скачать книгу бесплатно
– Не помнить – это иногда проще всего…
– Думаешь, я вру, да? Думаешь, я все помню, просто признавать этого не хочу? – завелся он, надеясь на хорошую ссору.
– Послушай, Совершенный. Вчерашний день мы все равно не в силах изменить. Мы с тобой говорим о том, что будет завтра.
– Так они прямо завтра придут?
– Откуда я знаю! Я просто так выразилась! – Она вдруг подошла вплотную к нему, дотянулась и прижала к его корпусу обе ладони. Ночь стояла прохладная, на руках у нее оказались перчатки… и все же это было прикосновение. Совершенный ощутил ее руки как два пятнышка теплоты на своей обшивке. – Мне невыносима сама мысль о том, что тебя куда-то уволокут и разрежут, – сказала она. – Даже если это не причинит боли и не убьет тебя… Все равно не могу!
– Но ты ничего не можешь поделать, – заметил корабль. Подумал и сказал такое, чего ни разу еще не говорил: – Мы оба ничего не можем поделать.
– Ты еще на судьбу ссылаться начни, – рассердилась Янтарь. – Что за бред! Мы очень даже многое можем сделать! А если ничего другого не останется – клянусь, я встану прямо здесь и буду с ними сражаться!
– Ну и проиграешь, – сказал Совершенный. – Глупо драться, если заранее знаешь, что не победишь.
– А будь что будет, – сказала Янтарь. – Надеюсь, впрочем, что до этого не дойдет. Вернее, не собираюсь этого дожидаться. Я хочу их опередить. Нам нужна помощь, Совершенный. Нам нужен кто-то, кто сможет поднять за нас голос на Совете торговцев!
– А ты сама?
– Ты же знаешь – я не могу. На эти собрания допускаются только торговцы из старинных семейств, и они одни имеют право там говорить. Потому-то нам и нужен кто-то, кто выступил бы на Совете и убедил их запретить Ладлакам продавать тебя для разборки!
– Кто же это?
– Я надеялась, – упавшим голосом ответила Янтарь, – что ты мне подскажешь… Может, есть кто-то, готовый за тебя заступиться…
Совершенный некоторое время молчал. Потом хрипло расхохотался:
– Никто не захочет за меня заступаться. Пустая это затея, Янтарь! Подумай сама как следует. Даже моей собственной семье нет до меня дела. Я ведь знаю, что они обо мне говорят: я – убийца. И это сущая правда, не так ли? Я потерял всех своих моряков. Я переворачивался и всех топил, да притом не однажды! Ладлаки кругом правы, Янтарь! Так мне и надо: пускай меня продадут и распилят… – Отчаяние затопило его душу, и было оно холодней и бездонней любых штормовых волн. – Вот бы умереть, – вырвалось у него. – Перестать быть. Прекратиться – и все…
– Не шути так, – тихо проговорила Янтарь, но он ощутил по голосу, что она отлично понимала – он не шутил.
Он неожиданно попросил ее:
– Сделай мне одно благодеяние.
– Какое?
– Убей меня прежде, чем они до меня доберутся.
Она тихо ахнула:
– Я… Нет. Я… не смогу…
– Очень даже сможешь, если будешь наверняка знать, что меня идут рубить на кусочки. Я тебе прямо сейчас подскажу лучший способ покончить со мной… Подожги меня. И не в одном месте, а сразу повсюду, чтобы не могли погасить и спасти меня. Если ты загодя начнешь собирать сухой плавник… каждый день понемножку… и складывать у меня в трюме…
– Не смей даже говорить о таком… – еле слышно произнесла Янтарь. И мотнула головой: – Пойду мидии жарить.
Он слышал, как она возилась подле костра. Потом зашипели мокрые водоросли, угодившие в жар раскаленных углей. Она, между прочим, пекла мидии живьем. Он хотел было сказать ей об этом, но потом решил, что это только расстроит ее, но вряд ли убедит выполнить его просьбу. Он стал ждать, чтобы она возвратилась к нему. Вот она подошла и села на песок, прислонившись спиной к его корпусу. Какие тонкие и легкие были у нее волосы… Ветерок трепал их по доскам обшивки, и они цеплялись за древесные волокна.
– Ты, между прочим, сама себе противоречишь, – заметил он погодя. – Говоришь, что встанешь насмерть и будешь за меня драться, хотя сама заранее знаешь, что проиграешь. И тут же отказываешь в самой простой милости…
– Хорошенькая милость – гибель в огне!
– Ага. Когда тебя потихоньку рубят на мелкие части, это, конечно, приятнее, – хмыкнул он ядовито.
– Как ты быстро переходишь от детских истерик к холодному умствованию, – поразилась она. – Ты мальчик или мужчина? Кем ты сам себя чувствуешь?
– Обоими, как мне кажется. Но ты не увиливай от того, о чем у нас разговор был… Пообещай мне! Пожалуйста!
– Не проси! – взмолилась она.
Он только вздохнул. Все-таки она сделает это. Он понял по голосу: если не останется ни малейшего шанса выручить его – она поможет ему умереть. Странный трепет пробежал по его телу… Он все же добился своего – хоть и грустной была эта победа.
– И еще масло, – сказал он. – Надо заготовить масло. Много кувшинов. Когда они явятся, может случиться так, что времени у тебя будет не много. А с маслом дерево разгорится быстро и жарко…
Последовало долгое молчание. Когда же Янтарь заговорила снова, ее голос был совсем другим, нежели раньше.
– Скорее всего, они попытаются увезти тебя тайно. Скажи мне, каким образом они будут спускать тебя на воду?
– Да, наверное, примерно так же, как и сюда затаскивали. Дождутся высокого прилива… Самого высокого за месяц, и притом ночью. Пригонят ослов, притащат катки, будет много народа и маленьких лодок. Работа немаленькая, но умелые мужики, пожалуй, справятся быстро.
Янтарь задумалась:
– Пожалуй, мне стоит перетащить внутрь тебя мои вещи. Я буду спать там и сторожить… Ох, Совершенный! – вдруг вырвалось у нее. – Ну неужели никто, совсем никто не захочет высказаться за тебя на Совете торговцев?..
– Только ты.
– Я попытаюсь… Боюсь только, ничего из этого не получится. Я здесь, в Удачном, чужая. А они привыкли слушать только своих.
– Ты, помнится, говорила, что тебя в городе уважают…
– Да, уважают. Как ремесленника и делового купца. Но я не из старинной семьи, и им вряд ли понравится, если я начну совать нос в их дела. В один прекрасный день у меня попросту не станет заказчиков. Или еще что похуже… Ты знаешь, город все больше делится на два лагеря: одни – за «новых купчиков», другие – за старинных торговцев. Ходят слухи, будто Совет отправил к сатрапу делегацию и те повезли с собой первоначальную хартию, чтобы потребовать исполнения клятв сатрапа Эсклеписа. Говорят, они намерены требовать, чтобы он отозвал из города всех новоприбывших и отменил их земельные пожалования. Сатрап Касго должен вернуться к старинным установлениям и никому больше не давать земельных наделов без одобрения Совета торговцев…
– Весьма подробные слухи, – усмехнулся Совершенный.
– Я, знаешь ли, привыкла держать ухо востро. Любовь к слухам и сплетням мне не однажды жизнь спасала.
Они опять надолго умолкли.
– Вот бы знать, когда Альтия возвратится, – с тоскливой задумчивостью проговорила Янтарь. – Я попросила бы ее выступить на Совете…
Совершенный между тем колебался, стоило ли называть имя Брэшена Трелла. Да, Брэшен был его другом. Брэшен с радостью вступился бы за него. Брэшен происходил из старинного торгового рода… Но, подумав об этом, Совершенный тотчас вспомнил: Брэшен был лишен наследства. Он был в семье Треллов такой же паршивой овцой, как и сам Совершенный – в семействе Ладлаков. Мало будет хорошего, если Брэшен возьмется защищать его на Совете… даже если предположить, что его станут там слушать. Два изгоя, поддерживающие друг дружку!..
Он коснулся пальцами шрама на своей груди, ненадолго прикрыв ладонью грубо выжженное клеймо – звезду о семи лучах. Кончики пальцев задумчиво обежали ее контур… Совершенный вздохнул.
– Мидии спеклись, – сказал он. – Я слышу запах.
– Хочешь попробовать?
Он ответил:
– А почему бы и нет?!
В самом деле – почему бы и не попробовать нечто новенькое, пока у него еще не отняли эту способность. Может быть и так, что времени на новые ощущения и впечатления у него осталось очень не много. А потом не будет уже ничего.
Глава 2
Нога пиратского капитана
Вмонастыре у меня бы наставник, Бирандол. Так вот, он говорил, что лучший способ отбросить ненужные страхи и набраться решимости – это прикинуть, чем в наихудшем случае может кончиться затеянное дело. – Уинтроу немного помолчал и добавил: – Бирандол говорил, если подумать о самом худшем результате и всячески к нему приготовиться, это добавляет решительности, когда настает время действовать и уже некуда отступать…
Проказница оглянулась на него через плечо. Бо?льшую часть утра мальчик простоял, облокотясь на фальшборт[2 - Фальшборт – пояс обшивки выше палубы судна, выполненный как продолжение борта. Служит ограждением палубы.] и разглядывая мелкую волну, гулявшую по проливу. Ветер развевал его черные волосы, вытеребив их из косички. Тряпки, в которые превратилось коричневое послушническое одеяние, казались не ризами священнослужителя, а лохмотьями нищего. Носовое изваяние вполне ощущало его душевный настрой, однако предпочитало разделить с ним его нынешнюю склонность к молчанию. Да и, правду сказать, очень мало между ними оставалось невысказанного, такого, чего они и так друг о друге не знали. Ведь даже теперь Уинтроу заговорил не для того, чтобы с нею поделиться или попросить совета, – скорее, сам с собою, просто ради приведения в порядок собственных мыслей. Отлично это понимая, Проказница все же решила чуть-чуть подтолкнуть его:
– А сегодня для нас самое скверное?..
Уинтроу тяжело вздохнул:
– Пират страдает от лихорадки, которая то скручивает его, то отпускает. Причем борьба эта неравная: с каждым разом ему делается все хуже. Кеннит слабеет. Причина ясна: зараза, распространяющаяся из обрубка ноги. Любой укус животного опасен для человека, но морская змея обладает еще и ядом, причем яд этот – особого рода… Воспаленную часть ноги необходимо отрезать, и чем быстрее, тем лучше. Я нахожу, что он слишком слаб для такой операции, но беда в том, что сил ему уже не набраться. Поэтому мне следует действовать быстро. Я, впрочем, знаю: вероятность того, что он вообще перенесет ампутацию, очень невелика. А если он умрет, то вместе с ним погибнем и мы с моим отцом. Такую уж сделку я с ним заключил… – Он умолк ненадолго, потом продолжал: – На самом деле моя смерть – это не худшее. Самое скверное – это то, что ты останешься одна… Рабыня в руках у этих разбойников… – Уинтроу по-прежнему не смотрел на нее, его взгляд блуждал по неспокойным водам пролива. – Теперь ты понимаешь, зачем я к тебе пришел, – сказал он. – В данном случае у тебя больше прав высказывать свое мнение, чем у меня. Я, похоже, не обо всем как следует поразмыслил, когда договаривался с Кеннитом… Я поставил на кон собственную жизнь и жизнь отца. Между тем, поступив так, я, хотя и неумышленно, и твою судьбу сюда впутал. Я не имел права ею распоряжаться. Тем более что тебе, как я понимаю, в случае чего терять придется побольше, чем мне…
Проказница рассеянно кивнула, но заговорила не в лад его мыслям.
– Он совсем не такой, каким я себе представляла пирата… Я о капитане Кенните, – пояснила она. И добавила: – Вот ты говоришь, рабыня. Но он, по-моему, совсем не считает меня своей пленницей.
– И я себе представлял пиратов совсем не такими, как Кеннит, – отозвался Уинтроу. – Да, он обаятелен и умен… но при всем том он – пират. И нам с тобой следует помнить об этом. И к тому же совсем не он будет тобою командовать… если я потерплю неудачу. Потому что тогда он умрет, и о том, кому ты достанешься, остается только гадать. Возможно, это будет Соркор, его нынешний старпом. Или Этта, его женщина. Или Са’Адар попытается заполучить тебя для своих освобожденных рабов… – Уинтроу тряхнул головой. – Нет, – сказал он, – мне-то в любом случае в выигрыше не бывать. Если операция пройдет удачно, Кеннит заберет тебя у меня. Он и так уже делает все, чтобы обаять тебя своими речами и лестью, а его команда трудится на твоих палубах. В том, что касается тебя, моего мнения нынче спрашивают в последнюю очередь… Будет Кеннит жить или умрет – очень скоро я буду не властен тебя защитить…
Проказница повела одним плечиком, изваянным из диводрева.
– А то раньше ты защищал? – осведомилась она с некоторым холодком.
– Боюсь, что нет, – покаянно ответил Уинтроу. – Но раньше я хоть знал, чего ждать. С нами обоими произошло слишком многое… и произошло очень быстро. Столько смертей… Такие внезапные перемены… Я не смог ни толком оплакать убитых, ни даже поразмышлять о происшедшем. Я о себе-то перестал как следует понимать, кто я такой…
И оба вновь замолчали, думая каждый о своем.
Уинтроу чувствовал себя странником, заблудившимся во времени. Его жизнь – его настоящая жизнь – осталась далеко-далеко, в мирном монастыре, что стоял в солнечной долине, среди полей и садов… Если бы возможно было ступить назад сквозь лежавшие меж ними дни, просто проснуться и открыть глаза на знакомой узенькой постели, в прохладной келье – Уинтроу был уверен: он зажил бы той прежней жизнью, словно ничего не произошло. «Я прежний. Я не изменился», – убеждал он себя. С некоторых пор у него недоставало пальца, так что ж с того? Он вполне привык обходиться оставшимися девятью. Что же до рабской татуировки у него на лице, так она и вовсе затронула всего лишь кожу. По сути, он никогда не был невольником. Татуировка была жестокой местью отца за попытку сбежать. А под этими внешними переменами он оставался все тем же Уинтроу. Оставьте его в покое хотя бы на несколько дней – и он снова обретет внутренний мир, подобающий священнослужителю…
Увы, пока ему о покое оставалось только мечтать… За последнее время все в его жизни встало с ног на голову, ему довелось испытать чувства столь сильные, что они даже несколько притупили его восприятие. И Проказница переживала очень сходный внутренний хаос, ведь она ощущала и видела все те же ужасы и жестокости, что и он. Кайл Хэвен принудил юный, только что пробудившийся живой корабль служить для перевозки рабов – и несчастное судно погрузилось в пучину страданий своего несчастного груза. И даже Уинтроу – плоть от плоти и кровь от крови ее семьи – оказался неспособен утешить ее. Его служба на фамильном корабле была подневольной, и это отравило их связь, возникшую по праву родства. В какой-то момент они превратились чуть ли не во врагов – что, конечно, только усугубляло горестные переживания Проказницы. И тем не менее они с Уинтроу продолжали держаться вместе. Как два раба, прикованные друг к дружке…
А потом разразилась страшная штормовая ночь, когда кровавый бунт, поднятый рабами, разом освободил ее и от доли невольничьего судна, и от немилого капитанства Кайла Хэвена. Вся ее прежняя команда погибла – вся, кроме Уинтроу и его отца-капитана. А едва рассвело, неуправляемый корабль захватили пираты. Капитан Кеннит и его люди пленили Проказницу, даже не обнажая оружия. Вот тогда-то Уинтроу и заключил с Кеннитом сделку, о которой только что говорил кораблю. Он посулился спасти жизнь капитану пиратов, взамен же вытребовал жизнь отца и свою собственную. Са’Адар – жрец, угодивший в неволю и ставший предводителем бунта рабов, – возымел по этому поводу свое мнение. Он желал не только самолично вынести приговор отцу Уинтроу, капитану Хэвену, но и стал добиваться, чтобы Кеннит передал корабль ему и другим бывшим рабам, – он полагал, что Проказница по праву принадлежала именно им…
Кто бы из них в итоге ни одержал верх – в любом случае будущее и для Уинтроу, и для Проказницы оставалось туманно. Симпатии корабля, правда, были на стороне пирата…
Впереди них по увенчанным кружевными барашками волнам резво бежала «Мариетта». Проказница охотно и радостно следовала в кильватере[3 - Кильватер – след на воде после прохождения судна. Следовать в кильватере, в кильватерном строю – имеется в виду расположение движущихся кораблей таким образом, что линия строя совпадает с линией курса.]. Шли они в какую-то пиратскую крепость; никаких подробностей Уинтроу известно не было. На западе не удавалось различить линию горизонта: там лежали окутанные туманом Про?клятые берега. Бурные, горячие реки, которыми изобиловали эти места, изливали в пролив свои мутные и дымные воды. Вот почему здесь почти все время клубился густой туман, а береговая линия постоянно менялась. В зимние месяцы здесь можно было дождаться внезапного и свирепого шторма – да и летом, когда погоды стояли гораздо более милосердные, время от времени приключались сокрушительные ненастья… Пиратские же острова так и не были толком нанесены ни на одну карту. Не было особого смысла зарисовывать берега, которые едва ли не назавтра могут изменить свои очертания. Попав сюда, благоразумные мореходы старались держаться мористее[4 - Мористее – дальше от берегов, в сторону открытого моря.] – и проскакивали негостеприимные воды как можно быстрей… Однако «Мариетта» двигалась вперед самым уверенным образом, ведя за собою «Проказницу»[5 - Когда речь идет о живых кораблях, автор книги берет их названия в кавычки, если имеется в виду корабль до его «пробуждения»; после этого события название превращается в имя живого существа, и в дальнейшем кавычки употребляются либо нет, в зависимости от конкретной ситуации в повествовании. При переводе эта политика автора была тщательно сохранена.]. Пираты определенно были очень хорошо знакомы со всеми здешними проливами и островками.
Уинтроу повернул голову и снова оглядел палубы «Проказницы». Пират по имени Брик, которому было доверено начальствовать, громким голосом выкрикивал команды, и моряки, они же разбойники, умело и расторопно исполняли их, носясь туда-сюда по снастям. Уинтроу оставалось только признать: ни разу доселе он не видал, чтобы с «Проказницей» управлялись настолько искусно. Пусть эти люди были тысячу раз висельники, но моряцкой сноровки им было не занимать. Они не просто работали на корабле – они двигались так, словно сами были ожившими частями пробужденного корабля.
Но были на палубах и другие люди, основательно портившие картину. Бывшие рабы (а среди них весьма не многие погибли во время сражения), даже освободившись от цепей, далеко еще не обрели былое человеческое достоинство. На их коже виднелись следы кандалов, лица уродовали невольничьи татуировки. Одежда висела жалкими клочьями, сквозь дыры просвечивали костлявые, бледнокожие тела. В свое время капитан Хэвен набил ими «Проказницу», что называется, под завязку; теперь они разместились не только в трюмах, но и по всем палубам, и все равно корабль выглядел переполненным. Рабы не принимали участия в работе команды, не имея на то ни сил, ни умения. Они праздно торчали тут и там и двигались с места на место, только когда занятые пираты прогоняли их с дороги. Иные, кто был покрепче, возились с тряпками и ведерками, наводя чистоту на палубах и особенно в трюмах, жутко провонявших за последнее время. Впрочем, особенного рвения эти люди не проявляли. Видно было, что сложившееся положение дел их не слишком удовлетворяло. Уинтроу мысленно спросил себя, что будет, вздумай они перейти от тихого недовольства к открытому действию…
Уинтроу заглядывал в свою душу, и собственное отношение к бывшим рабам его изумляло. Пока они сидели в цепях, он по доброй воле спускался к ним в трюмы и ухаживал за ними как мог, потому что сердце у него разрывалось от жалости к этим несчастным. Увы, он не многое мог им предложить: ведерко соленой воды из-за борта да мокрую тряпку для омовения. Теперь ему казалось, что это была пустая и бессмысленная услуга. На первых порах он пытался давать им жреческое утешение, но отступился: их было попросту слишком много.
А теперь… Теперь, глядя на них, он вспоминал не свою прежнюю жалость и сострадание, а крики и кровь – кровь своих товарищей по команде, которых восставшие поубивали всех до единого. Оттого он и не мог подобрать имени чувству, охватывавшему его при виде освобожденных. Оно было слишком сложной смесью гнева и страха, отвращения и сочувствия. Оно было постыдным, это чувство, и оттого вконец выворачивало душу. Жрецу, служителю Са, не пристало подобное… И Уинтроу воспользовался умением, полученным в монастыре. Попросту отгородился от какого-либо чувства в отношении этих людей.
Справедливости ради следовало признать, что кое-кто из команды – по меркам людского суда – получил вполне по заслугам. Но за что убили Майлда, дружески привечавшего Уинтроу? Скрипача Финдоу, шутника Комфри и множество других добрых матросов?.. Уж они-то были достойны участи гораздо более милосердной… Все они пришли на «Проказницу» задолго до того, как капитан Хэвен превратил ее в работорговое судно. Их преступление заключалось только в том, что и после этого они остались на ней…
А вот Са’Адар, раб-жрец, и не думал раскаиваться в том, что устроил резню. Он полагал, что работа в команде невольничьего корабля сразу ставила человека вне закона и делала его заклятым врагом всех честных людей. И это опять-таки вносило в душу Уинтроу мучительный разлад. Оставалось утешаться лишь священной заповедью Са: «Не суди ближнего своего». Воистину лишь Творец способен судить. Лишь Его мудрость вполне совершенна…
Бывшие рабы на борту явно не разделяли мнения Уинтроу. Глядя на него теперь, кое-кто вспоминал тихий голос в трюмных потемках и руки, протягивавшие влажную тряпку. Иные же видели в нем никчемного капитанского сынка, вздумавшего поиграть в сострадание, но ничего не сделавшего для их освобождения – пока они сами не вернули себе свободу… Те и другие сторонились Уинтроу, и он не мог их за это винить. Он тоже держался особняком, проводя бо?льшую часть времени на баке[6 - На баке, бак – возвышенная носовая палуба судна.], рядом с Проказницей. Пираты там появлялись только по необходимости, если того требовало управление парусами. Как и бывшие невольники, они суеверно избегали приближаться к живому изваянию. Их пугала движущаяся, говорящая статуя. Возможно, это глупое шараханье раздражало Проказницу, но она ничем этого не показывала. А Уинтроу только радовался, что было на корабле местечко, где он мог найти хотя бы относительное уединение.
Он садился на палубу, прислонялся спиной к поручням и пытался найти тему для размышлений, которая была бы не слишком болезненной.
Дома, наверное, почти уже наступила весна… В монастырских садах на деревьях налились почки… Вот бы знать, как продвигаются занятия у Бирандола? Скучает ли наставник по своему запропавшему ученику?.. Уинтроу пытался думать о том, что мог бы изучать сейчас он сам, будь он по-прежнему в монастыре, – и печалился. Потом он опускал глаза и смотрел на свои руки. Когда-то они переписывали старинные манускрипты и составляли витражи из кусочков цветного стекла… Это были руки мальчика – ловкие, но еще по-детски тонкие и нежные. А теперь его ладони оделись плотной коркой мозолей, и на одной руке не хватало пальца. Это были загрубелые руки матроса. И пальца недоставало того самого, на котором полагалось бы носить жреческое кольцо…
Здесь тоже постепенно приближалась весна, но совсем иначе, чем дома. Парусина хлопала на стылом ветру. Над головой с бередящими душу криками проносились стаи перелетных птиц. Острова, обрамлявшие пролив, покрывались пышной новой зеленью. Там кишмя кишели и отчаянно галдели приморские птицы, спорившие из-за места для гнезд…
Что-то прервало его размышления.
– Твой отец тебя зовет, – тихо подала голос Проказница.
Да. Он и сам это уже ощутил – через нее. Приснопамятная штормовая ночь усилила и укрепила чувственную и духовную связь мальчика и корабля. Он более не сопротивлялся этой связи, как раньше, Проказница же утратила былое свое трепетное к ней отношение. «Чего доброго, – подумал Уинтроу, – на этом мы с ней сойдемся. Посередине…» Со времени шторма Проказница была добра к нему. Но не более. «Мы с ней прямо как вечно занятая мамаша и требующее заботы дитя…»
– В некотором смысле, – заметила она вслух, – с начала плавания мы с тобой поменялись ролями, ты не находишь?
Он кивнул, не чувствуя ни сил, ни желания отрицать очевидное. Потом расправил плечи, провел рукой по волосам и крепко сжал челюсти. Он не собирался показывать отцу свою неуверенность и душевный разлад.
С высоко поднятой головой проследовал он по палубам корабля, обходя и группки рабов, и работающих матросов. Никто не окликнул его, не попытался встретиться взглядами. «А в самом-то деле, что им наблюдать, куда я пошел? Они одержали свою победу. Какая им теперь разница, чем занят единственный выживший член команды?..»
Уинтроу шел вперед, и никто не трогал его. А вот «Проказница» несла на себе отметины, оставленные бунтом. На палубах еще можно было различить кровяные натеки. Их пытались оттереть в том числе пемзой, но не очень-то удавалось. И воняло на судне по-прежнему работорговлей – хотя Брик и распорядился беспрерывно чистить и отмывать трюмы. Шторм же немилосердно прошелся по парусам; пираты залатали их на скорую руку, но зрелище торопливой починки попросту ранило глаз. В кормовой части корабля были выбиты все двери – восставшие выломали их, гоняясь по каютам за начальствующими. Чудесная плотницкая работа была разворочена, разбита в щепки… Во что превратилось ладное и аккуратное судно, на которое он взошел когда-то в Удачном!.. Уинтроу окатило внезапным стыдом оттого, что его фамильный корабль дошел, что называется, до ручки, – он как будто увидел собственную сестру, превратившуюся в портовую шлюху. Сердце Уинтроу сжалось, и он внезапно подумал: «А как могло бы все быть, если бы я попросился на корабль… сам, по собственной воле… юнгой… и стал служить под началом у деда?»
Но потом ему пришлось отставить все лишние мысли. Он приблизился к запертой двери, которую караулили двое хмурых «расписных» (так называли неуживчивых и опасных рабов, которые часто переходили из рук в руки, и оттого их лица покрывались все новыми хозяйскими татуировками). Уинтроу миновал бывших невольников, точно пустое место, и постучал в дверь каюты, где до своей смерти обитал Гентри, старпом. Теперь эта каюта, ободранная и дочиста разграбленная, служила местом заточения его отцу. Уинтроу переступил порог, не дожидаясь, пока тот отзовется.
Его отец сидел на краешке голой койки. Он посмотрел на Уинтроу в полтора глаза: один белок был сплошь покрыт кровавыми жилками, разбитое лицо безобразно опухло. Поза Кайла Хэвена свидетельствовала о боли и отчаянии, но, когда он заговорил, в голосе прозвучал лишь едкий сарказм.
– Как мило, что ты удосужился обо мне вспомнить. Я уж думал, у тебя теперь только и дела, что перед новыми хозяевами на брюхе ползать…
Уинтроу подавил вздох:
– Я уже приходил тебя навестить, но тогда ты спал. Я и подумал, что лучшего лекарства, чем сон, все равно предложить тебе не смогу. Как твои ребра?
– Горят. И в голове каждый удар сердца отдается. И от жажды и голода умираю. – Кайл Хэвен осторожно шевельнул головой, указывая подбородком на дверь. – Эти двое меня даже воздухом подышать не пускают…
– Я тебе в тот раз оставил воды и пищи. Разве ты не…
– Да, я все это нашел. Глоточек воды и две черствые корки. – В голосе отца прозвучал сдавленный гнев.
– Это все, что я сумел для тебя раздобыть. На борту очень мало съестного и пресной воды. Во время шторма много припасов уничтожило забортной водой…
– Скажи лучше – рабы все сожрали! – Кайл с отвращением мотнул головой и сразу вздрогнул от боли. – У них даже ума не хватило сообразить, что еду надо расходовать бережливо! Сперва они убивают всех, кто способен управляться с кораблем в бурю, потом сжирают половину припасов, а оставшиеся уничтожают. Стая кур и то лучше смогла бы о себе позаботиться!.. Надеюсь, тебя радует свобода, которую они благодаря тебе получили? Может, они останутся жить, а может, все погибнут…
Уинтроу упрямо ответил:
