скачать книгу бесплатно
– Да, дядюшка, это для меня действительно новость! Только не пойму, зачем Борису надо было брать на себя тяжкий грех? Ведь Иван Васильевич и так был слаб здоровьем, и одной ногой был уже в могиле!
Артамон Савельевич в упор посмотрел на дядю, но тот решил схитрить и начал издалека.
– Помню, отец сказывал, будто Борис Годунов и его окружение весьма опасались женитьбы царя на Мэри Гестингс, племяннице английской королевы Елизаветы. Как знать, случись такое, русский престол мог бы перейти к Англии. Остался бы тогда слабоумный его сын Фёдор без шапки Мономаха.
– Ну, это ты, дядя, круто хватил! – усмехаясь и поглаживая бороду, сказал Артамон Савельевич. – Россией должны править русские цари!
Он встал, бросил в печь несколько поленьев и снова сел в кресло. В гостиной наступила тишина. Только в печке весело потрескивали дрова, высоко выбрасывая золотисто-красные языки пламени, да в углу зала равномерно тикали часы, недавно привезенные Артамоном Савельевичем из Швейцарии. В узкие окна проглядывало солнце, оставляя на полу и стенах светлые полосы. Часы будто бы нехотя пробили четверть двенадцатого.
Артамон Савельевич встал. Ему не терпелось узнать подробности о заговоре против грозного царя, и он снова обратился к дядюшке с вопросом:
– Ну и как же все это произошло?
– Об этом теперь один Господь Бог знает! А что касается Феофана – то быть ему без языка или сидеть на цепи где-нибудь в старой крепости в Пустозёрске или на Соловках. Боярин Морозов не простит злодею его бунтарскую проповедь.
Иван Данилович немного помолчал и добавил:
– В конце проповеди Феофан взывал к Богу, к справедливости и ратовал за то, чтобы церковь заклеймила позором великого грешника и цареубийцу Бориску Годунова.
Он встал, возбужденно зашагал по комнате, но потом снова сел в кресло.
– Сколько себя помню, всегда так было: царский двор без междоусобной борьбы жить не может. Удержать власть становиться все труднее и труднее. Видно, так уж повелось на Руси… Либо убьют, либо отравят, либо, сбросив с престола, постригут в монахи!
Артамон Савельевич с удивлением посмотрел на дядюшку, ожидая новых откровений, но тот замолчал, увлеченно нюхая табак. Потом, как бы вспомнив что-то, снова заговорил:
– Ты спрашиваешь, как это было? Цари ведь тоже люди и как все люди смертны. Бессмертна, пожалуй, лишь одна мечта… Вот и пришла очередь помереть Иоанну Васильевичу. Видно, судьба! Недаром в народе говорят: «Кому на роду что написано, того не миновать!»
– Может, оно и так, – медленно и задумчиво произнес Артамон Савельевич. – Но судьба – судьбой, а борьба – борьбой.
Он встал и философски добавил:
– Жизнь, дядюшка, – вечная борьба! Вот и выходит, что самая жестокая борьба есть борьба за власть.
Глава вторая
Воевода Хватов
1
В дверь постучали. Вошел Порфирий и, низко кланяясь, доложил:
– Барин, баня готова!
Одет Порфирий был по-праздничному, в ярко-голубую шелковую рубаху, полотняные порты и хромовые сапоги. Волосы на голове были жирно смазаны лампадным маслом и тщательно расчесаны на пробор. Русая борода аккуратно подстрижена в кружок. Могучая, сибирского склада фигура Порфирия, казалось, излучала какую-то особую энергию, доставляя ему внутреннюю радость, сравнимую, пожалуй, лишь с радостью молодой матери, кормящей грудью своего первенца. Баню Порфирий всегда готовил с большой охотой и банный день почитал лучше престольного праздника. Потоптавшись на месте, он собрался было уходить, но потом снова поклонился и с явно сибирским акцентом проговорил:
– Барин, ежели ещё что надо, так мы это самое… того…
Запутавшись в собственных словах, Порфирий смутился и замолчал.
Артамон Савельевич посмотрел на банщика и улыбнулся. В голове промелькнула мысль: «Молодец, Порфирий. Дело свое знает и любит. Таких становится все меньше. Каждый норовит лишь поесть, да поспать, а на дело ему наплевать. Пример тому – Прошка. Все делает из-под палки. Вот и сейчас сидит, наверное, на кухне и зад свой греет».
Артамон Савельевич с добротой посмотрел на Порфирия и сказал:
– Хорошо, братец, иди. Да скажи Прохору, что бы он встретил боярина Хватова на улице и немедля доложил мне.
Часы пробили двенадцать. Иван Данилович, пригревшись у печки, задремал. В наступившей тишине вдруг с улицы отчетливо послышался звон бубенцов. Артамон Савельевич быстро встал и направился к парадному подъезду. В коридоре на него чуть не налетел кучер Прохор. Он с трудом остановился и хриплым голосом испуганно закричал:
– Барин, гость приехали! На тройке с бубенцами!
– Сам слышу, не глухой. Летишь как угорелый!
Прошка попятился назад, прижался к стене и вытянулся как солдат на строевом плацу. В голове промелькнуло: «Выстегает барин, ей-богу, порку устроит!» Но Артамон Савельевич прошел мимо, вышел на крыльцо и сразу попал в медвежьи объятья Алексея. Друзья трижды, по русскому обычаю, обнялись и расцеловались, а потом долго ещё тискали друг друга, рассматривая в упор.
Крупный, высокого роста, в собольей шубе и красивой шапке из голубого песца, воевода, несмотря на свою молодость, выглядел знатным вельможей. На обеих его руках сверкали крупные, особой восточной чеканки, золотые кольца и серебряные перстни с удивительной вязью и чернением. Весь вид воеводы говорил о том, что за эти годы он весьма преуспел в богатстве.
– Рад, очень рад видеть тебя, Алёша, – взволнованно говорил Артамон Савельевич, приглашая друга в дом.
В гостиной Алексея обнял и крепко расцеловал Иван Данилович. Дружески похлопывая по плечу, он с восторгом сказал:
– Слава Богу, выглядишь ты, Алексеюшка, молодцом. Красив, косая сажень в плечах. Многое про тебя и твои дела сказывал мне боярин Морозов. Жаль, что сегодня у нас его не будет. Просил тебе кланяться, вспоминал свое вынужденное житье-бытье в ваших северных краях и долгие беседы в дождливые осенние вечера.
– А что случилось, здоров ли Борис Иванович? – удивленно спросил Хватов.
– Здоров-то, здоров, но сильно озабочен одним делом, – уклончиво ответил старик. – При встрече, думаю, он сам тебе все расскажет, а то я могу и приврать.
Переводя разговор на другую тему, Иван Данилович продолжал:
– Слыхал я, Алексеюшка, что ты до сих пор бобылем живешь. Почему так? Не пора ли семьей обзавестись?
– Не до женитьбы, забот много, – усмехаясь в пшеничные усы, ответил Алексей Васильевич. – Да и край наш суровый, не каждая поедет. Кругом дремучая тайга, за ней – редколесье и тундра до самого Студёного моря. На многие версты ни жилья, ни людей – глушь, зверье да болота. Край дикий, не для столичных барышень. Воля царская да пламенная любовь – вот, пожалуй, что может заставить поехать туда женщину!
Воевода улыбнулся.
Артамон Савельевич с восторгом посмотрел на друга и сказал:
– Не беда, Алёша, найдем тебе такую женщину, есть на примете. Дай только срок. Велика Русь и не одна Москва родит красавиц. Поживешь здесь месяца два и уедешь на край Земли с молодой женой. В долгую полярную ночь будет за что подержаться!
Все рассмеялись.
– Если гости не возражают, то я прикажу накрыть стол прямо в трапезной бани. Вспомним молодость! – сказал Артамон Савельевич и вышел из гостиной.
Ховрин-старший достал из кармана кожаную табакерку и предложил воеводе «откушать табачок», но тот отказался.
– Покорнейше благодарю, Иван Данилович, не балуюсь.
– Напрасно, молодой человек. Здоровью не очень вредит, успокаивает нервы, а при чихе очищает носоглотку и легкие. Впрочем, все это лишь дурная привычка!
Он поднес к носу щепоть табаку и с упоением втянул воздух, а с ним и табак. Чихнув три раза, он вытер платком нос и, чтобы больше не чихать, крепко зажал переносицу двумя пальцами.
– Да-с! Табачок крепкий. Выращен и приготовлен по особому рецепту одним древним старичком из Тамбовской губернии. Слезу пробивает с первого нюха – зверь, а не табак!
Иван Данилович, скользнув раскосым взглядом по ладной фигуре воеводы и золотым кольцам на руках, хотел было ещё что-то сказать, но Алексей Васильевич опередил старика.
– Что-то я не вижу Елизаветы Петровны. Здорова ли?
Иван Данилович ответил не сразу. Он встал, подошел к печке, открыл дверцу и шевельнул кочергой угольки, из-под которых неожиданно вылетел целый рой огненных искр.
– Лизонька нынче в гостях. Надумала на неделе поехать к своей двоюродной сестре Оленьке на богомолье, да там и задержалась. Впрочем, масленицу – свой самый любимый праздник – Елизавета Петровна всегда проводит там, в Троице-Сергиевом монастыре.
Иван Данилович снова сел в кресло и, лукаво посматривая на Алексея, заметил:
– Спрашиваешь, здорова ли Елизавета Петровна? А что ей сделается! По-прежнему молода, красива, весела и беззаботна. Женщина, брат, в самом соку – ядрена как девка. Оттого и детей рожать не хочет.
Немного подумав, добавил:
– А может Бог чем обидел, не знаю.
В последних словах Ховрина-старшего Алексей Васильевич заметил оттенок скрытой досады.
Старик продолжал, как бы рассуждая сам с собой:
– Да что там говорить! Известное дело бабий род: живучи как кошки, хитры как лисицы, капризны как морская стихия.
В это время в гостиную порывисто вошел Артамон Савельевич.
– Дорогие гости, прошу принять баню и откушать, чем Бог послал!
2
Миновав переднюю, хозяин и гости по длинному и узкому коридору прошли в трапезную бани. В доме боярина Ховрина эта комната часто служила местом для приема знатных гостей, поэтому её убранство для Артамона Савельевича было особой заботой. Здесь после бани, одетые в яркие бухарские халаты, гости отдыхали. За трапезным столом или шахматной доской они вели непринужденные беседы о политике, религии, жизни и нравах других стран, часто осуждая собственные порядки. Бывало, здесь зарождались новые идеи, которые потом воплощались в важные государственные дела. В трапезной бани было тепло, приятно пахло смолой, русским квасом и соленьем.
Алексей Васильевич до отъезда в Мангазею не раз бывал здесь. Но сегодня он просто был поражен великолепием обстановки и невольно улыбнулся от удовольствия – трапезная неузнаваемо изменилась. «Все течет, все меняется», – подумал он и ещё раз внимательно осмотрел трапезную.
Стены комнаты на одну треть от пола были обшиты розовым деревом, а выше, почти до самого лепного потолка, закрыты цветной шелковой тканью с национальным восточным орнаментом. Пол был застлан тремя громадными персидскими коврами. Прямо напротив входа, в резной позолоченной рамке, висела великолепная картина голландского живописца Рембрандта. Сквозь голубые тканевые шторы окон еле-еле проникал свет, поэтому в комнате даже днем зажигали свечи: два массивных серебряных канделябра в виде дракона с множеством голов – свечей стояли между окон на высоких резных тумбах, сработанных из дуба и кедра. Горящие свечи придавали трапезной какую-то особую торжественность.
В центре комнаты на изогнутых ножках стоял овальной формы дубовый стол, покрытый белой кружевной скатертью с длинной бахромой, свисающей почти до самого пола. В глаза бросилось обилие и разнообразие закусок: севрюга, балык из осетрины, красная семужья икра, ветчина, говядина со шпиком, грибы в сметане, пирог с капустой, овечий сыр, масло. Украшением стола была огромная китайская фарфоровая ваза, доверху наполненная мочеными яблоками. Тонкие стенки вазы были красиво расписаны голубой лазурью. Отблески света от горящих свечей ярко отражались на серебряных с позолотой столовых приборах.
Справа от входа, у окна, между двумя кожаными креслами, стоял круглый низенький столик с янтарными шахматами. Слева, в небольшом дубовом чане, среди кусков льда, лежали бутылки с вином и водкой.
Артамон Савельевич на правах хозяина, как истинный хлебосол, широким жестом пригласил гостей к столу. Налил в золотые чарки анисовой водки и, обращаясь к своему другу, произнес:
– С приездом, Алёша! За встречу, за твое здоровье, за успех твоего дела!
Все разом выпили и потянулись к закуске. Артамон Савельевич, поглаживая бороду, добавил:
– Хороша анисовая… Даже государь наш, Алексей Михайлович, по праздникам употребляет оную с большой охотой. А недавно, говорят, вместе с дарами в Каир по его велению отправили бочонок русской водки.
– Да, – вступил в разговор Иван Данилович. – Государь наш устремил сегодня свои взоры на страны Востока. В последнее время с превеликим удовольствием читает книги о путешествиях в страну Большого Хапи. Боярин Морозов недавно говорил мне, что он для государя раздобыл забавную книжицу – «Хождение купца Василия Позднякова», в которой описаны долгие странствия смоленского купца в Царьград, Каир и Александрию. Это было первое русское посольство в Египет. Царь Иоанн Васильевич повелел им тогда «обычаи в странах тех писати».
Артамон Савельевич отпил из кружки квасу и, обращаясь к Алексею, сказал:
– Дядюшка прав, говоря, что царь наш Алексей Михайлович устремил свои взоры на Восток по примеру Грозного: хочет, чтобы о нем в тех странах знали, Россию почитали, а купцам чтоб прибыль была. Торговле ход дает, и мы это поддерживаем – казна от торговли в убытке не будет. Нас беспокоит другое: страшно подумать, но при царском дворе всерьез поговаривают о церковной реформе. Царь Алексей Михайлович сблизился с митрополитом новгородским Никоном, считает его своим другом и поддерживает нововведения, взятые из веры Византийской. Уж больно им хочется, чтобы Москву называли «третьим Римом!» Говорят, что Никон стремиться стать патриархом всея Руси. Думаю, что раскол в православной церкви неминуем, и неизвестно ещё, чем закончится эта борьба…
Артамон Савельевич встал, подошел к двери и крикнул, чтобы принесли ещё квасу. Вошел Порфирий, низко поклонился, поставил на стол кувшин, снова поклонился и молча вышел.
Алексей Васильевич узнал Порфирия, улыбнулся и подумал: «А банщик ничуть не изменился, такой же могучий, аккуратный, такой же добрый взгляд». Вслух сказал:
– Хорош у тебя, Артамон, банщик. Мне бы такого иметь там, в Мангазее. Без бани и хорошего банщика у нас пропадешь. Тоска! А для человека на краю света тоска – самое что ни на есть ужасное, хуже смерти.
Пили, в основном, квас, чтобы с потом в парилке выходили все болячки. Разговор снова зашел о путешествиях в далекие страны.
– Летом прошлого года, – заметил Артамон Савельевич, – по государеву указу мне пришлось выдать немалые средства монаху Голутвинского монастыря, что в Коломне на реке Оке стоит. Монах тот – Арсений Суханов – был послан царем Алексеем Михайловичем в большое путешествие по Египту.
Артамон Савельевич встал из-за стола, подошел к небольшому, кованому медью дорожному сундуку и достал из него тёмно-коричневый свиток и две какие-то фигурки.
– Вот полюбуйся…
После короткой паузы он добавил:
– Чудо из чудес!
В руках Алексея Васильевича оказались две бронзовые статуэтки с изображением людей с головами сокола и льва, в пышных одеяниях. Странное существо, с головой сокола и туловищем человека, гордо восседало на высоком богатом троне.
– Эти подарки Арсений Суханов прислал нам из Каира с купцом первой гильдии Михаилом Мякининым – другом Ивана Даниловича.
При этих словах племянника Ховрин-старший улыбнулся и придвинул свой стул ближе к Алексею.
Артамон Савельевич продолжал:
– А вот папирус…
Он осторожно развернул свиток, на котором было изображено солнце, звери, птицы, фигурки людей в странных позах. Внизу свитка красными и черными чернилами ровными рядами были изображены какие-то знаки.
– Это их буквы, – многозначительно пояснил Иван Данилович. – Пробовал прочесть, но не получилось. Сбросить бы годков эдак двадцать, махнул бы в Египет отгадывать старые письмена. Ей-богу сбежал бы! Русский народец, Алексеюшка, смел и смышлен, да живет ещё как медведь зимой в берлоге. Но ничего! Придет время, и кончится эта спячка. О России и русских ещё мало знают, а пишут и того меньше. Наступит время, когда о России заговорит весь мир!
От возбуждения Иван Данилович даже встал, высоко поднял в руке чарку и, победоносно взглянув на молодежь, залпом выпил. Закусывая, он с сожалением добавил:
– Однако думаю, не дожить нам до тех времен, а жаль…
Алексей Васильевич, не спеша, выпил чарку водки, закусил солеными грибками, немного подумал и сказал:
– Вы правы, Иван Данилович. Велика Россия, богата недрами и людьми, но не угнаться ей пока за передовыми странами запада и востока. Сумеет ли молодой царь Алексей Михайлович укрепить нашу державу, вот в чем главный вопрос!
Тем временем Артамон Савельевич уложил в сундук фигурки, папирус, достал ещё какие-то бумаги и, показывая Алексею Васильевичу картинки, загадочно продолжал рассказывать:
– Это их река Нил. Вот что об этой реке Суханов пишет: «…вода полая с берегами ровна, шириною яко Ока под Серпуховым или Коломною, а в ином месте и уже».
Он перевернул лист бумаги, отыскал нужное место.
