Три последних слова

Янина Хмель

Три последних слова

Часть I

Человек смертен, но это было бы ещё полбеды.

Плохо то, что он иногда внезапно смертен.

«Мастер и Маргарита» Булгаков

Марго

Я смотрела на девушку в гробу сверху вниз, но как только приблизилась к ней, чтобы оказаться лицом к лицу и рассмотреть детальнее, картинка тут же расплылась и исчезла. Меня вышвырнуло из сна. Бессознательно я вдохнула ртом, как при выныривании, но не почувствовала, чтобы воздух заполнил горло и грудную клетку. Чьи-то голоса отдалялись и затихали. Какие-то звуки ещё застыли рядом, повторяясь глухим эхом. Я пыталась вслушаться в слова, но не смогла разобрать речь – словно она была на другом языке. Кто-то что-то шептал. Или причитал? Или плакал… Я не понимала, где низ, а где верх, не чувствовала рук и ног, отправляла в мозг сигнал «открыть глаза», но веки по-прежнему были опущены. Наверное, так себя ощущают астронавты в открытом космосе без тянущей вниз гравитации.

Но даже будучи в положении полной дезориентированности, я не чувствовала страха. И тут я задумалась: а хоть когда-нибудь мне было страшно? Хотя бы раз в жизни! Казалось, я ничего никогда не боялась.

Воспоминания из жизни мелькали передо мной, то ускоряясь, то замедляясь. Не так, когда возвращаешься мыслями и видишь какой-то эпизод, – эти воспоминания были практически осязаемыми, я проживала их ещё раз, но уже другими эмоциями, цепляясь за те чувства, которых вовсе не помнила.

Ко всему прочему, сейчас я воспринимала и себя иначе. Словно к штурвалу выбралась незнакомая ранее часть меня. Думала, мне удалось принять все свои личности, даже те, которые я намеренно прятала от родных, от друзей, от общества. Но эта часть меня скрывалась где-то очень глубоко. Кто я теперь? Этот вопрос засел в подкорке, всплывая каждый раз вместе с воспоминаниями, как бегущая строка в телевизоре. И ответ, которого я так жаждала, наконец прозвучал: «Ты маленькая часть большого Духа. Душа, которая ещё не стала частью нематериального начала. Ты ещё помнишь своё тело и выглядишь так, как выглядело оно». Но этот голос не похож на мой внутренний – тот, которым я слышала свои мысли. Наверное, я просто начала приходить в себя после чего-то ужасного, случившегося со мной: несчастный случай? Я была уверена, что этот голос принадлежит кому-то осязаемому, а не звучит в моей голове.

Какое-то время я ничего не видела, кроме своих воспоминаний, и не слышала даже свои мысли. И по-прежнему не ощущала своё тело. Но тут как будто рассеялся туман, и перед глазами проявилось… пустота? Я находилась в комнате – без окон, дверей и очертаний стен – в горизонтальном положении. Что удивительно, ведь если бы я была в больнице, то очнулась бы в лежачем положении. Я выставила руки вперёд – обычные ладони, обычные пальцы. Опустила голову – ноги, колени, ступни. Всё это моё – человеческое. Я была босиком в длинной рубашке, цвет который из-за обилия белых оттенков в комнате отдавал в серый. Рубашка закрывала руки до запястий и ноги чуть выше колена. Пуговиц спереди не было. Я обернулась и опустила взгляд вниз – слава богу, и на спине она не завязывалась. Этой рубашке и белой комнате почти удалось убедить меня, что я спятила и нахожусь в психлечебнице.

«Ты ещё помнишь своё тело и выглядишь так, как выглядело оно…»

– Кто это сказал? – произнесла я. Вот эти слова точно принадлежали мне. И этим голосом я слышала мысли в своей голове.

«Я», – прозвучало в ответ.

– И как я, по-твоему, должна догадаться? – Я взмахнула руками, но так и не ощутила их тяжести. – Что за…?

«Сначала ты будешь меня только слышать. Потом увидишь. Позже…»

Я недовольно фыркнула, а потом будто попала в водоворот: меня закрутило, я вновь зажмурилась, борясь с приступом тошноты – ком в горле ощущался вполне реально, а когда открыла глаза, увидела комнату…

…где в гробу лежало моё тело. Над ним склонилась женщина. Я подплыла ближе и узнала в ней свою мать. Она скорбела и плакала, сжимая неподвижную ладонь моего тела. Я – так и не осознав, кто я теперь – не чувствовала ничего: ни страха, ни жалости, ни скорби. Свеча, которая спокойно горела возле моего портрета на столе, с моим приближением стала искрить.

«Энергия Души очень сильна вне тела. Ты можешь потушить эту свечу, стоит только подумать об этом», – всё тем же незнакомым приглушённым голосом пришёл ответ.

Но я не стала об этом думать. Подплыла ещё ближе к своему телу и заглянула в лицо. Наверное, сейчас я проснусь… Смахну с ресниц этот слишком правдоподобный сон и забуду о нём, как забывала обо всех кошмарах…

– На кого ты меня оставила! – всхлипывала мать, поглаживая ладонь моего тела и вытирая свои щёки чёрным траурным платком, повязанным на её шее.

Я не сомневалась, это были похороны. Мои! Похороны! Но как так вышло, что я – кем бы я ни была, чёрт возьми – присутствовала на них?!

Я почувствовала, как к горлу подступил… – нет, не страх! я по-прежнему ничего не боялась – ком злости, я ощутила его горький привкус, а вот свои руки, которые обхватили горло, я так и не ощущала.

Свеча затрещала сильнее, что привлекло внимание тех, кого не было в комнате. Они стали заходить сюда и заполнять маленькое пространство своей скорбью ко мне и жалостью к матери. Их эмоции я ощущала, а свои – нет.

В некоторых из присутствующих я кого-то узнавала, с кем была знакома при жизни: родственников, знакомых, соседей, коллег по работе. Имена слетали с губ, когда мимо меня проплывали их лица. Эти лица были серые, словно картинку перевели в чёрно-белые тона, по их щекам стекала скорбь. Эти слёзы высохнут через девять дней. Или через сорок. Может быть, через год.

Резко, словно меня кто-то подбросил вверх, я оказалась у потолка и смотрела на головы присутствующих. На своё неподвижное тело в гробу, которое расплывалось перед глазами. На макушку матери, которая подёргивалась с каждым всхлипом.

Голоса отдалялись, стихали, переходили в шёпот и вовсе замолкали.

После был крематорий. Моё тело не закрывали крышкой и не предавали съедению червям, не засыпали горстями земли и не ставили на мне крест. Здесь и сейчас это всё мне безразлично, но я вспомнила, что при жизни это было важно – я не хотела традиционных похорон. Понятия не имею, как маме удалось запомнить это, вряд ли она предполагала, что будет хоронить свою дочь. А я даже не помню, когда при ней упоминала об этом. Ведь мне было всего двадцать три года. В этом возрасте не думают о смерти и уж тем более не оставляют указаний о своих похоронах.

Открытый гроб медленно заехал в печь. Вспыхнул огонь. Загорелось моё тело. Но здесь я снова ничего не почувствовала. Для меня весь этот ритуал длился меньше секунды, но я услышала шёпот из толпы: «Это был самый тяжёлый час в моей жизни…» Там прошло уже больше часа. Время здесь текло иначе. Что быстрее секунды? Миллисекунда? А ещё быстрее? Микро? Нано? Атто? Я не знала подходящего определения.

Огонь ещё не потух, а люди стали выходить из комнаты. Кто-то подходил к матери и выражал соболезнования. Кто-то молча касался её плеча. Я смотрела на её дрожащие руки и по-прежнему не ощущала жалости или сострадания к ней. Я только подумала о том, почему ничего не чувствую, как снова прозвучал голос:

«Ты больше не связана с ней».

– А с кем я связана? – Сорвалось с языка, и я машинально приложила обе ладони к губам, но меня никто из присутствующих не услышал.

«С тем, что осталось от тебя».

– После меня уже ничего не осталось… – Я взглянула на языки огня. – Теперь я могу уйти?

«Ещё не время…»

– Почему я не чувствую ни рук, ни ног… – тихо сказала в пустоту я.

«Твоя душа весит предположительно двадцать один грамм».

– Я слышала об этом эксперименте1, – я задумчиво осмотрела скорбящих родственников и друзей. – Так значит… я Душа?

«Которая ещё не стала частью нематериального начала».

– Если я умерла… – Наверное, я почти сразу приняла это как данность, как обычно принимала всё, что со мной происходило: уволили с работы, бросил парень, перед носом уехал нужный автобус, но я не понимала одного: – …почему я не исчезаю? Я что… призрак?

Моё предположение нарочно осталось без подтверждения или опровержения.

Несколько дней после похорон я была рядом с мамой. Она много плакала, мало спала и почти ничего не ела. Я злилась. И в первую очередь на себя: я ничем не могла ей помочь – ни обнять физически, ни поддержать словом. «Родители не должны хоронить своих детей», – повторяла мама, глядя на мой портрет. Я каждый раз отвечала ей: «Никто не застрахован от смерти». И это спокойствие, которое мне при жизни было не свойственно, казалось таким несуразным сейчас. Как можно быть такой равнодушной к слезам своей матери? Но разве призрак умеет по-другому…

Когда маме отдали урну с моим пеплом, и она отвезла её на кладбище, я тоже осталась там. Возле урны мама поставила мой портрет с чёрной лентой. На этой фотографии я скорее ухмылялась, чем улыбалась. Не знаю, почему мама выбрала именно её, можно было выбрать получше. В последний год жизни я красилась в рыжий – оттенок корицы, а на этом фото тёмно-каштановые пряди спадали на круглое личико. И такие же тёмные глаза выражали абсолютное безразличие. Неудачная фотография. Я даже не помню, когда она была сделана.

Тут мне безразлично, какую фотографию будут рассматривать люди, волей случая оказавшиеся возле моей могилы.

В день, когда урна заняла своё место на кладбище, кроме матери были ещё родственники и знакомые. Они подходили к могиле и оставляли букеты живых цветов. При жизни мне редко дарили цветы. Но как бы долго люди не рыдали, бросая взгляд на мой портрет и шепча «Такая молоденькая…», всё равно настал момент, когда возле урны не осталось никого. Все ушли. Я же не двинулась с места.

Я не знала, сколько времени прошло со дня моей смерти. Единственным человеком, кто всё ещё навещал меня, была мать. И я приходила на её зов. Она чувствовала, что я рядом, но не видела и не слышала. Она разговаривала с пустотой, как сумасшедшая. Убирала могилку, уносила засохшие цветы, оставляла свежие. Если я не появлялась возле урны, то уплывала в нематериальность – словно засыпала. Больше не было той комнаты, как и не было других, таких же как я.

Я думала… когда наступает последняя минута, загорается свет. Кто-то – Бог или Ангел, не знаю, – зовёт за собой, на его голос нужно идти… Вот только никакого света не было. Никакой последней минуты не было. Как не было и того, кто б позвал.

– Так ты Бог? – вслух спросила я, глядя вслед маме, которая вновь призвала меня своими слезами к урне.

«Нет», – быстро пришёл ответ.

– А Он существует?

«Конечно. Как и ты. Как и я».

– А кто ты?

«Твой Ангел Хранитель».

– Как выглядят Ангелы Хранители?

«Извини, я пока не могу тебе показаться. Ты ещё не готова».

– Ну а хотя бы ответишь на некоторые вопросы?

«Задавай», – прозвучало тише.

– Я буду появляться здесь каждый раз, когда она приходит? Ведь она чувствует моё присутствие, и от этого ей не становится легче. Да и вряд ли ей вообще когда-нибудь станет легче.

Молчание.

– Ты же вроде позволил задавать вопросы, – фыркнула я, осматриваясь по сторонам. Кладбище было пустым, но на горизонте возник чей-то силуэт. И он двигался в мою сторону. Я всмотрелась – это была не мать, а незнакомый мужчина.

Он подошёл к моей урне, присел и оставил возле неё две гвоздики, замер в сидячем положении, рассматривая портрет.

– Кто ты? – прошептала я, в свою очередь рассматривая его: тёмные волосы до плеч были собраны в хвост на затылке, нос с хорошо заметной горбинкой, длинные ресницы – даже длиннее, чем мои, цвет его глаз не смогла разобрать, потому что стояла сбоку и видела только профиль.

Но даже этого мне хватило, чтоб понять, что при жизни я не встречалась с ним.

Мужчина ещё раз взглянул на мой портрет и, развернувшись, направился в сторону выхода.

Я посмотрела ему вслед. Он не был серым, как все, кто присутствовал в крематории, когда сжигали моё тело. Как и от мамы, от него исходило… небезразличие. На спине белой рубашки я заметила следы пота, задержала взгляд на ягодицах, обтянутых чёрными брюками, хмыкнула и последовала за ним.

Михаил

Я вхожу в огромные резные ворота, верхушка которых теряется в тумане, что больше похож на дым из банной трубы – такой же густой и непроглядный. Оборачиваюсь на скрип – это калитка закрылась за мной. Я иду по тропинке, шаг подстраивается под дыхание. Глубокий вдох, короткий выдох.

По обеим сторонам от меня памятники. Высокие и низкие. С портретами и без. Обычные и вычурные. Дат мне не разглядеть. Только иногда мелькают портреты. А точнее – за мной следят глаза изображённых на них людей. Умерших людей.

Мне не страшно. Я будто бы знаю, к кому иду. Уверенно. И даже надвигающаяся темнота не останавливает. Ноги приводят к могиле, но там нет ни памятника, ни холмика, ни креста. Я всматриваюсь и замечаю очертания урны. Даже сквозь темноту вижу, что она цветная, больше похожа на вазу для цветов. А рядом с ней стоит портрет с чёрной лентой. С него на меня смотрят почти чёрные глаза молодой девушки…

Когда начался этот кошмар? Когда я очнулся без памяти в лесу в одних брюках, босиком и без рубашки? Когда мне поставили диагноз «психогенная истерическая амнезия» последних трёх лет жизни? Или когда мне девять ночей подряд снился один и тот же сон?

Но сейчас меня волновал другой вопрос: когда этот кошмар закончится?

Девушка с портрета была не знакома мне. Скорее всего, она часть тех – провалившихся в бездну – трёх лет моей жизни.

Я помнил, что моя мать умерла, когда мне было двадцать. Отец ушёл от нас ещё в далёком прошлом, когда я был ребёнком. Других родственников в этом городе у меня не было. Друзей тоже. Я был отшельником. Вопросы по вычеркнутым из памяти годам было некому задавать.

Врачи говорили, что амнезия вызвана каким-то эмоциональным потрясением, и его мой мозг тоже отказывался помнить. И вспомнит ли – они не могли сказать.

Эта девушка настойчиво врывалась в мои сны вот уже девять ночей подряд. Я видел только её портрет, будто воспалённый мозг пытался оживить это лицо в воспоминаниях. Но все попытки заканчивались пробуждением, по спине скатывались капельки пота, оставляя после себя неприятное ощущение. И даже горячий душ не смывал холод, словно вдоль позвоночника кто-то проводил кубиком льда.

Работать в таком состоянии было всё сложнее, я подумывал взять отпуск. Вот только не знал, какую причину предъявить начальству: хочу выспаться, потому что сейчас этому мешают неконтролируемые сны, в которых я вижу могилу незнакомой девушки? Иногда удавалось заработаться настолько, что я отрубался за секунду до того, как голова коснётся подушки. Но каждый раз просыпался от очередного кошмара с участием незнакомки с портрета. Нет, она не была осязаемой во сне, но я отчётливо ощущал её присутствие. Если существует связь между миром мёртвых и миром живых, то определённо я её чувствую в своих снах. И послевкусие не проходит даже тогда, когда пробуждаюсь.

Вопрос о существовании призраков – это одна из тех тем, где наука, культура, религия и личный опыт пересекаются, и мне захотелось узнать больше о потустороннем мире.

В современной науке нет убедительных доказательств существования призраков. Большинство исследований, проведённых под контролем научных методов, не подтверждают сверхъестественные явления, а скорее, опровергают, объясняя их психологическими факторами. Например, парейдолия – склонность видеть лица или фигуры в случайных объектах. Или гипнагогические галлюцинации – состояние между сном и бодрствованием. С этим я мог бы согласиться, если бы сон не повторялся так часто и каждый раз практически без изменений. По какой-то причине моё подсознание зациклилось именно на нём.

Сторонники существования призраков обычно ссылаются на личные истории о «встречах» с ними. На просторах интернета я наткнулся на форум транскоммуникации, где люди делились своими доказательствами связи с Тонким миром: фото и видео, записи голосов – всё это было настолько реалистичным, что я почти поверил. Но всё равно продолжал искать материалы научного характера: перечитал критические статьи, парапсихологические работы, книги. Читал и слушал в записях перед сном, по пути на работу и с работы. Мне нужно было хоть какое-то объяснение того, что происходило со мной.

Помимо научных статей я перечитал мифы разных народов и художественные книги, но ответа на свой вопрос так и не нашёл. Во многих традициях, от японского синтоизма, где верят в духов «юрэй», до славянских поверий о «навьих душах», люди видят мир как многослойный, где материальное и нематериальное переплетаются. Некоторые современные мыслители проводят аналогии между «другими мирами» и теориями вроде мультивселенной, но это, конечно, метафоры, а не доказательства.

В первую очередь, я опирался на свои ощущения, и интуиция кричала мне, что рациональный ум не всегда может объяснить происходящее. Иногда память, подсознание или генетические «эхо» предков создают ощущение присутствия чего-то древнего и вневременного. Некоторые люди острее воспринимают атмосферу мест, эмоции других или изменения в окружающем пространстве – это можно интерпретировать как «контакт с иным миром».

В городе было четыре кладбища, и я решил проверить их все. Отыскать нужное оказалось несложно: во сне я так же отчётливо, как и портрет, видел ворота. И теперь они возвышались надо мной. Я не ощутил ни капли страха, зато проскользнул тонкий луч надежды, что кошмары наконец закончатся. На входе сидела женщина, а перед ней в вазах стояли живые цветы. Я подумал, что неправильно приходить на могилу к кому-то без цветов. Какие цветы она любила, я не знал, поэтому символически купил две красные гвоздики и двинулся теми тропинками, которые узнавал из снов. Темнело, время явно не подходило для посещения кладбища, но раз уж я приехал, то не видел смысла уходить, не отыскав нужную могилу.

Вскоре передо мной стояла знакомая разноцветная урна. Я подошёл к ней, положил возле портрета цветы и ещё раз внимательно посмотрел на девушку, которая улыбалась мне с фотографии: тёмные глаза смотрели будто бы предвзято и безразлично, отчего улыбка скорее была похожа на ухмылку; под губой справа родинка; одна бровь вздёрнута, на другой заметен шрам; каштановые волосы обрамляли круглое личико и спускались чуть ниже плеч. На первый взгляд девушка показалась милой, но чем дольше я разглядывал это лицо, тем яснее понимал, что вряд ли у неё был скромный и простой характер.

И всё же я её не вспомнил.

– Маргарита… – вслух прочитал имя на надгробном камне, возле которого стояла урна. – Кто ты?

Я развернулся, ощущая, как по спине покатились капельки холодного пота как будто от чужого взгляда. Не стал оборачиваться, быстро зашагал в сторону выхода, надеясь, что девушка больше не будет приходить в мои сны.

Марго

Он пришёл в маленькую холостяцкую квартиру, которая больше напоминала большой гостиничный номер. Закрыл шторы на окне единственной комнаты, откуда вела дверь в ванную, а крохотная кухня отделялась лишь аркой.

Пока он принимал душ, я рассматривала книжные полки. Для книг в его квартире место нашлось. Знакомые названия: «Война и мир», «Атлант расправил плечи», «Преступление и наказание», «Гордость и предубеждение» – интересно, что думает об этом романе мужчина. Вперемешку с ними «Биология добра и зла» – всегда пугал размер этой книги – и «Библия» в чёрном переплёте. Корешки всех книг новые. Как будто нечитанные. Возможно, они тут всего лишь для антуража.

Когда он вернулся из ванной, я переключила своё внимание на него, устроившись на барной стойке. Мне было доступно всё, ведь он вряд ли предполагал, что за ним будет наблюдать призрак, потому вышел в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер. В анфас он напомнил мне Брэдли Купера2, достаточно высокий – почти касался макушкой потолка, а ещё был не только начитанным, если всё-таки читал книги на полке, но и спортивным, о чём говорили кубики пресса и накаченная задница, что не скрывало даже плотное полотенце.

– Он же меня не видит? – спросила я вслух, зная, что Ангел Хранитель рядом: не только сейчас – всегда.

«Пока не видит…»

– А может увидеть? – вдохновилась я.

«Сначала почувствовать».

– Как?

«Тебе стоит только захотеть этого».

– Как со свечой… – вспомнила я. – И так со всеми людьми?

«Нет. Только с ним».

– Почему?

«Это ты должна понять сама».

– Другого ответа я и не ожидала от тебя, – недовольно фыркнула я и посмотрела на полуголого мужика, который остановился возле барной стойки, где я сидела. – Я не чувствую его скорби…

Я видела его квартиру и его самого в ярких красках, хотя все, кто был в крематории, походили на старые фотокарточки. Я сморщила лоб, пытаясь вспомнить его среди той серой массы, но это лицо мне по-прежнему казалось незнакомым.

Он достал из ящика снизу бутылку виски и стакан, решил расслабиться, но тут его ждал сюрприз, который, скорее всего, только добавит ему напряжения. Я подняла голову вверх и посмотрела на лампочку. Он в эту минуту подходил к выключателю.

– А могу ли я управлять этим светом?

«Можешь», – как-то осуждающе ответил Ангел Хранитель. Я отмахнулась от его занудства. Какие мне ещё доступны развлечения здесь?

– Как в фильмах о привидениях? – усмехнулась я.

«Стоит только подумать».

И я подумала.

Свет погас прежде, чем его ладонь коснулась выключателя. Он так и замер со стаканом в одной руке, а другая застыла поднесённой к выключателю.

– Перегорела? – вслух спросил он.

А я подумала о том, чтобы свет снова зажёгся. Квартира озарилась яркой вспышкой. Он удивлённо уставился на лампочку, пощёлкал выключателем туда-обратно.

Я усмехнулась.

– Странно, – сощурился он и погасил свет, устроившись перед экраном телевизора.

Три вечера подряд я наблюдала одну и ту же картину: какой же он скучный. Единственный его слушатель – стакан с виски, которому он говорил: «Как же быстро ты пустеешь, дружок». Игра в день-ночь мне перестала приносить удовольствие: он привык, в его глазах отсутствовал страх. Казалось, он смирился с тем, что сходит с ума. Будь я на его месте, тоже бы, наверное, уверовала в своё безумие.

Отчего же я третью ночь подряд прихожу сюда? К мужчине, которого не помню. К мужчине, который не помнит меня. В его квартире всегда тихо, слышен только шум потолочного вентилятора. И его дыхание. Его телефон всегда молчит, а на телевизоре фоном мелькает картинка без звука, он даже не смотрит на экран. Он – одинокий человек. Я тоже такая. Была.

Я присела на подлокотник дивана. Каким-то внутренним чутьём я чувствовала, что Ангел Хранитель рядом. За мной наблюдали со стороны – я ощущала этот взгляд как касание подушечками пальцев по своей коже.

– А он может меня слышать? – шёпотом спросила я и посмотрела на человека. Наверное, нас отделяет какая-то невидимая стена, о которую ударяются мои слова и опускаются между нами.

«Может».

– Что должно произойти?

«Он может тебя слышать и видеть, когда ты сама этого захочешь».

– Он что, сумасшедший? – усмехнулась я.

«Потому что может слышать и видеть призрака?»

– Ну это же… – я подбирала подходящее слово, – ненормально?

«С этого ракурса граница между нормальностью и ненормальностью исчезает».

– Он чувствует моё присутствие?

Он поднял голову и обернулся – посмотрел туда, где сидела я. На долю секунды я поверила, что он смотрит прямо на меня, но он тихо усмехнулся, словно подумал: здесь никого нет, только я. Взглядом я опустила ползунок выключателя вниз: свет погас. Было слышно только его напряжённое дыхание. Для моих глаз темнота не была помехой. Я смотрела на его профиль, видела, как открываются и закрываются губы. Я ждала, когда он спросит. И его губ слетел ожидаемый вопрос:

– Кто здесь?

Я дождалась, пока он возьмёт в руку стакан и сделает глоток, и только потом ответила:

– Девушка с портрета.

В эти два слова я направила всю свою энергию. Он кашлянул, в его серых глазах наконец отразился страх, по чему я поняла, что он меня слышит.

Часть II

Меня поразила не столько её красота, сколько

необыкновенное, одиночество в глазах!

«Мастер и Маргарита» Булгаков