Покой средь маков

– Хотите выпить воды? – вновь проигнорировав слова матушки, предложила Фрида. – Заодно примите то лекарство, что выписал вам доктор Шмитц.

– Не буду я пить никакие лекарства! – проговорила А’Ллайс, слегка повысив тон и нахмурив брови. – Отправляйся спать. Это приказ!

А’Ллайс и вправду не жаловала препараты, что прописал ей лечащий врач. После нескольких приёмов таблеток и микстур она заметила, как стала забывать целые события из своего прошлого: порою она ловила себя на мысли, что вот что-то было такое особенное в памяти, а что именно – уже неизвестно. А забывать своё пусть и не самое приятное, но всё же прошлое А’Ллайс категорически не хотела, поскольку те давние воспоминания хранят память о самом ценном, что когда-либо было в её жизни – семья и друзья.

В очередной раз тоскливо вздохнув, Фрида встала и, вскинув согнутую под углом правую руку к виску, отдала матери воинское приветствие.

– Так точно, фрау-офицер! – произнесла она, словно по уставу, и улыбнулась.

Занимающийся проблемами А’Ллайс доктор Шмитц порекомендовал родственникам своей пациентки «подыгрывать» ей и на все вопросы, просьбы и прочие обращения отвечать так, как она привыкла, – «по-военному». Такой подход должен создать для бывшего офицера благоприятные условия для восстановления, которое ей так необходимо.

Ведь даже спустя тридцать лет после окончания той страшной войны у А’ллайс по-прежнему наблюдаются проблемы с психикой. «Посттравматический синдром» – таково было заключение Шмитца после пары бесед и обследований.

Несмотря на то, что после войны данная проблема наблюдалась у множества воевавших солдат, эффективного и общепринятого способа её лечения так никто и не придумал, ибо проявления этого синдрома у всех происходят по-разному, и врачам ничего не остаётся, как лечить каждого пациента индивидуальным способом.

Конечно, многим, кто пережил войну, удалось избавиться или заглушить этот недуг. Но помимо посттравматического синдрома война также «наградила» многих её уцелевших участников так называемым «взглядом на две тысячи ярдов» – пережившие кровопролитные сражения солдаты, чья психика изрядно пошатнулась, имели отрешённый, несфокусированный взор в никуда.

Вот и сейчас отставной офицер на пенсии смотрела на свою дочь точно таким же пугающим взглядом…

– Не называй меня так! – вдруг оскалилась А’Ллайс, отчего Фрида содрогнулась. – Нету у меня уже давно никакого звания и титула! Фамилия фон Берх больше не звучит гордо и… и… – оскал исчез также внезапно, как и появился. Резко переменившись в лице, вернув ему уже ставшую обыденностью грусть, она медленно опустила глаза в пол. – И всё из-за меня…

– Хватит себя корить, матушка! – на лице Фриды же проступило недоумение. – Просто… Давайте уже наконец примем произошедшее и будем жить дальше. Без оглядки в прошлое, которое уже не вернуть и тем более не исправить.

А’Ллайс не ответила. Она молча улеглась на свою большую кровать, укрылась старым бархатным одеялом и закрыла глаза. Фрида, подумав, что вновь сказала что-то не то, решила вернуться в свою спальню – матушке нужно передохнуть, поэтому не стоит задерживать её долгими разговорами. Поговорить по-серьёзному о её зачастивших в последнее время кошмарах можно утром, когда матушка будет бодра и полна сил, а не усталая и слабая, как сейчас.

Как только дверь закрылась и шаги уходящей Фриды затихли, А’Ллайс поднялась с кровати и направилась к большому резному шкафу, выполненному из дорогой древесины. Отперев этот исполин, она просунула морщинистые руки вглубь и одновременно нажала на несколько секретных кнопок. Почти бесшумно заработали скрытые механизмы, и задняя стенка шкафа поднялась вверх, открывая доступ к тайнику.

А’Ллайс смотрела на старенький, потрёпанный службой и временем, но всё ещё пригодный для ношения китель вооружённых сил Рэйландского Райха: серо-зелёная, с красной каёмкой и оловянными пуговицами полевая версия для использования на маршах и боевых столкновениях. В этом кителе А’Ллайс прошла всю войну, и он стал для неё одним из неких «символов» своей принадлежности не только к офицерскому составу, но и ко всей армии в целом.

Рядом с кителем в чёрных ножнах покоилась наградная офицерская сабля – длинная, изогнутая, с покрытой серебром рукоятью и дарственной надписью на клинке «От Фатерлянда». По соседству с саблей в кожаной кобуре находилось ещё одно наградное оружие – самозарядный пистолет: безотказная, хоть и немного громоздкая карманная артиллерия, рассчитанная на десять патронов, имеющая возможность присоединить приклад и более длинный ствол для трансформации пистолета в самый настоящий карабин.

Под оружием внутри шёлкового свёртка находилось несколько орденов и наград, врученных А’Ллайс за успехи на службе и фронте. Фактически, их здесь быть не должно, как и оружия, ведь после пары «неприятных» инцидентов, произошедших пару десятилетий назад, всё это по закону должны были отнять. Но бывший офицер заявила об их потере и, не желая долго разбираться с этим вопросом, местные власти пошли на уступки перед ветераном и «закрыли глаза»…

А вот и самая дорогая для А’Ллайс вещь – парадная офицерская фуражка с чёрным козырьком и искусственным рубином в обрамлении золотого венка. Та самая, которую ей вручили при окончании офицерской академии в Рэйнбурге, столице Рэйландского Райха. Для А’Ллайс это не просто головной убор, а самая настоящая драгоценность, которую она бережно хранит с момента получения и по сей день. Правда, во время войны она носила полевую версию данной фуражки, которая почти не отличалась от обычных солдатских шапок-бескозырок.

Однако сейчас офицера интересовали не вещи, в которых она прошагала всю войну, а покоящийся на самом дне сундука пожелтевший конверт. Намереваясь его открыть, А’Ллайс взялась за край бумажного прямоугольника… как вдруг по её лицу заскользили крохотные слезинки. Грубо вытерев проступившие слёзы рукавом, А’Ллайс не решилась закончить начатое и отложила конверт на стол.

С трудом преодолев дрожание рук и сбитое дыхание, пожилая женщина переоделась в чёрно-фиолетовое платье, тёмные брюки и кожаные сапоги. Она завязала седеющие волосы в хвостик и обернула шею старым платком своей матери. Взяв маленькую сумочку с личными вещами и не забыв погладить свою кошечку со словами «Только ты меня понимаешь…», А’Ллайс покинула своё родовое поместье и устремилась вперёд, навстречу поднимающемуся над горизонтом рассвету.

Она шла к далёкому, но очень важному для неё месту, без посещения которого не обходилась ни одна неделя её жизни вот уже на протяжении тридцати лет.

Стряхивая вновь набежавшие слёзы, А’Ллайс шагала навстречу новому дню в прекрасном беспорочном мире.

* * *

Стоял тёплый август 1950-го года. Над небольшим рэйландским городком Лийбенхау начал сгущаться вечер. Для молодой девушки с прекрасным именем Эвангелия, проторчавшей весь свой выходной в цветочной лавке, очередной летний день пролетел почти незаметно. И это совсем неудивительно, ведь с самого утра шёл нескончаемый поток посетителей. Настолько огромный, что уже невольно казалось, будто бы всем жителям города в одночасье взбрело в головы выкупить все имеющиеся в наличии цветы.

Не обошлось и без постоянного клиента – молодого и немногословного курьера, который один раз в каждый месяц скупает все запасы красного мака. И так с самого момента основания лавки: появляется, покупает весь мак и уходит, никогда не объясняя для чего ему столько цветов…

Несмотря на загруженность, Эвангелии, благо, удалось пережить очередной хлопотный денёк. Переодевшись в самую обычную одежду для прогулок по городу – просторную белую рубашку в голубую крапинку и длинную синюю юбку, – девушка закрыла лавку на ключ, не забыв при этом вывесить табличку «Закрыто», легко выдохнула и отправилась домой.

И теперь, размеренно шагая по мощёной брусчаткой улице, огибая толпы спешащих по домам после работы горожан, скопления небольших соборов и инфраструктурных зданий, она шла навстречу идущему по левой стороне дороги трамваю. Усталый толстяк-кондуктор без какого-либо энтузиазма сунул девушке билет, даже не пересчитав врученную ему за проезд горсть монет. Но, поскольку Эвангелия дала сумму без сдачи, то на эту небольшую оплошность она не обратила внимания: чего взять с точно так же уставшего человека?

Заскрежетали закрывающиеся двери, зашумели скрытые от глаз пассажиров механизмы, и трамвай двинулся дальше. На счастье девушки, в самом центре салона нашлось свободное место у окна, через которое открывался вид на улицы готовящегося ко сну города. Поудобнее усевшись и устроив на своих коленях маленькую сумочку с личными вещами, Эвангелия наконец вновь почувствовала, что значит «отдыхать», ведь кто бы мог подумать, что работа в цветочной лавке – это не просто сидеть на стуле, любуясь цветами и время от времени поливая их и продавая. Нет. Это целый комплекс долгих и непростых задач, начиная от банальной пересадки, заканчивая трепетным уходом за каждым растением.

Однако девушка не особо переживала по поводу всех нахлынувших на неё трудностей, ведь иметь и содержать свою цветочную лавку было мечтой всего её детства – такую любовь к цветам ей привила матушка, а той, в свою очередь, её собственная мать, являющаяся для Эвангелии эльтой [бабушкой].

За окном пролетали десятки жилых домов, построенных ещё в прошлом веке, но продолжавшие свою службу жителям города и по сей день. Возможно, это связано с их реставрацией – во время войны город подвергся бомбардировке, и часть сооружений оказалась разрушена. Но тогда откуда у Рэйланда, переживавшего не самые лучшие времена после окончания сражений, средства на реставрацию городов с сохранением их национального старинного стиля, которому присущи дорогие в производстве арки, колонны, витражи и прочие изыски романской и готической архитектуры? Непонятно…

Как только в транспорте заметно поубавилось количество пассажиров и трамвай покинул пределы города, темы для размышления с архитектуры переключились на темы личные. Скоро день рождения у эльте, а значит, пора бы уже подумать о подарке.

Хоть прошлый подарок та и приняла с радостью, но впоследствии убрала его далеко на верхние полки шкафа, и тогда стало ясно: шкатулки она не жаловала. Значит, нужно придумать что-нибудь другое. Но вот что? Какой-нибудь роскошный букет из лавки? Вряд ли, поскольку к цветам эльте равнодушна так же, как и к подаренному пару лет тому назад ожерелью – всё равно продолжает носить свой потрёпанный временем медальон с изображением всадника.

Эльте… Сколько Эвангелия её помнит, эльте никогда не менялась. Годы идут, тело стареет, но её движения по-прежнему быстры, выверены и грациозны – «солдатская ходьба», всегда отшучивалась пожилая женщина. Вставая в одно и то же время с первыми лучами солнца, она ни разу не пренебрегала зарядками и спортивными тренировками, а ведь ей без малого почти уже шестой десяток. Однако тело – это лишь часть человека. Совсем другое дело – душа. И вот здесь всё было не так радостно…

Прошло тридцать лет с последней войны человечества. Само слово «война» теперь лишь в книгах по истории, к которому новые поколения относятся снисходительно, как к чему-то нереальному и более невозможному. Закрылись все военные заводы, уничтожено почти всё имевшееся на свете оружие и бронетехника (осталась лишь малая часть на вооружении правоохранительных органов), расформировались все без исключения армии. В умах людей было посеяно стремление к прекрасному, вечному миру.

И как ни странно, это удалось. Тридцать лет – ни войн, ни конфликтов. Все проблемы на мировой арене решаются кропотливыми и длительными переговорами, и, к счастью, такой формат урегулирования вопросов успешно и бесперебойно работает на протяжении вот уже стольких лет. Всё же наученные горьким опытом разрушительной войны с многомиллионными потерями люди, кажется, наконец-то одумались…

Но какой ценой…

– Мисс, конечная остановка.

Раздавшийся над девушкой голос вывел её из раздумий, и она посмотрела на обратившегося к ней человека.

– Трамвай дальше не поедет. Вы же не пропустили свою остановку? – поинтересовался кондуктор, заложив правую руку за спину, а левой поглаживая свои закрученные усы.

– Нет, всё в порядке, – смущённо улыбнувшись, ответила Эвангелия своим красивым, молодым голосом. – Я живу здесь неподалёку.

– Скоро стемнеет, поэтому будьте осторожны по пути, мисс. И всего вам доброго. – улыбнулся кондуктор в ответ и, развернувшись к девушке спиной, неспешно зашагал по салону, осматривая его на наличие случайно забытых и оставленных пассажирами вещей.

Нависший над пригородом Лийбенхау огненно-лиловый вечер встретил Эвангелию дуновениями прохладного ветра и тишиной просёлочной дороги, которая пролегала от остановки к её дому через значительное по размерам цветочное поле. Стоит ли говорить о потрясающем букете ароматов, что сейчас окружал девушку? Он приятно дурманил рассудок, заставляя позабыть обо всех своих проблемах и трудностях и просто насладиться красотой окружающей природы…

– Эй! Вы! Постойте секундочку, н-не уходите!..

Прилетевший в спину незнакомый, чуть развеселённый мужской голос не на шутку встревожил девушку. Уже достаточно поздно, а в радиусе трёх миль вокруг поля не находилось не то что одного поселения, даже дома. Кто же её позвал? И, главное, какие у него намерения?..

Отбросив сомнение и тревогу, Эвангелия нашла в себе силы остановиться и обернуться. К ней шла небольшая компания молодых мужчин. Измятые рубашки с небрежно расстёгнутыми воротниками, брюки с подтягивающими ремнями, завязанные вокруг талии пиджаки и жилеты с эмблемами местного университета. Студенты. И, судя по покачивающейся походке, «плавающим» глазам и полупустым бутылкам вина в руках, студенты, пребывающие в состоянии алкогольного опьянения…

Остановившись в паре метров от девушки, самый робкий парень из еле стоявшей на ногах троицы – шатен с ломаным носом – небрежно обратился к ней:

– Э-э-э… Пр-ростите за столь не скромный вопрос, но… поз-звольте утолить моё юношеское любопытство: что такая молодая и красивая мисс позабыла в такое позднее время в таком отдалённом и поз-забытом всеми богами месте?

– Возвращаюсь домой после работы. А вот вас, господа, вижу в наших краях впервые, поэтому точно такой же вопрос хотела бы задать и вам, – с растущей ежесекундной тревогой ответила Эвангелия. – Кто вы и что здесь делаете?

– Хах! А вы, мисс, имеете что-то против нашего здесь н-нахождения?.. – поинтересовался шатен.

– В… В-во! Имено! – поддержал товарища стоявший рядом дружок с широкими рыбьими глазами и растрёпанными рыжими волосами. – Вы ч-что, пр-ротив?

– Нет. Я просто интересуюсь, – спокойно, стараясь не показывать своего страха, ответила девушка.

– М-мы гуляем здесь, ничего особенного, – кивнул блондин с серыми глазами и еле успел ухватиться за своего рыжего дружка, чуть не свалившись на землю.

– Тогда всего вам доброго, господа. Позволю себе удалиться, – коротко попрощалась Эвангелия, развернувшись к молодой пьяни спиной, и спешно зашагала прочь в сторону дома, благо идти до него оставалось около пяти минут.

– М-мисс! Постойте! Куда же вы? – донеслись ей вслед то ли встревоженные, то ли возмущённые слова. – Не хотите ли вы к нам прис-соединиться? У нас и выпи… тьфу, то-есть, и… ну, в-вы поняли!..

– Простите, но я очень спешу домой. – не оборачиваясь, коротко бросила девушка и ускорила шаг.

– Но мы н-настаиваем!

Эвангелия уже собиралась перейти на бег, как вдруг её схватили за руку и резко развернули лицом назад. Судя по всему, шатен был настроен решительно и отступать не собирался.

– Мис-сс, разве вас не учили, что нельзя отказывать мужчинам? – пьяно ухмыльнувшись, поинтересовался он.

Страх усиливался. Что сможет сделать девушка против троих нетрезвых парней? На спасение имелся только один единственный шанс, спрятанный у неё в сумочке, – подаренный эльте плотный свёрток, в котором хранился самовоспламеняющийся порошок…

В этот момент позади троицы донёсся пронзительный свист, на который те немедленно отреагировали, обернувшись. Перед ними стояла пожилая женщина пятидесяти лет на вид. Завязанные в короткий хвостик седые волосы, морщинистая кожа, серо-голубые глаза, чёрно-фиолетовое уличное платье, кожаные сапоги почти до колена, а в руках небольшая дамская сумочка.

– Вам чего надо? – безэмоционально поинтересовался блондин у женщины.

– Чтобы вы исчезли отсюда, да побыстрее! – грубо проговорила та в ответ, недобро хмурясь.

– У-ух! Ничего себе просьба! – отпустив девушку, удивился шатен и загадочно улыбнулся. – Парни, – обратился он к своим дружкам. – Вы слы-ыхали это? Слыхали, чего от нас хочет эта старуха?

– Ага. – кивнули те и надменно загоготали.

В ответ на это женщина резко вытащила из сумочки увесистый пистолет и, щёлкнув механизмом взвода, наставила его на не следящего за своим языком говорливого шатена. Запрещённый предмет, имевший возможность забрать чью-то жизнь в мгновение ока, как и ожидалось, произвёл большое впечатление на пьяную молодёжь. Студенты все как один испуганно встрепенулись и подняли руки.

– Э-эм, м-мадам, вы… Мы же пошутили, мадам… – при виде оружия язык говорливого пьяницы начал заметно заплетаться, а сам он принялся отходить к цветочным зарослям: медленно и осторожно, чтобы не спровоцировать незнакомую старуху, у которой, мало ли, что может быть на уме. – Вы-ы бы это, убрали оружие…

– Не тебе мною командовать, щ-щёнок! – грозно рыкнула женщина, продолжая держать главаря шайки на прицеле. – А теперь для начала извинитесь перед девушкой за своё дешёвое хамство! Затем проваливайте, пока к моему счёту не прибавилось ещё три тела!

Внимательно всмотревшись в пистолет, блондин вдруг почувстовал в себе прилив уверенности и бестрашно опустил поднятые руки.

– Да ладно вам-м, пар-рни… – сказал он. – Ну откуда у неё боевое оружие, когд-да оно запрещёно во всём мире? Игрушка! Брехня!

Громыхнул выстрел, и над полем нависла целая стая недовольно кричащих птиц, в спешке покинувших свои гнёзда, что были разбиты на редких одиноко стоящих деревьях. Продемонстрированный в деле самозарядный аргумент оказался весьма убедительным, и вся троица, испуганно завопив: «Простите, мисс!», бросилась наутёк в заросли цветов подальше от чокнутой старухи с настоящим боевым пистолетом.

Поставив оружие на предохранитель, женщина вложила его обратно в сумочку, подобрала с земли дымящуюся гильзу и, как будто ни в чём не бывало, зашагала к застывшей в ступоре девушке.

– Матери – ни слова, – коротко сказала она, строго посмотреы Эвангелии в глаза.

– Э… Э-эльте А’Ллайс! – наконец выпав из ступора, произнесла ошеломлённая девушка и крепко обняла её, чуть ли не вжавшись всем телом в свою спасительницу.

А’Ллайс почувствовала, как на её плечо упало несколько слёз.

– Ну-ну, чего разнылась, как малолетняя девчонка? Всё обошлось, успокойся, – обняла в ответ она свою энкелин [внучка]. – Эльте никому не даст тебя в обиду. Но, моя дорогая, тебе уже скоро двадцать лет исполняется, а ты так и не научилась ничему из того, что я тебе показывала! Ты хоть помнишь, куда и как надо бить?

– Ногой в пах, – ответила Эвангелия на упрёки родственницы, не выпуская её из объятий. – Рёбром ладони по горлу.

– Верно, – согласилась А’Ллайс. – А тот свёрток, что я тебе подарила, всё ещё у тебя?

– Ага, – всё также скупо на слова, ответила девушка.

– Помни: применять его можно только в особо чрезвычайных ситуациях, когда твоя жизнь или жизнь твоих близких находятся под угрозой, – напомнила эльте А’Ллайс и освободилась от объятий. – Поэтому учись обороняться от вот таких мерзавцев грубой силой: кулаками и ногами. Или же беги…

– Знаю, знаю, как же, – грустно улыбнулась Эвангелия… и через секунду, резко переменившись в лице, испуганно вопросила: – А что, если они вернутся? И приведут с собой гвардию правопорядка? Ты же применила оружие, нарушила закон!..

Её молодое личико покрылось всеми признаками волнения.

– А что гвардейцы сделают своему бывшему сослуживцу, да и к тому же боевому офицеру в отставке? – нисколько не удивившись вопросам, невозмутимо отозвалась А’Ллайс. – Да и мало ли чего могло показаться пьяной молодёжи, угу? Утром встанут и сами ничего не вспомнят…

– Ну… а если действительно донесут, куда следуют? – всё ещё нервничала девушка.

– Тогда я всех их перестреляю, – невозмутимо ответила эльте А’Ллайс.

Наступило взаимное молчание, длительностью в несколько секунд.

– Шуточки у тебя, конечно… – поморщила носик Эвангелия.

А’Ллайс приложила руку к сердцу.

– Польщена, что вы оценили мой дешёвый зольдатский сарказм, мисс фон Берх, – кратко улыбнулась она, а затем устало вздохнула. – Пошли уже домой, а то я сейчас с ног свалюсь, – и справедливо для себя заметила: – Если я нарушила закон, то ты, моя дорогая, нарушила одно из правил войны.

– Хм? – сказать, что от этих слов девушка удивилась, – ничего не сказать. – Какое же?

– Не стой на одном месте дольше десяти секунд, – сообщила эльте. – Эти недоноски убежали три минуты назад, а мы с тобой даже и шага в сторону не сделали.

Эвангелия по-доброму усмехнулась.

– Хорошо, я запомню, – кивнула она. И тут же согласилась с ранее высказанным предложением: – Что ж, пошли. Матушка уже, наверное, заждалась…

И они отправились в путь.

– Как-то ты сегодня поздно возвращаешься, – продолжила разговор эльте А’Ллайс тонким замечанием. – Было много посетителей?

– Да. Сумасшедший денёк выдался: столько народу было, что даже во время обеденного перерыва всё шли и шли, шли и шли, – рассказала девушка и, взглянув на родственницу, подметила: – Да и ты сегодня не сказать, что рано вернулась.

– Навещала могилу родителей, а после задержалась у друзей: пили чай, вспоминали молодость, – сообщила А’Ллайс, в голосе которой чувствовалась печаль: она припомнила себе о давних ранах, которыми была покрыта её старая солдатская душа. – Ну… Ты понимаешь, о чём я…

Сказав это, А’Ллайс опустила налившиеся тоской глаза и тихо выдохнула. Заметив это, Эвангелия поспешила сменить тему.

– Не будем о грустном… – также снизив тон, предложила девушка.

– Не будем, – согласилась её эльте, после чего обе родственницы замолчали.

Продолжить диалог не получилось. Эвангелия, осознав, что вновь напомнила эльте о былом, погрустнела. А’Ллайс редко и неохотно рассказывала о своих родителях и братьях. И тем более ничего не говорила о своих друзьях, с которыми ей довелось пройти всю войну. Единственное, что было известно Эвангелии, – для эльте её боевые друзья были одними из немногих, кем она действительно дорожила и кого по-настоящему любила. Любила настолько сильно, что порою девушке даже казалось, что к своим друзьям эльте А’Ллайс питает больше любви, чем к ней самой…

Остаток пути до дома родственницы преодолели, не проронив ни слова. Эвангелия ощущала на себе вину из-за того, что её неосторожные слова опечалили эльте, и дальнейшим разговором она боялась усугубить положение. А’Ллайс же думала о давно прожитых временах, которые обернулись ей ночными кошмарами на всю жизнь, а когда она вспоминает прошлое, то всегда хмурится и молчит.

И вот наконец перед родственницами предстало родовое поместье дворянской семьи фон Берх. Это большое двухэтажное здание, возведённое из тёмного камня и синей черепицы, внутри которого имелось более двадцати комнат, несколько кухонь, просторная гостиная и множество коридоров. Вокруг поместья раскинулась большая территория, окружённая высоким каменным забором, в котором имелся всего лишь один вход, представляющий из себя кованые ворота с символом «VB» посередине, что означало «Von Berhh».

– Вот мы и дома… – слабо улыбнулась утомившаяся А’Ллайс и, повернув массивный ключ в замке, открыла створку ворот.

Когда-то давно, во времена детства А’Ллайс, в поместье служило два десятка человек прислуги: стража, горничные, повара, конюхи, ремонтники, садовники, нянечки и дворецкий. В те давние дни хозяином поместья был Оттэр фон Берх – отец А’Ллайс и её трёх старших братьев. А сейчас главой дома являлась лишь одна А’Ллайс, которая твёрдо решила отказаться от пережитков прошлого в лице прислуги и возложила уход за поместьем на свои плечи. Поэтому, войдя на порог поместья, их никто не встретил, кроме приятного аромата свежеприготовленной еды, что еле заметной дымкой тянулся прямиком с ближайшей кухни – судя по всему, Фрида, дочь А’Ллайс и мать Эвангелии, в очередной раз провела весь вечер на кухне за приготовлением ужина для всего семейства.