Восхождение к власти: падение «ангелов»

– В Рим? Зачем? – смутилась Сериль. – Ты же сказал, что увольняешься.

– Сериль, не бойся за твоего благоверного, ибо единственное, что сможет его там ранить – иголка от ордена, медали или любой иной блестяшки. У нас там будет награждение.

– Ах, а то я уже перепугалась, – обрадовалась девушка, широко улыбнувшись. – А в Риме можно присутствовать жёнам и детям военных?

– К сожалению, нет, на мероприятие всё в трёх кварталах оцепят, да и смысл тебе ехать? Я туда и обратно, – печально отвечает Данте. – Знаешь, после награждения хотелось бы съездить отдохнуть от всего. Я слышал, что Канцлер хочет до конца открыть сообщение между тремя странами, и мы сможем ездить не только в один город. И как насчёт посетить Алтай? Говорят, там красиво…

Как снег на голову в мае у Сериль раздалось звучание телефона, и она тут же провела пальцем по тонкому экрану, тут же приложив трубку к уху:

– Да, кто это? Ах, Элизабет. И что же ты хотела? – с напряжением и явным нежеланием слушать девушку, вопрошает Сериль. – Ах, да не, на завтра им ничего не задали по математике. А почему ты не пользуешься журналом электронным? А, глючит. Ладно, доброго вечера.

– Элизабет, – задумался Данте. – А, это та женщина, которая тебя постоянно третирует?

– Так давай я потолкую с ней по-человечески, – заговорил Яго. – Я не джентльмен могу на наглую девчонку и голос поднять.

– Нет, Яго, не нужно, – чуть подняла руку Сериль. – Знаешь, мне её по-человечески жалко, у неё мужа нет, а ты знаешь, как Рейх надзирает за теми, у кого нет семьи.

На другом стороне «провода», в небольшой квартире устроен свой ужин, только намного скромнее и тише – молодая девушка в кофте и джинсах работает возле плиты, что-то временами выставляя на стол. Её рыжие волосы убраны в пучок, а пальцы в чём-то замаслены.

– А где Анастас? – спросил молодой парень, сидящий за небольшим столиком, где стоит пара блюд и пара кружек, наполненных креплённым виноградным соком. Сам мужчина одет довольно опрятно – голубая рубашка, выглаженные брюки, на руках блестят золотые часы.

– Он у мамы. Я его отправила, чтобы он смог быстрее прийти завтра в школу, да и давно он у бабушки не был.

На хозяйку обращено добродушное чуть утончённое овальное лицо, на чуть приоткрытую спину смотрят карие глаза янтарного оттенка, чёрные волосы чуть растрёпаны.

– Почему ты поинтересовался, Филон? – с лёгкой улыбкой спросила девушка.

– Да так, скажи, мы же уже год знакомы?

– Ну да.

– Помнишь, как это было? – парень чуть улыбнулся. – Помнишь, как на работе, я по ошибке ошибся отделом и написал о неисправности компьютера в ваш юридический отдел? Помнишь, как ты пришла к нам в аналитический и сказала «какой идиот перепутал юристов с техниками? Сейчас сам возьмёт в руки отвёртку и будет компы чинить».

– А как же это забыть, – усмехнулась и задумалась Элизабет.

Дама, молодая хозяйка обернулась на парня, который смотрит на неё глазами, во взгляде которых есть горит нечто больше, чем обычная дружеская приязнь. Она понимает, что за этот год общения, которое они провели в кафе, на работе, в кинотеатрах ей хотелось бы большего, желала, чтобы золотой венец обвил её безымянный палец, но что она может дать ему? Обычная домохозяйка, растущая сына и не знающая ничего, кроме дома и работы, не понимает, что в ней мог найти коллега по работе.

– Филон, скажи, чем такая девушка как я может быть привлекательна для мужичин?

– Да, Лизи, – коротко назвал парень девушку. – Ты слишком низкого о себе мнения. Ты красивая, трудолюбивая и хозяйственная. Как такая не может понравиться?

Элизабет приятно смутилась от таких слов, на её щеках проступил лёгкий румянец. Идиллию разрушил звонок, и Элизабет подошла через короткий коридор, что бы открыть дверь. Распахнув её, в проходе стоял высокого роста мужчина, в костюме клерка или офисного работника, в длинном френче. Тут же раздался его тяжёлый бас:

– Я из отдела по надзору за бессмейными из управления Мин…

– Я поняла. Что вы хотели?

– Проверить, есть ли у вас сожители и так далее. У вас только через пару месяцев проходит административный запрет на наличие семейных или квазисемейных отношений.

– Нет, этого нет, – холодно сказала Элизабет.

– А это что у вас там за мужчина сидит? Чай не сожитель?

– Нет, коллега по работе. Мы с ним обсуждаем планы развития юридической государственной конторы на текущий квартал. Вот он решил поделиться предложениями по улучшению работы, – напористо ответила Элизабет.

– Хорошо-хорошо, так и отметим. Всего хорошего.

Дверь захлопнулась и Элизабет посмотрела на Филона, их взгляды встретились. Невольно Элизабет вспомнила Сериль, и на мгновение её поразило желание, чтобы у неё всё было как у той жены капитана – муж, радостная атмосфера семьи, и отсутствие еженедельных проверок. На момент ей даже показалось, вся ненависть Сериль скорее из-за зависти, а не из-за имперского происхождения.

«Было бы мне дело до Рейха и его политики, если бы не его безумное отношение к моей личной жизни?». Она чувствует, что вся её ненависть к Рейху и даже к Сериль, это не более чем желание освободится от уз бюрократического капкана и самой стать как та жена офицера, но нечто противится в ней.

«Я – свободная дочь Греции», – такие слова матери всплыли в сознании Элизабет, и она пытается их всей силой реализовать в себе, потому что должна… но кому? Греции уже нет, и только бабушка с дедушкой причитают, что всё ещё вернётся, да и сама Элизабет им поддакивает, чувствуя, что просто обязана эта делать, ведь в неё, в детстве столько вложили патриотизма к вольной мёртвой стране.

Домохозяйка, любящая семью или горделивая воительница за свободу родины, как царица Боудикка – выбор, который стоит в душе молодой девушки, и она не знает, что выбрать, ибо сказать родителям, что не хочет больше быть против Империи, а желает ей смириться и жить по её законам, значит обидеть их, оскорбить.

– Элизабет, сколько мы с тобой знакомы? Год? Ты же знаешь, что все твои прежние мужья уже обзавелись любовницами и при удобном случае, когда стало особо подгорать, свалили куда-то на юг, – в голосе парня появились эмоции. – Я бы хотел…

– Ты же всё понимаешь, Филон. Административный запрет. Да и ты… скажи, где ты работал до того, как пришёл Рейх?

– Жреческое юридическое управление Храма Фемиды, – чуть повинно опустил голову Филон. – И да, мне назначили наказание на запрет покидать город. Ещё три месяца, и мы могли бы…

– Ты же знаешь, что вряд ли, – Элизабет села напротив Филона. – Семейная политика Империи такова, что двух этнических греков вряд ли… что б их всех! – вспылила дама и залпом осушила стакан. – Да они в нас видят угрозу! Они хотят, чтобы мы выходили за проклятых ромеев! Якобы «разделение нации греков предотвратит мятежи, поскольку они будут разделять ценности Империи через своих супругов!». Чтоб этот Канцлер провалился в ад!

– Если бы нам дали возможность создать семью, куда бы ты хотела поехать? – спокойно спросил Филон, коснувшись руки Элизабет.

– Куда-нибудь на север. Слышала я о России, как думаешь, как там сейчас? Говорят, очень древняя страна.

– Знаешь, я предлагаю тебе сходить в одно место. Давай через дня два? – говорит томно Филон, заключив ладонь девушки в объятия.

Глава 7. Град Петра, веры православной и власти государевой

Дела политические

Из пророчества времён кризиса афонского Старца о России. Глава третья, абзацы двадцатый-двадцать четвёртый.

«Те, кто придут во времена бедствий, потеряют страну в баталиях и сечах словестных за осколки былого величия. Придёт время, когда власть будет отобрана у старого орла и будет новому одноглавому. Власть большого парламента будет отобрана и передана малому. Те, кто возьмёт венец власти над Россией предадутся всем возможным порокам. На их руках будет грязь лжи и коварства, кровь предательства и жестокости и они скажут – «это нужно для выживания». За это их и погубит страшная кара, данная от Бога.

Воздух наполнится дымом и кровью. То, что было единым рассыплется и от птичьего града до самой Волги раскинется наследница двуглавой державы. Земля былого благородства и великих людей. Новые ревнители одноглавого возглавят то, будет положено в заклание будущего мира. И им будет суждено либо сплотиться, отринув раздоры, либо сгинуть в мятежной тьме. Западные русы – странные дети старых порядков. Их долгом станет вернуть Москве былое величие, но смогут ли?

Народы восточной России возьмут с лихвой справедливо взятое Москвой. Президенты и парламентёры узнают вкус бунтов. Москва, погрязшая в мятежах узнает, что восточные народы не так раздроблены, как казалось. Люди Зауралья очистят свои земли от ига запада, как им казалось. Они восстанут за свободу, но та свобода станет детищем князей бесовских. И по делам их узнает, что за востоком и пламенем мятежа будет стоять сын зари, враг рода человеческого.

Но не долго будет так – страна против страны, брат против брата. Придёт возмездие за кровь невинных и когда будет сорвана последняя печать мятежа, то сделается великая тишина по всей стране. И когда-то поссоренные братья станут едины и разбитое сочтётся, и орёл вновь обретёт две главы. И позволит им Он греться в лучах новой славы, подаст им долгожданный мир.

И настанет момент, когда Россия вновь раскинется от Балтики и до самой Аляски. И после великого упадка, когда республика приходила в упадок, на востоке вновь взойдёт солнце монархии. И приемником Рима и града Константина вновь станет Москва – новый город Единого Бога. Новые русы станут архитекторами грядущей эпохи с новыми «солнцами» будущего мира».

Спустя два дня. Санкт-Петербург. Кронштадт.

Над островом, как и над всем городом, нависли тяжёлые мрачные небеса, несмотря на то, что сейчас в разгаре пятый день июля месяца. Но тут странно прохладно и мрачно, словно природа специально тут всё кутает ореолом загадочности и мистики.

В парке, подобно лёгкому перезвону, прозвучал женский смех. Высокая девушка в сером пальто, джинсах чёрного цвета и сапогах негромко посмеялась. Её чёрный пышные волосы, снисходившие до плеч, затрепетал напористый прохладный ветер, а светлое мраморно-чистое лицо покололо от холода. Голубые глаза, чистые и сверкающие счастьем, смотрят вперёд, а худая правая ладонь зажата крупной ладонью парня.

Рядом идёт мужчина, с длинным волосом и выбритым лицом. Его одеждой стал длинный плащ цвета хмурых небес, брюки и остроносые туфли. Очи, насыщенного зелёного цвета, взирают на девушку, идущую рядом с ним.

– То есть ты примазался к поездке нашего кардинала Флорентина? – с толикой игривости прозвучал вопрос. – И это и есть две твоих путёвки?

– Так и есть, моя дорогая, так и есть, – легко ответил Данте. – Ему шепнул наш Консул, что мне сейчас нужен отдых, вот и священник подсуетился.

– Что ж, хоть так мы выбрались на отдых, – худые губы девушки украсила воздушная улыбка. – Приятно посмотреть на то, как живут другие страны.

Среди длинной аллеи идут два человека, которые сильно выделяются среди всех присутствующих здесь. Парень и девушка в стандартной одежде, приемлемой для Рейха, но тут они увидели совершенно иную картину моды, оказавшись белыми воронами. В глаза бросаются мужчины, на которых тёмных цветов камзолы или фраки старинного покроя, расшитые серебряными или золотыми нитями, прикрывающие белые брюки и начищенные до блеска туфли. Попадаются и крупные мужики, с отращёнными бородами, на которых под ветром развиваются широкие линованные плащи и мешковатые просторнейшие штаны, утянутые сапогами. Некоторые женщины в довольно просторных платьях различных цветов, но чаще всего попадаются девушки в расшитых белых рубашках, убранных под тёмные платья.

Молодая пара кажется одета более… современно и от их одежды не так отдаёт далёкой стариной. Данте был наслышан о пристрастии в одежде людей культурной столицы Российской Империи, но даже не думал, что здесь он встретит ожившую историю на улицах города и это касается не только одежды. На первый день своего прибытия в Санкт-Петербург ему казалось, что он попал в эпоху, залитую янтарём истории и навечно застывшую тут. Обычная полиция тут отсутствует и вместо неё – жандармерия, современный транспорт отделан в стилистике девятнадцатого века и даже язык жителей больше пестрит анахронизмами былых времён. Только Данте рассказывали, что всё это тут недавно и создано по Указу государя Российского «О реставрации атмосферы и духа Града Петра», который должен был стать мостиком между древней монархией и сегодняшним имперским режимом.

Но для молодой пары нет дела для этого. Гуляя по парку они наслаждаются приятной атмосферой.

– Данте, как ты думаешь, мы нарядились не слишком… скупо? – осторожно спросила Сериль, боясь, что её словам могут смутиться, но в тоже время, понимая, что её речи никто не различает.

– Думаю, все уже поняли, что мы не отсюда.

– Милый, ты посмотри, какая тут атмосфера… ты только взгляни, какие платья и какие костюмы, – с восхищением говорит девушка. – Мы словно попали в древние времена.

«Интересно, сколько из этих людей ряженные оперативники Российской имперской службы безопасности?» – спросил у себя Данте.

Он понимает, что встреча Верховного кардинала Империал Экклессиас и митрополита южного Русской Православной Церкви не может проходить безо всякой охраны. Морской собор в Кронштадте стал местом для переговоров представителей двух церквей по статусу балканского полуострова и состояния веры на нём. Империал Экклессиас, как наследница католической обрядовой традиции желает поставить там свои храмы, а Православная Церковь желает сохранения на нём очагов православной веры, которые смогли пройти через мрак кризиса и забытья.

Данте, которому предложил с собой проехаться Флорентин Антинори, в знак благодарности за возращения меча святого Петра, был рад выбраться из Рейха и свозить жену. Ему сейчас нет дела до договорённостей двух наследниц славы Христа, он просто рад насладиться прогулкой и видами парка.

Его ладонь чувствует руки ладони любимой жены, он ощущает её гладкую кожу, смотрит в прекрасные глаза и чувствует, что душа ликует и полнится спокойствием. Девушка, в которую он влюбился в Иберии, прошла за ним долгий путь, разделила с ним быт и хранила верность, когда приходило время томительного ожидания его из походов.

«Что ещё мне нужно?» – спросил себя Валерон.

Пара, идя по парку, постоянно замечает, что по бокам то и дело встречаются штандарты на которых развиваются флаги – бело-жёлто-чёрные полота с тёмным двуглавым орлом. Данте знает, что это главный флаг страны, её символ и великое знамя, которое ставится как можно чаще, дабы люди не сомневались в силе имперской власти.

Данте слышал, что в Имперской России правят практически такие же порядки, что и в Риме, только с уклоном на национальный характер. Вчера, гуляя по Петербургу, он видел, как возле статуи Императора Всероссийского люди в чёрных рясах, со златыми епитрахилями и крестами служили молебен возле большого изваяния. Аромат, источаемый кадилом, наполнил всю улицу, а торжественные песнопения доносились до самых крыш. Ему это очень сильно напомнило, как священники Империал Экклессиас вели маленькие богослужение возле часовенных монументов Канцлера, испрашивая у Бога благословения на правление государя.

Ступая дальше вместе с женой, он в парке заметил, как что-то записывает человек, среднего роста, в сером длинном пиджаке в полоску, в широких штанах и небольших туфлях, а голову украсил цилиндр. В его руках электронный тоненький планшет и тактильная ручка, сделанная в форме пера. Он стоит прямо посреди параллельной дороги и всё время что-то чиркает у себя в планшете, внимательно всматриваясь в каждого прохожего.

– Данте, а что этот человек записывает? – с удивлением спросила Сериль, поправив чёрные волосы.

– Тех, кто одет не по правилам Указа Императора и вспомогательным актам. Это чиновник из Петербургского одежно-надзорного управления Министерства культуры Российской Империи.

– Откуда ты это знаешь?

– Читал доклады нашей информационно-разведывательной службы о Российской Империи, – после этих слов к чиновнику подошли два человека, и слуга власти государевой указал на молодую пару. – А сейчас нас попытаются оштрафовать. – Обозначил это Данте с толикой юмора.

К Данте и Сериль, минуя сень деревьев, подошли двое мужчин. На них одинаковая форма – длинные сине-тёмные камзолы до колен, расшитые белоснежными нитями, погоны цвета серебра, штаны ночного окраса, сапоги и фуражки.

– Добрый день, подданые, – раздался басовитый низкий голос от одного из двух крепких мужчин, – Старший уонтер-офицер, Николай Марков. Мы из Жандармского петербургского городского управления. Будьте добры, предоставьте ваши документы.

Данте не понял ни слова из речи, произнесённой полицейским. Вместо этого он, как его учили перед вылетом, вынул небольшую пластиковую карту, с гербовым штампом двуглавого орла и протянул её жандарму, который тут же её выхватил и секундой позже вернул обратно.

– А-а-а, вы гости по политическому приглашению. Что ж, хорошего дня, – жандарм отстранился после этих слов и вернулся к чиновнику.

Молодая пара дальше продолжила гулять по парку, наслаждаясь его видами. Справа и слева у аккуратных бордюр выставлены лавочки, а над головами приятно шелестят листья деревьев, слабо перешёптываясь между собой. Отовсюду льётся непонятная, немного грубая речь, а воздух наполняется ароматами свежей выпечки, которая продаётся в одном из ларьков.

Справа Данте увидел четырёх человек, на которых красные кафтаны, на плечах их лежат древковые ружья, усиленные штык-топорами.

– Милый, а это кто? – спросила Сериль.

– Это из Полицейского московского стрелецкого полка20.

– Что они делают в Петербурге? – прозвучал удивлённый вопрос. – Вроде как Москва и Петербург города разные.

– Видимо их сюда привели дела из Москвы. Хотел бы я посмотреть на неё. Говорят, что она сильно изменилась за последние лета.

И Данте был во многом прав. Судя по донесениям и рассказам, которых он наслушался в самолёте от корпуса дипломатов, Москва, да и вся Россия теперь воплощение нечто подобного, что сейчас происходит в его Империи. Император Всероссийский держит страну в ежовых рукавицах и постепенно закручивает гайки во всех сферах, куда ни сунься. Патриотические марши, неучастие в которых превращается в административное правонарушение, преподавание уроков лояльности к власти в школах, техникумах и ВУЗах, отсутствие на которых наказуемо, присяга государю на всех местах работы и многое другое теперь стали повседневностью для жителей Российской Империи. От Балтики и до самой Камчатки превозносится хвала государю и государству, звучат молитвы в их честь, и никто не смеет оспорить власть правителя.

Данте помнит, как он видел, что одно из зданий в городе тщательно обыскивалось органам карательной власти. Судя по красным шевронам на синей одежде, это был Особый жандармский корпус политического сыска, который занимался тем, что искал человека, оставившего негативный отзыв о работе монарха или государства, или высказал навязчивую критику в сторону императорской четы, либо же гневно высказался о Правительствующем дворе21. Валерон не знал, за что они искали человека, но понимал, что дело явно политическое, поскольку все негативные отзывы или комментарии в СоцСетях или газетах, электронных изданиях и книгах должны проходить через Управление надзором за критикой государства Департамента контроля за потоком информации Министерства информации Российской Империи. И только когда Управление всё рассмотрит, тогда можно будет размещать текст критики… с вымарками и указаниями Управления естественно.

Сейчас Данте видит перед собой картину счастья – весь парк являет собой образ радости и люди действительно рады такому положению дел. Капитан ясно понимает, что подданные Российской Империи готовы мириться и рады жить под таким гнётом, ибо только с приходом имперского порядка наступил мир на огромной территории.

– Данте, что-то ты примолк? – тихо спросила Сериль.

– Знаешь, мне всё это сильно напоминает дом, – палец мужчины односекундно указал на чиновника, который смотрит за одеждой людей, а затем он моментально ткнул на флаги и столбы, выполненных из бронзы и похожих на старинные фонари, только по мимо светильников оттуда льётся и нескончаемая речь. – А тебе это не напоминает? Власть Императора, госсимволика на каждом шагу, чиновники и контроль на каждой улице. – Тут же губы мужчины украсила лёгкая улыбка. – Ты пойми, я не против всего этого, просто говорю, что это всё иронично… только переделано всё на культурные особенности.

– Согласна, но ни этого ли хотели мы – люди тяжёлых времён. Знаешь, я бы отдала всё, лишь бы моё детство прошло именно так, – Сериль указала на детей, которые играют возле родителей, некоторые лежат в колясках и смотрят на мир счастливыми глазами, не зная тех тягостей, которые пришлось пережить их родителям. – Данте, не об этом ли мы в детстве мечтали? Скажи, так ли ты прожил свои первые годы? Играючи с родителями или в красивой коляске? Скажи, милый, – голос девушки дрогнул, а глаза заблестели от слёз, в груди же всё вспыхнуло эмоциями.

– Да, ты права. Нам пришлось многое пережить, – воспоминания наполнились картинами трущоб и улиц Сиракузы-Сан-Флорен, ставших помойками; виды прошлого – разрушенные здания и жалкие лачуги вместо дома, жестокие кровавые разборки и как он ребёнком шнырял среди рынков, чтобы ухватить что-нибудь на ужин у опрометчивых торговцев; помнит, как играл с братом и другими ребятами среди руин и покосившихся строений и ел один раз в день, если не украдёт что-нибудь ещё. И его охватывает скорбь по тому, что и многим людям присутствующим тут пришлось пережить тоже самое и он искренне рад то, что их дети могут жить в новом мире, сбросившим с себя ветхое одеяние кризиса.

– Ты только посмотри, как тут всё прекрасно. Разве так не должно быть? Разве это плохо? – на этот раз в голосе промелькнуло возмущение. – Я до сих пор не могу понять, почему наши «демократы» из Балкан не могут понять, что Рейх – это лучшее для них. Не могу этого понять, – опечалилась Сериль. – Разве им мало стабильности? Разве им мало, что их дети не роятся в помойках и не едят мусор?

– Власть, моя дорогая. Я думаю, ты понимаешь, что каждый демократ и либерал стремится к власти и когда он её получает, он устанавливает свою, самую страшную и жестокую диктатуру. Такова их суть.

– Так почему же Канцлер их не переловит и не пересадит?

– Эх, я тоже хотел бы это знать.

Молодая пара прошла дальше, и Данте заметил золотой купол, выступающий из-за гряды зелёной листвы.

– О, впереди церковь, – раздались радостные слова.

«Православная Церковь Российского Имперского Государства» – сказал себе Данте, вспоминая всё то, что ему удалось прочесть о ней и понимая, что её власть не так сильна, как у Империал Экклессиас в Рейхе, но всё же огромна. Священники могут венчать и заключать официально брак, критика в сторону Церкви запрещена и наказуема, часть полномочий Министерства культуры и других ведомств переходили в ведение Церкви, она имеет право иметь собственные войска, может издавать «духовные письма», ставшие ровней приказам министерств.

Однако Данте вспомнил, что все эти привилегии, и возможности, ей вполне заслужены. Подобно Империал Экклессиас она стала стержнем духовности, опорой для искалеченного народа, стержнем нравственной политики страны. Во время кризиса и бесконечно долгих лет гражданской войны она отстранилась от страшной бойни, став прибежищем для мира, а когда конфедераты победили, оказалась в опале. И когда казалось, что вековечная тьма навечно опустилась на Россию, именно Православная Церковь и остатки сопротивления разожгли пламя новой зари, восставив страну из праха и уподобив фениксу.

Обойдя практически весь парк, в самом его конце они наткнулись на небольшую церковь. Она не была ограждена забором и обозначением конца её территории служит высаженная зелёная изгородь кустов. Сериль с восхищением на неё посмотрела и увидела, как белоснежные стены венчает золотой купол и крест сияет под солнцем, уподобившем фонарю маяка для заблудших душ.

– Милый, может зайдём?

Данте так же посмотрел на церковь, на её тридцать гранитных ступеней, на высаженный вокруг сад, манящий приятным запахом цветов и благодатными ароматами.

– Хорошо, – на мгновен6ие парня взяло сомнение, – только как там себя вести? Я никогда не был в православном храме.

– Я думаю, так же как в нашем, – девушка рвалась туда и буквально тянула за собой туда мужа. – Да и объяснят.

Они быстро поднялись по ступеням и оказались в просторном чудесном помещении, сияющим в блеске златой славы. Сериль смотрит на иконы, которые будоражат её душу, взывают к теплу и любви, вере и свету внутри девушки. Взирая на святые образы дух Сериль утешается, буря эмоций утихает, вместо неё возникает странное спокойствие. В храмах Империал Экклессиас царит скромный аскетизм и сдержанность, тут же отовсюду льётся торжество победы Жизни над смертью, победы Света над злом.