скачать книгу бесплатно
– Хим-кин-дэ Бодхисатва.[27 - Хим-кин-дэ Бодхисатва (тибет.) – да продлится жизнь жемчужины Бодхисатвы.]
Маленький старичок тоже поклонился гостю и ответил на чистом русском, даже без какого-либо акцента:
– Мир тебе, ищущий. Готов ли ты принять то, за чем явился?
От удивления челюсть у Алексея Николаевича отвисла и неизвестно, сколько времени потребовалось бы ему оклематься, если безгубый рот старичка не озарила широкая плоская улыбка, тонкой чертой пробегающая по нижней части человеческого черепа и расширяющая две отвислые, но исхудавшие щеки. Худоба когда-то действительно жирных щёк, соединяемая кривой чертой улыбки, были явно несовместимы с общим видом монаха, только смеяться над священником любой конфессии нехорошо, поэтому европеец помог своему рту захлопнуться и постарался выговорить что-то членораздельное. Но поскольку, ни тибетским, ни индийским, ни китайским наречиями не владел, то выдал винегрет на всех языках сразу, что вызвало ещё одну улыбку безгубого старичка.
– Я знаю, зачем ты пришёл. Сила, которую ты ищешь, находится здесь, – старый монах, не оглядываясь, показал рукой на чёрную статую Бодхисатвы. – Бог сам выбирает, кому прийти, когда прийти. Ты готов взять силу, а нужна ли она тебе? Сможешь ли управлять ею? Сумеешь ли ты служить ей?
– Владеть силой и служить ей? – растерялся писатель.
Поскольку старичок ничего не ответил, Алексей Николаевич попытался взять себя в руки. Ведь любое слово, любое непреднамеренное движение могут сыграть плохую роль и разбудить отрицательное отношение хранителя силы, хотя он и так не слишком-то доверчиво поглядывал на европейца.
– Сила даётся только избранным, но не тем, кто ещё не обрёл себя или уже потерял, – уверенно произнёс гость. – Если Бодхисатва даёт мне силу, то жизнь стоит того, чтобы её прожить. Если я – избранный, то тем более стоит. И не только прожить, а сделать то, что не успел ты.
– Падающего – толкни, – опять улыбнулся монах, только в этот раз его улыбка была слишком уж ехидной, если в данном случае можно обвинить в ехидной мимике искривлённые ротовым отверстием скулы человеческого черепа, обтянутые множеством складок коричневой морщинистой кожи.
Старый монах отступил в сторону, протянул правую руку ладонью вверх к статуе и, отвесив поклон ищущему, застыл на месте. Алексей Николаевич обратил внимание, что на центральном лике Бодхисатвы красуется ритуальная деревянная маска, окружённая клубками змей, выползающими из-под лика. Собственно, этот лик был такой же, как над входом, только не из камня.
И тут гостя поразил ещё один артефакт, на который, не присмотревшись, обратить внимание было невозможно. Всё дело в том, что уродливое лицо маски, выточенное из какого-то чёрного дерева, очень смахивало на похудевшее личико настоятеля храма. Будто какой-то здешний художник использовал монаха, как подвернувшегося по случаю натурщика. А, может, деревянные черты маски наследственным путём передались хранителю?
– Настоящий Лик Архистратига, – растерянно пробормотал писатель. Старичок неподвижно стоял, опустив в поклоне голову. Неужели у них всё так просто: пришёл – бери! Ни тебе испытаний, ни препятствий. Даже расписки не берут. Странно как-то. Просто не может такого быть. А с другой стороны ведь говорит же старик, что божество само выбирает достойного среди достойных. Как знать, может быть, это именно та подачка судьбы, от которой ни в коем случае нельзя отказываться. Откажешься один раз – повтора не будет никогда!
Писатель сделал шаг, другой навстречу статуе. Ничего не произошло. И всё же чувство самосохранения или же обыкновенной человеческой интуиции в мгновение ока остановило его.
– Нет, я должен подумать, – обернулся европеец к застывшему в поклоне монаху. – У меня есть время?
– Воля ищущего – для меня закон, – отозвался тот. – Ты будешь здесь, пока не решишь, зачем пришёл.
Слова старого монаха ещё висели в неярком пещерном монастырском воздухе, а сам он уже ускользнул в ту же щель позади статуи, откуда пришёл. Писатель постоял ещё некоторое время напротив нерусского идола, явно не решаясь подойти к божеству прямиком, снять с него ритуальную маску и на радость монастырской братии объявить себя преемником. Видимо православный Бог его умишком-то не обидел, поэтому европеец миллиметр за миллиметром осмотрел место, где стояла статуя, не приближаясь к ней больше ни на шаг. Сзади чёрного бога виднелись какие-то двери, за которыми скрылся хранитель, только с той стороны к маске подступиться было невозможно из-за огромного каменного контрфорса, подпирающего божество. Четыре пары рук статуи ограждали её с боков. Путь был только один – спереди.
Но если так легко монах уступил и показал дорогу к инфернальной силе, значит, либо маску давным-давно сняли бы уже со статуи, – ведь недаром существует байка о множестве воришек, пожертвовавших здесь жизнью, да так и не овладевших деревяшкой! – либо существовал какой-то подвох, попадаться на который не имело смысла – попытка может быть только одна.
Писатель присел на корточки перед тибетским божеством и пытался понять смысл и суть разрешения овладеть мистической силой. Вдруг сзади его подёргали за рукав. Европеец резко оглянулся. Рядом стоял привратник, встретивший его у ворот дацана и жестом приглашал пойти куда-то вовнутрь, в нехоженое подземелье храма. Что ж, это уже становится интересным!
Немного поколебавшись, Алексей Николаевич послушался зова и ступил за старичком в узкий дверной проём, ведущий вглубь горного массива. Второй раз, столкнувшись с монахом, писатель уже не перепутал бы его с настоятелем. Даже у одинаковых старичков с одинаковыми лицами есть существенные различия. Тем более, на этом старичке отсутствовало черепное ожерелье и, вероятно, жирные складки щёк никогда не украшали его тщедушную физиономию.
Расселина в скалах была непроглядна, тёмна и, казалось, за пещерной темнотой прячется неведомое «ничто». Лишь монах сжимал в руках маленький, весело пылающий факел, который разгонял темноту, и потушить его было невозможно пещерному сквозняку, струящемуся по длинным подземным коридорам, будто невидимая река. Европейцу приходилось пошевеливаться и поспевать за старичком, несмотря на то, что несколько раз он уже ударился головой о низкий свод коридора.
Неожиданно впереди показался тугой солнечный свет, проникающий в пещеру через отверстие в потолке. Туда вела добротная деревянная лестница. Монашек уверенно полез вверх. Белому ничего не оставалось, как тоже вылезти на солнечный свет, заливающий каменную площадку, окружённую отвесными скальными стенами, лишь с восточной стороны открывалась живописная картина Тибетского нагорья.
Площадка явно походила на монастырский солярий, подаренный природой насельникам монастыря, потому как возле стены кучкой были сложены циновки, пляжные зонты и широкие кедровые доски, явно применяемые в образе лежанок под солнцем. Только неужели монахи загорают? Такого не было ещё ни в одном монастыре мира! Да и морские пляжи крайне редко видели какого-нибудь случайно забрёдшего монаха. Прижмуриваясь после пещерной темноты, европеец принялся оглядываться повнимательней, но ничего примечательного на скальном пятачке, куда они вылезли, не было, кроме уже упомянутых пляжных инструментов. Лишь впереди у обрыва сидел спиной к пришедшим ещё какой-то маленький человек. Поскольку монах вёл гостя именно сюда, оставалось только ждать – что же дальше?
Сидящий у обрыва человек, вероятно, медитировал, поскольку старичок поднял руку и остановил идущего за ним европейца. Ждать пришлось недолго. Человек к этому времени уже получил энергетическую помощь от видимых с площадки, но далёких, накатывающих один на другой, горных массивов вплоть до самого горизонта, чем-то смахивающих на морской прибой. Вот только настоящий прибой никогда не бывает таким окаменелым.
Будто выплеснувшиеся из недр земли сгустки пламенной лавы застыли вдруг по велению самого Рудры Чакрана, царя таинственной Шамбалы. Застывшие волны окаменевшего моря! Надо сказать, в этом что-то есть необычайное и пока ещё непонятное. Возле любого моря-окияна энергия морских волн чувствуется любым, даже самым толстокожим пляжником. Поэтому многие интуитивно стремятся к морю, желая коснуться хотя бы на мгновение живительного потока волн. Здесь же, в окаменевшем игривом шторме, чувствовалась мощная энергия самого Космоса, схлестнувшегося с пламенной волной планеты.
Медитация благополучно закончилась. Человек, сидящий на краю обрыва, встал и обернулся. Перед гостями, вылезшими из-под земли на скальный солярий, стояла девушка в голубом брючном костюмчике. Такие носят только китаянки, особенно поклонницы сюань-нянь,[28 - Сюань-нянь (кит.) – ласточка.] на одежде у которых обязательно есть изображение ласточки. Писатель мог допустить в таком непредсказуемом месте всё видимое и невидимое, но только не женщину! В самом деле, откуда женщина может возникнуть в мужском монастыре, тем более заброшенном? Поэтому европеец даже икнул нечаянно.
– Ты правильно поступил, лин-пош, – обратилась к нему девушка без лишних протокольных приветствий и поклонов. – К Бодхисатве не каждый может подойти.
– Но ведь мне было благословение от самого Далай-ламы! – пытался возразить европеец. – Меня в Лхасе уверяли, что никаких возражений не будет даже от настоятеля!
– Конечно, не будет, – кивнула девушка. – Важно только, чтобы настоятель победил сам себя и дал разрешение. Вот поэтому я и здесь, лин-пош, ты просто не сможешь обойтись без нашей помощи. Хранитель силы распоряжается с благословениями по-своему. На то он и хранитель.
Алексей Николаевич точно где-то видел уже эту любопытную голубую девицу, только вот где и когда? Уж не возникла ли она от падающей звезды в каком-нибудь сне, как её предок Лао-Цзы? Не могла же она раньше него в дацан добраться, если попадалась недавно на глаза где-нибудь в дзонге? Собственно, а почему не могла? В этих горах возможно многое, чего ещё не умеют делать в могучем цивилизованном мире. А ведь мир, откуда прибыл писатель, считается цивилизованным и могучим только потому, что так удобно тем, кто там живёт и эта принятая за истину догма никогда не была истиной.
– Ты – лин-пош, – поэтому заслужил помощь, – девушка ткнула пальцем в пуговицу на груди толстовки писателя. – Ты получишь силу, я помогу, но не делай ничего сам. Имей терпение и умей слушаться.
– Позволь, позволь! Откуда ты меня знаешь, красавица? – не утерпел Алексей Николаевич. – Мы раньше никогда случайно не встречались?
Видимо, всем писарчукам лестно, когда к ним обращаются девушки, да ещё и помощь обещают. А тут такая юная, миленькая, даже красивая! Самое время за ней поухаживать!
– Я дочь Ранг-ду, – просто ответила та.
У писателя снова отпала челюсть. Вот это номер! Его проводник, считающий себя сенпаем, отец пигалицы, встретившей его в дацане! А ведь точно, девушка подходила к шерпу в дзонге. И не раз. Только тогда писатель не обратил на это внимания. Как же она оказалась здесь раньше? Да уж, оказалась…
– Тебе нужно сейчас очиститься, – девушка показала на лежащие в стороне сколоченные вместе толстые доски. – Ложись.
– Очиститься? А без этого нельзя? Я и так не грязный, – пытался скабрёзничать Толстой. – Мистерия очищения?
– Ложись! – в голосе девушки прозвучали стальные нетерпеливые нотки.
Вот те и пигалица! Да такая любого мужчину в дугу согнёт. Ну, что ж, чем чёрт не шутит, когда Бодхисатва почивает. Всё равно, похоже, без посторонней помощи в монастыре не обойтись. За годы жизни писателю не раз приходилось присутствовать в храмах, где совершались различные инициации и мистерии с посвящающими, посвящёнными и просто адептами. В каждой религии есть что-то своё, но такого ещё наблюдать не приходилось.
Старичок при помощи девушки уложил европейца на деревянный щит из пары досок, водрузил сверху такой же, и принялся обвязывать получившийся необычайный бутерброд тонкими, но довольно крепкими верёвками. В некоторых местах верёвки завязывались узлами и тогда девушка со своим помощником над каждым узлом долго бормотали священные мантры.
Когда наживка для неизвестного чудища была готова, оба молитвенника подняли приготовленную жертву и поднесли к краю пропасти. Подержав деревянный бутерброд ещё некоторое время на поднятых вверх руках, они бросили писателя в пропасть. Тот поначалу даже не успел сообразить: что же всё-таки произошло? Но, почувствовав свободное падение в раскинувшееся где-то внизу Тёмное царство, европеец безысходно и запоздало завизжал, как приведённый на бойню породистый хряк. Только кто ж его в безлюдных горах услышит, кроме отзывчивого и чуткого горного эха?
Несколько минут назад, лёжа в деревянных оковах, он пытался задавать связывающим его молитвенникам какие-то вопросы, даже попробовал один раз прикрикнуть на деятельную девушку. Но, видя, что те не обращают на него больше никакого внимания, замолчал, надеясь на лучшее, и завопил только тогда, когда почувствовал себя совершенно свободным, то есть, в свободном полёте над пропастью.
Но в следующее мгновенье Алексей Николаевич поперхнулся криком, поскольку вдруг очутился в каком-то помещении, явно смахивающем на религиозный храм неизвестной религии, где в стенах виднелись мозаичные стрельчатые окна с выкованными вместо решётки Константиновыми крестами «Хи – Ро».
В центре зала стоял даже мраморный жертвенник для агнца, возле которого на каменном постаменте возлежал закованный в доски путешественник. Жертвенник для агнца?! Неужели ему, почти известному русскому писателю, предстоит стать обычной жертвой неизвестно какому азиатскому божку? Жертвенный европеец опять нерешительно пискнул, но в это время двустворчатые двери в одной из стен отворились, и к жертве вышел изящный человек в средневековом камзоле красного бархата, сжимая правой рукой резную трость из слоновой кости с золотым набалдашником. В левой руке у камзольного господина появился носовой платок из брабантских кружев, которым он вытер сухие тонкие губы.
– Освободите меня немедленно! – тут же завопил Алексей Николаевич.
– О боги! – скривил губы вошедший господин. – Снова приходится иметь дело с русским! Как же эта страна богата идиотами и гениями! Даже неизвестно, кого больше. Но вас, милейший, ожидают всего лишь два камня…
Он снова промокнул кружевным платком тонкие бледные губы и продолжил:
– Два камня преткновения, равно опасных, вечно будут представать перед вами. Один попрал бы священные права каждого человека. Это – злоупотребление властью, возложенной на вас Богом; другой, обрёкший бы вас на погибель, – неблагоразумие…
Оба они рождены от одной матери, оба обязаны своим существованием гордыне. Человеческая слабость вскармливает их; они слепы, ведомые своей матерью. С её помощью два этих монстра заражают зловонным дыханием даже сердца Божьих Избранников. Горе тому, кто злоупотребляет дарами небес в угоду мелким страстям. Рука Всемогущая, подчинившая ему стихии, надломит его, словно тростинку. Вечность мучений едва ли искупит его злодеяние. И адские духи будут насмехаться над слезами того, чей грозный глас столь часто приводил их в трепет в лоне огненных глубин.[29 - St. Germain, La Tres Sainte Trinosophie. Единственная копия уничтоженного оригинала рукописи Сен-Жермена. Хранится в архиве Центральной Библиотеки Труда в Париже.]
– Меня ожидает геенна огненная? – нерешительно спросил Алексей Николаевич. – Настоящая?
– У нас ничего нереального, а тем более, ненастоящего, не бывает, – уверил его камзольный господин. – Людям нравится выглядеть много лучше, чем они есть на самом деле. А вы, друг мой, не составляете особой тайны. Вспомните, по утрам вас обычно посещало бездонное ощущение пустоты, вины перед всем миром неизвестно за что. Человек зачастую кажется самому себе тлеющим огарком не потухшей ещё свечи в непроглядной и неразрушимой ночи. Мне помнится один из близких вам, мой друг, философов когда-то сказал: «…Или я погасну, как свеча, которую задувает ветер, но которая сама устаёт от себя и пресыщается собою, – выгоревшая свеча? Или, наконец: задую ли я сам себя, чтобы не выгореть?»[30 - Ф. Ницше]
– Да, – робко признался русский. – Иногда по утрам меня посещали такие мысли, но откуда вам?.. хотя, что я говорю!
– Вы, насколько я помню, – нахмурил брови камзольный господин. – Вы даже дворянского роду-племени и стать советским графом у вас пока что никак не получается.
– Большевикам не нужна литература, тем более, русская, – упаднически заключил Алексей Николаевич. – Да и Россию они ненавидят ещё посильнее, чем царь Пётр в своё время.
– Царь Пётр?! – живо спросил камзольный, и ехидная улыбка облагородила его тонкие губы. – Знаете, милейший, это мысль! Именно поклоняясь Петру, так ненавидящему своё царство, вы получите то, что ищете.
– О чём вы? – не понял Алексей Николаевич. – И, может быть, всё-таки представитесь? Хоть буду знать, от чьей руки приму смерть.
– Ах, да! – воскликнул камзольный собеседник. – Совсем забыл отрекомендоваться: граф Сен-Жермен к вашим услугам.
– Сен-Жермен? – удивлённо воскликнул русский писатель. – Насколько я помню, наша страна должна благодарить вас за излом истории?! Ведь именно вы являетесь духовным учителем и наставником Екатерины Великой!
– Да ну вас, – отмахнулся граф. – Я приезжал в Россию только для того, чтобы помочь своей давней знакомой принцессе Фике влезть на российский трон. Знаете, дамам такие дела иногда бывают не под силу. Это совсем не то, как, скажем, заманить в постель братьев Орловых.
– Уж не пришлось ли вам, граф, держать свечку у постели и попутно давать ценные указания? – хмыкнул Алексей Николаевич.
– А вот это вас совсем не касается, – парировал Сен-Жермен. – Лучше о своей драгоценной шкуре позаботьтесь.
– Зачем? – удивился писатель. – Чему быть, того не миновать!
– Поэтому вы и беседовали по ночам с Господом чуть ли не на равных? – усмехнулся Сен-Жермен. – Дескать, Ты, Создатель, подарил мне жизнь, хотя я ничуть не просил. Что ж, чему быть, того не миновать! Однако я имею право лично отказаться от Твоего подарка и не ждать, пока озверелые большевики потащат на Лубянку! Ведь так?
В обвинительных речах неизвестно откуда появившегося графа было столько правды и невысказанных вслух мыслей, что Алексей Николаевич даже ужаснулся, хотя напрочь забыл, что такое – правда? Во всяком случае, на лице и теле все его чувства проявились покраснением, потом мертвенной бледностью. Сен-Жермен бросил мимолётный взгляд на лицо писателя и удовлетворённо улыбнулся. Ему удалось выбить готового к жертвоприношению агнца из состояния фатального исхода и вернуть хоть какую-то жажду жизни. Русский снова зашевелился, стянутый сверху и снизу прочными досками, но освободиться от пут никак не получалось.
– А теперь пришла пора, – Сен-Жермен сделал театральную паузу. – Теперь пришла пора познакомиться с пламенем онгона. Тот, с кем ты спорил по ночам, просил передать тебе: «Я есмь огонь внутри себя, огонь служит мне пищей, и в нём моя жизнь». Поэтому, самое время испытать, действительно ли ты Сын Божий, каким себя представлял с детства? Истины никогда не найдёшь, не окунувшись в поток Вселенской энергии.
С этими словами кто-то приподнял Алексея Николаевича с мраморного пола, и писатель почувствовал, как деревянный бутерброд кладут на жертвенник. Две волны над головой писателя, две разноцветные полоски потолка схлестнулись в борьбе за место под солнцем. Одна голубая, успокаивающая, всеохватная, несла в себе отрицательную энергию: «Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них – о тех, кому лучше умереть, ты будешь озадачен, почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой».[31 - Сократ. Последнее слово философа.]
С другой стороны набегала зелёная тугая струя противоположных мыслей, стремлений и чувств: «Известно ли вам, что вечная слава ожидает тех, кто, получив от Бога в долг свою жизнь, отдал её обратно в соответствии с законами природы и тем самым сделал Богу приятное? Душам же тех, чьи руки безумно учинили над собой насилие, уготованы самые тёмные закоулки Аида».[32 - Иосиф Флавий.]
– Но я не согласен приносить себя в жертву! – завопил, что было силы писатель. – Я столько ещё должен сделать в этом мире! У меня ещё столько задумок! Я не дописал своего самого важного романа! Я не хочу уходить!
Он усиленно пытался барахтаться в деревянном бутерброде, но пока ничего не получалось. Тем временем голубая и зелёная волна, схлестнувшиеся над жертвенником, превратились в чёрно-фиолетовый клубок тумана, приближающийся к алтарю, на котором лежала жертва. Фиолетовый клубок время от времени высверкивал жёлто-оранжевым сгустком, похожим на змеиный язык, вырывающийся из пасти хищника в предвкушении отведать вкус крови и запах мяса лежащей на алтаре жертвы.
– Не-ет! – захрипел писатель. – Не хочу-у-у-у…
Чем кончилось всё дело, Алексей Николаевич так и не узнал, поскольку в свободном падении, оказавшись в то же время в каких-то средневековых Дельфах перед тамошним Оракулом, попросту потерял сознание – видимо, нервы у белых не приучены к таким китайским испытаниям. Очнувшись, писатель осознал, что лежит на тех же сколоченных вместе досках на той же площадке и даже под раскрытым над ним пляжным зонтиком. Только вот прикрывавший его чуть раньше деревянный щит находится рядом, на каменной площадке и движениям ни рук, ни ног не мешают никакие верёвки.
Глава 5
Ещё не веря своим глазам, что жив, что ничего не случилось, писатель вскочил на ноги, но не удержался, рухнул на колени и совсем по-детски заплакал. Девушка и монах, сидящие у края пропасти и опять читающие свои тантрические молитвы, оглянулись, только ничего не сказали. День уже близился к вечеру и белому тоже на ночь надо прочитать молитвенное даосистское правило. Прочитал ли он его или обошёлся радостью возвращения в грешный мир живым и невредимым, про то история умалчивает. Но в середине ночи его покровители одновременно поднялись, подошли к европейцу и подняли на ноги очищенного. Руки у обоих оказались довольно крепкими.
– Лин-пош, – заглянула ему в глаза девушка, – ты готов?
– А больше ничего…, – Алексей Николаевич со страхом посмотрел на край чернеющей в темноте пропасти.
– Ничего. Ты очистился, – спокойно произнесла китаянка. – И силу вынести отсюда сможешь только ты, ведь ты – избранный, а каждый должен нести и выносить только свою ношу. Так было, так будет. Такова воля богов. Ты готов?
Писатель вытянул перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы, да и вся ладонь до сих пор заметно дрожала. Девушка усмехнулась, встала на цыпочки, дотянулась ладошками до висков европейца. Потом, подержав какое-то время, вдруг резко отдёрнула руки и встряхнула, будто освобождаясь от чего-то прилипшего к ладоням. Мужчина же облегчённо вздохнул, ему явно стало легче.
– Люди говорят, что время течёт, а время говорит, что люди проходят, запомни это, – она посмотрела прямо в глаза Алексею Николаевичу, но больше ничего не сказала.
А тому нечего было возразить вообще, тем более, что он только, только начал приходить в нормальное состояние. Это отметил сам писатель, потому как глаза китаянки, оказавшиеся так близко, и отливающие в темноте какими-то волшебными искорками, показались европейцу до того лакомыми и соблазнительными, что он всенепременнейше поцеловал бы девушку, не будь рядом молчаливо стоящего старичка. Именно он встрепенулся, ловко и почти неприметно юркнул в подземелье и вскорости поднялся из пещерного коридора с двумя горящими факелами. Он вылез, подождал, пока его заметят и подойдут, отдал один факел девушке и юркнул обратно в пещерное подземелье.
Европейцу ничего не оставалось делать как последовать за ним. Оставшаяся на площадке попечительница легонько подтолкнула избранного в спину, ясно давая понять, что в солярии больше делать нечего, тем более, ночью. Вполне возможно, что она ещё раз подарит когда-нибудь загоревшемуся европейцу свой волшебный взгляд, но это будет потом, если только будет. А сейчас… сейчас неофиту предстояла очередная инициация на положенной в этих местах мистерии овладения тайной силой.
Идя по коридору меж двумя огнями писатель уже не чувствовал себя так неуютно. К тому же, неоднократное обещание помощи и божественное разрешение на вынесение силы из храма только ему одному, придавало уверенности. Как там, в небесных империях делается выбор и на кого выпадает жребий – живым насельникам этой планеты пока неизвестно. Да и надо ли? Тем не менее, поднебесный вердикт вынесен, оглашён и направлен вниз для выполнения.
Храм встретил троицу гнетущей пустотой, неприметной в узком коридоре, густыми пещерными тенями, прятавшимися, где только возможно и сочными, но тяжёлыми запахами сгоревшего жира, которых по вчерашнем прибытии в храм европеец почти не учуял.
Чаши с воловьим жиром по углам и за спиной Бодхисатвы дарили пространству безразлично пылающее пламя. Видимо они горели непрестанно и неугасимо. Алексей Николаевич посмотрел вверх, пытаясь разглядеть храмовый потолок. Свод, если он был, терялся где-то далеко в высоте, а огонь чаш не мог разогнать весь пещерный мрак, хотя светильники по стенам выглядели довольно большими. Такой же была центральная чаша, выполненная в виде поставца на закрученной в косичку толстой металлической ножке. Именно возле неё и поставили европейца, но так, чтобы чаша обязательно оказалась меж ним и тибетским идолом.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – начал старец-монах с наиглавнейшего заклинания Бодхисатве. Видимо, на Тибете все молитвенные литургии начинались именно с этой мантры. И всё же старец встал в необычную для ламаистского монастыря и даже для даосизма молитвенную позу Оранты.[33 - Оранта – древний молитвенный жест: стояние перед Богом с поднятыми вверх руками, ладонями к Богу.] Он стоял как раз посредине между европейцем и статуей, не уставая повторять заветное заклинание, то есть оградительную молитву.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – уносилось под теряющиеся в пещерной темноте своды в тридцать третий или же триста тридцать третий раз.
Европеец очень скоро перестал считать заклинания, потому что не обнаружил ни рядом, ни впереди дочери Ранг-ду. Непроизвольно он хотел обернуться, но тут же получил тычок ниже пояса в самый кончик позвоночника. А в этом месте – европеец знал – у человека довольно неприятный нервный узел со свёрнутой в сонный клубок змеёй Кундалини. Тут же по телу прокатилась волна боли, хотя удар был вовсе не сильным. Девушка стояла где-то сзади и могла шпынять белого дикаря точечными ударами, чтоб не вертелся в храме да ещё при чтении бодхисатовских мантр.
Монах к тому времени уже закончил чтение заклинаний, во всяком случае, замолчал. Потом сделал шаг в сторону статуи, другой. Ничего не происходило. Идол не гневался, молнии не обрушивались, всё было тихо, как всегда. Вдруг тишину нарушило короткое уханье и стук, будто по воздуху в каком-нибудь ущелье пронёсся огромный камень, и вибрация воздуха послушно откликалась на полёт.
Но что это? Монах, мерно шагавший к статуе, неожиданно исчез. Пропал, будто его и не было! Алексей Николаевич боялся поверить своим глазам. Он вдруг обнаружил, что почти весь пол между идолом и центральным светильником исчез вместе с только что шагавшим к статуе старцем. На этом месте теперь красовалась огромная пропасть. Скоро откуда-то снизу донёсся слабый отголосок, похожий на звук камешка, брошенного в бездонный колодец. Верно, монах только что расстался с жизнью.
Толстой стоял, в который раз безвольно открыв рот, и не знал, что же всё-таки делать? Из-за спины писателя вынырнула никуда не исчезнувшая девушка и подбежала к самому краю открывшейся пропасти. Всего-то около пяти метров отделяло её от статуи, но через пропасть просто так не перепрыгнешь.
Оказывается, вовсе недаром хранитель уступал дорогу ищущему, а тот совсем не зря прислушался к голосу человеческой интуиции. Единственное, вселяющее мизерную надежду осталось только то, что исчезнувший пол из крупных тесаных плит обнажил две дорожки, два кедровых тёсанных бревна, по которым спокойно можно пройти к статуе. Возможно, в этом тоже пряталась какая-то закавыка. Только не отступать же на полпути. Писатель с детских лет привык придерживаться принципа: если что-либо начал – заканчивай. А не можешь – не берись.
Два бревна. Но по которому из них идти? Вероятно, одно выдержит, а другое тоже может исчезнуть из-под ног, и глубокая пропасть скоро вернёт глухой звук шмякнувшегося тела. Пока европеец застыл в позе роденовского мыслителя, юная Китаянка выскользнула из-за спины Алексея Николаевича и порхнула к бревну, тот даже не успел ничего сообразить.
И только через минуту понял: либо девушку мужские логические размышления вовсе не посещали, либо она точно знала, как можно подойти к идолу. Лёгкой танцующей походкой она за миг преодолела расстояние, взобралась на подножие пьедестала, чуть подпрыгнула и заветная ритуальная маска оказалась у неё в руках. Снова спрыгнув на край пропасти, она на долю секунды задержалась, видимо, захлестнуло жгучее желание пройти по тому же бревну. Но, подавив самовольство, девушка пробежала всё же по второму бревну и правильно сделала. Только успела она ступить на эту сторону, как оба кедрача рухнули в чёрную пасть ненасытной пропасти. Здесь уловки были на каждом шагу, но вроде бы красавице китаянке удалось выполнить всё без видимых усилий.
Алексей Николаевич не выдержал и сделал несколько шагов навстречу девушке. Та предупреждающе вскинула руку, но сказать ничего не успела. Из-под пола выскочило несколько рядов заострённого бамбука. Девушка, подброшенная вверх какой-то демонической силой, перекувырнулась и рухнула на возникший ниоткуда подпольный частокол. Несколько бамбуковых стержней легко пронзили её тело, рука, держащая маску, разжалась. Лик Архистратига упал с глухим деревянным стуком прямо под ноги европейцу. Тело отважной девушки ещё дёрнулось несколько раз в предсмертных конвульсиях на бамбуковых копьях и затихло.
Европеец постоял несколько минут ошарашенный. Китаянка, пронзённая бамбуковыми пиками, уже не дёргалась, значит, снимать её бесполезно да и монахи не ровен час могут сбежаться на шум прямо сюда, в центральный храм. Мужчина опустился на одно колено, подобрал маску и принялся заталкивать подарок инфернальной силы в рюкзак. Поскольку ритуальный предмет был довольно большим, то не очень-то хотел попадать в тесный брезентовый мешок.
Всё же искателю приключений удалось втиснуть маску в рюкзак. Алексей Николаевич поднялся с колен, ещё раз взглянул на ограбленного архистратига, невозмутимо взирающего со своего пьедестала, кивнул ему на прощанье и направился к выходу.
Но европеец рано радовался успешному завершению мистического происшествия. На высоком крыльце перед входом его ожидал старичок, хранитель силы, намедни выходивший к нему из-за статуи Бодхисатвы. В руках у монаха была длинная бамбуковая палка. Он опирался на неё, как на посох, не говоря ни слова и отнюдь не собираясь уступать дорогу незваному гостю.
– Оставь мешок, – наконец чуть слышно просипел он.
– Я взял только то, за чем явился, – насупился европеец и пожалел, что подевал куда-то свой увесистый тисовый посох, с которым явился в храм. – Ты мне кланялся, уступая дорогу. Сам Далай-лама прислал меня и кому как не тебе давно известно, что я – избранный. Я – тот, кого не удержать угрозами. Умей уступать, умей проигрывать и останешься жить. Жадность погубит тебя. – Ты не готов к силе и не сумеешь владеть ею, – членораздельно произнёс хранитель. – Большая сила приносит большую ответственность. Она дала мне власть, но с меня и спросят много. Отдай маску и проваливай в свою Европу. Никто ещё не уходил отсюда живым. А я тебя так отпускаю.
– Уйди с дороги, старик! – взревел Толстой. – Не заставляй меня обижать слабых. Я русич и тебе поганому не сломать Рассеюшку!
Мужчина широким шагом двинулся на монаха, хотел оттолкнуть его с дороги, но рука схватила воздух, и тут же последовал удар бамбуковой палкой. Европеец взвыл, мешок свалился с его плеча. Гость, мечтая проучить осатаневшего настоятеля, двинулся на него, засучивая рукава толстовки.
Старик ещё раз ловко отпрыгнул в сторону, взмахнул над головой бамбуковой тростью, со свистом рассёкшей воздух у самого носа писателя. Тот непроизвольно отпрянул, но стал в привычную стойку кулачного боя.
