скачать книгу бесплатно
Эра Дракулы
Ким Ньюман
Red Violet. Темные мирыМИФ Проза
1888 год. Лондон наводнили вампиры, а Англией наравне с королевой Викторией правит сам граф Дракула. Район Уайтчепел, улицы которого кишат нечистью, сотрясает ночной кошмар: серийный убийца, именующий себя Джеком-потрошителем, открывает охоту на «новорожденных» – недавно обращенных кровопийц. Когда в преступлениях выявляется политический мотив, за расследование берутся целительница вампиров Женевьева Дьёдонне и агент клуба «Диоген» Чарльз Борегар – чтобы положить конец беспощадной резне.
В издание вошли дополнительные материалы:
– повесть Ньюмана «Эра Дракулы 1902: Шанс на то, что нечто придет с Марса»
– авторские комментарии к «Эре Дракулы»
– отдельный раздел с комментариями переводчика
Ким Ньюман
Эра Дракулы
Original title:
Anno Dracula
by Kim Newman
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
© 2011 by Kim Newman
«This edition published by arrangement with Antony Harwood Limited and Synopsis Literary Agency».
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024
* * *
Нил Гейнман. Предисловие
Время – штука странная, и я не уверен, куда оно подевалось.
Когда-то мы были молоды, и кажется, даже не так уж и давно, хотя на самом деле, конечно, это не так. Когда мы встретились, в 1983 году, Киму было двадцать три, а мне – двадцать два; он уже выбрал свой платонический идеал того, как должен выглядеть (а именно с иголочки одетым путешественником во времени, прибывшим из Эдвардианской эпохи и косплеящим того Кима Ньюмана, какой он есть сегодня), а я только через шесть лет выберу ту модную катастрофу, с которой свяжу жизнь. (Однажды нас опишут в романе Йена Синклера как «волосатую ретроспективу», но это будет еще не скоро.)
В общем. Мы были молоды, Ким и я, много писали всякого, у нас были огромные планы и великие амбиции. Ким работал кинокритиком, в основном для «Городских границ» и «Ежемесячного бюллетеня» Британского института кино, я же писал для всех, кто заплатит, то есть по большей части брал интервью у писателей для, культурно выражаясь, «мужских журналов».
Вместе мы составили книгу цитат под названием «Ужасно до невероятия», а потом написали еще несколько вещей, в основном юмористических статей для всех, кто хотел дать нам денег. Мы просто кишели идеями. Писали – пару раз вдвоем, иногда впятером – в комнате Кима в квартире на Масвелл-Хилл, забитой, прямо как ТАРДИС, таким количеством видеокассет, книг (именно там я прочитал собрание EC Comics, сидел всю ночь, не спал, пока соседи Кима по квартире веселились до утра), пресс-релизов и киноартефактов, что это, на первый взгляд, казалось невозможным. Вместе мы выдумывали юморески, и у нас получалось. А вот когда попытались сочинить вдвоем рассказ, вышло из рук вон плохо, и мы оба это поняли, хотя тут важно отметить, что действие в тексте крутилось вокруг вампиров. (Оглядываясь назад – мы бы, наверное, справились лучше, если бы начали с сюжета.)
Ким понимал, как надо рассказывать истории, лучше, чем все, кого я встречал до того, и мне пришлось бежать быстро, чтобы держаться с ним вровень. Примерно тогда же нас попросили сочинить парочку сюжетов дешевых фильмов для второсортного продюсера, мы так и сделали. Заказчику все не понравилось, и Ким, который ничего не тратит зря и ничего не забывает, позже превратил эти задумки в романы.
Впервые он упомянул о мире, где Дракула победил, в 1984 году (мне так кажется). Тогда мы работали над «Ужасно до невероятия» и размышляли над тем, не написать ли нам вместе роман. Идея мне понравилась. Я был совершенно пленен тем, как метафора вампиризма неожиданно может стать метафорой общества, правительства и управления, образом окопных боев Первой мировой войны в мире, контролируемом вампирами, где старейшины вампиров эксплуатируют молодых солдат, а потом отправляют их на смерть. (Ким, который разбирался в политике куда лучше меня, все это увидел сразу.) Возможно, нам следовало что-то с этим сделать, но у нас было столько идей, столько всего, что мы хотели воплотить в жизнь, к тому же обоих ждали книги и статьи, за которые уже платили.
Но хорошие идеи как Дракула – они никогда не умирают по-настоящему. И для того, что собирался сделать Ким, были прецеденты.
Американский писатель Филип Хосе Фармер создал серию книг, известных как цикл «Семья из Ньютоновой пустоши», в ней он представил своеобразную единую теорию поля для литературы, которую любил. Вы когда-либо интересовались, что объединяет Шерлока Холмса и Дока Сэвиджа или какое отношение к ним имеет Тарзан? Фармер свел их вместе. Похожим образом Дэвид Томсон – писатель, который, как и Ким, был кинокритиком, – создал в своем романе «Подозреваемые» целый мир, построенный на основе образов и жизни киноперсонажей, пришедших по большей части из фильмов жанра «нуар». В нем мы видим любовников и детей, смерти и взаимоотношения, которые связывают героев фильмов, и понимаем, как они все действуют в одном пространстве. Джордж Макдональд Фрэзер в книгах о Флэшмене, описывая приключения своего мошенника, успешно выводил литературных и исторических персонажей на одну сцену. Подозреваю, что Ким вдохновлялся своими предшественниками, но я совершенно уверен, что, даже если бы их не существовало, он бы справился и сам. Понимаете, у него такой склад ума. В конце концов, его первый роман, «Ночной мэр», описывал объединенную реальность нуара 1940-х годов.
Так что, когда наш общий друг Стив Джонс попросил у Кима рассказ для «Большой книги о вампирах», тот взял идею о победившем Дракуле, сочинил для нее сюжет и написал повесть под названием «Красная власть». Блестящая, она была подлинным воплощением таланта Ньюмана. А потом он взял этот скелет, облек его в плоть, и история превратилась в «Эру Дракулы».
В «Эре Дракулы» есть (вымышленный) Джек-потрошитель вместе с другими персонажами из «Дракулы» Брэма Стокера. Лулу, первая жертва Джека, пришла из «Ящика Пандоры», там ее сыграла Луиза Брукс. Вы встретите в тексте людей, созданных воображением сэра Артура Конан Дойла и Герберта Уэллса, а также целую кучу сыщиков и охотников за призраками. Ким заимствует персонажей повсюду – от «грошовых ужасов» до эдвардианских историй о вампиризме, от фильмов ужасов студии «Хаммер» до сверхъестественных мыльных опер, даже из «Агентов А.Н.К.Л.». (Если происхождение некоторых из них останется для вас загадкой, то это, возможно, альтернативные версии героев, которых Ким создал под псевдонимом Джек Йовил для вселенной «Вархаммера»).
И тем не менее это полноценный роман, а не просто игра в угадайку. Сильный роман, потому что Ким – замечательный писатель, у текста есть зубы, и он прекрасно кусается. Также он породил другие книги (мне особенно нравится цикл коротких историй, который Ким превратил в роман под названием «Джонни Алукард») и рассказы, а также серию комиксов.
Сила Кима Ньюмана как писателя кроется в его точности и понимании того, что он делает. Он великолепный автор, но великолепие всегда должно быть о чем-то, или же оно превращается в техническое упражнение. С циклом про эру Дракулы Ким нашел идеальный способ поговорить о любви, власти и боли, о политике и эксплуатации, об искусстве, использующем существующую литературу и кинематограф как приправу, но никогда в качестве основного блюда. Эти истории становятся зеркалом, в нем мы видим себя, чего вампиры, естественно, сделать не могут.
Существует альтернативная вселенная, в которой я соавтор «Эры Дракулы» и всего цикла, и я так рад, что живу в этой, где могу просто читать и перечитывать книги, в которых Ким расправляет кожистые крылья и летит, как летучая мышь, позволяя нам увидеть то, что он обожает, заставляя с сомнением взглянуть на наш собственный мир и задуматься о том, кто бы из нас отрастил клыки, а кто – заточил колья.
Нил Гейман
Бостон/Сиэтл, 2022
Эра Дракулы
Для Стива Джонса, книжного хранителя вампиров
«Мы, секлеры, по праву гордимся своим родом – в наших жилах течет кровь многих храбрых поколений, которые дрались за власть как львы. Здесь, в водовороте европейских племен, угры унаследовали от исландцев воинственный дух Тора и Одина, а берсерки вели себя на морском побережье Европы, Азии, да и Африки так жестоко, что люди принимали их за оборотней. Придя сюда, они столкнулись с гуннами, в воинственном пылу прошедшими по этой земле, подобно огненному смерчу, и погубленный ими народ решил, что в их жилах течет кровь старых ведьм, изгнанных из Скифии и совокупившихся с бесами пустыни. Глупцы, глупцы! Какие бес или ведьма могли сравниться с великим Аттилой, кровь которого течет в моих жилах? Удивительно ли, что мы – племя победителей? Что мы горделивы? А когда мадьяры, лангобарды, авары, болгары и турки хлынули на наши границы, разве не мы оттеснили их с нашей земли? Стоило ли удивляться тому, что Арпад и его легионы, пройдя через всю Венгрию и достигнув границы, споткнулись о нас? А когда мадьяры хлынули на восток, то они, победители, признали свое родство с секлерами и много веков доверяли нам охрану границ с Турцией. А это нелегкое дело – бесконечные заботы по охране границы; как говорят турки, „даже вода спит, а враг никогда не дремлет“. Кто отважнее нас во времена „четырех наций“ бросался в бой с численно превосходящим противником или по боевому зову быстрее собирался под знамена короля? Когда был искуплен наш великий позор – позор Косова, где знамена валахов и мадьяр склонились перед мусульманским полумесяцем, кто же, как не один из моих предков – воевода, – переправился через Дунай и разбил турок на их земле? Это был истинный Дракула! К несчастью, после крушения доблестного воеводы его недостойный родной брат продал своих людей туркам и навлек на них позор рабства! ‹…› И опять же, когда после Мохачской битвы было сброшено венгерское иго, вожаками были мы – Дракулы, наш дух не мог смириться с несвободой. Эх, юноша, секлеры (а Дракулы – их сердце, мозг и меч) могут похвалиться древностью своего рода, недоступной этим новоиспеченным династиям Габсбургов и Романовых. Дни войны миновали. Кровь в эти дни позорного мира слишком драгоценна, а слава великих народов – не более чем старые байки».
Граф Дракула
«Я основательно изучил все попавшие ко мне в руки бумаги, имевшие отношение к этому монстру; и чем больше вникал в них, тем больше убеждался в необходимости его уничтожить. В них много говорится о его успехах, и видно, что он осознает свое могущество. В результате исследований моего друга Арминия из Будапешта удалось выяснить, что в жизни это был необыкновенный человек: одновременно солдат, государственный деятель, алхимик, – алхимия в те времена считалась вершиной научного знания. Он обладал большим умом и знаниями, а сердце его не ведало страха и угрызений совести. Граф даже учился в Шоломансе, школе дьявола, и не было такой науки в его время, которой бы он не превзошел. Что ж, после физической смерти его умственная мощь сохранилась, лишь слегка ослабела память. Конечно, кое в чем его интеллект – на примитивной стадии, однако способен к быстрому развитию. Граф экспериментирует, и вполне успешно. И не попадись мы на его пути, он, вероятно, стал бы – а в случае нашего поражения и станет – отцом или родоначальником нового вида, который будет существовать „в смерти“, а не „в жизни“».
Абрахам Ван Хелсинг[1 - Здесь и далее цитаты, принадлежащие графу Дракуле и Ван Хелсингу, взяты из романа «Дракула» Брэма Стокера (пер. Т. Красавченко). Здесь и далее примечания переводчика.]
Глава 1. В тумане
Дневник доктора Сьюарда (ведется в фонографической форме)
Прошлой ночью роды оказались успешнее прочих. Гораздо проще, чем неделю назад. Возможно, с должным усердием и терпением все станет лучше. Но по-настоящему легко не будет никогда. Не будет… никогда.
Прошу прощения: так трудно держать мысли в порядке, а этот чудесный прибор не прощает ошибок. Я не могу зачеркнуть поспешно вырвавшиеся слова или вырвать испорченную страницу. Цилиндр вращается, игла гравирует, и мои бессвязные речи навеки застывают в безжалостном воске. Великолепные устройства, так же как и чудесные лекарства, отягощены непредсказуемыми побочными эффектами. В двадцатом веке новые способы фиксации человеческой мысли могут повлечь за собой лавину бесполезных размышлений. «Brevis esse laboro»[2 - «Стараюсь быть кратким» (лат.). Как отметил в послесловии сам Ким Ньюман, полностью цитата из Горация звучит следующим образом: «Brevis esse laboro, obscurus fio» – то есть: «Если стараюсь быть кратким, то становлюсь непонятным».], как сказал бы Гораций. Я знаю, как описывать историю болезни. Для грядущих поколений это будет интересно. Теперь же я работаю при закрытых дверях и прячу цилиндры с тем, что осталось от моих записей. Судя по всему, моя жизнь подвергнется серьезной опасности, если эти дневники станут достоянием общественности. Хотел бы я, чтобы однажды мои мотивы и методы оказались ясны и всем известны.
Ну ладно.
Объект: женщина, между двадцатью и тридцатью годами. С уверенностью могу сказать, что мертва она недавно. Профессия: очевидна. Местонахождение: Чиксэнд-стрит, тупик Брик-лейн, напротив улицы Флауэр-энд-Дин. Время: чуть за пять после полуночи.
Я скитался около часа в тумане, густом, словно пролитое молоко. Такая погода прекрасно подходит для моей работы. Чем меньше видишь, что стало с городом за прошедший год, тем лучше. Как и все остальные, я сплю днем и тружусь ночью. По большей части мною овладевает лишь дремота; кажется, прошли годы с тех пор, как я испытывал блаженство настоящего сна. Теперь все дела творятся во тьме. Правда, здесь, в Уайтчепеле, ничего особо не изменилось.
На Чиксэнд-стрит висит эта проклятая голубая дощечка, прямо на доме 197, одном из прибежищ графа. Здесь лежат шесть ящиков с землей, которым он и Ван Хелсинг придавали столь много суеверной и, как выяснилось впоследствии, ничем не оправданной значимости. Предполагалось, что лорд Годалминг уничтожит их, но мой благородный друг не справился с задачей, впрочем как и со всем остальным. Я стоял под табличкой, не в силах разобрать надпись на ней, размышлял о наших ошибках, когда мое внимание решила привлечь мертвая девушка.
– Мистер… – позвала она. – Мис-с-стер…
Когда я повернулся, она убрала перьевое боа с горла, открыв шею и грудь туманно-белого цвета. Живая женщина уже дрожала бы от холода. Эта же стояла под лестницей, ведущей к входу на второй этаж, где светился красный фонарь. Позади нее, скрытая отрывистыми тенями ступеней, виднелась еще одна дверь, словно погрузившаяся в мостовую. Ни одно из окон поблизости не горело. Мы стояли на островке видимости в море мрака.
Я пересек улицу, взбивая носками туфель желтые вихри в низко лежащем тумане. Поблизости никого не было. Откуда-то доносились звуки шагов, но нас скрыла молочная пелена. Вскоре первые колья рассвета выгонят последних «новорожденных» с улиц. Несмотря на обычаи своего вида, мертвая девушка припозднилась. Опасно припозднилась. Похоже, она слишком сильно нуждалась в деньгах и выпивке.
– Такой симпатичный джентльмен, – заворковала вампирша, взмахнув рукой, острые ногти рассекли клочки белесой мглы.
Я попытался рассмотреть черты ее лица, и оно показалось мне излишне худым, но привлекательным. Она слегка склонила голову, чтобы увидеть меня, локон волос цвета сажи упал с белой щеки. В красно-черных зрачках виднелся интерес и голод. А еще искра полуосознанного понимания, граничащего с презрением. Когда Люси – мисс Вестенра, да святится память ее – ответила отказом на мое предложение, я заметил, как такое же выражение мелькнуло в ее глазах.
– …и утро столь близко.
Она была не из Англии. Судя по акценту, я бы назвал ее немкой или австриячкой по рождению. Намек на «ч» в «чентльмен», «близко», произнесенное с упором на «з». Лондон принца-консорта от Букингемского дворца до Бакс-роу[3 - Букингемский дворец – официальная лондонская резиденция британской королевской семьи. Что же до Бакс-роу, которая ныне переименована в Даруорд-стрит, то именно там 31 августа 1888 года Джек-потрошитель, согласно официальной версии, убил свою первую жертву, Мэри Энн Николс по прозвищу Полли. Улицу переименовали в том же году, дабы снизить ненужную ажитацию в Уайтчепеле.] – это выгребная яма Европы, забитая отбросами полудюжины княжеств.
– Подойдите и поцелуйте меня, сэр.
Я замер на мгновение, просто смотрел на нее. Мне попалась красивая тварь, приметная. Ее сверкающие волосы были коротко подстрижены и покрыты лаком почти на китайский манер, застывшая челка походила на щиток римского шлема. В тумане красные губы казались черными. Как и все вампиры, она слишком легко улыбалась, приоткрывая острые, похожие на осколки жемчуга зубы. Облако дешевых духов висело в воздухе, тошнотворно скрывая смрад нежити.
Улицы грязны, это открытые канализационные стоки порока. Мертвые повсюду.
Девушка мелодично засмеялась, звук как будто вырвали из какого-то механизма, она подозвала меня ближе, еще больше приспуская боа, топорщащееся редкими перьями. Ее смех снова напомнил мне о Люси. Люси, когда она была еще жива и не стала тем жаждущим крови существом, что мы прикончили на кладбище Кингстед. Три года назад, когда один Ван Хелсинг верил…
– Вы подарите мне поцелуй? – пропела она. – Всего лишь легкий поцелуй.
Ее губы приняли форму сердечка. Сначала к моей щеке прикоснулись ногти, только потом пальцы. В нас не осталось ни капли тепла: мое лицо превратилось в ледяную маску, ее персты иглами кололи замерзшую кожу.
– Кто виноват, что ты стала такой? – спросил я.
– Удача и один добрый джентльмен.
– А я – добрый джентльмен? – Я стиснул ручку скальпеля, лежащего в кармане брюк.
– О да, очень добрый. В этом я разбираюсь.
Я прижал инструмент плашмя к бедру, чувствуя холод серебра сквозь тонкую ткань.
– У меня есть омела[4 - Во многих англоязычных странах Рождество встречают с веточкой омелы, чтобы новый год принес счастье. Ее развешивают в домах, отгоняя призраков и духов. Но Лулу Шон, как и Сьюард, имеют в виду английский обычай на Рождество целоваться под висящей на потолке омелой. Такой поцелуй считался залогом вечной любви и даже вел к неизбежному браку. Обычай имеет, с одной стороны, кельтские мотивы, с другой – происходит от скандинавских легенд. Иногда значение омелы трактуется еще шире, поскольку она не является ни деревом, ни кустарником, а пребывает где-то посередине – и символизирует тем самым свободу от всех запретов.], – сказала мертвая девушка, вытаскивая веточку из корсажа и держа ее над собой, а потом спросила: – Поцелуй? Всего лишь пенни за поцелуй.
– Рановато для Рождества.
– Для поцелуя всегда есть время.
Девушка тряхнула веткой, ягоды закачались безмолвными колокольчиками. Я запечатлел поцелуй на ее красно-черных губах и вынул нож, держа его под пальто. Почувствовал остроту лезвия сквозь перчатку. Ее щека холодила мое лицо.
В последний раз, на Хэнбери-стрит, я научился – Чэпмен, в газетах было ее имя, Энни или Энн – делать все быстро и точно. Горло. Сердце. Требуха. Потом отрезать голову. Чтобы прикончить тварь. Чистое серебро и чистая совесть. Ван Хелсинг, введенный в заблуждение фольклором и символизмом, всегда говорил о сердце, но сгодится любой другой жизненно важный орган. До почек достать легче всего.
Я тщательно готовлюсь, прежде чем отправиться на охоту. Полчаса сижу, позволяя себе вновь осознать боль. Ренфилд мертв – мертв на самом деле, – но безумец оставил отпечатки зубов на моей правой руке. Полукруг глубоких отметин выскоблен уже множество раз, но до конца рана не заживет никогда. В случае с Чэпмен я был несколько одурманен настойкой опия, а потому не смог точно нанести удар. Не помогло даже то, что я научился резать левой рукой. Промахнулся мимо главной артерии, и существо успело заверещать. Боюсь, я потерял над собой контроль и превратился в мясника, хотя должен оставаться хирургом.
Прошлой ночью все получилось гораздо лучше. Девушка столь же упорно цеплялась за жизнь, но в то же время я почувствовал, как она приняла мой дар. В конце концов ей стало лучше оттого, что душа ее очистилась. Серебро нынче достать трудно. Вся монета или золотая, или медная. Я припас немало трехпенсовиков, и пришлось пожертвовать обеденным сервизом моей матушки. А инструменты у меня остались еще с дней службы в Перфлите. Теперь все лезвия посеребрены, стальная сердцевина кроется внутри убийственного серебра. В этот раз я выбрал скальпель для анатомического вскрытия. Думается, в моем деле вполне уместен инструмент, использующийся для препарирования трупов.
Мертвая девушка пригласила меня к своей двери и поддернула вверх юбки, обнажив стройные белые ноги. Мне понадобилось время, чтобы расстегнуть ей блузку, ибо пальцы обжигало от боли и они путались.
– Твоя рука?
Я протянул неуклюже обернутую в перчатку дубинку и попытался выдавить из себя улыбку. Вампирша поцеловала напряженные костяшки, тогда как другая моя ладонь выскользнула из-под пальто, твердо сжимая скальпель.
– Старая рана, – ответил я. – Не стоит внимания.
Она улыбнулась, и я быстро провел серебряным лезвием по ее шее, твердо нажимая большим пальцем, глубоко взрезая девственно-мертвую плоть. Глаза существа расширились от шока – серебро приносит сильную боль, – и девушка испустила длинный выдох. Тонкие ручейки крови брызнули и заструились дождем по окну, испятнали ей кожу на ключицах. Одна-единственная капля крови выступила в уголке рта.
– Люси, – произнес я, вспоминая…
Я придержал девушку, телом заслоняя от взглядов прохожих, и сквозь корсет скользнул скальпелем в сердце. Почувствовал, как она вздрогнула и обвисла, бездыханная. Я положил тело в углубление портика и завершил роды. В ней было очень мало крови, она сегодня не ела. Я рассек корсет, легко вспоров дешевый материал, обнажил пронзенное сердце, отделил кишечник от мезентерия, вытащил наружу примерно ярд толстой кишки, удалил почки и часть матки. Потом расширил первый разрез. Оголив позвоночник, принялся раскачивать болтающуюся голову взад-вперед, пока позвонки не отделились друг от друга.
Глава 2. Женевьева
Шум проник в темноту. Кто-то барабанил в дверь. Настойчивые, повторяющиеся удары. Мясо и кости против дерева.
Во сне Женевьева вернулась в дни своего детства, во Францию Короля-Паука, La Pucelle[5 - La Pucelle d’Orleans (фр.) – Орлеанская дева, прозвище Жанны д’Арк.] и монстра Жиля[6 - …во Францию Короля-Паука, La Pucelle и монстра Жиля – имеется в виду Франция XV века. Король-Паук – это Людовик XI (1423–1483), властитель Франции, взошедший на престол в 1461 году. За беспрестанные интриги и стремление сплотить Францию вопреки желанию крупных феодалов получил прозвище Всемирный Паук. Впрочем, вторым его прозвищем было Осторожный, Благоразумный. La Pucelle – Орлеанская дева, Жанна д?Арк (ок. 1412–1431), легендарная святая, одна из главнокомандующих французскими войсками в Столетней войне. Монстр Жиль – Жиль де Монморанси Лаваль, барон де Рэ, граф де Бриен (1404–1440), учитель и соратник Жанны д?Арк, после ухода из армии увлекшийся оккультизмом и мистицизмом и впоследствии обвиненный в убийстве более 800 детей и собственных жен (хотя на самом деле жена у него была одна). Послужил прототипом Синей Бороды, в 1992 году оправдан трибуналом при французском Сенате.]. «Теплой» она была дочерью лекаря, а не потомством Шанданьяка. До превращения, до Темного Поцелуя…
Дьёдонне[7 - Фамилия Женевьевы переводится с французского как «Богом данная».] провела языком по зубам, от сна подернутым пленкой. Во рту чувствовалось послевкусие собственной крови, тошнотворное и слегка возбуждающее.
В вечерних грезах деревянная колотушка била по обломанной посередине дубине с железным наконечником. Английский капитан прикончил ее отца-во-тьме; пришпилил Шанданьяка[8 - Шанданьяк – персонаж романа Кима Ньюмана «Дракенфелс», написанный им под псевдонимом Джек Йовил для серии «Вархаммер фэнтези».], как бабочку, к окровавленной земле. Практически незаметная стычка Столетней войны. Тех варварских времен, которые, надеялась Женевьева, заслуженно отошли в мир иной.
Стук не умолкал. Она открыла глаза, взгляд упал на грязное стекло слухового окна. Солнце еще не зашло. Сны утекли мгновенно, и Женевьева проснулась столь резко, словно ей в лицо плеснули галлон ледяной воды.
Наступила тишина.
– Мадемуазель Дьёдонне, – закричал кто-то. Обычно причиной столь бесцеремонных срочных вызовов оказывался директор, но не в этот раз. Впрочем, голос она узнала. – Откройте. Скотленд-Ярд.
Женевьева села, простыни упали. Она спала на полу в нижнем белье, прямо на покрывале, постеленном на грубых досках.
– Еще одно убийство Серебряного Ножа.
Она отдыхала в своем маленьком кабинете, расположенном в Тойнби-холле[9 - Тойнби-холл – реально существующее заведение, основанное в 1884 году Сэмюэлем и Генриеттой Барнетт. Он был назван в честь оксфордского историка-экономиста Арнольда Тойнби, активно выступавшего за социальные реформы и умершего в 1883 году. В реальности Тойнби-холл не работал в качестве госпиталя и был задуман как место, где оксфордские и кембриджские студенты могли жить среди бедных, помогая им. Таким образом, Барнетты надеялись, что будущие лидеры, увидев, как живут люди в нищих кварталах, изменят общество к лучшему. Работа добровольцев заключалась не только в посещении бедных семей и обеспечении юридической помощи, но и в ведении образовательных клубов для мальчиков, а также в чтении лекций – то есть Тойнби-холл обеспечивал рабочим возможность продолжать образование после того, как те окончили школу. Программа Тойнби-холла была положена в основу таких реформ, как Закон о медицинском страховании (1911) и План пенсионного обеспечения (1908).]. То было вполне безопасное место, не хуже прочих, чтобы провести пару дней каждого месяца, когда слабость одолевала ее и приходилось делить с мертвыми их сон. Комната, расположенная на верхнем этаже, с крохотным слуховым оконцем и дверью, запирающейся изнутри, вполне годилась для своих целей, так же как гробы и склепы служили потомству принца-консорта.
Женевьева успокаивающе заворчала и закашлялась, стук прекратился. Тело, которым не пользовались несколько дней, потрескивало, потягиваясь. Солнце скрылось за тучей, и боль тут же ослабла. Дьёдонне встала во тьме и провела руками по волосам. Облако ушло, и ее силы тут же иссякли.
– Мадемуазель?
Удары возобновились. Молодые всегда нетерпеливы. Когда-то и она была такой же.
Женевьева сняла с крюка платье из китайского шелка и завернулась в него. Одеяние, согласно этикету, явно не приличествующее для встречи со столь нетерпеливым джентльменом, но сойдет. Правила поведения, так много значившие еще несколько лет назад, все больше теряли важность. «Новорожденные» спали в забитых землей гробах прямо в Мэйфере и охотились стаями на Пэлл-Мэлл. В этом сезоне подобающая форма обращения к архиепископу мало кого заботила.
Дьёдонне отодвинула засов, но следы сонного тумана еще не развеялись. Снаружи умирал вечер; она не будет чувствовать себя нормально, пока ночь не вступит в свои права. Женевьева открыла дверь. Коренастый «новорожденный» стоял в коридоре, одетый в длинное пальто, похожее на плащ, нервно перекладывал котелок из руки в руку.
– Лестрейд, в самом деле, неужели вас нужно приглашать в каждое новое жилище? – поинтересовалась Женевьева. – Для представителя вашей профессии это было бы крайне неудобно. Ну, входите, входите…
Она впустила внутрь человека из Скотленд-Ярда. Заостренные зубы выступали у него изо рта, их не могли скрыть даже полуотросшие усы. «Теплым» он походил лицом на крысу; редкая растительность под носом только усиливала сходство. Уши его изменились, став длинными и заостренными. Как и большинство «новорожденных» из кровной линии принца-консорта, Лестрейд еще не обрел окончательной формы. Он носил темные очки, но алые точки, светившиеся под линзами, говорили о внимательном, зорком взгляде.
Инспектор положил шляпу на стол и затараторил:
– Прошлой ночью на Чиксэнд-стрит. Это была настоящая бойня.
– Прошлой ночью?
