скачать книгу бесплатно
Он часто заманивал меня в кабинет поговорить. Начинал всегда с текущих новостей. Политинформация перетекала к оценкам и ловко встраивалась в осознание системы общемирового устройства. С ним многое прояснялось, воспринималось живым и объемным, проявляло ранее скрытые ракурсы. С ним думалось шире и свободнее. Причины и следствия, как кровеносные сосуды на муляже в кабинете биологии, становились явными, хорошо различимыми. Они переплетались, прошивали тонкими строчками события и были неразрывны в своем хитросплетении. Я напитывалась его философией, набирала впрок его знания, училась думать раньше, чем говорить. Я снова будто в школе готовилась к его урокам.
Но тайной надеждой, долгожданным десертом для меня всегда был переход к его рассказам о жизни. Неспешно, очень образно и интересно повествовал он о многом, что довелось пройти. К моменту нашего знакомства Виктор Андреевич имел такой багаж воспоминаний, что вполне мог издать собрание мемуаров. Я слушала внимательно и молча, что, по всей видимости, делало меня идеальным собеседником.
Находясь рядом с ним, я сама не заметила, как из гардероба ушли любимые мной ажурные колготки и вызывающие мини-юбки, менее агрессивным стал макияж, были преданы забвению ужасающие мохнатые и в люрексе кофты. Здесь это было неуместно, и я легко рассталась с когда-то таким привлекательным образом модной «коммерческой» штучки. Я стремительно взрослела, умнела, росла профессионально. Печатая его документы, училась складно излагать мысли, учитывать нюансы, четко и логически верно выстраивать текст. Я помогала ему готовить договоры, составлять акты. Не отказывалась исполнить любое поручение, даже когда он просил помочь выбрать туфли для дочери. Похвалы Виктора Андреевича только скрепляли нашу дружбу и мое к нему почти благоговейное отношение.
Мне нравилось все – его безусловный авторитет, мелкое заискивание перед ним сослуживцев, я с гордостью наблюдала, как на совещаниях он, выслушав мнение остальных, спокойно дожидался возможности последним выразить свою точку зрения и, не включая мощь голоса даже наполовину, укладывал оппонентов на лопатки, а у остальных оставлял впечатление пронесшегося катка.
Совершенно забыла рассказать продолжение истории с дамским телефоном моего шефа. Телефон давно перекочевал ко мне на стол. Одного замечания Виктора Андреевича хватило, чтобы шеф сдался наконец, и однажды утром я обнаружила телефон выставленным в приемную. Теперь два насильно разлученных предмета, тяготеющих друг к другу, как внутриутробные братья, воссоединились, и комната приобрела законченный вид. Яркие бирюзовые акценты на фоне шкафов цвета слоновой кости и таких же мягких кресел, подчеркнутые зеркалом стола из темного дерева, – я так тщательно создавала интерьер, с такой любовью подбирала детали. И вот спустя полтора года телефон был выдан мне без обсуждения. Победа! Моя или Виктора Андреевича – какая разница. Мы – единое целое.
Оставаясь вдвоем в его кабинете, мы часто смеялись. Виктор Андреевич любил будто невзначай, но очень точно и похоже представлять кого-то из нашей конторы. Образы жили в его мимике, движении больших рук, игре тяжелых бровей. Он умел ухватить и женское жеманство, и мужскую напыщенность, и опоздавшее кокетство тучной пожилой дамы. Я понимала, что его отношение к коллегам скорее снисходительное, да и вряд ли он считал их коллегами.
Очень многие добивались расположения Виктора Андреевича. На лету хватались его шутки и иронические замечания, которых всегда было вдосталь. Я не видела ни разу, чтобы кто-то, над кем Виктор Андреевич направленно и весьма остро подтрунивал, нашел в себе силы возразить, кинуться на защиту своего достоинства. Сделать это было непросто еще потому, что все присутствующие, в данный момент обойденные особым вниманием Виктора Андреевича, тут же оставляли объект обсуждения в полном одиночестве. Никому не хотелось примкнуть к отряду осмеянных.
Его признание и уважение распространялись на считанное количество персон. В число их входили несколько толковых специалистов из нашей фирмы, безусловно, жена и, как ни странно, я. Остальные были мне неизвестны, но это тем больше повышало мою самооценку и заставляло усерднее работать над собой. Я боялась подвести его, выйти из круга приближенных, я боялась потерять его доверие и легко поддавалась радостной возможности шутить (так мне казалось) над людьми, отстоящими гораздо дальше от моего гуру…
* * *
Единственным, кто не входил в круг интересов Виктора Андреевича, был мой шеф. Вернее, интерес сходился на узко профессиональной области. Позволить себе играть за спиной шефа, обсуждать его Виктор Андреевич не мог. Сознание субординации не допускало вольностей. И так как шеф не копировался, не обыгрывался и не упоминался вовсе, я как-то упустила его из виду. Он потерялся для меня на фоне Виктора Андреевича, хотя по-прежнему я была его секретарем и помощником. Да, теперь помощником, благодаря рекомендации Виктора Андреевича, которую шеф воспринял как настоятельную просьбу.
А перемены в их отношениях произошли существенные. Виктор Андреевич, как и ранее, был посвящен в закрытые сделки и наиболее важные планы шефа. Он защищал его интересы во внешней официальной среде, где шеф был совершенно косноязычен, неумел и неуклюж. Но девяносто второй – девяносто третий годы были временем жестких испытаний, криминальных разборок, убийств. Удержать доходную контору на плаву, не отдать ее на разграбление рэкетиров было почти невозможно. Шеф стискивал зубы, еще и еще добирал охранников, пил до невменяемого состояния с генералами из внутренних дел, щедро оплачивал услуги Виктора Андреевича, а параллельно содержал целый штат адвокатов, бывших разведчиков и, подозреваю, имел дела с криминалитетом. Жизнь заставляла его быть жестким и бдительным. У него, как у зверя, обострились все органы чувств, он никому не верил, то и дело менял маршруты, планы, рушил стереотипы. Выстроил за городом дом с укрепленностью тюрьмы. Он проживал самый нелегкий период перестройки, каждый день рискуя своей шкурой. Но это был его осознанный выбор.
В то же самое время мы жили гораздо свободнее, проще и расслабленнее, не обладая ни тем количеством денег, ни набором железобетонных обязательств или перечнем реальных врагов, которые заставили бы стать заложниками у самих себя. Мы могли играть в эти офисные игры и всерьез считать мелкие рабочие стычки значимыми стратегическими сражениями. Мы проживали одни и те же годы, наблюдали одни и те же события, но существовали будто в разных изменениях.
Шеф двигался своим непростым внеобщественным курсом и давно ушел вперед, преодолев уровень инфантильности, заложенный в нас советским строем. Ушел, а мы этого не заметили и по-прежнему считали его недалеким мужиком.
Виктор Андреевич, пожалуй, тоже заигрался. А может быть, просто давно переболел этими страстями. В его жизни были и власть – непомерная и безграничная, и деньги, благодаря которым тогда и сейчас он содержал свою многочисленную семью. Он видел изнанку общества, и высокая степень брезгливости не позволяла ему вступать на путь сомнительных сделок. Он был умен и сдержан, расчетлив в желаниях, осторожен, если хотите. При этом мне он был близок и понятен гораздо больше шефа, стремления которого всегда казались чрезмерными, какими-то примитивными, низменными, исходящими корнями из его неблагополучного полуголодного детства. Я не жалела, а скорее презирала его за жадность, зависть, неразборчивость, грубость, омерзительные периоды пьянства, неразвитость его убогой душонки. В осуждении своем я намеренно не хотела учитывать тот период отрочества, который во многом мог бы объяснить формирование его личности.
У меня вообще всегда было убеждение, что простые человеческие заповеди, как программа, закладываются в наш мозг с рождения. Нет детей, прицельно рождаемых быть убийцами, ворами, наркоманами, проститутками. И если несчастному ребенку суждено оказаться в нечеловеческих условиях, в дальнейшем с тем большим желанием вырваться в нормальную человеческую среду он должен приходить в общество. Что поделаешь? Девочка из благополучной, интеллигентной семьи, всей смелостью которой было курение и короткая юбка. По-другому я, наверное, и не могла тогда рассуждать. Слишком ограниченным, примитивным и психологически неразвитым был мой опыт. Шеф был для меня богатым, но отнюдь не вызывающим уважения или желания подражать его образу жизни. Я изначально вычеркивала его из списка достойных людей.
* * *
Первый случай моего несогласия с мнением Виктора Андреевича произошел столь неожиданно, что я не нашла нужных слов, сил и мужества открыто высказаться по этому поводу.
Утренняя кофейная церемония в его кабинете, осчастливленная еще и тем, что шеф отбыл в командировку, проходила в дружественной атмосфере. Говорили даже не помню о чем, когда Виктор Андреевич поведал вдруг о недавней ссоре с женой. Мне было известно, что супруга Виктора Андреевича – женщина очень уважаемая им, красивая, умная. Она тоже юрист и тоже, судя по всему, весьма востребованный. Воспитала троих детей, содержала в порядке дом, готовила, убирала, стирала на всю семью. При этом никаких излишеств в квартире не имелось. Ни стиральной машины-автомата, ни автомобиля, ни даже мужа, который готов был бы включиться, например, в процесс сопровождения детей в спортивные секции. Эти обязанности Виктор Андреевич всецело доверял жене и искренне полагал, что женщина обязана справляться сама, без привлечения мужа к домашней работе. Он, кстати, никогда не называл ее женщиной – «жена», «моя» или «баба». За «бабу» я обижалась, но Виктор Андреевич считал меня в этом вопросе абсолютной девчонкой и часто говорил: «Баба – это высшее проявление уважения. В русском народе никогда не было другого обращения, что не мешало ценить и гордиться русскими бабами. Как и „мужик“. Мужчина – это неизвестно кто и что. А мужик – это хозяин, это сила, фундамент, это человек дела».
Я помнила эти разговоры, чему-то удивлялась, что-то пропускала мимо ушей. Мне, пожалуй, удобнее было убедить саму себя, что такой муж, как Виктор Андреевич, не должен размениваться на бытовые мелочи. Своей семьи у меня тогда не было, поэтому представление о судьбе хозяйки я имела весьма поверхностное.
И вот Виктор Андреевич рассказывает мне, как в выходные они с женой отправились в магазин за продуктами. Если бы не ее больная спина, похода не состоялось бы вовсе, но нужны были овощи, еще всякая всячина, поэтому идти пришлось вдвоем. Она долго, по его мнению, собиралась, складывала пакеты, составляла список, причесывалась и одевалась. Виктор Андреевич, искренне восхищаясь красотой своей супруги, всегда подчеркивал тем не менее, что содержать себя в ухоженном, прибранном состоянии женщина должна как-то незаметно и не в ущерб семье. В переводе на человеческий язык: утром, к моменту пробуждения кого бы то ни было из обитателей дома, она должна быть уже в полном порядке, а вечером, до того, как семья отойдет ко сну, не позволять себе исказить облик ночной рубахой, растоптанными тапками и неприбранными волосами. Затянувшиеся сборы привели Виктора Андреевича в дикое раздражение, и он еле сдерживался.
«Вот это ново, – подумала я. – Никогда раньше мне не приходилось задумываться, а какой он дома? Как проявляется его недовольство, как строится его общение с близкими? Оказывается, такие мелочи, как долгие сборы, могут вывести его настолько, что и сейчас, рассказывая, он не готов контролировать эмоции».
Тем временем Виктор Андреевич продолжал. Как назло, уже практически на подходе к магазину супругу окликнул какой-то сослуживец. Виктор Андреевич знал его шапочно. Кивнул для приличия и шагнул было дальше, но товарищ не понял момента, не ощутил напряжения в чужих семейных отношениях, остановился, заговорил о работе, и отбояриться от него не было никакой возможности. То ли они вместе занимались подготовкой юридического заключения по непростому делу, то ли просто нашлась тема, которую не обсудили на работе, но слово за слово жена Виктора Андреевича вынуждена была поддержать разговор.
Не ревность, не какие-то другие, хоть сколько-нибудь понятные причины вызвали негодование Виктора Андреевича. Скорее всего, дело было в том, что многие годы он занимал высокий пост. У него атрофировались бытовые навыки самостоятельного хождения по магазинам, оплаты счетов, передвижения в общественном транспорте. Всюду вопросы решала жена, личный водитель от фирмы или кто-то, кто был рядом. А тут супруга занята разговором, Виктор Андреевич оставлен без внимания, что, как и где покупать, не знает, время идет, он устал и поэтому раздражен необычайно. И вся мощь его натуры сосредоточилась вдруг на несчастной женщине с больной спиной и кучей домашних забот. Он смотрел и ненавидел ее в этот момент. Ненавидел ее невнимание к нему, ее неумение прервать ненужный разговор, ненавидел даже дурацкий серо-голубой шарфик, который она подобрала к плащу – тон все равно не тот. И больше всего ненавидел свою беспомощность. Рявкнуть сейчас, чтоб сдуло этого урода, так ведь потом подумают, что приревновал. Показаться смешным Виктор Андреевич боялся.
Я снова сделала для себя пометку на полях – он боится показаться смешным. А как же его насмешки над сослуживцами? Мне всегда казалось, что Виктор Андреевич делает это открыто, без зла, артистично и тонко, и совершенно понятно, что также легко отнесется к хорошим шуткам в свой адрес. Оказывается, нет? Оказывается, показаться смешным для него непозволительно?
А Виктор Андреевич, вспоминая и снова переживая ссору, увлекся и, уже не следя за тем, чтобы казаться благородным, справедливым, достойным в моих глазах, медленно безжалостно и расчетливо, будто взводил курок, подходил к развязке. Разговор окончен, супруга спешит к Виктору Андреевичу и вдруг со всего размаха, со всей неимоверной силы получает хлесткую унизительную пощечину. Удар был такой, что она упала с крыльца магазина, разбила локоть, выронила сумку, а Виктор Андреевич развернулся и, не говоря ни слова, отправился домой.
Я онемела… Я не могла представить женщину, падающую с крыльца от удара собственного мужа на глазах у прохожих, униженную, раздавленную презрением, окутанную и ощупанную любопытными взглядами. О ней подумали все, что подбросила шакалья фантазия. Ей не поверили, как не верят в России любой женщине, избитой мужем, – значит, есть за что. Никто никогда не представил бы, что это достойнейшая, преданнейшая, умнейшая женщина, которая всю свою жизнь положила под ноги ударившему ее человеку.
– За что, Виктор Андреевич? – робко вымолвила я.
– Баба должна понимать, что, если она идет с мужем, неприлично зацепляться на каждом углу и болтать невесть о чем. Баба должна знать, что если она не может сама справиться с домом, то надо уважать интересы и беречь время мужа, который согласился ей помочь. Баба, наконец, должна уметь не приносить работу на дом. Ее дело – семья. Я не собираюсь стирать за нее пеленки, готовить обед и все такое. Это ее долг.
– Какие пеленки, Виктор Андреевич? У Вас ведь дети моего возраста.
Он поднял на меня набрякшие глаза с нависшими верхними веками. Глаза старого сенбернара, но что-то в них было сейчас не собачье.
Мы ушли от дальнейшего обсуждения. Повисла долгая пауза. Виктор Андреевич первым потянулся за бумагами, я восприняла это как сигнал покинуть кабинет и вышла. Весь день прошел для меня будто во сне. Как сквозь вату, я слышала, что сослуживцы обращаются ко мне, что-то спрашивают. Отвечала односложно, работу делала на автомате. Домой ушла, словно пришибленная, будто это меня наотмашь ударили по лицу.
– И вовсе «баба» не уважительное слово, – говорила я себе в сотый раз. – В его понимании баба не человек. Она должна, должна, должна. Тогда что должен он? И как он там говорил: «Мужик – стена, фундамент»? Какой, к черту, фундамент, если может вот так шарахнуть тебя и уйти не оглядываясь!
Я снова вспомнила его глаза – недобрые, звериные, и впервые сомнение смутило мою душу. Хороший – о ком это?
* * *
Подошла к концу неделя. В понедельник ждали возвращения шефа. Я формировала отчет о проделанной работе, когда зазвонил внутренний телефон.
– Александра, заходи с чаем. Пятница, будем подбивать счета.
– Какие счета?
– Важные, приходи давай.
Счета были только поводом. Чай был выпит, постепенно потеплела обстановка. Разговор шел будто ни о чем и утаскивал хвостом настороженность начала недели. Мы снова смеялись, и я поймала себя на мысли, что, возможно, совершенно неверно поняла Виктора Андреевича. Не мог он просто так ударить близкого человека, жену. Что-то было недосказано, что-то важное, что так беспокоило и вывело его из равновесия, он опустил в рассказе. Может быть, и удар был не такой силы, если вон жена второй раз звонит ему при мне, и они по-доброму, по-семейному, хорошо и уютно разговаривают друг с другом. В их отношениях юмор, тонкий подтекст, истинное уважение присутствуют в большей степени, нежели в каких-либо еще наблюдаемых мной проявлениях его человеческих привязанностей.
До счетов дошли в конце. Виктор Андреевич достал квитанции на оплату квартиры, электричества, телефона. Попросил меня помочь сверить расчеты, отсчитал необходимую сумму, прибавил сверху еще пятьсот рублей, написал короткую записку и упаковал все это в плотный конверт.
– В конверт-то зачем? Можно рядом с нами оплатить. Хотите, я быстро сбегаю?
– Нет, не надо. Это я для дочери. Ей будет неприятно, если я сам заплачу. Пусть распоряжается деньгами. Я тут написал ей, чтобы счета оплатила, а пятьсот рублей на себя потратила. Кофточку, что ли, себе пусть купит или там еще что.
И тут впервые последовал рассказ о дочери. Виктор Андреевич сразу закурил, говорил, глядя в окно, и, мне показалось, отводил глаза, чтобы не показать навернувшихся слез.
Дочь жила отдельно в четырех троллейбусных остановках. Жила с сыном, которому исполнилось три года. Максимка родился, когда дочери только-только отметили двадцатилетие. Весть о беременности долго не решались донести до Виктора Андреевича. В течение жизни не раз наблюдая тяжелую долю детей, рожденных в тюрьмах, брошенных, забитых по пьянке собственными родителями, он молил судьбу уберечь от этого своих внуков и надеялся, что его внуки будут расти в полных счастливых семьях.
Алла была нормальной девочкой, не знала ни в чем отказа, видела, что родители трудятся всю жизнь, знала, как мама ведет хозяйство, управляется с ними тремя. Окончив школу, не пройдя в вуз по конкурсу, пошла работать в квартирное бюро. Денег немного платят, но платят. Отец надеялся, что несложная работа позволит дочери по вечерам готовиться к поступлению. Без института, понимал, в будущем гораздо сложнее.
Не стиснутая расписанием, уроками и постоянным родительским надзором, жизнь показалась Алле просто славной. Она выходила с работы и, конечно, не бежала домой сломя голову, чтобы тут же сесть заниматься. Она гуляла с подругами, ходила в гости, на вечеринки, и как-то незаметно за Аллой стал ухаживать неплохой парнишка. Родители вряд ли одобрили бы ее выбор, да и сама она, честно сказать, несерьезно относилась к этим отношениям. Так, есть с кем в киношку сбегать, на танцы.
Однажды на работе загуляли в честь праздника. Женщины накануне наготовили салатов, купили селедку, торт, водку. Праздники на работе – отдельная тема. Это возможность хоть изредка оставить домашние заботы, поговорить, посплетничать, попеть. Алла не очень любила посиделки – скучно, а тут вдруг пошло. Выпила лишнего – хотела угнаться за более взрослыми тетками, чтобы не казаться на их фоне ребенком. Верный Игорек ждал, ждал ее у бюро, потом робко позвонил. Оказалось, гулянка идет вовсю. Тетки притащили смущенного Игорька, усадили рядом с опьяневшей Алкой, налили водки. Он тоже быстро закосел, пел вместе с чужими бабами «Сниму решительно платок наброшенный», а потом словно провалился куда-то.
Когда очнулся, было темно и никого кроме Аллы рядом. Со стола тошнотворно пахло остатками несвежих салатов, селедкой, утопленной в крепком уксусе, какой-то омерзительной брагой или водкой – не поймешь. Алка спала на стульях, прикрытая своей же курткой. Рукав свесился до пола и был наполовину вымазан рвотой. Алку, видимо, долго тошнило, пока она не забылась пьяным сном.
Игорь попытался ее разбудить, но она бормотала что-то нечленораздельное, при этом продолжая спать. Тогда он нащупал выключатель. Вспыхнул свет, обнажив всю неприглядность разоренного стола. Игорь прошел по коридору, отыскал туалет, взял ведро с тряпкой и больше часа отмывал комнату, которая к утру должна была выглядеть сколько-нибудь приличнее.
Было около трех часов ночи. Алка, разбуженная Игорем, долго ревела, размазывая тушь по серому больному лицу и осознавая, что ее ждет дома. Игорь кое-как собрал ее, выволок на улицу, привел к себе домой и до утра сидел рядом, глядя на свою безобразно пьяную любовь. Утром все и случилось.
Потом была разборка дома, Аллу ругал отец, всю ночь прождавший дочь у подъезда. Мать молча смотрела на дочь и думала совсем не о том, что выкрикивал в сердцах Виктор Андреевич. Мама все понимала и переживала, что так нескладно у дочери состоялась первая любовь.
Спустя четыре месяца пришлось открыть Виктору Андреевичу правду. Сотрясались стены, дочь из угла затравленно наблюдала, как мама пытается убедить отца успокоиться и принять ситуацию как есть. Он разыскал Игоря, орал, что упечет в тюрьму. Игорь молчал, а когда Виктор Андреевич остановился, чтобы перевести дух, волнуясь и нервно схватывая ртом воздух, признался, что Алла отказывается его видеть. Он готов был хоть сегодня, хоть сейчас жениться, он хотел, чтобы родившийся малыш звал его папой. Но Алке он совсем не был нужен. Именно из-за его несовременности и странности – кто из случайных парней вот так будет ждать еще неродившегося ребенка, говорить какие-то глупости про браки на небесах, просить выйти за него замуж? Она не презирает и не ненавидит его, а просто не хочет. Виктор Андреевич растерялся. Пытался дома объясниться с дочерью, но так и не добился толку. «Не хочу, и точка», – твердила она, и Виктор Андреевич понимал – действительно, и точка.
Родился Максимка, обожаемый дедом с бабкой, дядькой – младшим братом Аллы. Как она относилась к ребенку, было не разгадать. Кормила, ухаживала, мыла, пеленала, но все молча. Игорь ходил под балконом первые дни. Алла, однажды увидев его, выскочила на улицу. В семье все затаились, может?.. Ничего не может. Вернулась, покормила Максима и больше об Игоре не упоминала, не вспоминала, не жалела. Вычеркнула отца своего ребенка из жизни навсегда.
Я смотрела на Виктора Андреевича и думала, что лучшего отца сложно сыскать. Сидит, подбивает счета, переживает, как бы не обидеть дочь, подкидывая деньги. Заботится, чтобы хватило на одежку, чтобы не чувствовала себя хуже других, чтобы не потеряла в себе женщину. Говорит об Алле с такой теплотой и болью одновременно.
Не знаю, кто и как повел бы себя в подобной ситуации. Чаще всего родители подсказывают ребенку простой и единственно, по их мнению, правильный выход. А вот так принять дочь? Принять со всеми сомнениями, ошибками, глупостями? Принять, единственный раз реально, не на словах, доказывая ребенку, что любишь его просто за то, что он есть, любишь всяким: хорошим, плохим, умным и не очень, ответственным, разгильдяем, падающим и пропадающим. Наверное, истинный характер Виктора Андреевича в том и состоял, что он мог обуздать свой нрав, вовремя сдержаться и вспомнить, что перед ним его же собственная дочь, какой бы она ни была. Я видела его сомнения даже сейчас, видела боль отца, но уже не за свершившееся – за будущее Аллы.
«Я плохо знаю его, – подумалось мне. – Недавно я позволила себе делать выводы, не разобравшись в обстоятельствах их ссоры с женой, не поняв, что творилось тогда в его душе. Я не уловила чего-то главного, не прочла меж строк, а в семейных отношениях нет второстепенных вещей. Все главное, все существенное и все имеет свое значение. Если жена готова простить ему оскорбление, почему роль судьи избрала я? Он хороший, он очень хороший отец и человек».
Вот так в жизни бывает. Одна неделя и два вывода: плохой и хороший.
* * *
Недавний разговор о дочери вскоре имел неожиданное продолжение, хотя основным действующим лицом был теперь старший сын – Андрей. Специально о детях я не расспрашивала – неудобно, но когда Виктор Андреевич сам заводил разговор, слушала внимательно и с большим интересом.
Утром Виктор Андреевич был у шефа. Сидели долго, потом Виктор Андреевич вышел явно раздраженный и озабоченный. Я не придала значения – опять проблемы «на фронтах». Днем шеф, как обычно, уехал на встречи, вернуться не обещал, но мне надлежало до шести-то уж отсидеть честно.
Работы особой не было, и я по собственной инициативе заглянула в кабинет к Виктору Андреевичу. Он сидел чернее тучи.
– Неприятности?
– Нет, – ответил резко и зло.
У нас еще не было ничего подобного в отношениях, вины за собой я никакой не знала, поэтому решила дать ему время прийти в себя. Закрывая дверь, вдруг услышала:
– Куда? Заходи, раз пришла.
Я не знала, что делать. Приглашает, но таким тоном, которому я не хотела бы подчиняться и привыкать. Ослушаться не решилась, вошла, села на свое излюбленное место. Виктор Андреевич долго молчал и смотрел на меня в упор. Я не знала, куда деть руки, глаза, всю себя. Мне хотелось, как кроту, уйти под землю. Его злые, насмешливые, налитые кровью глаза все вдавливали и вдавливали меня в угол.
– Сын у меня приезжает. Старший, – и снова долгая пауза.
Я сидела и молча ждала продолжения.
– Угораздил же господь выродить такого. Ничего не скажешь – продолжение рода!
– Да что с сыном-то? – не выдержала я.
– Что с сыном, говоришь? Да ничего, тряпка, слизняк, дерьмо. Дерь-мо! – загрохотал Виктор Андреевич.
– Вы это о сыне? Я хочу сказать, о своем сыне?
– О своем, б…!
Меня передернуло, как от пощечины. Ни разу он не позволял себе ругаться в моем присутствии. Никому другому никогда я не позволила бы произнести подобное. Даже неотесанный шеф, которому многое можно было списать на отсутствие воспитания, держал себя прилично. А тут…
И потянулся новый рассказ, новая история о жизни. Виктор Андреевич снова курил, до самого кончика, будто выгрызая сигареты изнутри. Тяжелый сизый дым наполнил небольшой кабинет. У меня слезились глаза, но я боялась прервать его.
По словам Виктора Андреевича Андрей был почти точной его копией. Высокий, статный, на голове копна красиво вьющихся волос. Виктор Андреевич в нем видел достойное продолжение рода, на него возлагал надежды. Но Андрей не обладал ни мозгами родителя, ни характером. Учился средне, поступить на юрфак не смог, как бы ни старался отец. Сходил в армию. В отличие от своих же друзей не стал заметным ни в роте, ни в среде товарищей. Не стал никем, кого хотел бы видеть в сыне Виктор Андреевич. Вернулся домой, устроился на завод. Виктор Андреевич обрадовался, что вот сын, мол, решил сначала рабочую закалку пройти, посмотреть, как оно – деньги зарабатывать. А потом уж в институт.
Но Андрей об институте даже не помышлял. На его пути случайно встретилась женщина, которая перекроила жизнь всей семьи будто заново. Вера на заводе была баба известная. Не красавица, совсем даже наоборот – низкая, с тяжелыми бедрами, полными некрасивыми ногами. Виктора Андреевича раздражало ее круглое простоватое лицо, крупный нос картошкой и дико накрашенные, обведенные жирным контуром глаза. В довершение всего она славилась на заводе слишком вольным поведением. Мужики появлялись в ее судьбе, уходили, но казалось, потери ее мало трогали. Она обладала удивительной способностью притягивать к себе все новых и новых воздыхателей. Крутила ими, помыкала, высмеивала на глазах всего завода. Феномен ее был непостижим.
И надо же было тому случиться, что именно к Вере прикипел душой Андрей. После работы он возился с ее шестилетним сыном, бегал за продуктами, занимался ремонтом. Вера почти открыто гуляла на его глазах с чужими мужиками, а Андрей ждал ее как пес – преданно и верно. Виктор Андреевич пытался образумить сына, переходя с крика на мягкие уговоры и снова взвиваясь на крик. Андрей молчал, сжав кулаки, терпел и однажды просто исчез из дома.
На заводе выяснилось, что они с Верой уехали куда-то на Дальний Восток. Виктор Андреевич поднял все свои связи, отыскал беглеца и единственный раз в жизни послал не жену – поехал на разговор сам. Пришел в общежитие, дождался возвращения сына, поднялся вместе с ним в комнату и тут впервые увидел Веру.
– Что ты нашел в ней? Посмотри, сын! Вокруг столько баб, умных, красивых, порядочных. Посмотри в лицо этой самке. Она же не любит тебя! Ты нужен ей, чтобы содержать ее и ее отпрыска. Только для того, чтобы освободить ее от этого никому не нужного ребенка – сына. А пока ты будешь кашеварить, хозяйством заниматься, она на твоих же глазах станет блудить!
Вера выслушала Виктора Андреевича, усмехнулась, подошла близко-близко и, глядя в глаза, продолжая усмехаться, начала расстегивать халат:
– Вот такого мужчину я бы не упустила. Андрей, зря ты не познакомил меня с отцом раньше.
Виктор Андреевич посмотрел на сына, в его полные слез глаза. Отскочил от Веры как ошпаренный, а сын, срывая голос, закричал:
– Уходи, уходи, отец, иначе я за себя не отвечаю! Убью, убью своими руками! Ненавижу тебя! Ненавижу всю твою напыщенность, всю твою важность. Ты всем жизнь правишь, всем указываешь, что делать и как. Кому ты нужен, старый осел? Кому нужны твои ослиные советы? Убирайся. Мы сами разберемся со своей жизнью.
Виктор Андреевич провел ночь на вокзале. Ему все слышались последние слова сына: «Без тебя, слышишь, без тебя!» Утром уехал домой и больше ни разу не упоминал дома об Андрее.
Поддерживала связь с сыном мать. Ей он писал регулярно. У Андрея с Верой родилась дочь Ксюша. Фотографии долго пролежали на столе в надежде, что дед захочет взглянуть на внучку. Не захотел. Даже прикасаться не стал. И так и не спросил про ребенка. Периодически мать отправляла деньги сыну, тот принимал с благодарностью, но сам никогда не просил. А недавно пришло письмо, что Андрей с Верой захотели купить машину. Сын спрашивал, может ли мать помочь им. Если да, то сын готов приехать за деньгами сам. Супруга Виктора Андреевича решила поговорить с мужем серьезно.
– Хватит его казнить. Как ты сам реагировал бы, если…
– Что если бы? – резко оборвал Виктор Андреевич. – Если бы ты на моих глазах начала соблазнять моего отца – убил бы. Тебя! Эта мразь отняла у нас сына. Эту судьбу ты для него хотела? Этого желала? А сейчас он вспомнил, что есть мать с отцом. Машину захотел. Приехать просто так за шесть лет не смог. А за деньгами на машину – пожалте, готов явиться.
– Витя, это наш сын. Он такой, каким мы его воспитали.
– Каким ты его воспитала! Ты! Это ты посылала ему деньги, чтобы мальчик мог содержать семью. Он мужик и должен отвечать за свои действия, если мужик. А писать письмеца маменьке, тратить присланные ею деньги, рассказывать, как его жена-проститутка шландает, а он – идиот – второго чужого ребенка воспитывает, ума не надо.
– Это наш сын! Мой! Мой!
– Твой, пока ты можешь ему помочь. Попробуй, ответь, что денег нет, и жди писем. Авось дождешься когда-нибудь…
Виктор Андреевич мерил кабинет из угла в угол. Я сидела, затаив дыхание.
– Он приезжает завтра.
– Приезжает? Несмотря на то..?
– Да. Я звонил ему. Сам. После нашего разговора жена места себе не находит. А я смотреть не могу, как она изводится. И спать не могу. Из-за него, дурака, не могу. Сказал, чтоб приезжал.
– Вы хотите с ним поговорить?
– Я хочу его увидеть, потому что он мой сын. И хочу, чтобы мать за шесть лет могла хоть однажды на него взглянуть.
– А машина? Он ведь приедет за машиной?
– И получит ее, чего бы мне это ни стоило. У меня на машину нет сейчас, но я сегодня разговаривал с шефом. Когда мы партию по дешевке отбили, он мне предлагал «Жигули». Я отказался – мне было ни к чему тогда. Сейчас к чему, да только шеф жмется. Нет, говорит.
