Мой враг – королева

Роберт, конечно, общался с нею дольше и больше всех, но я понимала в ней женщину, чего не смог бы понять он.

Филип закрылся в кабинете и написал письмо, которое было зачитано несколько раз, исправлено, прокомментировано и, как мы думали, смягчено по тону.

«…Сердца нашего народа начнут скорбеть, если не сказать более, когда Вы возьмете в мужья француза и паписта, известного тем, что он сын Иезевели нашего времени, и еще тем, что брат его покусился на брак собственной сестры. То будет равносильно массовой резне наших братьев по религии…»

Он намекал на Катерину Медичи, которая была известна по всей Франции как королева Иезевель – настолько ее ненавидели в собственной стране; и на Варфоломеевскую ночь, которая случилась в Париже, куда съехались гугеноты на празднование брака сестры д'Анжу Маргариты с гугенотом Генри Наваррским.

«…Так как он облечен властью и католик, он не сможет защитить Вас – да и не пожелает а, ставши королем, он повяжет Вас по рукам и ногам.»

Письмо было доставлено, и мы с замиранием сердца ждали в Пеншерсте его последствий.

Однако произошло событие, сделавшее, очевидно, письмо Филипа менее значимым, чем ему предназначалось быть.

Неожиданно и ярко выдвинулся Джон Стаббз.

Стаббз был пуританином, окончившим Кембриджский университет и занимавшимся литературным трудом. Его ненависть к католицизму привела его к опасности. Он настолько яро противился мысли о браке королевы с французом, что написал памфлет, озаглавленный: «Разоблачение бездны, что поглотит Англию, или еще один роковой династический брак с французом, если только Бог не укажет Ее Величеству на греховность его и последующее наказание за сей шаг».

В памфлете не было ничего изменнического по отношению к королеве, чьим покорным слугой объявлял себя Джон Стаббз, однако стоило мне прочесть копию этого произведения, и я поняла, как оно взбесит королеву. И вовсе не из-за политических или религиозных взглядов, а из-за того, что Джон Стаббз недальновидно указывал на то, что возраст королевы не позволит ей иметь наследника.

Королева была настолько разгневана, как я и предвидела, что приказала памфлет уничтожить, а его автора, издателя и печатника схватить, привезти в Вестминстер и пытать. Все трое были приговорены к отсечению правой руки и, хотя печатник был позже помилован, двоим наказание смягчено не было. Именно Джон Стаббз прославился тем, что выступил публично и провозгласил, что лишение руки не изменит его верноподданнических настроений и преданности королеве. Когда правая рука Стаббза была отсечена, он поднял левую, прокричал: «Бог да хранит королеву!» и упал в обморок.

Эта сцена, когда была доложена королеве, должна была бы потрясти ее, и хотя я иногда восхищалась мужеством невзирая на видимую глупость остального, теперь, оглядываясь назад, я вижу хитроумную цель поступка королевы.

Пока королева забавлялась с д'Анжу – а делала она это в течение года или двух – она, на самом деле, вела хитрую политическую игру с Филипом Испанским, которого сильно опасалась как противника – и тому были причины. Чего королева желала бы более всего, так это избежать альянса между двумя своими наиболее могущественными противниками, а как могла Франция вступить в коалицию против Англии, когда один из главных сыновей ее должен был стать супругом королевы Англии?

То была хитрая политика, и умные мужчины, окружавшие королеву, не смогли разглядеть ее; однако ретроспективный взгляд иногда проясняет гораздо большее.

Более того, в тот период, когда она любезничала со своим Лягушачьим принцем, и тем самым теряла популярность в своем народе, она сеяла раздор между королем Франции и его же братом, одновременно планируя – как это оказалось позднее – послать своего обращенного в протестантизм принца с важной миссией в Голландию, где ему предстояло выдержать битву за королеву и Англию против Испании.

Но все это позже. А тем временем она продолжала флиртовать и кокетничать с крошкой-принцем, и ни он сам, ни ее приближенные, ни министры не понимали истинных мотивов поступков королевы.

То был чудесный день для меня и для Роберта, когда родился наш сын. Мы назвали его Робертом и строили для него великие планы. Я была очень счастлива со своим ребенком, и еще более была я счастлива и удовлетворена, когда услышала, что Дуглас Шеффилд вышла замуж за сэра Эдварда Стаффорда, которому было поручено вести переговоры между Елизаветой и д'Анжу, чем он и заслужил одобрение и доверие королевы.

Он некоторое время назад был влюблен в Дуглас, однако ее настойчивость в отношении ее брака с Лейстером отложит возможность союза между ними. Теперь, когда всем было известно, что я жена Роберта, Дуглас, верная своей натуре, вышла замуж за Эдварда Стаффорда, таким образом, молчаливо признав, что никогда не существовало страстной привязанности между нею и Робертом и, более того, законного брака.

Все это очень радовало меня, и, сидя с ребенком на коленях, я пообещала сама себе, что все будет хорошо, и я даже в свое время заслужу благосклонность королевы.

Я догадывалась о чувствах Елизаветы при известии о рождении нашего сына, и думаю, что она желала сына даже более, чем мужа.

Я слышала от друзей, что она приняла известие о моем сыне с молчанием, но за молчанием вскоре последовал разгул дурного настроения, что было естественно для нее и типично. Однако, когда я узнала о предпринятом ею, я была в шоке.

Новости привез нам Сассекс – посланник зла и дурных вестей.

– Боюсь, что грядет беда, – сказал он Роберту не без довольства. – Королева спрашивает о Дуглас Шеффилд. Ее ушей достигло, что у Дуглас есть сын, имя которого Роберт Дадли, и что она заявляет, будто тот законнорожденный сын графа Лейстера.

– Если это так, – вмешалась я, – то как она может называть себя женой сэра Эдварда Стаффорда?

– Королева считает это тайной, которую она намерена расследовать. Она считает, что Дуглас – слишком высокопоставленная дама, чтобы безнаказанно заключать двойной брак, да еще с королевским послом.

Роберт твердо сказал:

– С моей стороны женитьбы на Дуглас Шеффилд не было.

– Но королева полагает, что могло быть и такое, и намерена выяснить все до конца.

– Она может расследовать, но не выяснит ничего.

Неужели он бравирует? Я была в растерянности. Он, несмотря на заявление, – тоже.

– Ее Величество говорит, что подозревает, что такой брак был заключен, а, следовательно, настоящий брак незаконен. Она говорит, что если вы, Лейстер, были обвенчаны с Дуглас Шеффилд, то должны либо жить с ней как с женой, либо сгнить в Тауэре.

Я хорошо знала, что это значит. Везде, где было возможно, она пыталась одержать победу надо мной. Она желала доказать, что наш брак – незаконен, а мой сын – незаконнорожденный.

Это были тревожные для меня дни. Даже теперь я дрожу от ярости, когда вспоминаю. Роберт уверил меня, что она не сможет доказать факт брака между ним и Дуглас, но я не могла верить ему окончательно. Я хорошо его знала: всепобеждающей эмоцией его натуры было честолюбие. Однако он был настолько честолюбив и властолюбив как мужчина, что, желая завоевать женщину, он мог ради этого поступиться и карьерой. Дуглас была такого типа женщина, которая всячески отстаивает свою добродетель. Несмотря на это, она стала его любовницей, и, вероятно, из-за будущего ребенка ей удалось уговорить его жениться на ней.

Но теперь был сын и у нас – наш маленький Роберт. Я говорила себе, что его отец, искушенный в борьбе с обстоятельствами, сделает все, чтобы уничтожить свидетельство того брака, даже если оно существует. Нет, мой сын не должен быть незаконнорожденным. Я не стану наблюдать, как королева вырвет у меня победу и посмеется надо мной. Я докажу ее неправоту, разоблачу ее злобную увертку, – и пусть то будет еще одна победа Волчицы над королевой.

Сассекс информировал нас, что королева уполномочила его расследовать дело. Она была настроена решительно. У нас был союзник в лице сэра Эдварда Стаффорда, который искренне любил Дуглас и был заинтересован в том, чтобы доказать обратное желаемому королевой.

Дуглас хотела защитить то, что она именовала «своей честью», и, конечно, она желала защитить сына. Лейстер же, будучи настроен иметь законных наследников, вряд ли решился бы отрицать, что имеет такого умного и чудесного ребенка, как сын Дуглас.

Мы с замиранием сердца ждали результатов расследования. Сассекс допросил Дуглас: мы были уверены, что он был заинтересован в том, чтобы найти улики против Роберта.

Дуглас на допросе настаивала, что была церемония, на которой она и Лейстер обменялись клятвами, которые она считала заключением брака. Как доказательство она должна была иметь какой-то документ, но бедняжка и глупышка Дуглас призналась, что у нее ничего нет. Она полагалась на графа Лейстера и полностью ему доверилась. Она истерически рыдала и умоляла оставить ее в покое. Дуглас сказала, что счастлива в браке с сэром Эдвардом Стаффордом, а у графа Лейстера и леди Эссекс есть теперь чудесный сын.

Тогда Сассекс был вынужден провозгласить, что все происшедшее между леди Шеффилд и графом Лейстером не было истинным браком, а в таком случае граф Лейстер был волен жениться на леди Эссекс, что он и сделал.

Когда новости дошли до меня, меня захлестнула радость. Я была встревожена судьбой сына. Теперь, когда приговор был вынесен, не было сомнения, что ребенок в колыбели – это законный сын и наследник графа Лейстера.

Я торжествовала по поводу своей победы, но еще больше по поводу поражения королевы. Мне донесли, услышав результат расследования, она бушевала и Дуглас назвала дурой, Лейстера – распутником, а меня – Волчицей, рыскающей по свету в поисках легковерных мужчин.

– Милорд Лейстер пожалеет о том дне, когда он связался с Леттис Ноллис, – сказала она. – Это еще не конец истории. В свое время он опомнится и удостоверится в своей безоглядной глупости, почувствовав отравленные клыки Волчицы.

Я должна была бы трепетать, узнав, насколько ненавидит меня наша первая леди, но отчего-то я чувствовала от этого стимул, прилив энергии, в особенности теперь, когда все кончилось в мою пользу. Я рисовала себе в воображении ее ярость, и это возбуждало меня. Мой брак был законным. Будущее моего сына было обеспечено. И вся власть королевы Англии не могла отнять у меня этого, хотя бы она и приложила для этого все усилия. Я еще раз одержала победу.

Теперь я могла везде появляться открыто, ибо необходимость в тайне отпала, и я полностью посвятила себя обустройству резиденций Роберта. Я была намерена сделать их еще более великолепными. Они должны были превзойти королевские замки и дворцы в своей роскоши.

Я переоборудовала спальню во дворце Лейстера, поставила там кровать из грецкого ореха, а полог приказала сделать с такой роскошью, что на него невозможно было смотреть без изумления.

Моя спальня должна была быть лучше, чем королевская, которая была устроена там для нее в дни ее визитов. Когда она приезжала, то ставила условием мое отсутствие в доме. Но когда это случалось, я знала, что ее любопытство не позволит ей не осмотреть спальню, предназначенную для меня. Поэтому я не жалела средств, чтобы сделать ее несравненной. Обивка была из красного бархата, отороченная серебром и золотом, все в комнате было из бархатной ткани с позолотой, моя ночная ваза напоминала трон. Я знала, что она впадет в ярость, увидев это. И уж, конечно, если не увидит – то услышит об этом. Было множество злобных рук, жаждавших разжечь огонь ненависти королевы против меня. Все постельное белье было вышито инициалами Лейстера, на полу были богатые ковры, а какое могло быть сравнение ковров с тростником, который со временем начинал дурно пахнуть и кишеть блохами.

Мы с Робертом были счастливы. За богатыми занавесями нашей постели мы смеялись вдвоем над тем, какими хитроумными способами мы перехитрили королеву, несмотря на все препятствия. Когда мы были вдвоем, я называла королеву Эта Мегера. Она была хитра, как лисица, а так как она сама называла меня Волчицей, то я назвала Роберта Мой Волк. Он в ответ назвал меня Ягненком, ибо, сказал он, если уж лев может ужиться с таким милым существом, то волк и подавно может.

Я напомнила ему, что во мне очень мало похожего на ягненка, однако он сказал, что пусть так думает весь остальной мир.

Когда мы были вместе, мы называли друг друга и королеву этими именами и, таким образом, королева всегда была в мыслях с нами.

Наш маленький сын был радостью для нас обоих, и я начинала находить удовлетворенность и счастье в семье не только оттого, что я была преданна ей, но и оттого, что у королевы было все, кроме семьи.

Несмотря на все это, в доме поселилась печаль, которая была вызвана судьбой Пенелопы. Некоторое время она бушевала и в открытую провозглашала несогласие выходить замуж за лорда Рича. Лорд Хантингдон, несомненно, добился бы ее повиновения, однако я не допустила этого. Пенелопа очень напоминала меня: она была красива и своевольна; в любом случае насильное подчинение означало бы, что она замкнется и начнет сопротивляться еще более.

Я уговаривала ее: приводила доводы, объясняла, что этот брак – наилучший вариант из возможных. Семья находилась в опале, в особенности я, и моя дочь никогда не будет принята при дворе, но как только она станет леди Рич и женой такого человека, отношение к ней сразу же изменится. Она могла утверждать, что предпочтет жизнь в деревне браку с нелюбимым человеком, однако я полагала, что как только ей наскучит наша замкнутая жизнь, она изменит свое мнение.

– Не могу сказать, чтобы я была очень влюблена в вашего отца, когда выходила за него замуж, – призналась я, – но брак этот не был неудачным и у меня есть дети от него.

– Но ты была в дружеских отношениях с Робертом во время своего замужества, – напомнила мне она.

– В том, чтобы иметь друзей, нет преступления, – парировала я.

Это заставило ее задуматься, и, когда в очередной раз лорд Хантингдон весьма сурово стал ее урезонивать, она согласилась.

Пенелопа вышла замуж за лорда Рича – бедное дитя, и при ней прямо говорилось, что она должна быть очень счастлива этим, поскольку ее мать в опале у королевы, а на отчима та все еще дуется, и он никогда уже, как предполагали многие, не будет пользоваться прежним расположением королевы.

В то время я думала, что королева остынет и простит меня, поскольку она так и поступила в отношении Роберта. По прошествии нескольких месяцев опалы он стал постепенно налаживать отношения с королевой. Ее любовь к нему всегда меня изумляла. Думаю, она всегда питала романтические иллюзии относительно него и жила в своих мечтах, так что, когда она глядела на него, она видела все того же красивого юношу, с которым пребывала в Тауэре в бурные дни своей молодости. Она не видела в нем стареющего пополневшего мужчину со все более красным и грубым лицом, с побелевшими волосами.

Одной из величайших добродетелей Елизаветы была ее преданность старым друзьям. Она никогда не забывала жертвы Мэри Сидни, и как только она видела ее изуродованное оспой лицо, жалость и благодарность захлестывали ее. Она устроила брак молодой Мэри с Генри Гербертом, графом Пемброком, и, хотя он был на двадцать семь лет старше своей невесты, брак этот считался очень достойным и удачным.

Для Роберта же всегда находилось место в ее сердце. Если и выпадали дни, когда он был в немилости, то всегда они чередовались с днями, когда он восстанавливал свои позиции. «Правда заключалась в том, что она любила Роберта и всегда будет любить», – думала я. Поэтому было неудивительно, что спустя полгода он вновь был фаворитом.

Увы, это не относилось ко мне. Я слышала о том, что одно мое имя вызывало гневный румянец на ее лице, и она осыпала ругательствами меня – Волчицу.

Тщеславнейшая женщина не могла простить мне того, что я была более красива и физически привлекательна и к тому же вышла замуж за мужчину, которого она мечтала оставить для себя. Иногда она вспыхивала гневом и против него – в основном из-за того, что он предпочел меня, но он уже не волновался: он знал, что если ее любовь пережила его измену, то она вынесет все.

Трудно передать суть шарма, которым обладал Роберт. Это был магнетизм, и магнетизм этот не уменьшался с возрастом. Никто не знал наверняка, как он поведет себя: он был загадкой. Его манеры были мягки и куртуазны, он был милостив к прислуге, к тем, кто был ниже него рангом, и все же, начиная со смерти Эми Робсарт, он приобрел зловещую репутацию. В нем чувствовалась сила и, может быть, это и было сутью его привлекательности.

Его обожали в семье, и не только в его собственной. Как только мои дети узнали своего отчима получше, они всецело приняли его. Они общались с ним охотнее, чем когда-либо с Уолтером.

Меня изумляло, что он, такой амбициозный и не упускающий ни в чем своей выгоды, всегда находил время для семьи.

В этот период Пенелопа была очень несчастна. Она часто посещала нас во дворце Лейстера и сполна доверяла мне свои горести. Лорд Рич был груб и чувственней, а она так и не смогла полюбить его. Она была несчастна и стремилась вернуться домой.

Она говорила о своих несчастьях даже с Робертом, который был добр и внимателен. Он сказал ей, что как бы там ни было, она может считать его дом своим, и предложил, чтобы в доме была ее собственная комната, отделанная по ее вкусу, которая вскоре стала известна как Кабинет леди Рич. Когда Пенелопа нуждалась в убежище, она могла оставаться там.

Она слегка успокоилась, выбирая обивку, продумывая меблировку вместе с Робертом, и я была очень благодарна Роберту за то, что он стал истинным отцом моей несчастной дочери.

Дороти тоже любила Роберта. Она наблюдала за судьбой сестры и сказала ему, что с нею такое не случится. Она собиралась выбрать мужа по своему вкусу.

Он ответил ей:

– Я помогу тебе в этом, и мы устроим великолепную свадьбу, но только с твоего одобрения.

Уолтер был почти влюблен в Роберта, и именно Роберт решил отдать мальчика, когда тот подрастет, в Оксфорд.

Был один член семьи, которого не было с нами и по которому я очень скучала. Это был мой любимец – Роберт Деверо, граф Эссекс. Как бы я желала, чтобы он был вместе с нами и как кляла обычай забирать сыновей из родительского дома, в особенности старших, унаследовавших титулы своих отцов. Мне было трудно думать о нем как о графе Эссексе, он всегда оставался для меня моим маленьким Робом.

Мне было ясно, что другой Роберт, мой муж, будет особенно любить его, но, увы, мальчик был в Кембридже, где он должен был получить степень магистра. Время от времени я получала от него хорошие вести.

Что касается самого маленького Роберта, то Лейстер был без ума от него и строил планы относительно его будущего. Я в шутку говорила, что будет затруднительно найти для него место при дворе, поскольку его отец ничто не находил достойным сына.

– Невестой ему будет не иначе как принцесса, – говорила я.

– Нужно будет подыскать принцессу, – отвечал Роберт, и я не поняла, шутит ли он или говорит всерьез.

Лейстер был так же любим моей семьей, как и своими братьями и сестрами. Мне было уютно и хорошо в атмосфере любви, в особенности, принимая во внимание мою опалу у королевы. Поскольку я не посещала двор, хотя сам Роберт уже восстановил свои позиции, вся семья собиралась вокруг меня, и частенько заезжал Филип Сидни. Он гулял по саду в сопровождении Пенелопы, и мне пришло в голову, что в их отношениях произошел перелом. Когда-то они были помолвлены, но он так и не сделал предложения, и я уже начинала думать, что то была моя ошибка попытаться сделать из них брачную пару, когда ему было только за двадцать, а ей – четырнадцать. Теперь она предстала перед ним уже как замужняя женщина, причем с несчастливой жизнью в браке, и это могло привлечь человека его натуры. Ее неприязнь к мужу перерастала в ненависть, и она с удовольствием общалась с элегантным, умным, красивым молодым человеком, за которого когда-то желала выйти замуж.

Ситуация могла бы показаться опасной, но, когда я сказала об этом Роберту, он ответил, что Филип – не тот тип мужчины, который легко впадает в похотливую страсть, а, скорее, мужчина, который ищет романтической любви. Он, несомненно, писал ей стихи, так что нам не было необходимости волноваться по поводу супружеской верности Пенелопы. Лорд Рич мог выйти из себя, если бы узнал этом, и Филип хорошо это осознавал. Он не был страстной натурой: он почитал поэта Спенсера, он любил театр и знал всех актеров Лейстера, которые, в дни нашей тайны часто представляли пьесы для королевы.

Факт состоял в том, что, отдав Пенелопу лорду Ричу, Филип сохранил глубокое чувство к ней, начал писать посвященные ей поэмы, в которых себя представлял как Астрофеля, а ее – как Стеллу; но все читавшие знали, о ком он пишет.

Я видела, что все это значит для Пенелопы; она расцвела, и жизнь ей уже не казалась невыносимой. Она напоминала меня. Мне представлялось, какие бы несчастья не свалились на нас, если мы с нею находились в центре событий, то жизнь несла нас дальше невредимыми на волнах восторга.

Так что, деля с ненавистным супругом постель – а она говорила мне, что в спальне он был ненасытен – Пенелопа пребывала днями в романтическом мире с Филипом Сидни. С каждым днем она расцветала все больше. Я не могла не гордиться дочерью, ибо она уже считалась одной из красивейших женщин при дворе.

Королева называла ее леди Рич лишь про себя, вероятно, именуя «волчьим отродьем», и куда бы ни явилась Пенелопа, она всюду вызывала восторженный шепот. Она рассказывала мне все, что происходило при дворе, а также докладывала, что делает ее отчим для ее продвижения.

Должна сознаться: время проходило, и я стала скучать. Для меня было невыносимо оставаться вне магического круга двора, но мне все еще говорили о гневе, который вызывает в королеве мое имя, поэтому вряд ли я могла вернуться ко двору в скором времени. Даже Роберту надлежало вести себя с осторожностью, ибо золотистые глаза королевы неоднократно посылали ему предупреждения.

Герцог д'Анжу вернулся в Англию, чтобы возобновить свои ухаживания. Роберт вновь стал тревожиться. Когда королева гуляла вместе с герцогом по галерее в Гринвиче, перед французским послом она обмолвилась, что они поженятся.

– Это очень тревожно, – говорил Роберт, – и, если бы это не была Елизавета, я уже подумал бы, что она и вправду приняла его как жениха. Конечно, она играет на публику. Но ее как будто сглазили: она не видит того, что видят все. Ее карлик теперь стал еще уродливее, чем прежде, хотя трудно было бы ожидать, что время добавит ему красоты. Он еще более стал похож на лягушку, а она видит его красоту и ласкает его при людях. Это так отталкивающе – видеть их вместе. Она рядом с ним, как башня.

– Она просто желает, чтобы люди сравнивали ее с ним и чтобы ее красота и молодость были еще ярче видны, несмотря на разницу в летах.

– Это смехотворное зрелище – совершенный фарс. «Деревенская свадьба» и вполовину не так смешна, как эта пара. Но на галерее она поцеловала его, надела ему на палец кольцо и сказала при французском после, что брак состоится, – продолжал Роберт.

– В таком случае, она связала себя обязательством!

– Ты не знаешь ее. Мы были наедине, и я спросил ее напрямик, девственница ли она все еще. Она рассмеялась, шутливо толкнула меня и ответила: – «Я все еще девственница, Роберт, хотя многие мужчины соблазняли меня переменить это счастливое состояние. Затем она странно пожала мою руку и сказала: «Мои Глаза не должены волноваться». Я предположил, что это означает, что она никогда не выйдет замуж за француза. Думаю, она начала сознавать, в какую дилемму сама себя втянула.

Конечно, именно это она и делала: она убеждала министров, что нужно выиграть время и ввести французов и испанцев в заблуждение, а тем временем избегала обсуждения брака; пока же, в заблуждении, французы готовили брачный контракт.

Я досадовала, что не могла наблюдать за ее ходами с близкого расстояния. Я бы наслаждалась, наблюдая ее с Лягушонком, слушая, как она провозглашает, что счастливейшим днем в ее жизни будет день ее свадьбы, в то время как ее хитрый изощренный ум искал выхода из этой ситуации. Она желала, чтобы все думали, будто д'Анжу безумно влюблен в нее и не из-за короны, а из-за ее чарующей личности. Почти невероятно, чтобы наряду с политическими соображениями она еще держала в уме подобные желания, однако тот, кто не верил в это, не знал Елизавету.

Роберт был восхищен. Он бы не перенес, если бы она вышла за кого-то другого, отвергнув его. Меня изумляло и забавляло то, что эти двое так похожи – так тщеславны, и они оба были самыми важными людьми в моей жизни. Я всегда анализировала свои поступки и всегда находила в них более чем один мотив.

Роберт сказал, что королева послала д'Анжу письмо, в котором жаловалась, что страшится брака, поскольку ей опасно замужнее состояние, так как если она утратит девственность, она умрет, а этого она менее всего хотела.