гарриетт снова рассмеялась. Она увидела, как это его взбесило, и рассмеялась еще сильнее:

– О, я как раз понимаю. Причина есть, но она не имеет ничего общего с талантом.

– Крис Уитмен стоит дюжины таких, как ты.

– Ты меня боишься, – заметила Гарриетт. Трудно было поверить, что ей потребовалось столько времени, чтобы увидеть это. – Вот почему ты все время указываешь мне на мое место.

– Я боюсь тебя?

– Да, ты боишься меня, потому что я умнее тебя. И если ты дашь хотя бы одной талантливой женщине власть, которую она заслуживает, за ней последует другая. А потом еще одна. И вместе они докажут, что их путь лучше. И тогда весь ваш фальшивый мир рухнет. – Гарриетт взяла со стола очередную рекламную награду и бросила ему: – У тебя не было бы ее, если бы не я.

Макс поймал золотой карандаш и сразу швырнул его в стену, где тот оставил в гипсокартоне приятную вмятину. Затем Гарриетт бросила в него еще парой наград:

– И вот этих бы тоже не было.

Они тоже полетели в стену.

– Все это произошло благодаря мне. Без меня тебя бы давно отправили в утиль.

– Да пошла ты, сука! – прорычал он.

Дверь открылась, и двое охранников зашли как раз в тот момент, когда Макс приготовился швырнуть в стену еще одного каннского льва.

– Вам лучше выпроводить меня отсюда, – посоветовала она им. – Если этот придурок сделает со мной что-нибудь, я за себя не отвечаю.

В тот вечер она сняла туфли в поезде и не потрудилась надеть их снова, когда он прибыл на станцию Маттаук. Когда Гарриетт шла домой с вокзала босиком под дождем, она знала, что соседи подглядывают за ней через жалюзи, но ей было наплевать. Впервые в жизни она чувствовала себя абсолютно свободной.

Спустя несколько месяцев Гарриетт получила по почте приглашение. Ее звали на открытие выставки в Центральном парке. На обложке приглашения была знаменитая статуя Шекспира, переделанная в Элеонору Рузвельт:

«Из двадцати девяти статуй в Центральном парке только одна – женская. В этом году, в Международный женский день, мы исправим эту ошибку. Присоединяйтесь к Финансовым советникам Манхэттена, чтобы отметить вклад женщин в мировое развитие».

Внизу была рукописная записка от Макса:

«Ты нас вдохновляла. Пожалуйста, возвращайся».

Гарриетт прислала отказ вместе с букетом цветов, собранных у себя в саду.

Близнецы

Несса припарковала машину на подъездной дорожке и сидела, уставившись прямо перед собой на свой белый дом в колониальном стиле. Ей потребовалась минута, чтобы найти в себе силы выйти из машины. Затем она отперла входную дверь, закрыла ее за собой и молча встала в прихожей дома, который достался ей в наследство.

За последние годы у нее было много плохих дней, но ни один из них не казался таким беспощадным. Сначала мертвые девушки на пляже Данскаммер, затем появление Франклина и наконец странное требование Гарриетт переспать с мужчиной, которого она не видела целую вечность. Если все так и будет продолжаться, Несса не была уверена, что хочет провести здесь еще тридцать лет.

Она окинула взглядом прихожую, прислушиваясь к плеску волн на далеком пляже. В горестные месяцы после похорон родителей ее дочери умоляли ее обратиться к психотерапевту. Вместо этого Несса сначала занялась декором дома. Она потратила несколько недель на то, чтобы купить антикварный стол и фарфоровую лампу. Разорилась на обои с ручной росписью в виде цветущей вишни, чтобы гости, входя в ее дом, сразу видели что-то красивое. Ей и в голову не приходило, что самый милый уголок ее дома однажды станет тем местом, где лучше всего слышно мертвых.

После смерти родителей и отъезда дочерей в университет бывали моменты, когда тишина почти сводила ее с ума. Теперь некогда тихий дом наполнился шумом океана, и Несса с ужасом думала о том, что она может услышать в следующий раз. Пройдя через гостиную на кухню, она включила телевизор. Порывшись в холодильнике, нашла бутылку белого вина, которую подруга принесла несколько месяцев назад. Откупорила ее и налила себе бокал. Сев за кухонный стол, она положила телефон перед собой экраном вверх. Затем набрала последний номер, по которому звонила.

– Привет, мама. – В голосе Бреанны звучало беспокойство. – У тебя все в порядке? – Она была старшей из близнецов Нессы, первенцем в семье первенца, и у нее всегда было особое чутье. Даже будучи младенцем, она настолько точно улавливала настроение матери, что Несса не была уверена: она его понимает, вызывает или предсказывает.

– Да, детка. – Несса старалась говорить ровно, хотя слезы текли у нее по лицу. Это были слезы не печали, а, скорее, благодарности. Ее дети были в безопасности. На протяжении многих лет близнецы были единственным источником утешения для Нессы. Они оставались рядом с ней после смерти отца. Ни одна из них не оставляла ее одну больше чем на несколько минут. – Где твоя сестра? С ней все в порядке?

– Джордан в порядке, мама. Она в библиотеке.

– Хорошо, хорошо. – Несса сделала паузу, чтобы высморкаться. – Так расскажи мне, что у вас происходит. Как жизнь?

Она хотела услышать, как ее дочь говорит о нормальных вещах. О мальчиках, книгах и корейских мыльных операх, которые девочки просто обожали.

– Как жизнь? Ты меня очень беспокоишь, мам.

Не было смысла притворяться, что ничего не случилось. Бреанна видела ее насквозь.

– Ладно, хорошо. Я звоню, чтобы вы обе знали, что не стоит расстраиваться, если вы увидите меня в новостях сегодня вечером.

– О боже, мама!

– Нет-нет-нет. Не делай поспешных выводов. Со мной ничего не случилось. Я просто… – Несса вздохнула. – Сегодня я нашла мертвую девушку.

Бреанна замолчала. Следующие слова она произнесла шепотом:

– Кто это был?

Несса никогда ничего не скрывала от дочерей. Они знали все о семейном наследии. Она усадила их обеих в возрасте десяти лет и рассказала им все истории, которые могла вспомнить, об их прабабушке Долорес и мисс Элле. Когда Несса призналась, что у нее тоже есть дар, Бреанна прорыдала несколько часов.

– Я пока не знаю, кто это был, – призналась Несса, – просто кто-то, кого нужно было найти.

– Значит, все началось?

– Полагаю, что да. – Несса вдруг почувствовала себя обессиленной.

– Было ужасно? Ты можешь мне рассказать.

Несса уже представила, как ее дочь съежилась на другом конце линии. Бреанна не хотела слушать подробности. Как и все нормальные люди, она предпочитала избегать темы смерти. Но Несса знала, что дочь выслушает ее, если ей это будет необходимо.

– Да, это было ужасно, – подтвердила Несса. – Это совсем молоденькая девушка. Они убили ее и выбросили на обочину шоссе, как мусор.

Они. Это слово сорвалось с ее губ. Она всегда считала, что убийца был один. Но правда заключалась в том, что она не знала этого наверняка.

– О боже, мама, это ужасно, – простонала Бреанна. – Хочешь, мы вернемся домой, чтобы побыть с тобой?

– Нет! – Несса не собиралась им этого говорить, но меньше всего ей хотелось, чтобы ее девочки оказались в городе, где кто-то убивает девушек их возраста.

– Хотела бы я, чтобы твой дар достался кому-то другому. Ты уверена, что тебе не нужна наша помощь?

– У меня уже есть помощь, – заверила ее Несса.

Бреанна знала, что это значит:

– Ты хочешь сказать, что нашла ведьму, как мисс Элла?

– Я нашла двух. Защитницу и карательницу.

– В Маттауке? Подожди. Джордан вернулась. – Бреанна положила трубку, но Несса слышала, как она разговаривает с сестрой. – Мама нашла мертвую девушку. – Затем она услышала шум, когда телефон перешел из рук в руки.

– Где ты ее нашла? – Это была Джордан – совсем как ее отец-полицейский. Любящая и теплая, но всегда сразу переходит к делу.

– В каком-то кустарнике между пляжем и дорогой.