Степь отпоёт (сборник)

2

Рабыня

Юноша, светел,Небо заметил.Он заметил, тих и весел,Звезды истины на мне,Кошелек тугой привесил,Дикий, стройный, на ремне.К кошельку привесил ножик,Чтоб застенчиво и впредьС ним веселых босоножекРадость чистую смотреть.С ним пройдуся я, скача,Рукавом лицо ударив,Для усмешки отроча,Для веселых в сердце зарев.

Жрец

Косы властны чернотой,Взор в реснице голубой,Круг блистает золотой,Локоть взяв двойной длиной.Кто ты,С взором незабудки?Жизнь с тобой шутила шутки.РабыняТвои остроты,Жрец, забавны.Ты и я – мы оба равны:Две священной единицыМы враждующие части,Две враждующие дроби,В взорах розные зеницы,Две, как мир, старинных власти –Берем жезл и правим обе.Ты возник из темноты,Но я более, чем ты:Любезным сделав яд у ртов,Ты к гробам бросил мост цветов.К чему товарищ в час резни?

Жрец

Поостерегися… Не дразни…Зачем смеешься и хохочешь?

Рабыня

Хочешь?Стань палачом,Убей меня, ударь мечом.Рука подняться не дерзает?На части тотчас растерзаетТебя рука детей, внучат –На плечи, руки и куски,И кони дикие умчатТвой труп разодранный в пески.Ах, вороным тем табуномБогиня смерти, гикнув, правит,А труп, растоптан скакуном,Глазами землю окровавит.Ведай, знай: сам бог земнойСхватит бешено копьеИ за честь мою заступится.Ты смеешься надо мной,Я созвучие твое,Но убийцы лезвие,Наказание мое,Ценой страшною окупится.Узнает город ста святош,Пред чем чума есть только грош.Замажешь кровью птичьи гнезда,И станут маком все цветы,И молвят люди, скажут звезды:Был справедливо каран ты.След протянется багровый –То закон вещей суровый.Узнай, что вера – нищета,Когда стою иль я, иль та.Ты, дыхание чумы,Веселишь рабынь умы!С ним же вместе презираюПуть к обещанному раю.Ты хочешь крови и похмелий! –Рабыня я ночных веселий!

Жрец

Довольно,Лживые уста!

Рабыня

Мне больно, больно!Я умираю, я чиста.

Жрец

Она, красива, умерлаВнутри волос златых узла,И, как умершая змея,Дрожат ресницы у нея.Ее окончена стезя,Она мечом убита грубым.Ни жить, ни петь уже нельзя,Плясать, к чужим касаться губам.Меч стал сытым кровью сладкойПолоумной святотатки,Умирающей загадкойТкань вопросов стала краткой.Послушный раб ненужного усилья!Сложи, о, коршун, злые крылья!Иди же в ножны, ты не нужен,Тебя насытил теплый ужин,Напился крови допьяна.Убита та, но где она?Быть может, мести страшный храм?Быть может, здесь, быть может, там?Своих обид не отомстилаИ, умирая, не простила.Не так ли разум умерщвляет,Сверша властительный закон,Побеги страсти молодой?Та, умирая, обещаетВзойти на страстный небосклонВозмездья красною звездой!

3

Прохожий

Точно кровь главы порожней,Волны хлещут, волны воютНынче громче и тревожней,Скоро пристань воды скроют.И хаты, крытые соломой,Не раз унес могучий вал.Свирельщик так, давно знакомый,Мне ужас гибели играл.Как будто недра раскаленныеЖерл огнедышащей горы,Идут на нас валы зеленые,Как люди, вольны и храбры.Не как прощальное приветствие,Не как сердечное «прости»,Но как военный клич и бедствие,Залились водами пути.Костры горят сторожевыеНа всех священных площадях,И вижу – едут часовыеНа челнах, лодках и конях.Кто безумно, кто жестокоВызвал твой, о, море, гнев?Видно мне чело пророка,Молний брошенный посев.Кто-то в полночь хмурит брови,Чей-то меч блеснул, упав.Зачем, зачем? Ужель скуп к кровиГрад самоубийства и купав?Висит – надеяться не смеем мы –Меж туч прекрасная глава,Покрыта трепетными змеями,Сурова, точно жернова.Смутна, жестока, величава,Плывет глава, несет лицо –В венке темных змей курчавоВосковое змей яйцо.Союз праха и лицаРазрубил удар жестокий,И в обитель палачаМрачно ринулись потоки.Народ, свой ужас величающий,Пучины рев и звук серчающий,И звезды – тихие свидетелиГробницы зла и добродетели.Город гибнет. Люди с ним.Суша – дно. Последних весть.Море с полчищем своимВсе грозит в безумстве снесть.И вот плывет между созвездий,Волнуясь черными ужами,Лицо отмщенья и возмездий –Глава, отрублена ножами.Повис лик, длинно-восковой,В змей одежде боковой,На лезвии лежит ножа.Клянусь, прекрасная глава –Она глядит, она жива.Свирель морского мятежа,На лезвии ножа лежа́,В преддверье судеб рубежа,Глазами тайными дрожа,Где туч и облака межа,Она пучины мести вождь.Кровавых капель мчится дождь.О, призрак прелести во тьме!Царица, равная чуме!Ты жила лишенной чести,Ныне ты – богиня мести.О, ты, тяжелая змеяНад хрупки образом ея, –Отмщенья страшная печатьИ ножен мести рукоять.Змей сноп, глава окровавлённая,Бездна – месть ее зеленая.Под удары мерной греблиПогибает люд живой,И ужей вздыбились стеблиНад висячею главой.О, город, гибель созерцающий,Как на бойнях вол, – спокойно.Валы гремят, как меч бряцающий,Свирели ужаса достойно.Погубят прежние утехиМоря синие доспехи.Блеск, хлещет ливень, свищет градИ тонет, гибнет старый град!Она прической змей колышет,Она возмездья ядом дышит.И тот, кто слушал, слово слышит:«Я жреца мечом разрублена,Тайна жизни им погублена,Тайной гибели я веюУ созвездья Водолея.Мы резвилися и пели, –Вдруг удар меча жреца!Вы живыми быть сумели,Схоронив красу лица.И забыты те, кто выбыли!Ныне вы в преддверье гибели.Как вы смели, как могли выБыть безумными и живы!Кто вы? Что вы? Вы здоровы!Стары прежние основы.Прежде облик восхищения,Ныне я – богиня мщения».Вверху ужей железный сноп,Внизу идет, ревет потоп.Ужасен ветер боевой,Валы несутся, все губя.Жрец, с опущенной головой:«Я знал тебя!»1912

201. Вила и Леший. Мир

Горбатый леший и младаяСидят, о мелочах болтая.Она, дразня, пьет сок березы,А у овцы же блещут слезы.Ручей, играя пеной, пел,И в чащу голубь полетел.Здесь только стадо пронеслосьСвистящих шумно диких уток,И ветвью рог качает лось,Печален, сумрачен и чуток.Исчез и труд, исчезло дело;Пчела рабочая гудела,И на земле и в вышинеТворилась слава тишине.Овца задумчиво вздыхаетИ комара не замечает.Комар, как мак, побагровелИ звонко, с песней, улетел.Качая черной паутинойНа землю падающих кос,Качала Вила хворостинойОт мошек, мушек и стрекоз.Лег дикий посох мимо ног;На ней от воздуха одежда;Листов березовых венокЕе опора и надежда.Ах, юность, юность, ты что дым!Беда быть тучным и седым!Уж Леший капли пота льетС счастливой круглой головы.Она рассеянно плететВенки синеющей травы.«Тысячелетние громадыМорщиной частою измучены.Ты вынул меня из прохлады,И крылышки сетью закручены.Леший добрый, слышишь, что там?Натиск чей к чужим высотам?Там, на речке, за болотом?»Кругом теснилась мелюзга,Горя мерцанием двух крыл,И ветер вечером закрылДолину, зори и луга.«Хоть сколько-нибудь нравитсяТебе моя коса?» –«Конечно, ты красавица,То помнят небеса.Ты приютила голубков,Косою черная, с боков!»А над головой ее летал,Кружился, реял, трепеталПоток синеющих стрекоз(Где нет ее, там есть мороз),Младую Вилу окружалИ ей в сиянье услужал.Вокруг кудрявы древеса,Сини, могучи небеса.Младенец с пышною косойСтоял в дуброве золотой,Живую жизнь созерцалИ сердцу милым нарицал.«Спи, голубчик, спи, малюта,В роще мира и уюта!»Рукой за рог шевелит нежно,Так повторив урок прилежно.На небо смотрит. НевзначайНа щеку каплет молочай.Рукою треплет белый чуб,Его священную чуприну.«Чуть-чуть ты стар, немного глуп,Но все же брат лугам и крину».Но от темени до пятВисит воздушная ограда,Синий лен сплести хотятСтрекоз реющее стадо.«Много, много мухоморов,Есть в дуброве сухостой,Но нет люда быстрых взоров,Только сумрак золотой.Где гордый смех и где права?Давно у всех душа сова?»На мху и хвое Леший дремлет,Главу рукой, урча, объемлет.Как мотылек, восток порхалИ листья дуба колыхал.Военный проходитС орлом на погоне;И взоров не сводит,Природа в загоне.Она встает, она идет,Где речки слышен зов – туда,Где мышь по лону вод плыветИ где задумчива вода.

Голос с реки

Я белорукая,Я белокожая,Ручьям аукая,На щук похожая,О землю стукая,Досуг тревожу я.«Кто там, бедная, поет?Злую волю кто кует?»В тени лесов, тени прохладной,Стоял угрюмый и злорадныйРыбак. Хохол волос упал со лба.Вблизи у лоз его судьба.Точно грешник виноватый,Боязливый, вороватый,Дикий, стройный, беспокойный,Здесь рыбак пронес уду,Верен вольному труду.Неслась веселая вода.Постой, разбойница, куда?«Где печали,Где качели,Где игралиМы вдвоем?ВерещалиИз ущелийПтицы.Бился водоем».Козлоногих сторожейЭтой рощи, этих стад,Без копья и без ножейРаспрю видеть умный рад.Пусть подъемлют черти руку,Возглашая, что довольно!Веселясь лбов крепких стуку,Веселюсь и я невольно.Страсть, ты первая посылка,Чтоб челом сразиться пылко.Над лысой старостью глумитсяВолшебноокая девица.Хребтом прекрасная, сидит,Огнем воздушных глаз трепещет,Поет, смеется и шалит,Зарницей глаз прекрасных блещетИ сыплет сверху муравьев.Они звончее соловьевНа ноги спящего поставятИ страшным гневом позабавят.Как он дик и как он согнут,Веткой длинною дрожа,Как персты его не дрогнут,Палкой длинной ворожа.Как дик и свежВладыка мреж!«Я, в сеть серебряных ячеекПопавши, сомом завоплю,В хвосте есть к рыбам перешеек,Им оплеуху налеплю».Рукою ловит комаровИ садит спящему на брови:«Ты весел, нежен и здоров,Тебе не жалко капли крови.Дубам столетним ты ровесник,Но ты рогат, но ты кудесник».Подобно шелка черным сетям,С чела спускалася коса,В нее, летя к голодным детям,Попалась желтая оса.«Осы боюсь!» Осу поймала;Та изогнула стан дугойИ в ухо беса, что дремало,Вонзился хвост осы тугой.Ручную садит пчелкуВ его седую холку.Он покраснел, чуть-чуть рассержен.И покраснел заметно он,Но промолчал: он был воздержанИ не захотел нарушить сон.«Как ты осклиз, как ты опух,Но все же витязь верный, рьяный,Капуста заячья, лопух!Козел, всегда собою пьяный!»Устало, взорами небеснаяДышала трудно, но прелестная.Сверчки свистели и трещалиИ прелесть жизни обещали.Досуг лукавством нежным тешитИ волос ногтем длинным чешет.И на плечо ее прилегИскавший радость мотылек.Но от головы до самых ногСнует стрекозьих крыл станок.Там небеса стоят зеленые,Какой-то тайной утомленные.Но что? «Ква, ква!» – лягушка пела, пасть ужа.Уже бледна вскочила Вила, вся дрожа.И внемлет жалобному звуку,Подъемля к небу свою руку.Власы волной легли вдоль груди,Где жило двое облаков,Для восхищенных взоров судей,Для взоров пылких знатоков!О, этот бледный страха крик!Подъемлет голову старик.«Не всё же, видно, лес да ели;Мы, видно, крепко надоели.Ты дюже скверная особа».(Им овладели гнев и злоба.)«Души упрямца нету вздорней!Смотри, смотри! Смотри проворней!Мы капли жизни бережем,Она же съедена ужом».Там жаба тихо умираетИ ею уж овладевает.Блестя, как рыбки из корзинки,По щекам падали слезинки.Он телом стар, но духом пылок,Как самовар блестит затылок.Он гол и наг: ветхи колосьяМехов, упавших на бедро,Склонились серые волосьяНа лоб и древнее чело.Его власы – из снега льны,Хоть мышцы серы и сильны.«Мой товарищ желтоокий!Посмотри на мир широкий.Ты весной струей из скважинЖадно пьешь березы сок,Ты и дерзок и отважен,Телом спрятан у осок.И, грозя согнутым рогом,Сладко грезишь о немногом».Исполнен неясных овечьих огней,Он зенками синими водит по ней.И просит, грустящий, глазами скользя;Но Вила промолвила тихо: «Нельзя!» –И машет строго головой.Тот, вновь простерт, стал чуть живой.Рога в сырой мох погрузилИ, плача, звуком мир пронзил.Вблизи цветка качалась чашка;С червем во рту сидела пташка.Жужжал угрозой синий шмель,Летя за взяткой в дикий хмель.Осока наклонила ось,Стоял за ней горбатый лось.Кричал мураш внутри росянки,И несся свист златой овсянки.Ручей про море звонко пел,А Леший снова захрапел!В меха овечьи сел слепень,Забывши свой сосновый пень.Мозоль косматую копытцаСкрывала травка медуница.И вечер шел. Но что ж: из параВстает таинственная пара.Воздушный аист грудью снежной,Костяк вершины был лишен,И, помогая выйти нежно,Достоин жалости, смешон,Он шею белую вперилНа небо, тучами покрыто,И дверь могилы отворилСвоей невесте того быта.Лучами солнце не пекло;Они стоят на мокрых плитах.И что же? Светское стеклоСтояло в черепе на нитях.Но скоро их уносит мгла,Земная кружится игла.Но долго чьи-то черепаСтучали в мраке, как цепа.А Вила злак сухой сломила,С краев проворно заострила,И в нос косматому ввела,И кротко взоры подняла.Рукой по косам провела,О чем-то слезы пролила,И, сев на пень взамену стула,Она заплакала, всхлипнула.И вдруг (о, радость) слышит: «Чих!»То старый бешено чихнул,Изгнать соломинку вздрогнул.«Мне гнев ужасен лешачих.Они сейчас меня застанут,Завоют, схватят и рванут,И все мечты о лучшем канут,И речи тихие уснут.Покрыты волосом до пят,Все вместе сразу завопят.Начнут кусаться и царпатьИ снимут с кожи белой лапоть.Союз друзей враждой не понят,На всех глаголах ссор зазвонятИ хворостиною погонятИль на веревке поведут.Мне чьи-то поступь уж слышна.Ах, жизнь сурова и страшна!» –«Смотри, сейчас сюда нагрянут,Пощечин звонких наддадутГрызня начнется и возня,Иди, иди же, размазня!»Себя обвив концом веревки,Меж тем брюшко сребристо-лысоеЕму давало сходство с крысою,Ушел, кряхтя, в места ночевки.Печально в чаще исчезал,Куда идти, он сам не знал.Он в чащу плешину засунулИ, оглянувшись, звонко плюнул.«Га! Еще побьют». –«Достоин жалости бедняга!Пускай он туп,Пускай он скряга!Мне надо много денег!» –«А розог веник?» –«Ожерелье в сорок тысячЯ хочу себе достать!» –«Лучше высечь…Лучше больше не мечтать». –«И медведя на цепочке…Я мукой посыплю щечки.Будут взоры удлиненными,Очи больше современными.Я достану котелокНа кудрей моих венок.Рот покрасив меджедхетом,Я поссорюсь с целым светом,И дикарскую стрелуЯ на щечке начерчу.Вызывая рев и гнев,Стану жить я точно лев.Сяду я, услыша ропот,И раздастся общий шепот». –«То-то, на той сушине растет розга». –«Иди, иди, ни капли мозга!» –«Иду, иду в мое болото.Трава сыра». – «Давно пора!»Досады полная вконец, –Куда ушел тот сорванец? –Бросала колкие надсмешки,Сухие листья, сыроежки,Грибы съедобные, и ветки,И ядовитые заметки.Летела нитка снежных четокВслед табуну лесных чечеток.С сосновой шишкой, дар зайчишки, –Сухая крышка мухомораЛетит как довод разговора.Слоны, улитки-слизняки,И веткой длинной сквозняки,А с ними вместе городаЛетят на воздух все туда.Она все делалась сердитейИ говорила: «Погодите.О ты, прижимающий ухо косое,Мой заяц, ответь мне, какого ты соя?»Как расшалившийся ребенок,Покинут нянькой нерадивой,Бесился в ней бесенок,Покрытый пламенною гривой.К ручейной влаге наклонясь,Себя спросила звонко: «Ась?» –И личиком печальным чванитсяСтран лицемерия изгнанница.Она пошла, она запелГрозно, воинственно, звонко.И над головою пролетелаВ огне небес сизоворонка.Кругом озера и приволье,С корой березовой дреколье,Поля, пространство, и леса,И голубые небеса.Вела узорная тропа;На частоколе черепа.И рядом низкая лачуга,Приют злодеев и досуга.Овчарка встала, заворчав,Косматый сторож величав.Звонков задумчивых бренчанье,Овчарки сонное ворчанье.Повсюду дятлы и синицы,И белоструйные криницы.«Слышу запах человечий?Где он, дикий? Мех овечий?»Вид прекрасный, вид пригожий,Шея белая легка,Рядом с нею, у подножий,Два трепещут мотылька.И много слов их ждет прошептанных,И много троп ведет протоптанных.1912

202. Шаман и Венера

Шамана встреча и ВенерыБыла так кратка и ясна:Она вошла во вход пещеры,Порывам радости весна.В ее глазах светла отвагаИ страсти гордый, гневный зной:Она пред ним стояла нага,Блестя роскошной пеленой.Казалось, пламенный пожарНиспал, касаясь древка снега.Глаз голубых блестел стожар,Прося у желтого ночлега.«Монгол! – свои надувши губки,Так дева страсти начала.(Мысль, рождена из длинной трубки,Проводит борозды чела). –Ты стар и бледен, желт и смугол,Я же – роскошная река!В пещере дикой дай мне угол,Молю седого старика.Я, равная богиням,Здесь проведу два-три денька.Послушай, рухлядь отодвинем,Чтоб сесть двоим у огонька.Ты веришь? Видишь? – Снег и вьюга!А я, владычица царей,Ищу покрова и досугаСреди сибирских дикарей.Еще того недоставало –Покрыться пятнами угрей.Монгол! Монгол! Как я страдала!Возьми меня к себе, согрей!»Покрыта пеплом из снежинокИ распустив вдоль рук косу,Она к нему вошла. Как инок,Он жил один в глухом лесу.«Когда-то храмы для меняПрилежно воздвигала Греция.Могол, твой мир обременя,Могу ли у тебя согреться я?Меня забыл ваять художник,Мной не клянется больше витязь.Народ безумец, народ безбожник,Куда идете? Оглянитесь!» –«Не так уж мрачно, –Ответил ей, куря, шаман. –Озябли вы, и неудачноБыл с кем-нибудь роман». –«Подумай сам: уж перси этиНе трогают никого на свете.Они полны млека, как крынки.(По щекам катятся слезинки.)И к красоте вот этой выиХолодны юноши живые.Ни юношей, ни полководцев,Ни жен любимцев, ни уродцев,Ни утомленных стариков,Ни в косоворотках дураков.Они когда-то увлекалиНароды, царства и престолы,А ныне, кроткие, в опале,Томятся, спрятанные в полы.И веришь ли? Меня заставили одетьВот эти незабудки!Ну, право, лучше умереть.Чем эти шутки.Это жестоко». Она отошлаИ, руки протянув, вздохнула.«Как эта жизнь пошла!»И руки к небу протянула.«Всё, всё, монгол, всё, всё – тщета,Мы – дети низких вервий.И лики девы – нищета,Когда на ней пируют черви!»Шаман не верил и смотрел,Как дева (золото и мел)Присела, зарыдав,И речь повел, сказав:«Напрасно вы сели на обрубок –Он колок и оцарапает вас».Берет с стола красивый кубокИ пьет, задумчив, русский квас.Он замолчал и, тих, курил,Смотря в вечернее пространство.Любил убрать, что говорил,Он в равнодушия убранство.И дева нежное «спасибо»Ему таинственно лепечетИ глаза синего изгибаВзор шаловливо мечет.И смотрит томно, ибоОн был красив, как белый кречет.Часы летели и бежали,Они в пещере были двое.И тени бледные дрожалиВокруг вечернего покоя.Шаман молчал и вдаль глядел,Венера вдруг зевнула.В огонь шаман глядел,Венера же уснула.Заветы строгие храняДолга к пришелицам святого,Могол сидел, ей извиняИзгибы тела молодого.Так, девы сон лелея хрупкий,Могол сидел с своею трубкой.«Ах, ах!» – она во сне вздыхала,Порою глазки открывала,Кого-то слабо умоляла,Защитой руку подымая,Кому-то нежно позволялаИ улыбалася, младая.И вот уж утро. ПрокричалиНа елях бледные дрозды.Полна сомнений и печали,Она на смутный лик звездыВзирала робко и поройО чем-то тихо лепетала,Про что-то тихо напевала.Бледнело небо и светало.Всходило солнце. За горойО чем-то роща лепетала.От сна природа пробудилась,Младой зари подняв персты.Венера точно застыдиласьСвоей полночной наготы.И, добродетели стезей идя неопытной ногой,Она раздумывала, прилично ли нагойЯвиться к незнакомому мужчине.Но было сокрыт ответ богини.[ «Он мало мне знаком», –Она и уме споем решила,Сорвать листочек поспешилаИ тело бледное прикрылаБерезы черным лепестком.И великодушный к ней моголЕй бросил шкуру рыси.]И дева, затаив глагол,Моголу бросила взор выси.От кос затылок оголив,Одна, без помощи подруг,Она закручивает их в круг.Но тот, как раньше, молчалив.Затылок белый так прекрасен,Для чистых юношей так ясен.Но, лицемерия престол,Сидит задумчивый могол.Венера ходит по пещереИ в горести ломает руки.«Это какие-то звери!Где песен нежных звуки?От поцелуев прежних зноя,Могол! Могол, спаси меня!Я вся горю! Горя и ноя,Живу, в огнистый бубен чувств звеня.Узнай же! Знаешь, что тебе шепну на ухо?Ты знаешь? Знаешь, – я старуха!..Никто не пишет нежных писем,Никто навстречу синим высямВлюбленных глаз уж не подъемлет,Но всякий хладно с книжкой дремлет.Но всякий хладно убегаетПрочь от себя за свой порог,Лишь только сердце настигаетЛюбви назначенный урок.Как все это жестоко! –Сказала дева, вдруг заплакав. –Скажи хоть ты: ужель с ВостокаИдет вражда к постелям браков?К ногам снегов, к венкам из маков?С хладом могилы отрок одинаков».Но, неразговорчив и сердитКак будто, тот сидит.Напрасно с раннего утра,Раньше многоголосых утра дудок,Она из синих незабудок,В искусстве нравиться хитра,Сплела венок почти в шесть саженИ им обвилась для нежных дел.По-прежнему монгол сидел,Угрюм, задумчив, важен.Вдруг сердце громче застучало.«Могол, послушай, – так началаОна. – Быть может, речь моя чуднаИ даже дика, и мало прока.Я буду здесь бродить одна(Ты знаешь, я ведь одинока),Срывать цветы в густом лесу,Вплетать цветы в свою косу.Вдали от шума и борьбы,Внутри густой красивой рощиЯ буду петь, сбирать грибы,Искать в лесу святого мощи,Что может этой жизни проще?» –«Изволь, душа моя, – ответилМогол с сияющей улыбкой. –Я даже в лесу встретилДупло с прекрасной зыбкой».В порыве нежном хорошея,Она бросается ему на шею,Его ласкает и целует,Ниспали волосы, как плащ.Могол же морщится, тоскуетОна в тот миг была палач.Она рассказывает емуПро вредный плод куренья.«Могол любезный, не кури!Внемли рыданью моему».Он же, с глазами удовлетворенья,Имя произносит Андури.Шаман берет рукою бубенИ мчится в пляске круговой,Ногами резвыми стучит,Венера скорбная молчитИли сопровождает голос трубен,Дрожа звенящей тетивой.Потом хватает лук и стрелыИ мимо просьб, молитв, моленийИдет охотник гордый, смелыйК чете пасущихся оленей.И он таинственно исчез,Где рос густой зеленый лес.Одна у раннего костраВенера скорбная сидит.То грусть. И, ей сестра,Она задумчиво молчит.Цветы сплетая в сарафан,Как бело-синий истукан,Глядит в необеспокоенные воды –Зеркало окружающей природы.Поет, хохочет за двоихИли достает откуда-то украдкойСамодержавия портныхНовое уложение законовИ шепчет тихо: «Как гадко!»Или: «Как безвкусно… фу, вороны!»Сам-друг с своею книжкой,Она прилежно шепчет, изучает,Воркует, меряет под мышкойИ… не скучает.И воды после переходит,И по поляне светлой бродит.Сплетает частые венки,На косах солнца седоки.О чем-то с горлинкой воркуетИ подражательно кокует.Венера села на сосновый пеньИ шепчет робко: «Ветер-телепень!Один лишь ты меня ласкаешьСвоею хрупкою рукой,Мне один не изменяешь,Людей отринувши покой.Лишь тебе бы я дарилаСном насыщенный ночлег,Двери я бы отворила,Будь ты отрок, а не бег…Будь любимый человек…Букашки и все то, что мне покорно!Любите, любите друг друга проворно!Счастье не вернется никогда!»И вот приходит от труда,Ему навстречу выбегает,Его целует и ласкает,Берет оленя молодого,На части режет, и готовоЕе стряпни простое блюдо;Сидит и ест… ну, право же, не худо!Шаман же трубку тихо куритИ взор устало, томно щурит.И, как чудесная страна,Пещера в травы убрана.Однажды белый лебедьСпустился с синей высоты,Крыло погибшее колебитИ, умирая, стонет: «Ты!Иди, иди! Тебя зовут,Иди, верши свой кроткий труд.От крови черной пегийЯ, умирающий, кляну:Иди, иди, чаруя негойСвою забытую страну.Тебе племен твоих соборГотовит царственный убор.Иди, иди, своих лелея!Ты им других божеств милее.Я, лебедь умирающий, кляну:Дитя, вернись в свою страну,Забыв страну озер и мохов,Иди, приемля дань из вздохов».И лебедь лег у ног ея,Как белоснежная змея.Он, умирающий, молилИ деву страсти умилил.«Шаман, ты всех земных мудрей!Как мной любима смоль кудрей,И хлад высокого чела,И взгляда острая пчела.Я это все оставлю,Но в песнях юноши прославлюВот эти косы и эту грудь.Ведун мой милый, все забудь!И водопад волос могуче-рыжий,И глаз огонь моих бесстыжий,И грудь, и твердую и каменную,И духа кротость пламенную.Как часто после мы жалеемО том, что раньше бросим!»И, взором нежности лелеем,Могол ей молвит: «ПросимНас не забывать,И этот камень дикий, как кроватьОн благо заменял постели,Когда с высокой елиНасмешливо свистелиЗлатые свиристели».И с благословляющей улыбкойОна исчезает ласковой ошибкой.1912

203. Марина Мнишек

«Пане! Вольны выМеня пленить блестящим разговором,Умом находчивым и спорым,В котором всё – днепровская струяИ широко-синие заливы,Но знайте! ЯЕсли и слыву всех польских дев резвейВ мазурке, пляске нежной,В одежде панны белоснежной,То знайте, нет меня трезвей,Когда я имею дело с делом;Я спорю с старцем поседелым».Смотрит ласково, прищурясь, и добавляет:«Я не обещаю и не обольщаю,Но, юноша, заключите свои самые пылкие желаньяВ самую ужасную темницу:Пока я не московская царица,Я говорю вам: до свиданья!»Ей покоренный юноша ей смотрит вследИ хочет самому чуть слышный дать ответ:«Панна!В моих желаньях нет обмана!»Она уходит и платьем белым чуть белеет.Он замысел упорный в мечтах своих лелеет.«Панны! Вы носитесь[На шеях в вас влюбленных паничей],А после жизнью хладной коситесь,И жребий радости ничей.Добро!И я предстану пред тобой,Моих желаний страстною рабой,Одет в венок, багрец и серебро».И вечером того же дня,Когда средь братин и медов,Высоких кубков и роговСобралась братья и родняОбречь часы вечерней лени,Марина села на колениК отцу. Под звуки трубачей,Дворни, шутов и скрипачейРукой седины обнимаетИ пиру радостно внимает.Вся раскрасневшись, дочь прильнулаК усов отцовских сединеИ, в шуме став с ним наедине,Шепнула:«Тату! Тату! Я буду русская царица!»Не верит и смеется,И смотрит ласково на дочку,И тянет старый мед,И шепчет: «Мне сдается,Тебя никто сегодня не поймет!»По-прежнему других спокойны лица.Урсула смотрит просто, кроткоНа них двоих и снова быстрою иголкой,Проворной, быстрою и колкой,На шелке «Вишневецкий» имя шьетКругом шелкового цветочка.Меж тем дворовые девицыПоют про сельские забавы,Трудясь над вычурным нарядомПод взором быстрым Станислава,Ему отвечая украдкой пылким взглядом.А Мнишек временем вечерним,К словам прислушиваясь дочерним,Как и что ему лепечет,Ей отвечает: «То знает чет и нечет,В твоих словах рассудка нет».Таков был Мнишка дочери ответ.Сечь Запорожская (так сопка извергаетКумир с протянутой рукой)Так самозванцев посылает,Дрожи, соседних стран покой!Соседних стран покой, дрожи,Престол, как путник перед ударом молнии, бежи.Сквозь степи, царства и секирыЛетят восстания кумиры.И звонким гулом оглашаетЕго паденье ту страну,Куда посол сей упадает,Куда несет и смуту и войнуЕго пылающий полет.В старинном дереве свичадо,Дар князя польского Сапеги,Невест-прабабушек отрада,Свидетель ласк усталой неги,Залогов быстроглазых ребятишек, –Кого ты не было услада,Кого не заключало в свои бреги!Пред ним стоит Марина Мнишек.Две стройные рукиС пухом подмышекБлестят, сияньем окруженные,В стекле прекрасном отраженные,Блестят над кружевом рукавным.С усмешкой полуважной, полузабавнойДевица думает о доле самодержавной.Блошанку дева с плеч спускаетИ тушит бледную свечу.И слабо дышит, засыпает,Доступна лунному лучуЗолотокудрой головойИ прочь простертою рукойПод изогнутой простыней.Зарница пышет. Завтра вёдро.А мимо окон ходит бодроЕе помолвленный жених,Костер вечерних дум своих.От тополей упали тени,Как черно-синие ступени.Лунным светом серебрим,Ходит юноша по ним,Темной скорбию томим.И мыслит: «Я ей не ровесникМоей породой и судьбой.Военный жребий: ты – кудесник!Мой меч за царственный разбой!»Много благородства и упрямкиВ Сапеги старом замке.В озерах нежатся станицыБелокрылых лебедей.И стерегут пруд, как ресницы –Широко раскрытые зеницы,Стада кумирные людей.Там камень с изображением борьбы,С [движением] протянутой рукиСмотрел на темные дубы,За голубые тростники.Уж замысел кровавыйСтал одеваться новой плотью.Уж самозванец мнит себя с державой,Красуясь в призрачной милоти.«Карает провиденье дерзость. Что же?Возмездьем страшным горделивый,Я оценю за плаху ложе,И под мечом судьбы красивый.А вы, толпа седых бояр! –С поклоном низким в пыли серойВы обопретесь на ладони,Когда любима мной без мерыЗаймет престол, молясь Мадонне.Я буду, может быть, убит,Исчезнет имя с самих плит,Убит в дворце великолепном…Убийцей, раньше раболепным.У водопада, где божокС речным конем затеял ссору,Ты снимала сапожок,Одевала ножку скоро.И от взгляда скрывалась за тенью березы…Пускай гудят колокола,Когда [девические] грезыСтанут военные дела.Сему свидетель провидение!»Порой его давит виденье:Косматый конь с брадою мужа,Рысью каменно-гулкой,Стуча копытом по каменным плитам,Протягивал руку,Чтобы прогулкойРассеять их скуку.И мчался после бело-пегий(Кругами расходилась лужа)Из тополевого сада Сапеги.Так на досуге пламенея,В своем решенье каменея,Он ходит, строг и нелюдим,Сам-друг с желанием своим.Стоила ночь. Как полководцы,Стояли тихо тополя.Смотрели в синие колодцыЗвезды, лучами шевеля.И уж приблизился рассвет,И ум готовит свой ответ.Охота. Звон. Как в сказках,На тылах кисти кречета́,И пляшет жеребцов черкасскихУмных кровная чета.Промчалась нежная козуля.Убит матерый был кабан.И годы всем сочла зозуля:Ей дар пророчить дан.И много игр веселых и забавныхЗнал старый князь.Гостей своих в чертогах славныхОн веселил, развеселясь.И говорит: «Сегодня у Потоцкого ночуем.Он дома, он хандрит. Он болен почечуем».И думает Марина:Сам польский король будет саном ее деверь.К ее ногам красивым током,Царицы белого плаща,Упали юг, восток и север.Везде затихнут мятежи,Могучим чувством трепещаИсполнить волю госпожи.Ее удел слепой успех.Она примирит костел с Востоком.И Мнишек молвил: «Он и ты – вы пара.Пусть Божия меня постигнет кара,Если мои имения и рабы,Бочонки с золотом, коврыЕму не будут брошены мостом тяжелымВ его походе за престолом».Гнев разгорелся в старике,И он держак сжал в пястуке.И молвил ксендз: «Полячка, посохДержа в руке, клади свой след в восточных росах.Умеет с запада поройСолнце взойти на послух свой.Покорна вести веры правой,Вернись в костел с своей державой».Покоем полно Тушино.Огни потушены.Храпят ночные табуны,Друзья в час мира и войны.И атаманова подруга,Как месяц ясный, белолика,Бьет оземь звонкою подковойГвоздей серебряного кругаИ мчится в пляске стройна, ди́ка,Красою гордая здоровой.Лишь гремлют песню кашеварыПро Днепр, про Сечу и порог.Очкуром вяжет шароварыВоин дебелый и высок.Бежите, русские, бежите.Быть безоружными дрожите.Худая славаПро царство русское бежит.Повсюду войско Владислава,И русского ничто уж не дрожит.Война, война… Он в польском шлеме,Латинских латахПовел на битву племяЛюдей суровых и усатых.Литва и Польша, Крым и Сечь,Все, с чьих плечО землю стукал меч,Делили с ними похода время.В Калугу гонит князь коня,Пронзая смутным взором даль,Там саблей долгою звеня,Сошлися лях, литвин, москаль.То Смута. Годы лихолетья и борьбы,Насильств, походов и вражды.Поутру бой, разбой иль схватка,А вечером удалая присядка.Когда дрожит земля и гнетсяПод шагом шаек полководца,Пирушки и попойки,И жены веселы и бойки.Станицей зорь, пожарищ, зарев,Солнцем ночным висячих маревОтметил путь противник государев.И часто длинными ножами кончался разговор,Кто всея Руси царь – князь Шуйский или вор.И девы русские порой просили братьев заколоть,Рукой осязая трепетное сердце,Не в силах в жизни поборотьПых нестерпимый иноверца.А между тем толпой шиши,Затаены в лесной глуши,Точили острые ножи,И иногда седой бояринИх оделял сребром и златом,За ревность к Руси благодарен,Сойдя к отшельникам усатым.В шубе овец золоторунныхСтоит избранник деревень.И с дюжиной углов чугунныхВисит в его руке кистень.Любимец жен, в кудрей венце,На вид удалый и здоровый.Рубцы блистали на лице,Предметы зависти суровой.Он стан великих сторожилИ Руси храбростью служил.Из мха и хвои шалашиСкрывали русских палаши.Святая чернь и молодежьТак ополчилася на ложь.Тело одних стесняли вериги,Другие читали старинные книги.На пришельцев негодуя,Здесь обитали они скромно,С работой песни чередуяИ дело делая огромно.И дивно стукались мечи,Порою пламенно звенели,Казалось, в битве бирючиВзывали в тихие свирели.Так, стесненны в пределах косных,Висят мечи на темных соснах.На темных соснах здесь почилаСедая древность.Людей же здесь соединилаК отчизне ревность.Смерть, милостивая смерть! Имей же жалость!Приди и утоли ее усталость.Осталась смерть – последнее подобие щита!А сзади год стыда, скитанья, нищета.«Дворяне! Руку на держак!» –Лишь только крикнул Ляпунов,Русь подняла тесак,Сев на крупы табунов.Давно ль Москва в свои кремлиЕе звала медноглаголым гулом.Давно ль сыны ее землиДружили с буйством и разгулом.Давно ль царицей полумираОна вошла в свою столицу,И сестры месяца – секирыУмели стройно наклониться.Темрюк, самота, нелюдим,Убит соперником своим.Их звала ложь: обычаи страны, заветы матерей –Все-все похерьте.Народ богатырейПусть станет снедью смерти.И опечалилась земля,Завету страшному внемля,И с верховыми табунамиСмешались резвые пехотники.С отчизны верными сынамиЗдесь были воду жечь охотники.Всякий саблею звенит,Смута им надежный щит.Веселые детинушкиНесут на рынок буйную отвагу.Сегодня пьют меды и брагу,А завтра виснут на осинушке.«Мамо! Мне хочется пить!» –«Цить, детка, цить!Ты не холопья отрасль, ты дворянин.Помни: ты царский сын!»Вдруг объята печалью:Отчизне и чужбине чужд,Валуева пищальюУбит мятежный муж.Плачьте, плачьте, дочери Польши!Надежд не стало больше.Под светы молнии узорнойСидела с посохом Марина.Одна, одна в одежде черной,Врагов предвидя торжество,Сидела над обрывом,Где мчатся волны сквозь стремнины.И тихо внемлет божествоЕе роптания порывам.Москвы струя лишь озаритсяНебесных пламеней золой,Марина, русская царица,Острога свод пронзит хулой.«Сыну, мой сыну! Где ты?»Ее глаза мольбой воздеты,И хохот, и безумный крик,И кто-то на полу холодномЛежит в отчаяньи бесплодном.Ключами прогремит старик.Темничный страж, угрюм и важен,Смотрел тогда в одну из скважин.Потом вдруг встанет и несетсяВ мазурке легкокрылой,С кем-то засмеется, улыбнется,Кому-то шепчет: «Милый».Потом вдруг встанет, вся дрожа,Бела, как утром пороша́,И шепчет, озираясь: «Разве я не хороша?»Вдруг к стражу обращается, грозна:«Где сын мой? Ты знаешь! – с крупными слезами,С большими черными глазами. –Ты знаешь, знаешь! Расскажи!»И получает краткое в ответ: «Кат зна!»«Послушай, услужи:Ты знаешь, у меня казна.Освободи меня!»Но он уйдет, лицо не изменяя.Так погибала медленно в темницеМарина, русская царица.<1912–1913>