скачать книгу бесплатно
Перед ним действительно Чонхо. Сейчас Мингю узнает черты давно знакомого лица. Узнает, но все равно не понимает, как такое вообще могло произойти. Вот с тем мелким надоедливым ребенком – как? Теперь Чонхо высокий, весь такой с плечами широкими, красивый. И взгляд слишком взрослый. Мингю невольно вспоминает, как тогда на кухне ему восторженно рассказывали про какую-то симпатичную одноклассницу, и начинает тихо посмеиваться.
– Ты чего?
– Скажи, а ты случаем в школе ни на каких одноклассниц не западал? – Он прячет улыбку за банкой пива.
– Может быть, я не уверен. – Судя по лицу, Чонхо правда пытается вспомнить, но не выходит никак. – Ты к чему это?
– Вспомнил, как только переехал, а ко мне мелкий приперся. Начал про девчонок заливать. Отнял у меня кровать потом и еще и футболку свою оставил, которую после Тэён нашел.
– Ч… что? – Чонхо так резко меняется в лице, что Мингю от неожиданности проглатывает смешок. – Что ты сказал?
– Когда?
– Ты… – Он медленно слезает вниз, выпрямляется; смотрит так напряженно и в то же время взволнованно, что эмоции эти тем самым вопросом невысказанным вокруг шеи оборачиваются. – Ты… у тебя… мне послышалось? Скажи, что мне послышалось.
– Да в чем дело? – начинает раздражаться Мингю, но осознание резко затягивает узел на шее до упора. И не вздохнуть никак. – Блядь.
Они молчат. Смотрят друг другу в глаза и молчат. Чонхо взгляд отводит первым, накрывает лоб ладонью, отходит в сторону. Мингю слышит нервный смешок.
– Ты знаешь Тэёна? – В его голосе напряжение помножено на половину бесконечности.
– Если в моем мире есть я, есть ты, то логично предположить, что…
– Я не об этом спросил. Ты знаешь Тэёна? – Чонхо оборачивается.
– Он мой лучший друг со школы. Как я у тебя. То есть другой Мингю, да, не я. – Он теряется совсем, и это настолько не в его характере – чувствовать себя вдруг припертым к стенке, – что невольно хочется просто уйти. – Слушай, я хотел спросить об этом, но как-то…
– О чем спросить?
– Я видел рисунки. И фотографию. Они как бы… были вместе, что ли? – Подбирать слова тоже не в его стиле, честно говоря. Получается так себе, но что поделать.
– Извини, что назвал тебя идиотом тогда.
– Не уходи от ответа.
Чонхо выдыхает громко, трет переносицу, медлит как может – это видно по выражению лица. Мингю же пытается быть терпеливым, но нервно дергающаяся нога выдает его с головой.
– Хорошо, что вы просто друзья. Если бы я сейчас узнал, что еще и ты, то… – Чонхо кривится, избегает смотреть в глаза. – Я слишком долго вытаскивал его из этой ямы, и… Не особо хочу в этом копаться опять. Тэён – мудак. Это все, что я могу сказать.
– Слушай, я как бы могу понять, что ты про другого Тэёна говоришь, но мне не особо приятно слышать подобные слова, поэтому давай поосторожнее на поворотах, – чересчур агрессивно реагирует Мингю и даже не жалеет об этом.
– Извиняться не собираюсь.
– Да ради бога.
Мингю открывает рот, чтобы наконец-то высказать мысль, которая терзала его еще с момента весьма своеобразного знакомства с прошлым Мина, но сразу же сдает назад. Чонхо не нужно знать, что они с Тэёном были вместе, когда произошел обмен. Пусть знает что угодно, но вот это – это не надо.
Чиркает зажигалка; к не успевшему выветриться запаху сигарет примешиваются новые оттенки. Мингю выдыхает дым и думает, что, если бы у отчаяния был запах, оно бы пахло как сигареты Тэёна в этот самый момент.
3
Мингю не запоминает, как долго они не говорят. Судя по ощущениям – час или около того. Он не смотрит на время. Но смотрит на Чонхо – исподтишка, украдкой, потому что теперь смотреть прямо будто неловко и до непозволительного странно. Мингю не может понять, почему. Думает, что, возможно, просто боится увидеть на чужом лице неодобрение – тяжелое такое, увесистое настолько, что им прибить можно. Но на лице Чонхо ничего нет – как тогда, когда он увидел на полу комнаты разбросанные рисунки, что смотрели на них одним и тем же взглядом – взглядом Тэёна. На лице Чонхо пусто, а перед ним самим – стена. Мингю не пытается пробиться сквозь нее, ибо зачем. Ему не нужно это. Ему бы домой вернуться и выдохнуть с облегчением. Ему бы убежать опять и снова спрятаться в своей скорлупе, лишь изредка позволяя некоторым стучаться в нее.
Чонхо сидит на диване и не отрывает взгляда от своего телефона. Мингю продолжает ходить от окна до кухонной стойки и обратно, изредка поглядывая на чужой затылок, что виднеется из-за спинки дивана. Корги сидит где-то между ними – на полпути в одну сторону, на полпути в другую – и время от времени скулит надсадно, намекая не то на необходимость прогуляться по улице, не то на «какие же вы душные». Мингю смотрит на собаку сначала раздраженно, потом – устало и хочет пойти выгулять пса самому, но боится выйти на улицу. Он не знает, чего ждать от этой самой улицы. Города. Мира? Вдруг он выйдет и увидит синих людей или летающие машины? Одна мысль вгоняет в тупой ужас, а желания проверять как-то нет совсем, поэтому Мингю продолжает терпеть и лишь изредка посматривать на Чонхо, в глубине души надеясь, что тот перестанет играть в молчанку. Он, кажется, охуеть какой спец в этой области. Мингю, честно говоря, болтливых не особо любит (особенно если болтают не по делу), но тут напрягается все больше и больше, прямо до самого основания души напрягается. Это молчание угнетает. Хотя, казалось бы, куда уж больше.
Сигареты закончились еще полчаса назад, поэтому он просто мнет пустую упаковку и постоянно чиркает зажигалкой, чтобы хоть как-то занять руки. Думает, что до ночи осталось совсем недолго. Что вот стрелки снова покажут это ненавистное «1:13», и он окажется по другую сторону зеркала. По свою сторону. Дома окажется. Дом, конечно, назван таковым с натяжкой, ибо у Мингю дома нет. Давно уже. Быть перелетной птичкой – занятие такое себе, но так сложилось. А теперь вы посмотрите только, докуда эта птичка долетела. До мира другого. До Чонхо взрослого. До чужой жизни, которой подсознательно хотелось бы жить.
Мингю пытается не думать о том, сколько еще они будут сидеть в этой резиновой тишине, что тянется во все стороны сто раз пережеванной жвачкой, но не выходит как-то, поэтому он думает – и мозг почти откидывается, ибо после всего произошедшего откинулся бы даже самый стойкий. Мингю не откинулся, но близок. Держится. Строит из себя крутого и гордо позволяет тишине продолжать пережевывать саму себя.
Это же Чонхо, господи. Мелкий шкет, с мамой которого он как-то соджу[6 - Соджу – традиционный корейский алкогольный напиток, обычно крепостью 19°. Чаще всего производится на основе сладкого картофеля.] на кухне цедил, пока этот самый мелкий шкет спал в соседней комнате зубами к стенке. Это Чонхо, который дуется каждый раз, когда его называют милым или намекают на то, что он все еще ребенок. Гиперактивный Пак Чонхо с шилом в жопе размером с Пизанскую башню. Шумный, дурной, но, боже, такой родной. Младший брат, о котором он не просил, да.
Тишина вдруг вскидывает руки и решает уступить место совершенно постороннему и громкого звуку, который Мингю даже не сразу идентифицирует. Понимает неожиданно, что это урчит его живот. Думает о предателях и том, что кругом один обман, чувствует себя предельно неловко и хочет сквозь землю провалиться, потому что видит, как Чонхо оглядывается на него с вытянувшимся лицом.
Смотрит максимально растерянно и выдает вдруг:
– Ты жрать, что ли, хочешь?
Мингю сглатывает, чувствуя себя неудобно, шарит глазами по кухне, не хочет отвечать совсем, ибо ответ и так известен, хоть он его и сам не осознает. Мнет опять пустую сигаретную пачку в руках и переезжает танком очевидное:
– Нет.
Брови Чонхо ползут еще выше, когда живот Мингю возмущается на это «нет» как только может.
– Что-то я тебе не верю.
– Ну и что теперь? Ты мне бутерброд сделаешь?
– В холодильнике есть кимпап из 7-Eleven[7 - 7-Eleven – крупная сеть небольших круглосуточных магазинчиков.]. Даже не просроченный.
– Ебать ты меня обрадовал.
Чонхо фыркает и отворачивается. Мингю начинает жевать щеку изнутри, когда понимает, что, как обычно, феерично просрал шанс завязать подобие разговора. Нет, почему с этим парнем настолько сложно? Что с мелким, что со взрослым.
Он с титаническим усилием переступает через себя и открывает холодильник. Не глядя хватает кимпап (ничего похожего на него там больше нет), на ходу срывает обертку и плюхается прямо на журнальный столик, подминая под себя какую-то газету. Отправляет в рот сразу два куска, угрюмо смотрит на Чонхо, который переводит на него взгляд в ответ. Мингю вдруг замечает, что экран его телефона черный. Он все это время на отражение свое смотрел?
– Что?
– А что? – мгновенно реагирует Мингю с набитым ртом.
Они опять сидят друг напротив друга и снова молчат. Наверное, он бы привык даже к тишине этой, если бы ее не нарушал ворох мыслей в собственной голове, который начинал активизироваться сразу, как только он оказывался с Чонхо лицом к лицу.
Мингю вдруг великодушно решает про себя, что раз он старше, то ему и рулить ситуацией. Очень милосердно же с его стороны, ага? И лучше это сделать…
…а как это сделать. Издалека?
Он все еще чувствует себя немного обиженным, но Мингю не десять лет, чтобы не понимать истинную природу всех сказанных слов. Он упрям во многих вопросах, бесспорно, но упрямство и гордость отходят на второй план куда быстрее, чем он успевает это осознать. Сейчас другие вещи куда важнее.
– Как вы познакомились? – Издалека так издалека.
– С кем? – сразу же оживляется Чонхо.
– У тебя много вариантов?
– С Мингю? А… мы… на курсы вместе ходили. Готовились к поступлению в старшую школу. Правда, он на год младше был и не особо парился по этому поводу, – Чонхо смеется, – говорил, что у него еще целый год в запасе. А у меня вот его не было.
– В одну старшую школу поступили?
– Ага. Он следом за мной.
– Какой верный.
Чонхо опять смеется – чуть тише, чем до этого, и как-то бесконечно грустно.
– Переживаешь, что ли? – нехотя интересуется Мингю.
– А ты бы не переживал?
Он резко перестает жевать и возводит взгляд к потолку, пытаясь представить себе реакцию Тэёна, который по утру открывает свои прекрасные очи и видит не того Мингю, которого привык видеть каждый (или почти) день. В одном он уверен точно: Тэён догадался о подмене так же быстро, как и Чонхо. Если не быстрее. У Тэёна просто под кожу вшит радар на Мингю – его Мингю, – а еще на странности, которые стороной его никогда не обходят. Видать, он заразился. Черт бы побрал этого Тэёна.
– Ты бы не переживал, если бы твой Тэён пропал, а потом бы выяснилось, что он в другом мире? – режет Чонхо без ножа, когда понимает, что Мингю подозрительно долго молчит.
– Этот дурак и в своем мире приключения на свою жопу находит. В этот раз тоже нашел, – отмахивается он и от неожиданности прикусывает язык. Ой, зря.
– Что ты имеешь в виду?
Мингю настырно молчит и дожевывает кимпап, а Чонхо вдруг решает прекратить обстрел каверзными вопросами, переключив свое внимание обратно на телефон. С черным экраном, ну да.
Он смотрит на настенные часы. Минутная стрелка щелкает и передвигается на одно деление вперед. Только девятый час вечера. Как просидеть в этом резиновом молчании еще несколько часов? Мингю надеется, что этим все и ограничится. А потом он, может, даже посмеется над абсурдностью всего, что произошло. Это же так иронично. Так, блядь, тупым ножом по подтаявшей коже где-то в районе груди.
– Сейчас я думаю обо всем этом и… – начинает Чонхо и сразу спотыкается, путается в словах, а взглядом – в волосах Мингю. – Разве такое вообще возможно?
– До тебя только сейчас и доперло? Серьезно? – Мингю чужой взгляд из прядей волос выпутывает – поднимается с места и уходит на кухню.
– Чем больше я думаю об этом, тем больше… я даже не знаю, как это сказать. – Чонхо оборачивается ему вслед, закидывая руку на спинку дивана. – Никто мне не поверит. У меня нет доказательств.
– А зачем тебе что-то доказывать? Ты собрался кому-то рассказать об этом? – Мингю выбрасывает упаковку кимпапа и по привычке лезет в карман, запоздало вспоминая, что пачка сигарет давно пустая.
– Нет. Просто… подумалось вдруг.
– Я – живое доказательство, если на то пошло.
Чонхо фырчит, как кот, которого погладили, когда не просят, и встает с дивана.
– Пойдем.
– Куда?
– Сигарет тебе купим. Все равно делать больше нечего.
Тишина вдруг схлопывается, съеживается до размеров точки, а затем словно почти взрывается в попытке стать чем-то другим. Почти, но нет. Мингю чувствует, как она балансирует на краю пропасти – не может ни рухнуть вниз, ни остаться. Наверное, не время еще.
Он моргает пару раз, переваривая услышанное, тянет руку, чтобы выбросить пустую пачку следом за оберткой кимпапа, но передумывает на полпути – кладет мятую коробочку на стол под вопросительным взглядом Чонхо. Пожимает плечами. Не хочет произносить вслух, что это все, что осталось у него от Тэёна в этом мире.
Интересно, как много времени нужно, чтобы научиться разговаривать друг с другом молчанием?
У них неплохо получается.
– Печеньку возьми с собой, – бросает Чонхо через плечо.
– Что? Печеньку? – Мингю аж тормозит от непонимания.
Сзади радостно гавкает корги.
Оу.
– Только не говори мне, что вы назвали собаку Печенькой.
– Не мы, – Чонхо посмеивается, пока зашнуровывает кеды.
– О господи, ладно, – сдается Мингю, хочет добавить вдогонку: «Меня это не касается», но эти слова как будто не хотят покидать рот, хотя имеют полное право быть сказанными. Он оборачивается на собаку: – Ну пойдем, Печенюха. Только сразу говорю: я за тобой какахи убирать не буду. И к слову, – он глядит на Чонхо, – мне босиком идти?
– Можешь… можешь надеть вон те кеды, – тот кивает в сторону мятных конверсов, а Мингю сразу понимает, чья это обувь.
Он, честно говоря, вообще ни о чем не успевает подумать. Ни когда они в лифте спускаются на первый этаж, ни когда смотрит, как корги натягивает поводок, утягивая Чонхо вслед за собой к выходу. Ни о чем не успевает.
Вплоть до момента, когда застывает на этом самом выходе и не может сделать больше ни шага.
Смотрит вперед с испугом, страхом почти, и он не как снежный ком нарастал, страх этот, – он просто взял и одним выверенным движением сжал горло, перекрывая кислород. И надавливает вдогонку еще раз, для верности так, – будто показывая, кто здесь хозяин.
Мингю смотрит сквозь стеклянные двери вперед, на улицу, и не может сделать ни вздоха, потому что ему, блядь, страшно. Он не знает, что там. Не знает, что его ждет. Там мир ведь другой совсем. Там дороги другие, люди. Чужое все. Не его.
Лучше бы он остался в квартире.
Чонхо оборачивается на него, приподнимает брови в немом вопросе, придерживает за собой дверь и смотрит. Корги перестает рваться вперед и терпеливо садится возле его ног. Мингю сглатывает и не может заставить себя ответить на чужой взгляд. Но ответить на взгляд Чонхо – это одно, а вот поднять глаза чуть вверх – это другое совсем.
Мингю нервным жестом трет шею, борется с желанием ногтями кожу поскрести, вздыхает глубоко и через силу. Все нормально ведь. Подумаешь. Нормально же. Хорошо все.
Чонхо протягивает ему раскрытую ладонь, предлагая последовать за ним, а у Мингю перед глазами вдруг картина мазками густыми, воспоминание акварелью яркой – как когда-то давно он так же протягивал руку маленькому Чонхо, который боялся выйти на улицу, так как мама запретила покидать квартиру. «Все в порядке, – говорил Мингю тогда, – она не будет ругаться, ведь с тобой я».
А сейчас руку протягивает Чонхо – ему, Мингю, протягивает. Светит опять своими глубоко прочерченными линиями жизни и сердца, а Мингю вдруг кажется, что одна из линий глубже стала, высеченной на коже словно, но рассмотреть не успевает, какая именно, потому что накрывает линии своей рукой. Не думая вообще – опять, – по инерции, на автомате.
Он почему-то принимает чужой жест не-помощи (понимания?) и позволяет выдернуть себя на улицу. Две секунды или три – Чонхо сразу же отпускает его руку и слегка улыбается. И в улыбке этой насмешки нет совсем, там только «видишь, ничего страшного». А Мингю задирает голову и смотрит на небо, которое не бледно-сиреневое уже, а лавандовое такое, яркое, кричащее. Кричит, правда, не небо вовсе, а солнце закатное, что решило вконец добить те крохи самообладания, что остались внутри. Если бы Мингю не был Мингю, он бы заплакал, наверное.
Лавандовое поле, которое не поле вовсе, а небо.
Для него это слишком.
Он опускает голову и смотрит вниз, на свою обувь. Свою ли? Кеды принадлежат Мину. Ему же в этом мире не принадлежит ничего, кроме пустой пачки сигарет и телефона, который по-прежнему греет задний карман джинсов. И ничего не изменится до той самой минуты, когда он покинет это место. Немного же осталось совсем, верно?
