Этот неистовый русский

– Жулики, вот жулики! – засмеялся Григорий Яковлевич, – Ты только подумай, сынок, ведь я же Кречета знаю, мы с ним когда-то в гимназии учились. Это не Кречет. Взгляни внимательно на них. Какие это борцы, вместо мускулов один жир!

Граммофон затих. Надсадно ударил барабан. Борцы, скинув регалии, начали сходиться. Аркадий не успевал следить за мостиками, захватами, двойными нельсонами. Борцы работали уже минут пять, наконец мнимый Кречет бросил противника, балаган заревел, ещё минута… Но Чёрная маска вырвался и поймал Кречета на двойной нельсон. Гигант грузно рухнул на ковёр.

– Лопатки! – крикнул арбитр. – Победил Чёрная маска!

К борцу торжественно подошёл хозяин балагана и вручил ему огромную серебряную вазу, жёлтый треугольник жетона и столбик золотых монет. Чёрная маска что-то зашептал хозяину.

– Почтеннейшая публика! Неизвестный чемпион под чёрной маской вызывает бороться любого из вас. Залог – три золотых. Победитель получает всё!

– Пойти, что ли? – спросил рядом с Аркадием здоровый парень в поддёвке.

– Брось ты, Гриша, – загудел его бородатый сосед. – Позору-то! Небось из купеческого дому. Негоже.

– Иди, Аркаша, – шепнул сыну Георгий Яковлевич, – иди. Только сразу не давайся, вымотай его.

– Так есть желающие, господа? – ещё раз спросил хозяин.

– Есть, – из второго ряда поднялся гимназист в серой форменной гимнастёрке.

– Вы, молодой человек? – удивился хозяин. – Вы будете бороться с чемпионом?

– Да.

– А вы не боитесь?

– Нет.

– А залог, три золотых империала?

– Я за него внесу, – через скамейки перешагивал Аркашин сосед. – Мы это можем, мы Фадеевы, мы второй гильдии купцы из Можайска. – Купец сунул руку в карман поддёвки и положил на скамейку три золотые десятки. – Ты не робей, господин гимназист, борись. Но чтоб без обману, не то к господину исправнику, – повернулся он к хозяину.

– Не извольте беспокоиться. Французская борьба – вещь честная.

Аркашу увели переодеваться. Когда он вышел на манеж в подобранном ему борцовском костюме, хозяин с тревогой взглянул на него. Гимназист был сложён как античный боец. Тугие мышцы шарами перекатывались под гладкой кожей.

– Ты его массой дави сразу, – шепнул хозяин Чёрной маске.

Аркаша посмотрел на отца, Георгий Яковлевич ободряюще улыбнулся.

Борцы сблизились. Аркашин противник был тяжелее его килограммов на пятьдесят. Кроме того, перед боем он натёрся чем-то жирным. Не ухватишь. Аркаша решил измотать противника. Он бегал по ковру, нырял между ног гиганта, захватывал и тут же отпускал. Всеми силами он пытался избежать захвата, заставляя противника делать как можно больше лишних движений.

Зал стонал от хохота. Видимо, зрители никогда ещё не видели столь странной борьбы. Чёрная маска начал дышать тяжело, хрипло. Вот он изловчился и чуть не поймал Аркашу на нельсон – только удивительная ловкость спасла его. Аркаша вырвался и бросил противника через бедро, ещё усилие – и Чёрная маска лёг на обе лопатки.

Зрители неистовствовали. А громче всех радовался можайский купчина.

– Гоните монету, жулики, прямо сейчас, а не то крикну урядника и в участок.

Хозяин балагана стоял бледный. Действительно, дело было серьёзным: не дашь денег – публика разнесёт цирк.

– Господа, господа! Пусть господин гимназист пройдёт ко мне, там я вручу ему его законный выигрыш.

– Нет, – купчина грудью напирал на хозяина, – я три золотых платил, так что желаю видеть расчёт своими глазами.

Георгий Яковлевич встал, подошёл к купцу.

– Простите, сударь, вы внесли залог за моего сына. Позвольте вернуть вам деньги. – Харлампиев с поклоном протянул купцу три империала. – А за призом, – он повернулся к хозяину, – мы пройдём к вам.

Они сидят в тесной каморке, за неструганным столом. На нём столбик «золотых» монет – позолоченные двухкопеечные, оловянный кубок, медные звёзды и медали.

– Вот, извольте сами убедиться, сударь. Откуда мне, бедному человеку, взять столько денег?

Хозяин балагана посмотрел на Харлампиева. Рядом с ним, устало опустив плечи, сидели два парня. Тот, кто называл себя Кречетом, морщась от боли, сорвал приклеенные усы. Сразу же борцы стали удивительно похожими друг на друга.

– Сыновья мои, – грустно усмехнулся хозяин, – могли бы стать хорошими артистами… – он помолчал немного. – Да видите ли, милостивый государь, цирк наш сгорел. Вот и приходится, чтобы не пропасть с голоду, народ обманывать. Я вам даже трёх империалов возвратить не могу.

– Ничего, вы не беспокойтесь, – Георгий Яковлевич положил руку на плечо собеседника, – я понимаю вас. Рад познакомиться. Позвольте представиться – Харлампиев Георгий Яковлевич, ветеринарный фельдшер, а это мой сын – Аркадий.

– А меня, – хозяин балагана улыбнулся вдруг добро и широко, – Самойловым Василием Сергеевичем зовут, сыновей – Андрей и Иван. Душевно признателен вам.

– Ваша лошадка на заднюю припадает, – Георгий Яковлевич встал, – так я её погляжу, так просто, без денег. Пойдём, Аркаша.

* * *

Выпускной класс – дело серьёзное. Восьмиклассник – это почти студент. Он уже держится по-другому, да и забот у него побольше! На третьем этаже гимназии, там, где разместились выпускные классы, тишина. В коридорах на переменах народу немного. Все в курилке. Шутка ли сказать, старшеклассникам официально разрешено курить!

Аркаша всё свободное время отдавал живописи. Его наброски из Гжатска очень понравились Ильину. Он отобрал лучшие акварели и устроил в гимназии выставку. Она имела успех. Приезжали дамы-попечительницы. Внимательно в лорнет рассматривали акварели, мило щебетали. Даже сам попечитель учебного округа тайный советник Мордюков посетил выставку. Долго смотрел на голову цыгана и сказал:

– А ведь похож, похож, господа, похож. Хоть пристава зови. Рад. Весьма рад, что во вверенных мне учебных заведениях имеются подлинные таланты.

Он пожал руку Ильину, милостиво похлопал Аркашу по плечу и ушёл вместе с сияющим от счастья директором. Аркадий серьёзно начинал задумываться о художественном институте. Ильин просто настаивал на этом, да и отец был за учёбу в Москве. Конечно, учиться человеку без средств нелегко, но Георгий Яковлевич не боялся за сына. Молодой, крепкий, не пропадёт!

Шли дни. Яркая осень сменилась мокрой зимой, потом незаметно подкралась весна. Всё шло хорошо. По утрам Аркадий уходил в гимназию, днём готовил уроки и рисовал. А вот вечером…

В Смоленске гастролировал цирк Аржанского. Начал он с рождества, да так и задержался в Смоленске. Дела шли хорошо, публика цирк любила. Только приходилось часто обновлять программу. И однажды жители Смоленска прочитали, что на рождество в цирке Аржанского они смогут увидеть новый захватывающий аттракцион «Три-Арнольда-Три» – воздушные гимнасты под куполом цирка.

В день премьеры цирк был забит до отказа. Наконец штальмейстер объявил: «Три-Арнольда-Три!» Музыканты грянули туш, и на манеж выбежали двое мужчин и девушка в переливающихся блёстками костюмах и масках.

Погас свет, музыка смолкла. Из-под купола спустились перекладины трапеций. Женщина и один мужчина поднялись под купол, а второй полез вверх по совершенно гладкому шесту. Пока его партнёры кувыркались и раскачивались на трапециях, он под аплодисменты публики добрался до площадки на вершине шеста и встал там. Теперь гимнастов освещал всего один прожектор.

Внезапно тревожно забил барабан. Зрители замерли. Гимнаст под куполом раскачался и прыгнул прямо на плечи своему партнёру, ещё секунда – и рядом с ним его партнёрша.

Зал обрушился громом аплодисментов.

В конце апреля Харлампиева вызвал инспектор гимназии Апполон Дмитриевич Кошелев. Инспектор нервно расхаживал по пустой учительской.

– Господин Харлампиев, позор! Вы лучший ученик, кандидат на медаль и вдруг цирк – «Три-Арнольда-Три». Надо отдать справедливость, работаете вы превосходно… А знаете ли вы, чем вам это грозит?

– Знаю, Апполон Дмитриевич.

– Волчий билет. Да-с, волчий. Зачем вы это делали?

– Зарабатывал деньги для учёбы в Москве.

– Так-с. Пока об этом знаю один я. Знаю и молчу. Да-с, молчу, но вы должны уйти из цирка.

– Хорошо, Апполон Дмитриевич.

– Идите, голубчик, и помните наш разговор.

Аркадий ушёл, а инспектор поехал домой. Переодевшись в парадный мундир, отправился к попечителю хлопотать о зачислении Аркадия Харлампиева, как лучшего ученика, в Художественный институт на казённый счёт.

И вот наступил день, когда в актовом зале гимназии загремела музыка. Выпускной бал. Завтра они уже не будут гимназистами. Завтра снимут сине-голубые мундиры и, возможно, заменят их на студенческие тужурки.

После бала к Аркадию подошли инспектор и Ильин.

– Значит, так, Харлампиев, – инспектор на минуту замялся. – Мы с господином Ильиным были у его высокопревосходительства, говорили о тебе. Он вспомнил выставку, написал прошение. Вот ответ. Тебя зачисляют в Строгановский институт на казённый счёт.

– Апполон Дмитриевич… – голос у Аркадия сорвался.

– Полно, дружок. Полно, езжай, учись.

И инспектор крепко пожал руку бывшему гимназисту. По дороге домой Харлампиев думал о том, как часто мы бываем несправедливы к людям.

И вот снят мундир. Сосед-портной сшил Аркадию первый штатский костюм. Уложен чемодан, выслушаны наставления матушки, куплен жесткий плацкарт до Москвы. До свидания, Смоленск! Поезд уносил его навстречу новой жизни. А какой она будет? Время покажет. Шёл 1906 год.

Господин живописец

Перед Москвой поезд прибавил скорость. Клочья дыма запутались в перелесках. За окном замелькали дощатые платформы, весёленькие дачки. Шлагбаум, замызганная лошадёнка, и пошли дома из красного кирпича, похожие на казармы.

Аркадий волновался. В его воображении Москва рисовалась огромной и непонятной. Но вот поезд замедлил ход. Замелькали на перроне белые фартуки носильщиков.

– Вот она, матушка, – вздохнул за его спиной человек в акцизной фуражке. – Прибыли.

Аркадий взял свой тощий портплед и шагнул со ступеньки на крашеную платформу.

«Вот он первый шаг в новую, необычную жизнь», – подумал он.

Бежали носильщики, ресторанные артельщики-татары в белых куртках волокли куда-то подносы с шампанским, тут же суетились извозчики, солидно прохаживались кучера с собственных выездов. Аркадий вздохнул и нырнул в это суетливое разноголосое море. Он расстегнул пальто, сдвинул на затылок шляпу. Чёрт возьми, он теперь москвич!

И он пошёл сквозь толпу, не отводя глаз от случайных взглядов прохожих.

По рекомендательному письму отца Аркадий очень недорого снял комнату на четвёртом этаже в Гранатном переулке. Хозяйка, старинная приятельница Георгия Яковлевича, с охотой отдала лучшую комнату земляку. Из окон её были видны Патриаршие пруды, розовые от заката башни Кремля, сады в глубине московских дворов, бульвары.

Москва сразу же захватила его. Город «лондонского сити и астраханских базаров» жил своей, непонятной постороннему, суматошной жизнью. Трудно было поверить, что когда-то по размытым мостовым везли на лобное место стрельцов, что именно здесь грозила высохшим перстом боярыня Морозова. И всё же прелесть Москвы была именно в этом, глубоком переплетении диковатой старины и элегантной современности.

Ночами у МХАТа стояли толпы студентов – ждали, когда откроется касса. Над неистовствующей толпой, грассируя, колдовал Северянин. Он только начинал тогда, и истеричные барышни брали штурмом залы, где проходили поэзо-концерты.

Но была и другая Москва. Она будила окраины злым рёвом гудков. На Пресне, на Воробьёвых горах, на Грузинах и Божедомках выходили на улицы подлинные хозяева города. Закопчённые лица, руки, которые навеки обжёг металл. Люди шли в огромные, холодные, как склепы, корпуса цехов. Они давали городу жизнь, гнали кровь по застоявшимся его артериям.

Аркадий шёл по Пресне мимо разбитых, обгоревших домов. Их ремонтировали неохотно, словно боясь, что после восстановления они вновь зло ощерятся из окон гранёными стволами «смит-весонов». Вчерашнему гимназисту трудно было разобраться в том, что происходило в городе. Но даже в воздухе Пресни чувствовалась напряжённая насторожённость. Казалось, крикни – и сразу же эхо ответит резким стуком револьверных выстрелов.

Из подмосковных лесов в город пробиралась осень. Аркадий садился в маленький паровой трамвай и уезжал вглубь Сокольнической рощи, туда, где кончались дачи, на трамвайный круг. Он шёл по аллеям, мимо пустых подгнивших скамеек на свою любимую полянку. И там рисовал, стараясь передать всю яркость огненно-рыжих тонов.

Возвращался домой пьяный от воздуха, работы, впечатлений, падал на кровать и засыпал без сновидений. Иногда просыпался ночью, смотрел на синий свет фонаря за окном, и казалось ему, что под окном, поджидая, бродит его молодое счастье.

В канцелярии Училища живописи, ваяния и зодчества Аркадия встретил элегантный седогривый человек в безукоризненном костюме-тройке.

– А, господин Харлампиев, прошу вас, присядьте. Наслышан о вас из письма моего ученика, вашего бывшего учителя Ильина. Рад познакомиться. Завтра начнутся занятия, вы зачислены в фигурный класс к Петру Ивановичу Келину.

Ну вот он и студент, вернее, «господин живописец». Завтра начнутся занятия, а пока нужно пойти к портному и заказать холщовую блузу, иначе перепачкаешь красками единственный костюм.

* * *

– Аркаша, кончай, пошли обедать.

– Подожди ещё хотя бы полчасика.

– На кой чёрт тебе эти гипсовые дураки?

– Ну подожди всё же.

– Ладно подожду, но только десять минут.

До студенческой кухмистерской недалеко. Кормят там не очень вкусно, но дёшево и сытно.

Вместе с Мишей Покатиловым они занимают стол в углу. Вокруг все свои, в бархатных блузах с бантами. Шум, смех, шутки и пар над столами. Аппетитный пар.

– Аркаша, ты где вечером?

– Работаю.

– Да брось ты свой цирк, проживём!

– Нет, не могу.

* * *

Разговор, состоявшийся два месяца назад.

– Фас рекомендуэт, май фрайд, господин Аржански. Он писаль мне, что фи отлични гимнастик. Что ж, я согласен попробивать фас.

От господина директора цирка пахнет пивом и сосисками. Он толст, краснокож и добродушен.

– Оплята за каждый выход. Ферштейн?

– Яволь, – улыбается Аркадий.

* * *

И снова арена. Но теперь настоящая, большая. Да и публика более взыскательная! Аркадий работает вместе с группой атлетов. Жонглирует пудовыми гирями, крутит на шее штангу с двумя тяжёлыми колёсами.

И так ежедневно. Утром училище, потом столовая, потом цирк.

Что ж, он молод и крепок. Он не пропадёт. А летом этюдник под мышку и компанией в деревню работать. Хорошо побродить по просёлкам, после московской копоти всей грудью вдохнуть в себя пьянящий полевой запах, попить в избах кваску!

А разве не радостно помочь кузнецу. Бьёшь пудовым молотом, и белые искры летят по закопчённой кузне.

Они пешком исхаживали Подмосковье. Писали избушки под соломой, маковки коломенских церквей, портреты загорских богомолок.

А в Рогачёве опять ярмарка с переливами гармошки и рёвом жестяных труб. А на площади шест гладкий, скользкий. На его макушке доска, а на ней сапоги лаковые и гармонь. Плати полтинник и лезь. Долез – твоё счастье, а сорвался – канул полтинник в бездонный хозяйский карман.

Толпа вокруг смехом давится. Уже двадцатый сползает вниз, на позор и хулу. А рядом хозяин стоит посмеивается в бороду лопатой. Картуз, сапоги гармошкой, из-под кушака сытый живот, а по нему золотая цепочка с печатками.

– Эх, была не была, – к шесту подошёл кудрявый парень, шмякнул хозяину в ладонь горсть потной меди. – Женюсь, авось на свадьбу сапоги заработаю! – Скинул опорки, подтянулся. Лицо краской налилось, вот-вот лопнет. Ещё, ещё…

Толпа гудит: «Давай! Лезь Петруха!» Сорвались руки и вниз, как по ледяной горке. А в толпе господа живописцы стоят, смеются. Вдруг один подошёл, вынул из портмоне целковый, сдачу взял аккуратно.

А толпа хохочет. Ох и насмешил, ваше благородие! Ну куда ж прёшь-то, без силёнок?..

А хозяин улыбается, ему главное, чтоб завод был, почин. А господа живописцы ближе подошли, смеются.

– Давай, Аркаша, покажи столичный класс.

Аркадий подмигнул друзьям. Ну, мол, смотрите. Подошёл, ухватился одной рукой, рывок. Сразу перехват, второй, ещё, ещё.

Толпа ахнула: «Вот те на!»

Ещё два рывка, и рукой с доски сапоги вниз. Бух. Гармонь бросать жалко, поэтому снял её осторожно – и вниз.

Толпа молчит. Хозяин соляным столбом застыл, глаза злые. А господа живописцы смеются, дымят цигарками.

– Молодец, Аркаша, ну просто молодец!

Аркадий спрыгнул на землю, огляделся.

– Где жених-то, ребята?

– Тут мы, – вышел из толпы лохматый парень.

– Держи, – Аркадий протянул ему гармонь и сапоги. – Женись.

– Да я, ваше благородие… Эх, – схватил подарки, а что сказать – не знает.

– В ножки его благородию, в ножки, – зашумели в толпе.

Парень, словно перед иконой, бухнулся в ноги.

– Да ты, брат, что, – Аркадий поднял его. – Мы студенты, постыдись.

И парень как пьяный пошёл сквозь толпу, прижимая к груди неожиданный подарок.

Кто-то осторожно тронул Аркадия за локоть. За спиной улыбался заискивающе хозяин.

– Извиняюсь. Не знаю, как звать-величать. Но об деле одном желаю поговорить. Я, видите ли-с, все балаганы содержу. Может, согласитесь у меня гимнастом. Не обижу-с.

– Ребята, – Аркадий повернулся к друзьям, – как с деньгами у нас?

– Маловато.

– Ладно, борода. Сколько за выход?

– Синенькую.

– Идёт.

А через несколько дней дальше. С трудом верилось, что всего в полусотне вёрст от Москвы начиналась глушь – разбойничьи леса, непроезжие дороги, гнилые посады, облупившиеся деревянные соборы, лошадёнки с присохшим к шерсти навозом, пьяные побоища, кладбища с поваленными крестами, овцы в избах, больные дети, суровые монастыри, юродивые, засыпанные трухой базары с поросячьим визгом и бранью, нищета, воровство.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.