Французское счастье Вероники

Она делится с Луизой своими планами, спрашивает, не покрасить ли ей волосы в рыжий цвет, и проводит вместе с мадам ревизию своего небогатого гардероба.

– Вот ты приедешь во Францию, – как о решенном вопросе говорит Луиза, – и мы с тобой оторвемся по полной программе! Ты любишь мидии? А знаешь, что такое quenelles, кенели? Мы всегда ходим с Жан-Пьером в один замечательный маленький ресторанчик в Старом городе…

«Они ходят вместе с сыном в рестораны, – отмечает с завистью Вероника, которая уже достаточно слышала о Жан-Пьере. – Какие у них удивительные отношения»!

Она никогда не бывала с матерью в ресторане. Ей даже в голову такое не приходило. Да и тетушка называла это блажью, швырянием денег на ветер. «Еще и непонятно, что они туда кладут, какую тухлятину! Побрызгают каким-нибудь уксусом – и все шито-крыто, ешьте, травитесь»! – говорила она.

Вероника с жадностью поглощает информацию о лионских ресторанах и магазинах, как будто летит туда уже завтра.

Они беседуют с Луизой долго и обо всем. Смешивая русские и французские слова, женщины то сливаются в захватывающем порыве узнавания, то разбегаются, как волны, каждая в своей особенности. Мадам напоминает Веронике мать, но не ту, последнюю, которая оставила у нее в сердце закрытые окна и душные обиды. Луиза походит на мать давнишнюю, веселую, компанейскую, хотя уже тогда едкую к дочери, ту мать, которая ушла в небытие задолго до собственной смерти…

Воспоминания больше не приносят той боли, которая жила в ее долгом молчании. Она стирается, вытекает словами. Вероника впускает в сердце свет, как утреннее солнце в комнату.

– Ты любишь шпинат? Ты читала Макиавелли? Ты веришь в бога?

Луиза продолжает задавать нескончаемые вопросы. И Вероника тут же спешит ответить, но запутывается и попадает в западню нескончаемых объяснений, как в паутину. Потом сама себя поправляет, уточняет то, что только что сказала: нет, не так, лучше вот так, нет, тоже не то, точнее вот это, но нет, нет, наверное, сложно…

Про шпинат понятно, не любит, нет у нее привычки к этой зеленой массе. Трактаты Макиавелли она готова обсудить, если что, но хорошо бы перед этим освежить в памяти. А вот остальное… Утром, например, Вероника бы совершенно однозначно ответила, что никакой религии в ее жизни не существует. Насчет атеизма она, впрочем, тоже не уверена, но веры во что-то эфемерное, нарисованное коллективным земным разумом, точно нет. Она так и сообщает Луизе. На словах «во имя контроля» мадам поеживается, а на слове «власть» она медленно кивает. Слово «разум» чуть сводит к переносице ее красиво очерченные темно-русые брови. Вероника откровенна и даже немного многословна. Она спешит и говорит с жадностью человека, которому долгое время не давали честно рассказать то, что ему важно.

Но наступает вечер. И когда часы подводят пусть маленькую, но глубокую черту под прожитым днем, черту-однодневку, она бы ответила иначе. С приходом сумерек все вокруг начинает дышать насыщенным раствором: и мысли, и время, подтекающее, как кран на кухне, и вера, которой при солнечном свете не было совсем, а тут вот раз – и даже не знаешь. Остаток дня в квартире загустевает, как забытый на плите суп с лапшой. Вот так и Вероникина вера по вечерам плавает в супе ее мыслей сверху кругами желтого жира.

Вероника подбирает ускользающие слова. Путаясь в них, она не сразу понимает, что Луиза как раз совсем не ждет от нее глубины. Бросаешь камень в воду – считай круги… Утренняя атеистическая ясность ей приятнее. И Луизе привычнее. Не надо идти дальше чашки с кофе. И у Вероники, и у квартиры, окна которой выходят на шумную улицу над железной дорогой, переходный период.

Луиза восхищает Веронику. Мадам строит планы, уточняет каждую деталь, чтобы потом целенаправленно устремиться именно туда, куда решила заранее. Рядом с ней Вероника чувствует себя слишком медлительной, слишком абстрактной, слишком тухло и старомодно библиотечной. Луиза весело отбрасывает взмахом руки шелуху ненужной философии. Потом однозначно ставит, как шахматные фигуры, самые простые слова, заводит ключиком механизм жизни. И вот уже вытянутая квартира на втором этаже московского блочного дома превращается в парижское кафе, наполненное французским шармом и удовольствием от самых обыденных вещей.

Вероника начинает смотреть на все Луизиными глазами: будь то семейный сервиз с выщебленными краями блюдец, на которых гостья вдруг замечает маленьких птичек, или отполированное ее умелыми руками старое пианино. Переставленные ею фарфоровые кошечки теперь подхватывают тепло утренних солнечных лучей. А чего стоит попытка сотворить фондю на проснувшейся от незнакомых запахов кухне!

Когда-то и мать была такой же. А потом она стала проживать каждый день, как маленькое Nota bene в конце, постскриптум, который в русской традиции начинается со слова «кстати». Это когда уже все почти разошлись, а ты вдруг вспомнил что-то и окликаешь в спину. А никто уже не слышит, – проверяет, не забыл ли перчатки, и спускается по лестнице, думая лишь о том, как доберется наконец до дома. Остаток жизни, который всем всегда некстати. Вероника постоянно об этом думает, сравнивает, вспоминает, растворяясь в том новом свете, который принесла с собой еще вчера ей незнакомая женщина.

«Так ты веришь в бога?» – Луиза не унимается. Для нее это почему-то важно. Вероника удивляется. «Вот ведь, приехала в Россию и спрашивает о боге… Он же не мог здесь появиться за какие-нибудь пятнадцать лет! Само собой, полно тех, кто достал из сундука, встряхнул, может, в химчистку снес, а потом и повесил бога на стену… Или просто купил – так проще. Есть, конечно, люди, которые смогли пронести и сберечь веру за минувший век, но точно не в сумасшедшей столице. А если даже и тут, то они как в советское время были тихи, так и сейчас никому ничего не навязывают».

Она так мало знает о своей стране. Когда Луиза говорит «у нас во Франции», Вероника отвечает «у нас в Москве». И Вероника снова, как обыкновенно для нее, не умеет сразу сказать «да» или «нет». Она начинает плести кантовские макроме про разные стороны и взгляды, а потом напоследок подштамповывает общегазетными – про уважение ко всем религиям, про интернационализм.

Хорошо, что тетушка не слышит. После смерти матери, при отсутствии других родственников, нуждающихся в ее помощи, тетка Полина стала еще набожнее. Когда она навещает Веронику, придирчиво разглядывает Луизу. Говорит по-русски громко, будто обращается к плохо слышащему человеку:

– И как вам Москва? Нравится? Небось в Париже вашем не так красиво! И метро такого нет!

Луиза смеется и кивает. Дарит Полине какой-то сувенир, от которого та отказывается.

– Не надо мне! У меня много всякого, ставить некуда! – кричит она, уверенная в том, что иностранке так станет понятнее.

«И что это за манера у них такая, – Вероника недовольна. Ей неудобно перед гостьей. – Ни слова в простоте, ни улыбки в ответ. Человек ведь дарит от чистого сердца»! Сама не замечая, она объединяет тетушку, мать и всех старперских родственников в одно целое вместе с советским подозрительным прошлым.

* * *

Однажды Луиза застает ее совершенно врасплох вопросами о детях.

– Ты любишь детей? А ты хотела бы их иметь? А сколько?

Вероника краснеет. Ей не хочется отвечать. Не будет же она рассказывать об аборте, который сделала еще будучи замужем! Она была тогда совсем не готова восторгаться розовыми пяточками. Она не хотела заводить ребенка от украденного мужа. «Еще успею, – думала в тот момент Вероника, не говоря никому о беременности. – Надо бы разобраться со всем, с собой в первую очередь, привыкнуть к молчащему телефону, обустроиться в новой реальности, нарастить жирок позитива, а потом уж и рожать… Если это так необходимо».

Она старается ответить однозначно, что, дескать, конечно, положительно относится, но пока не было, как говорится, случая подумать конкретнее…

Потом размышляет, не подозрительно ли быстро поспешила отмести все дальнейшие распросы, не очень ли резко выразилась, не слишком ли небрежно прозвучали ее слова… Надо было предвидеть такие вопросы и подготовить ответы. Она чувствует, как краснеет. Луиза слушает, не перебивая, и с пониманием кивает. Что думает гостья на самом деле, Вероника не знает. Они отправляются пить чай, который все чаще сводится к бокалу Pinot Grigio.

глава 13.

Прощание

Луизин отпуск подходит к концу, и она собирается домой. Вероника провожает ее в аэропорт. Женщина в дорожном костюме, осенняя и уже нездешняя, долго держит ее руки в своих. Она требует обещания приехать, как только пришлет приглашение. Вероника обещает. Ей жаль расставаться с Луизой. Она возвращается в пустую квартиру, собирает брошенные впопыхах бумажные, уже ненужные, пакеты, картонки от купленных Луизой сувениров. Квартира снова принимает обычный, насупленный вид, заполняя все серым и поглощая быстро промелькнувшие случайные заморские баловства.

«Ma chérie Véronique, я добралась благополучно, правда, самолет немного качало и бросало в воздушные ямы. Это наводило на мысли о скоротечности нашей жизни. Но ты не думай, я не паниковала! Слава богу, мы благополучно приземлились в Лионе, в нашем милом аэропорту. Он назван в честь Сент-Экзюпери. Я вспоминала, как мы с тобой долго говорили о „Маленьком принце“, еще раз отметила твои вдумчивые и такие своеобразные впечатления о книге! Твои слова о той глубине одиночества и откровения, которое способно настичь человека лишь на грани смерти, в последнюю минуту, между двумя мирами! Ведь только тогда нам открываются все самые потаенные уголки нашей души, смысл наших дел, ценность близких людей и, кто знает, дорога в лучшее будущее. Дорогая Вероника, я так тебе благодарна за то время, которое ты мне посвятила. Жду не дождусь, когда я смогу тебе показать наш прекрасный город. Жан-Пьер меня встретил. Он с таким вниманием слушает мои рассказы о Москве и о тебе, что мне не терпится вас познакомить. Вы наверняка станете добрыми друзьями!»

Луиза присылает письма по электронной почте. Для нее это внове, так что иногда одно послание приходит дважды, а порой – ничего по несколько дней. Со смехом, который слышится сквозь строчки, мадам сообщает, что – вот умора – отправила письмо самой себе и все это время ждала ответа.

Вероника отвечает сразу. Старается писать короткими фразами и не увлекаться рассуждениями. Пишет о погоде – «у нас уже выпал снег», о работе в двух словах – «мой новый рекламный проект как раз связан с выходом на российский рынок французской компании Pierre Croucoud». В конце обязательно вставляет короткие вежливые ремарки: «Я так рада, дорогая Луиза, что тебе понравилось в Москве». Иногда по просьбе мадам пишет часть по-русски. Луиза откликается с восторгом и ошибками в словах.

«Дорогая Вероника, я так тебе благодарна за то, что ты среди такой загруженности находишь время мне регулярно писать! Я уже обсудила с Жан-Пьером программу твоего визита, куда мы пойдем, где будем дегустировать лучшие блюда лионской кухни (ты ведь знаешь, что Лион – это гастрономическое сердце Франции!). Он мне подсказывает самые интересные маршруты…»

«Милая Вероника, в Лионе очень серо, мокро. Здесь зима без снега. Низкое небо вгоняет в самую настоящую депрессию. Но мы не сдаемся! И я, и Жан-Пьер много работаем, ведь мы помогаем тем, кто нуждается в поддержке. Это ответственность каждого француза. Скоро Рождество. Мы будем его отмечать дома, а потом навестим родственников. А как ты проводишь праздники? Я знаю, что в России Рождество позже Нового года. Какие блюда ты планируешь приготовить? Какие подарки купила своим близким?»

«Дорогая Вероника, спасибо большое за фотографии Sapin de Noël, твоей рождественской ели, и такой красивой снежной Москвы! В следующий раз я обязательно приеду зимой! Жан-Пьер сказал, что это выглядит празднично и экзотично – встретить Рождество под снегом, а если удастся, то на настоящей Красной площади! Он очень любит семейные традиции, и мы пригласили гостей на ужин. Как жаль, что ты не с нами»!

Тепло, которое невозможно потрогать, струится с экрана компьютера. Нынешняя зима для Вероники особенная. Она соединяет длинные одинокие вечера со слабым отблеском надежды, который отражается в елочных шарах ожиданием чуда. Вероника сама не замечает, как начинает ждать писем от Луизы и обдумывать в метро ответы в далекий Лион.

* * *

Лена приносит разные слухи и тревожные новости. Ее рассказы о разводе «главного», о смене руководства, о покупке новых компьютеров, что, несомненно, влечет за собой какие-то сложные перестановки в офисе, жалобы на молодых коллег, которых непонятно зачем набирают в таком количестве, скользят мимо Вероники, не задевая. Погруженность в конкретную, с целью и воплощением, любимую работу Лене далека. Ее силы по большей части уходят на то, чтобы быть в курсе всего, показывать свою нужность и удержаться при любых ветрах. Еще остается личная жизнь. Лене приходится снизить ее планку и довольствоваться последнее время тем, кого называют «просто хорошим парнем». Зимние вечера и беспокойство из-за перемен в компании притушивают в Лене огонь авантюр, вовремя подбрасывая фильмы под попкорн рядышком с умелым и влюбленным в нее автомехаником.

Ближе к весне, которая еще запрятана среди высоких синих сугробов, Вероника получает заказным письмом приглашение от Луизы. Франция обретает контуры, наполняется реальностью и ее, Вероники, присутствием. Через месяц, рассматривая в паспорте новенькую и удивительным образом долгую визу, просит дать ей накопившийся отпуск. Пообещав по мере сил не бросать работу над важными проектами, Вероника пакует новый, только что купленный чемодан. Сборы коротки. Тетушка приходит проститься и все норовит поехать ее провожать в аэропорт. Вероника оставляет на тетку квартиру, домашние метры между стенами, откуда постепенно исчезли ковры и расписные тарелки. Уезжать ей просто и радостно. Налегке.

глава 14.

Буржуазная квартира

Длинный коридор тянется в глубь квартиры. Мадам Луиза, пропуская Веронику вперед, замолкает и терпеливо ждет, пока та осмотрится. Гостья входит в новое пространство, в неизвестную галактику, естественно, как нож в мягкое масло. Но мало просто войти! Вероника обязана, как считает хозяйка, почувствовать особый воздух дома – продегустировать только что преподнесенный ей удивительный напиток. Его требуется пробовать мелкими глотками, вдумчиво пытаясь угадать ингредиенты, составляющие букет, посмаковать послевкусие. Луиза не особенно рассчитывает на восторги. Она прекрасно знает, что ее московская подруга – ох, уж эти русские! – не богата на эмоции. Мадам всматривается, стараясь не пропустить, хотя бы легкий блеск в глазах Вероники от приобщения к миру, который, ей ли не знать, всегда занимал особое место в мечтах советских людей. Первые шаги очень важны. От них зависит многое.

И Вероника вплывает в напитанную французской историей квартиру, медленно привыкая к полутьме коридора. «Интересно, – думает она, – сколько ж тут жило поколений»? Она машинально считает количество дверей – вроде четыре, нет, пять, – но отвлекается. Веронике пока не удается все толком разглядеть. «Ничего, потом, потом», – думает она, следуя за мадам, которая торжественно, как дворецкий в родовом замке, приоткрывает одну дверь за другой в анфиладу покоев. Вероника вдыхает особый запах – запах насыщенного прошлого, а еще старой мебели, пыли и затхлости. Она не уверена в том, что квартира ее ждала.

– А вот и прибежище Жан-Пьера! – провозглашает Луиза. – Помнишь? Я тебе рассказывала про его комнату! Я тебе и про него много рассказывала! И писала.

Вероника помнит. Еще в Москве ей казалось, что у Луизы появились особенные планы. Нельзя сказать, что Вероника об этом не думала. Воображение тут же услужливо подбрасывало ей мужчину, виденного на фотографиях. Он постепенно становился объемнее и не раз заглядывал в ее сны, накрывая жаром. Веронике он виделся по-французски галантным романтиком и нежно любящим свою маму, которая станет лучшей в мире свекровью. С Луизой-то они уже крепко подружились. Непривычно начинать отношения с другого конца, но мир многогранен. Кто сказал, что нельзя создавать семью с выбора свекрови, belle-mère? Вероника себя на этом месте всегда обрывала, вешала на свои фантазии маленький, но строгий замочек.

Так, быстренько вспоминаем, что известно о Жан-Пьере, том, который уже какое-то время присылает ей рукой Луизы приветы в конце мейлов. Немного. Работает вместе с матерью в каком-то фонде, или, как во Франции принято говорить, ассоциации, которая занимается гуманитарными программами, помощью то ли беженцам, то ли бездомным… Это удивительным образом волнует Веронику. Она впервые сталкивается с людьми, отдающими свои время и силы нуждающимся! Неожиданное обнищание в девяностых тех, кто раньше вполне себе прилично существовал, даже спустя годы трогает ее сердце. Вот бы тогда были программы помощи! И не американской или немецкой, а поддержка от своих, более удачливых. Ведь именно это как раз очень важно. Чтобы не пилить, что пилится, а чтобы вместе через трудности и перелом. Жизнь потекла бы совсем по-другому, наверное…

Вероника входит в комнату с некоторой опаской, будто прикасаясь к чему-то запретному. Тяжелый письменный стол у высокого окна. Постеры с чуть отклеенными потрепанными краями соседствуют с грамотами в серебристых рамочках и несколькими книжными полками. Диван накрыт клетчатым пледом, таким, какой остался в памяти Вероники от ее подросткового увлечения шотландкой. Помнится, у нее когда-то была такая юбка…

Вероника знает: Жан-Пьер давно уже не юноша. Но ей кажется, что она случайно вломилась в комнату подростка.

– Луиза, а ничего, что мы зашли вот так, без спроса? Это же его комната. Может быть, Жан-Пьеру это не понравится…

Она оглядывается. Рядом никого нет. Комната выглядит нежилой, законсервированной в каких-нибудь восьмидесятых.

– Дорогая, что ты говоришь? Я сейчас приду! Принесу твои вещи, что тут остались! – доносится откуда-то издалека. Голос пробирается сквозь темный тоннель коридора, приглушенный то ли пылью, то ли многочисленными тканями в комнатах – чехлами на мебели, тяжелыми шторами, бархатом пуфов и кресел. Она успела заглянуть по дороге…

Вероника поворачивает голову – краем глаза она замечает какое-то бесшумное движение, как будто мелькает тень большого кота. Прислушивается. Ничего. Там, где-то далеко, в районе входной двери, Луиза с кем-то разговаривает. Квартира пахнет прошлым, чужими тайнами, сменой лет и респектабельным банковским счетом. Она подглядывает из каждого угла и размышляет, наверное, принять Веронику или повременить…

Глупости! Поменьше фантазий! Вероника бегло осматривает комнату. Ей хочется заглянуть под постеры, за край грамот, раздвинуть рамки двух фотографий то ли класса, то ли летнего лагеря. Ей нужно найти хоть что-то, что рассказало бы о хозяине комнаты. Жан-Пьера в комнате чрезвычайно мало. То, что Вероника видит, выглядит устаревшим. Требуется апгрейд. Его самого, выросшего и взрослого мужчины, здесь нет.

Веронике стало бы легче, если та промелькнувшая кошка потерлась бы о ее ногу с нежным «мяу» или рыбки бесшумно вильнули бы хвостом в аквариуме, таращась на нее и пуская пузыри. В комнате нет жизни. Она походит на музейный экспонат или место съемок – этакий образец комнаты подростка. Если не обращать внимание на новейшую навороченную модель компьютера на столе, образец вневременной.

– А вот и я! – Луиза вносит оставленную Вероникой в прихожей сумку. – Проверь, все твои вещи на месте? Мы ничего не потеряли? Я думаю, что тебе будет удобно расположиться именно здесь!

– Ой, что вы, спасибо! Только не надо было поднимать, она тяжелая… Я бы сама принесла… Расположиться здесь? – Вероника не знает, как себя вести. – А если… ça alors! А Жан-Пьер?

Ей непросто произнести имя. Она сама не знает, почему.

– Когда он вернется из командировки, он прекрасным образом займет другую комнату! Он ведь, как-никак, у себя дома! Да ты не стесняйся! Нам всем хватит места!

Луиза похлопывает гостью по плечу, подбадривая и улыбаясь.

– Хорошо, конечно, – соглашается Вероника, понимая, что возражать бессмысленно. Все было решено еще до ее прибытия. – А можно мы приоткроем окно?

В комнате очень душно. Кажется, что здесь давно не проветривали. Может быть, и давно не жили… Вероника спохватывается и начинает кивать головой в такт словам, благодарить Луизу, которая приобнимает гостью и смотрит пристально в глаза. Веронике неуютно. Она спрашивает про кошку.

– Кошка? – Луиза искренне удивляется. – Никаких животных! Это же дополнительные обязательства! Да и мало ли что, аллергии разные, траты на ветеринаров…

Она машет рукой, показывая весь абсурд столь смешных, по ее мнению, предположений о кошке. Потом с ноткой задушевности и мягкой, еще не оформившейся радости добавляет:

– Я так рада, что ты приехала! Ma chérie, дорогая, располагайся. Приоткрой окно, конечно! Там есть такая ручка, вон там! Скажи, если будет нужна помощь. Я пойду, приготовлю что-нибудь перекусить, маленький аперитив. Ты же не против?

Вероника не против. Она зачем-то пододвигает на середину комнаты чемодан, обходит его и садится на диван. Ее снова охватывает ощущение своего участия в какой-то пьесе. Ей нужно постоянно быть начеку: не пропустить, не забыть. В отличие от московских восторгов Луизы-гостьи, роль мадам сейчас расписана до мелочей. Вольность или экспромт нежелательны. Теперь две героини – пока, правда, непонятно, кто из них главная, – собрались в одном пространстве и в одном времени, а для погружения в атмосферу спектакля начинают разыгрывать мизансцену.

Вероника не может сдержать усмешку. Она подмигивает своему отражению в стекле книжной полки с «Отверженными» и «Капитаном Немо».

«В конце концов… Я приехала, я во Франции! – она делает реверанс невидимой публике и дотрагивается до клетчатого пледа. – Следующая сцена называется „В ожидании Жан-Пьера“. Все действующие лица ждут главного героя. При этом он знаком только одной даме. Интрига. Дальше начинается история, которая пока не сыграна. И да, главная роль здесь, без сомнения, у мадам Луизы».

А где-то в глубине старой буржуазной квартиры, которая оживает, наполняется новыми запахами и звуками, Луиза с удовлетворением прислушивается к теплым шорохам, доносящимся из комнаты сына. У нее радостно бьется сердце, и все вокруг становится милым, добрым и сулящим удачу. Véronique приехала! Чутье ее не подвело – молодая женщина оказалась тонкой, душевной, увлеченной любимым делом, вроде рекламой… А еще она кажется одинокой и раненной отношениями с матерью – вот ведь сука, небось, была. Вероника начала раскрываться диковатым, но нежным бутоном в ее умелых руках. Пусть не сразу, но молодая женщина, она видит, прикипела к ней сердцем как к заботливой старшей подруге. И это понятно – у бедняжки совсем нет родных, тетушка не в счет, и много несчастливого прошлого в трудной и не очень понятной стране.

Луиза полна прозрачным, как воздушное покрывало, предвкушением. Вот-вот должен случиться поворот в жизни семьи благодаря женщине с вполне французским именем Véronique. И она, Луиза, покроет лаком все прошлые проблемы и наконец тоже обретет тихую, достойную гавань. Осталось только дождаться приезда сына. А в том, что все сложится самым наилучшим образом, она почти не сомневается.

глава 15.

Теплые камни

Праздность, которая поначалу была подарком, неожиданным и чудесным побегом из московской жизни, понемногу становится привычной. Вероника не стремится находиться в центре внимания, но здесь она чувствует себя желанной. У Луизы получается бережно, но крепко захватить ее в круговорот гостеприимства, удовольствий и каждодневных открытий. Веронике порой даже становится неудобно: чем особенным она заслужила такое счастье? С другой стороны, вся эта суета вокруг нее безумно приятна, хотя она каждый раз пытается убедить Луизу, что она и сама прекрасно найдет себе и занятия, и маршруты. А еще ей хочется все потрогать, почувствовать и попробовать; ей хочется понять жизнь обитателей квартиры в центре Лиона, как новый для нее вкус блюд в гастрономической столице Франции.

Вероника планирует вернуться в Москву через две недели. Спустя несколько дней она соглашается поменять билет, ведь ей не хочется обижать хозяйку.

– Куда ты торопишься, дорогая? – восклицает Луиза и берет ее руки в свои. – У вас же там еще снег лежит! Нет, что ты! Совсем не мешаешь! Наоборот – мне было бы одиноко, а с тобой замечательно. Это так прекрасно, что ты с нами, здесь!

«С нами» прозвучало странновато. Жан-Пьер еще по-прежнему где-то далеко, и Вероника с ним не знакома. Луиза обещает каждый день, что он вот-вот приедет. Вероника верит. Впрочем, от нее не ускользает то, что мадам порой теряет свой оптимистический задор и даже нервничает, но не то чтобы сильно, не то чтобы роняет тарелки. Просто иногда к вечеру у нее сползает улыбка, как ее ни поправляй, а глаза становятся влажными. В Веронике, привыкшей считывать материнские капризы, настроение Луизы отзывается камертонно, сочувственно. Не обсуждая и не задавая лишних вопросов, они, благодарные друг другу, вместе ждут Жан-Пьера.