Глаза богов закрыты

скачать книгу бесплатно

Глаза богов закрыты
Исайя Хэссел

Человеческий мир был сожжен солнцем дотла. Боги, что спасли остатки людей, отвернулись от них, чтобы продолжать свою вечную жизнь в роскоши и достатке, пока люди влачат свое жалкое существование. Ведь за свое спасение им пришлось заплатить страшную цену, о которой они и не догадываются. Но и в мире богов не все идеально, как кажется на первый взгляд. Эта книга проведет вас через каждый круг ада мира людей и мира богов. Книга содержит нецензурную брань.

Глаза богов закрыты

Исайя Хэссел

© Исайя Хэссел, 2021

ISBN 978-5-0050-0446-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Внезапно налетевший ветер сбивает с ног. Песок, перемешанный с золой, летит в лицо. Ослепляет, забивается в ноздри, не давая дышать. Только открыл рот и тут же наглотался грязи, так и не успев вдохнуть воздуха. Прошло всего несколько секунд, а уже начинаешь задыхаться. Невозможно дышать. За считанные мгновения в воздух поднялись тонны песка и пепла. Совершенно ничего не видно. Кромешный ад. Песок так сильно режет глаза, что ничего больше не остается, кроме как намертво зажмурить веки, дополнительно закрыв их ладонями. Все равно дальше собственного носа ничего не видно. Еще чуть-чуть и я задохнусь. От этой мысли сердце больно подпрыгнуло до самого горла. Я пытаюсь приоткрыть глаза, но абсолютно ничего не вижу. Все вокруг целиком и полностью состоит из песка и пепла. Всего несколько секунд назад отец был рядом со мной, а теперь я без понятия где он. Как мне его теперь найти в такой-то буре? Легкие сжимаются в груди. Скорее всего, я здесь и умру, не имея возможности даже ругнуться напоследок. Кровь подошла к голове, я вот-вот потеряю сознание. Внезапно в меня врезается большая серая масса непонятно чего, что неожиданно прокричало мне в ухо всего лишь одно слово: «Держись!», оно обхватило меня, сомкнув руки за спиной. Шестьдесят килограмм веса навалились на мое хрупкое тело, и мы вместе падаем на колени. Я с трудом узнаю его голос, он очень сильно не похож на себя. Но ошибки быть не может – это он. Мне так хочется сказать ему, что я не могу дышать, что в любой момент могу потерять сознание, но не могу этого сделать. Песок продолжает обжигать лицо, а отец сильнее сжимает мое тело, так что дух выходит. Нас, маленьких и беззащитных людей, быстро засыпает песком, словно бы буря собралась похоронить нас заживо. Посреди этой выжженной солнцем пустыни и наши тела навсегда останутся здесь. Сердце подпрыгнуло еще сильнее, чем в первый раз. Я вновь слышу голос своего отца: «Закрой нос и рот одеждой… смотри вниз… дыши носом». Короткие словосочетания, которые с трудом удавалось понять. Ветер уносит его слова еще до того, как я их успел расслышать. До меня долетают только обрывки фраз. И несмотря на то, что отец кричит мне над самым ухом, его голос раздается где-то вдалеке. Я делаю то, что смог услышать и становится немного легче, но ненадолго. Нас занесло песком уже по самые плечи, песок пробирается под рубашку, и я вновь им дышу. Опираюсь на спасительную серую тень, держусь за него что есть силы, как за единственного, кто способен вытащить нас отсюда живыми. Знаю, от него совершенно ничего не зависит, но в тот момент мне казалось иначе. Я был в этом уверен, я хотел быть в этом уверен, потому что не хотел умирать. Все что нам сейчас осталось – это только считать секунды до того, как закончится этот ад. Считалочка, которой отец научил меня, чтобы быстрее уснуть: первый круг, второй круг, третий круг, четвертый круг, пятый круг, шестой круг, седьмой круг, восьмой круг, девятый круг… все. После девятого круга все резко прекратилось. Ветер пошел на спад, и песок словно дождь осыпался на землю. Уже после того, как все закончилось, мы все еще стояли на коленях, обнимая друг друга, засыпанные черной грязью по самые уши. Еще бы немного и… не хочу говорить про это, потому что это страшно. Я знаю, что такое смерть. Она – непрошенный гость, что входит домой без спроса и отнимает то, что дорого тебе. Слишком частый гость в нашем городе. А мы только что ускользнули от нее. Невероятно редкое событие, и она, наверное, в бешенстве заберет кого-нибудь другого. Мы не сразу поняли, что можем двигаться вновь, поэтому так и сидели пока не отошли от шока. Единственное, что нас могло спасти – это настоящее чудо.

– Пожалуйста, пойдем домой! – умоляющие заныл я, выплевывая грязь изо рта.

– Тебе… – отец делает тоже самое и дальше продолжает своим нормальным голосом, – тебе больше нечего бояться. Все прекратилось и сегодня больше не повторится. Нам незачем возвращаться.

– Ну, пожалуйста! Я не хочу никуда идти!

– Нет! – в голосе отца появилась строгость. – Иначе нам завтра снова придется сюда возвращаться и снова подвергать себя опасности. Нужно закончить сегодня.

Но куда мы идем и что я должен увидеть, он так и не сказал. На все вопросы отец отвечал сухо: «Скоро и сам все «увидишь». На этом его многословие и заканчивалось. Дальше оставалось только ждать, набравшись терпения и сил, но больше всего, конечно же сил. Мы уже долго шли по пустыне, не отдыхая и не останавливаясь, если не считать пятиминутной бури. Наш город остался далеко позади и уже почти скрылся за горизонтом. Мои ноги выли от усталости, а вспыхнувшее несколько часов назад любопытство было выжжено солнцем, как все вокруг. Уже совершенно не хотелось знать куда мы идем и за чем мы идем. Как-нибудь проживу и без этого, но так думал только я. По законам нашего города, это было моей обязанностью. Поэтому моим единственным желанием сейчас было дойти до нужного места и, наконец, остановиться, сесть в тенек, дав ногам отдохнуть перед долгой дорогой домой. Солнце здесь печет намного сильнее, чем в городе, и тенька в пустыне не найти.

Но кое-что я все же знал. Ту самую малую кроху, что знает каждый в моем возрасте. То, куда мы идем, как-то связано с ритуалом поклонения нашим Богам, именно поэтому у меня и не было выбора идти или не идти. Все, что связано с Богами – священно и обсуждению не подлежит, а особенно этот ритуал. Придется идти дальше, и даже если нечаянно сломаю себе ногу, оступившись и упав на какой-нибудь камень – меня потащат дальше. Представляю, как отец, сказав: «Осталось совсем немного и лучше закончить сегодня, чем откладывать до тех пор, пока у тебя нога заживет», просто перекинет меня через плечо. Что, в общем-то, было бы неплохо. Хотя бы не пришлось дальше идти самому. Остановиться в пустыне, чтобы отдохнуть, было равносильно самоубийству. Я никогда раньше не был в пустыне, но прекрасно знаю, что опасней места нет. Чем дольше здесь остаешься, тем больше вероятность того, что останешься здесь навсегда. Так что любая, даже самая непродолжительная остановка смертельно опасна. И эта буря стала отличным подтверждением сего. Ничего более нам не оставалось, как продолжать свой путь. Сильно уставшие, но живые. Опустив головы, прищуривая от солнца глаза, мы брели к нашей, точнее, моей заветной цели, что на самом деле мне была совершенно не нужна.

Вскоре я начал умирать уже не от того, что задыхаюсь, а от воющих от усталости ног. С каждым новым шагом они напоминали мне об этом все сильнее и сильнее. Отец посоветовал на что-нибудь отвлечься, переключить свое внимание, как и всегда сказав, что осталось совсем немного. Я уже сто раз спрашивал у него сколько нам еще идти и каждый раз один и тот же ответ: «Еще немного». Но на что можно отвлечься в пустыне, выжженной дотла? Посмотрев на солнце, я вспоминаю легенду, в которой рассказывается о Богах. Когда-то давно солнце, что висит над нашими головами, стало становиться все ярче и горячее. С каждым годом оно палило все сильнее и сильнее, сжигая под собой леса, поля, луга. В особо жаркие дни можно было увидеть, как целиком испарялись реки. Животные умирали, люди спасались бегством в более холодные места. Но рано или поздно и туда приходила жара, от которой начинала плавиться земля, превращаясь в огненные реки. Все живое, что еще каким-то образом осталось цело, должно было погибнуть. Наш город стал последним пристанищем для тех, кто успел сюда добраться, на самый край мира, где солнце еще не властвовало в полную силу. Но и здесь люди были бы обречены, если бы не появились Боги. Они пришли в тот момент, когда уже не оставалось никакой надежды на спасение. Они создали над городом купол, через которое солнце не могло проникнуть и так они спасли оставшихся людей от смерти. С тех пор прошли миллионы или миллиарды лет. Солнце остыло, но все еще беспощадно выжигает все, что находится за пределами города. Невидимый купол, сотворенный Богами, все так же покрывает наш город, поэтому в нем всегда прохладно. Солнце светит, но практически не греет.

Земля с тех пор остыла, затвердела, превратившись в один сплошной монолит, а сильнейшие ветра принесли откуда-то издалека песок, что перемешался с золой и превратился в грязь. Теперь это наша земля, где мы рождаемся, живем и умираем.

Боги нас покинули. Они ушли, чтобы нам не мешать. После того, как солнце остыло, Боги создали свой собственный город вдалеке от людий и для них недосягаемый. Это был целый летающий остров. Сейчас, когда последние признаки бури исчезли, он был виден отчетливо как никогда. Из города людей он казался маленькой серой звездой, что всегда висит на одном и том же месте. Никогда бы не подумал, что увижу его хотя бы немного ближе. Иногда мне казалось, что все это сказка, а серая звезда, лишь серая звезда. Но отсюда сомнений не остается – это действительно город Богов, которые больше к нам никогда не спустятся. Думаю, они не в силах вынести то, во что превратился город. Отец как-то сказал мне, что мы слишком разные, чтобы мирно сосуществовать друг с другом, но мне не хочется в это верить. Лучшее из того, во что мне хотелось бы верить – это то, что они попросту забыли о нашем существовании. Слишком много лет прошло, и даже Боги могли забыть о существовании таких ничтожных существ, как люди.

Обернувшись, я не увидел своего родного города, что все же скрылся за горизонтом. От чего даже по такой жаре холодок пробежался по спине. Никогда раньше я не покидал его пределов, а сейчас я так далеко, что даже не вижу его. Нам, детишкам, даже от собственного дома запрещалось далеко отходить и этот запрет нарушался крайне редко. При этом рискуя не только заблудиться в городе, напрочь лишенном отличительных знаков или указателей, но еще и получить от собственных родителей. Дня не проходило, чтобы мать не напоминала мне историю про мальчика с соседней улицы, что отошел от дома и больше его никто не видел и поэтому если я потеряюсь, то домой уже скорее всего не вернусь, а если и вернусь, то она сама меня прикончит. Последнего варианта я боялся больше всего, даже несмотря на то, что по улицам действительно ходит полно странных и порой опасных личностей или вовсе психов. От них по крайней мере можно убежать, а от матери не скроешься. От мальчишек постарше я вдоволь наслушался историй про страшных монстров, опасных маньяков и прочей нечисти, живущих за пределами города. Они охотились на глупых людей, что отважились выйти за его пределы. Иногда их рассказы были настолько красочными и изобиловали таким количеством устрашающих воображение деталей и подробностей, что мы, глупые девятилетки, искренне верили будто они лично своими собственными глазами видели, как бедных и ни в чем не повинных женщин и детей разрывали на мелкие клочья. Эти истории въедались в нашу память, возвращаясь в ночных кошмарах. Мы под дружный гогот старших с округленными от ужаса глазами разбегались по домам, чтобы там чуть ли не плача спросить у своих матерей: «Это правда?». Когда мы получали ответ, то даже самые храбрые начинали плакать, а те, кто потрусливей не выходили из дома по нескольку дней. Как же мы были глупы. Сейчас и здесь я и никто другой в этот самый момент не вижу ни единого монстра. Или вовсе хоть что-нибудь живое, кроме самого себя и моего отца. Все мертвое и выжженное уже многие и многие годы, и, по всей видимости, еще очень и очень долго таким же мертвым и таким же выжженным все и останется. Навряд ли люди смогут застать цветущую землю.

Признаться, когда я утром услышал куда мы сегодня пойдем, я немного испугался. Но совсем немного. Наравне со страхом во мне проснулось что-то сродни любопытству, но все же не совсем оное, это было желание как можно быстрее покинуть этот город. Хотя бы ненадолго. Только сейчас я понял, что за чувство возникло у меня утром – желание увидеть что-то новое, а заодно отвлечься от вечной городской серости. И теперь, здесь, в этой пустыне, у меня впервые в жизни появилась возможность поближе рассмотреть их Город. Он оказался совсем не таким, каким я рисовал его в своем воображении. Вовсе нет. Все это время я глубоко ошибался. В отличие от города людей Город Богов не был ни черным, ни даже серым, как город тех, кто молится им. Он был изумительно белым, аж весь сиял среди облаков. Я встал, как вкопанный, вытаращив на сие чудо глаза. Позабыл о всей боли и опасности, позабыл вообще обо всем. В эти десять секунд для меня существовал лишь далекий недосягаемый Остров, что был полным противоположностью тому городу, в котором я живу. Даже отсюда мне казалось, что солнце там светит намного ярче, а лучи его в разы теплее. Возможно, даже скорее всего, они отчасти ласковые и нежные. Я не мог оторвать от него взгляда и мне сразу же стало понятно, почему Боги предпочли жить отдельно от нас. Разве они могут себе позволить жить в такой грязи, в которой живут люди? Среди опасных безумцев и надоедливых психов? Конечно же нет! В этой ужасной грязной помойке, что кто-то по ошибке назвал городом, не было места Богам. И вообще, называть то место, где мы живем городом – настоящее оскорбление по отношению к настоящему Городу, в котором живут наши Боги.

– Пойдем, Аарон. Не думаю, что мы увидим Богов. Нам и так сегодня очень сильно повезло.

И это правда. Мы могли бы уже как полтора часа лежать бездыханно.

– Увидеть Богов? – у меня аж дыхание перехватило. Увидеть Богов! Настоящих Богов. Чистых и безупречных! Идеальных во всем! Я отдал бы все, пусть у меня ничего и не было, лишь бы только хоть одним глазком взглянуть на Бога.

– Говорят, это большая редкость, но это действительно возможно. Я встречал людей, которые хвастались, что воочию видели их, хотя я и сомневаюсь, что они говорили правду. Считается, что тот, кто увидел Бога будет им благословлен. Не знаю. Наверное, на удачу и счастье. Сам-то я Богов не видел. Да и чтобы появилась возможность их увидеть нужно пройти еще столько же, сколько мы уже прошли.

– А они что, спускаются на землю?

– Нет, конечно же нет, глупый. Иногда они подходят к самому краю своего острова, чтобы посмотреть, что происходит на земле. Пойдем. Вон, уже река виднеется.

– Река? – дыхание вновь прервалось где-то в груди. Я даже поначалу не поверил отцу. Что такое река я знал только благодаря коротеньким сказкам, что раньше мама рассказывала мне перед сном. Но настоящую реку я никогда раньше не видел. Все что у нас есть – это грязные лужи после редких дождей.

Я окончательно забыл о ноющих ногах, сорвался с места и побежал вперед по направлению к… реке! Не могу поверить! Реке! Большой и настоящей! Не грязная лужа, и даже не маленький ручеек, а река. Большая, настоящая река. Я могу на пальцы своих ног поспорить, что она еще и очень глубокая. Интересно, папа сможет погрузиться в нее с головой?

– Аарон, стой! – слышу голос отца где-то далеко позади. – В реке нельзя купаться!

А я и не умею… Не знаю, как это делается. Я никогда раньше не купался. В городе вообще мало воды, тем более чистой. Чистая вода была редкостью даже для богатых семей, живущих в центре города. Мы же, обычные люди, мылись и пили обычную дождевую воду, нередко собранную прямо из луж.

Сбавив пыл, я остановился.

– Почему в ней нельзя купаться?

Отец догоняет меня со сбившимся дыханием. Все же здесь очень жарко. Большие капли пота стекают с его лба, становясь черными как уголь. После пыльной бури все его лицо было перемазано в саже, словно он засунул голову в печку.

– Река священна, – он переводит дух. – Боги создали ее, как нерушимое напоминание о своем величии, безграничной силе. Простым людям нельзя к ней прикасаться.

– Тогда зачем мы идем сюда, если к ней нельзя прикасаться? – сказать честно, я был сильно разочарован и даже разозлен. Эта река – единственный шанс хоть раз в жизни почувствовать себя чистым. И этот шанс, лежащий уже не так далеко, у меня отбирают еще до того, как я до него добрался.

– Это своеобразный обряд. Каждый отец должен отводить к реке своих сыновей, достигших десятилетнего возраста, чтобы из поколения в поколение передавалась память о наших Богах. Чтобы мы о них не забыли. Чтобы всегда помнили благодаря кому мы остались живы.

– Пап?

– Что?

– Мне еще нет десяти.

– Это не так важно. В наших жизнях возраст не имеет значения. Через пару лет ты уже забудешь сколько тебе: одиннадцать или двенадцать.

– Пап?

– Ну, что тебе?

– А Боги счастливы?

– А как по-твоему? – отвечать вопросом на вопрос очень в духе папы. Он всегда так делал, если хотел, чтобы на поставленный мною вопрос ответил я сам же.

– Конечно должны. Мы оттуда, наверное, словно мухи.

– При этом очень назойливые. Меленькие, черные, жужжащие и вечно мешающие. Одинаково похожие друг на друга. Трудятся там, внизу, им во благо; молятся, чтобы они жили без проблем и забот, что ни на день не покидают человеческую расу.

– Значит, они никого не любят?

– С чего ты это взял?

– Мама говорит, что если ты кого-то любишь, то ты должен заботиться о нем и переживать за него.

– Аарон, – отец почему-то улыбается. Я не могу понять почему, – ты должен понять, что мы – самые обычные люди. Маленькие и жужжащие, но при этом незаметные. А они – они Боги. Сильные, великие, мудрые. Мы совершенно разные создания, чтобы друг друга понять. Возможно, у них совершенно иное представление о нашем мире. Более глубокое и правильное. А уж раз мы не можем их понять, то будет лучше, если мы не станем забивать свою голову подобной ерундой. Наше дело маленькое. И наше мнение ничего не значит.

Его улыбка сошла на нет. Кажется, он немного погрустнел, как, впрочем, и я. Этот разговор навеял на меня плохое настроение, что продержалось совсем недолго. Чем ближе мы приближались к воде, тем счастливей и радостней я становился. Выгоревшая пустыня постепенно кончалась. Начиналась зеленая, зеленая! Представляете? Зеленая травка, какой я никогда в жизни не видел. И она становилась все гуще и зеленей. Целый пушистый ковер. В городе людей трава растет блеклой и чахлой, полуживой или правильнее будет сказать полумертвой, никак не загнувшейся окончательно. Иной раз появляется желание ходить вокруг дома и топтать все, что еще не погибло. Помочь довершить то, что сама трава никак не может сделать – умереть. Теперь же я знал, как должна выглядеть настоящая трава, а не ее блеклое подобие. Теперь-то я точно вытопчу всю траву рядом с домом, чтобы она не напоминала мне о траве настоящей. Ведь я даже никогда и не подозревал, что трава может быть такой зеленой, такой живой и яркой.

У самой реки трава кончалась. Начинался песчаный берег. Мы подошли почти вплотную и долго стояли молча. Смотрели в чистейшую гладь воды, через которую видно дно. От блеска солнца резало глаза, закрыть я их боялся. Вдруг весь сегодняшний день – это сон…

Круг первый

Черная гладь застывшей реки сияла в темноте этой ночи, достигая самого неба, бездонного и пустого. Они будто бы отражали друг друга, и не было возможности сказать, где заканчивается река, а где начинается небо. По черной, твердой и непроницаемой, словно лед, корке, казалось, можно ходить не боясь, что в эту пустоту провалишься, и исчезнешь в ней навсегда. Это хуже смерти. Чем ближе я находился к этой дыре, тем чернее она становилась, и в один неопределенный момент она переступила границу тьмы. Абсолютно черная дыра начинает поглощать в себя свет, воздух и даже саму тьму. Ничего не оставляя. Смотришь туда, а там ничего нет, словно провал в твоем собственном зрении. Слишком поздно замечаешь, что тьма пробралась к тебе внутрь, залезла в каждый уголок твоего круглого сознания. Заполнила собою все и полностью тобой завладела. Кто-то или что-то начинает управлять тобой, заставляет подойти ближе, ближе и уже совсем близко, пока ты не оказываешься у самой кромки воды, на самом краю этой бездонной пропасти, рискуя свалиться туда. Не отрываясь, даже не моргая, продолжая в нее смотреть… в никуда… в пустоту. Встаешь на колени, рядом с застывшей ледяной коркой, что превратилась в ничто, почти касаешься ее руками. Рядом абсолютно статичная вода. Смотришь прямо в бездонную пропасть, совершенно не заботясь о том, что можешь упасть. Сама пропасть в тебя упала.

Ты ничего больше не боишься. Абсолютная тьма высасывает тебя, поглощает эмоции и чувства, как свет, как воздух, как саму тьму, как все, что до нее коснулось, даже если только одним лишь взглядом. Плотная корка покрывает твои глаза, и ты полностью лишаешься зрения. Нет, ты видишь все отчетливо, прекрасно, как и всегда, но совершенно лишен возможности моргать и смотришь только туда, куда тебе приказали. Но кто это делает? Для чего ему это нужно? Чтобы процесс высасывания твоей души не прерывался ни на мгновение. Продолжай смотреть в никуда, у тебя больше нет возможности отвернуться. У тебя вообще больше нет никакой возможности управлять своим телом. Твоя воля подчинена какой-то невероятной силе, темной, как сама пустота, и могущественной, как сами Боги. Апатия заменяет страх. Ты – никто. Твоя личность умерла, воля вместе с нею, а душа уже на самом дне застывшей реки. Настало время сдаться, но ты и этого не можешь. Все давно решено за тебя. Ты полый. Кости, обтянутые кожей, и больше ничего. Пустота внутри и пустота снаружи, все становится единым целом и это, в определенном смысле даже прекрасно. Ни осталось никого, кто о тебе бы еще помнил. Ты никому не нужен и тебе не нужен никто, все равно что тебя бы никогда не существовало. В общем, ты уже близок к этому состоянию. Еще чуть-чуть и все, мир будет прекрасно существовать без тебя. Ложь, от которой осталась ишь оболочка, и та скоро лопнет словно мыльный пузырь.

Пришло время паниковать, хотя бы попытаться отвернуться. Отвести свой взгляд. Тебя не существует. Ну давай же, попробуй сделать это! Хоть что-нибудь! Давай! Нет. Тебя не существует. Все так же продолжаешь стоять на четвереньках, потому что на этот раз всем твоим вниманием завладели тысячи вмерзших в непроницаемый лед звезд. Они тускло отражались на застывшей глади. Только появились, только набирают свои силы. Эти огни… они не могут быть звездами. Я смотрю в реку, что отражает небо, что отражает реку, что отражает небо… что отражают друг друга в своей пустоте. Там… ничего нет и быть не может, а значит – это не звезды. Вот только я уже так давно не поднимал свою голову к небу, чтобы убедиться в отсутствии там звезд, что уже ни в чем не могу быть уверенным. И сами звезды… существуют ли они на самом деле или я сам только что выдумал их? Но тогда что там светит в глубине пустоты? Зачем они меня завораживают? Почему не отпускают? Поддельные звезды начинают приближаться. Горят ярче, обжигая сетчатку глаз и сознание. Но отвести взгляд невозможно. Тебя не существует. Продолжаешь смотреть на них даже когда по носу начинают стекать кровавые слезы, и падать прямо в никуда, чтобы навсегда там исчезнуть. Чтобы рассмотреть звезды лучше, ты приближаешься к воде. Наклоняешься все ближе и ближе, пока случайно не касаешься ее носом. Можно было вечно смотреть на них, но ты сделал эту роковую ошибку. Теперь все закончится намного быстрее вечности, только эту ошибку невозможно было не совершить. Коснулся воды и… звезды ожили. Смотрят на тебя миллионами глаз, словно бы всегда ждали этого момента. Тысячи, миллионы ярко-желтых глаз загорелись почти ослепительным светом. Теперь река излучает его, свет, но только тот, что излучают глаза-звезды. На застывшей глади не осталось свободного места. Так много их, и каждый глаз желает тебя уничтожить.

Они начинают быстро приближаться к тебе. В какой-то момент даже кажется, что ты паникуешь, но… тебя не существует! И ты спокойно смотришь, как звезды каждое мгновение преодолевают миллионы световых лет, только чтобы до тебя добраться. Когда они уже совсем близко, ты видишь, что это не только звезды, и не только глаза. Миллионы трупов. Плавают в пустоте. Приближаются к тебе. Мертвые, разложившиеся, со светящимися в темноте глазами. Все смотрят на тебя. Бледная кожа, словно сперва небрежно натянута на черепа с идеально заточенными висками и скулами, а только потом небрежно изрезана на длинные неровные лоскуты. Целые куски мяса, почти полностью оторванные от тела, но все еще на каких-то очень крепких жилах частично прикрепленные к костям, плывут и колышутся на несуществующем течении. Руки, в основном голые кости с редкими кусками сгнившей плоти, давно лишенной крови, безжизненно болтаются в какой-то невесомости. Сквозь сгнившие остатки тряпья, что когда-то было одеждой, виднеются голые ребра, сквозь которые можно было увидеть распухшие от воды легкие или, что еще хуже, горящие глаза следующего в очереди желающих тебя убить. Многие мертвецы были разодраны в клочья. У многих отсутствовали конечности и части тела, или большая часть тел. Но ничего! Ничего не мешало им желать моей смерти. И я был беззащитен перед ними, но не боялся умереть.

Смерть для тебя безразлична. Ты не можешь отвернуться от всего этого ужаса. О, нет! Этого делать нельзя. Мертвецы желают, чтобы ты видел, как ты должен умереть, как тебя убивают, как утаскивают вниз и тысячи трупов на части разрывают твое тело, чтобы после ты стал одним из них. Ты должен видеть, кто тебя убивает, что тебя убивает. Сердце от ужаса выскочило бы из груди, если хотя бы на мгновение ты смог бы почувствовать хоть что-нибудь, но покойники этого не хотят. Они хотят, чтобы все твое внимание принадлежало только им. Нет времени что-либо чувствовать, а тем более бояться. Они давно владеют тобой, ты стоишь здесь, перед ними не первый год, не первое десятилетие. Опомнись! Ты сам уже превратился в живого мертвеца! Руки высохли, кости виднеются сквозь кожу. Но все же ты еще не мертв! Очнись! У тебя еще есть возможность убежать. Так беги же! Чего ты стоишь? Ты можешь мне ответить? Они так близко, что вы вот-вот столкнетесь лбами. Мертвый смрад заполняет легкие. Время остановилось. Секунды – десятилетия. Минуты – тысячелетия. Иногда приходит осознание, что мышцы твои атрофировались, пришли совершенно в негодное состояние. Нечеловеческое. Держишься изо всех сил, из последних сил, которых осталось совсем немного. Но усталость не может копиться вечно, ты скоро упадешь, и тогда ты окончательно перестанешь существовать. Твоя оболочка лопнет. Как только руки подведут тебя, ты окажешься во власти тех, кто эту изначально бессмысленную битву уже давно проиграл. Время пришло! Или, если говорить точнее, оно закончилось… и для тебя… и для меня. Когда-то мы с тобой были единым целым. И ты, или я, падаешь или падаю… падаем прямо в воду… прямо к мертвецам. Глаза-звезды приобретают синее сияние, и все обращены только к тебе.

Словно это ты – Бог, тысячи мертвых глаз смотрят на тебя.

Круг второй

Где-то внутри меня, так и не дойдя до горла, застрял наполненный страхом и ужасом крик. Он отчаянно рвался наружу, разрывая грудь, но так и остался где-то внутри. Сон ушел, наполовину растворившись в первых лучах утреннего солнца, пробивавшегося сквозь дыру в стене, которую мы почему-то называли окном, и слабо освещавшего мою крохотную комнатку. Она больше походила на грязную каморку, в которой должны храниться швабры вместо меня. Впрочем, они здесь и хранились, и если бы не моя кровать, под которой швабры и лежали, то зашедшему сюда могло показаться будто бы меня заперли здесь, как какое-нибудь дикое животное, желая скрыть от посторонних глаз. Наверное, сейчас, перепугавшись своего сна, именно на такое, в смысле дикое, животное я и был похож. Выпученные глаза и грязные спутанные ото сна волосы, которые давно уже была пора подстричь. Прибавьте ко всему немного опухшее лицо, и вы действительно задумаетесь над тем, не покинул ли меня разум, не дикий ли я… Маленький крысеныш в своей уютной норке. Напуганный и голодный.

Но не опасный, как вам могло показаться. И уж тем более не дикий. Просто не успел еще осознать, что все мертвецы остались во сне, а река так далеко, что я, возможно, больше никогда ее не увижу. Конечно, может быть когда-нибудь я поведу туда своего сына, чтобы рассказать малышу краткую, лишенную всяких деталей, историю наших Богов, вот только шанс этого довольно невелик, чтобы так далеко заглядывать в свое будущее, которого у меня могло и не быть. Люди часто умирают. Убийства или самоубийства, часто массовые, несчастные случаи, голод и конечно же болезни. Жертвами эпидемий ежегодно становятся сотни людей. Несмотря на свой довольно малый возраст, я прекрасно понимаю, что с легкостью могу оказаться одним из тех счастливчиков, подхвативших пневмонию или туберкулез, либо случайно в темном переулке получить в горло нож. Такое сплошь и рядом. На прошлой неделе наша улица похоронила целую семью, отравившеюся какими-то грибами. Шесть человек закопали в одной яме. Всем и на живых-то людей плевать, а на мертвецов и подавно.

Я мог бы занавесить эту дыру, что обзывалась окном, и еще немного вздремнуть или просто поваляться. Потянуть бессмысленное время бессмысленного дня, но если я на эту дыру натяну какую-нибудь тряпку, то здесь станет слишком темно. Я не люблю, когда день или утро превращаются в ночь. Здесь и так слишком тускло. Так что лучше перестать откладывать начало этого длинного дня и начать его с безвкусного завтрака, что ждет меня на кухне. За стеной в темноте, скрывшись от утреннего солнышка, мать уже ждала меня, накрыв на стол.

– Уже проснулся? – она знает, что я не люблю вставать равно.

Каждый без исключения день передо мной на трехногий стол ставилась глиняная чаша, слегка треснувшая по середине. На завтрак – густая и серая масса, от которой у меня кишки сворачивались в узелочек. Даже не подозреваю из чего эта смесь сделана, да и знать собственно, не особо сильно хотелось. Боюсь, что, если узнаю – аппетит у меня пропадет навсегда, а у меня и так с ним очень туго. Смесь из того, что отцу удалось найти за предыдущий день редко вызывала у меня восхищение, а если быть честным, то никогда. Весь фокус состоял в том, чтобы проглотить эту, с позволения сказать, кашу как можно быстрее, а желательно и вовсе одним глотком. Есть все же хочется, так что выбирать не приходится. Горячим есть это практически невозможно, а холодным еда напоминала мне… глину. Да, именно глину. Думаю, это действительно хорошее сравнение. Лучшее. Делаешь несколько больших глотков, чтобы желудок не успел понять, что в него вливают, и живешь себе припеваючи почти до самого обеда. Хотя без моральной и физической подготовки любой все равно выплюнул бы всю эту кашу назад, обратно на стол. К счастью, к такому завтраку я уже привык. Иначе каждое утро меня бы ждала хорошая взбучка от матери или, того хуже, отца, которого в это утро за столом не было. Тоже вполне привычное явление. Наверное, пораньше ушел на болото, чтобы добыть на завтра еду. Такую же безвкусную, такую же серую, как и сегодня. Или бухать. Встать пораньше для него почти достижение, как и для меня.

Ежедневно повторялось практически все. Даже мелочи, самые глупые и тупые. Это само по себе ужасно угнетало, так еще в придачу рождалось нудное чувство будто живешь в каком-то полуразмытом сне. Постоянное непрекращающееся чувство дежавю, что так сильно сплелось с жизнью, превратилось в опасную и неадекватную норму. Словно так и должно быть. На самом же деле я понимал, что это полнейшее безумие. Живешь, и совершенно не понимаешь, что уже видел, а что еще нет. Все стало слишком одинаковым и однообразным. Впрочем, не стоит ничего придумывать – так было всегда. Лишь только сон – четкая граница между неотличимыми днями. Если бы не это единственное разграничение, я уже давно бы потерялся во времени и пространстве. Сидел бы на покосившейся лавочке и спрашивал бы у незнакомцев «кто я?», «что я?» и т. д. до тех пор, пока меня бы не убили. Отчасти из жалости, отчасти из-за лишнего рта, что пользы не приносит, а кормить нужно. Спасибо хотя бы и на том, что сплю я, как убитый. Хоть какой-то плюс.

Бросить вызов? Попытаться что-либо изменить? Самопровозглашенные бунтари умирают на следующий день после своего самопровозглашения. И такой расклад событий еще не самый плачевный. В противном случае их превращают в изгоев, с вечным клеймом «сумасшедший». Они оказываются полностью изолированы от общества, которому ни в коем случае нельзя мешать продолжать разлагаться. В итоге такие «сильные» личности, лишенные обычного нормального общения, ломаются и кончают жизнь самоубийством. Так что тише воды, ниже травы. Так и существуем.

«Пусть этот день как можно быстрее закончится» – мысль, что посещает меня каждое утро. Стоит только открыть глаза, а она уже засела в моей голове, и никуда не хочет оттуда убираться. Ну и пусть. Она мне почти что нравится. А еще к этой мысли можно добавить другую: «С головой закутаться в толстое, но холодное одеяло, с сильным запахом гнили. В темноте и полной тишине дожидаться, пока разум не окунется в приятные, а иногда не очень, сновидения». Выбирая между кошмарами и однообразием бесконечно длинных дней – я выберу кошмары. По крайней мере они избавят меня от почти смертельной скуки и позволят скоротать немного времени своей никому не нужной жизни. Единственный, непохожий на все остальные день стал возвращаться ко мне ночами в странной вариации кошмара, и я не могу понять с чем это может быть связано. Мне уже совсем не страшно. Ну или почти. Страх практически полностью себя исчерпал, но не в полной мере. Скоро он окончательно и навсегда уйдет из моей жизни. Но даже если я перестану чувствовать страх вовсе, в точности, как в моем сне, мне бы все равно не хотелось, чтобы этот сон продолжал ко мне возвращаться. Пусть уходит вместе с ним.

– Ешь быстрее, – ее дрожащий голос выдает ее. Она чем-то раздражена, а я не для того пораньше встал, чтобы попасть под ее горячую руку. – Твои дружки тебя уже заждались, а я никуда не отпущу тебя, пока ты все не съешь. – теперь понятно почему она раздражена. Моих «дружков» мать недолюбливала и совершенно не скрывала это, но все же была рада, что я хоть с кем-то вожусь.

Вот черт! Как я мог забыть? Сегодня, именно у этого самого дня есть все шансы, чтобы тоже стать особенным. Въесться в наши воспоминания, и возвращаться в страшных снах. Ибо мы, отчасти глупцы, отчасти безумцы, собирались нарушить главный родительский запрет. Я о нем уже говорил. Детям запрещено далеко уходить от своего дома. Если быть точнее, свобода нашего перемещения ограничивалась одной лишь нашей улицей, состоящей из двух десятков домов, расположенных друг напротив друга. Четверть из них заброшены или непригодны для проживания. Что в общем-то одно и то же. Так, ладно! Пришла пора прекратить витать в облаках и наконец-то прикончить этот завтрак, пока он окончательно не превратился в ледышку. И что, спрашивается, может быть важнее завтрака? Каждое утро мне хотелось плюнуть в лицо того человека, который эти слова впервые произнес. Пусть они встанут у него поперек горла. Приятного аппетита? Звучит как проклятие или оскорбление, а может и слишком злостный сарказм. Непростительный в данном случае.

Почему нам запрещалось уходить с нашей улицы и зачем вообще мы решили этот запрет нарушить? Все очень легко. Чем дальше ты находишься от дома, тем больше шансов, что ты уже не вернешься. Про это я тоже, кажется, говорил. И не только потому, что тебя сожрут несуществующие монстры. Нет, люди намного страшнее и опаснее всех призраков и мутантов вместе взятых. Почему же мы тогда решили уйти гулять намного дальше, чем нам разрешено? А самое главное – куда? Вторую часть вопроса придется ненадолго отложить, а насчет первой… возможно потому, что запретный плод всегда сладок. А возможно и потому, что это все равно рано или поздно случилось бы. Не станем же мы вечно сидеть под родительским крылом, внимая все, что они нам внушают. Видимо, именно так мы взрослеем. Всякие игры надоедают или становятся неинтересными. Обычное хулиганство уже не приносит былого удовольствия, оно превратилось в обыденность. Изо дня в день мы повторяем одно и тоже, и нам это окончательно осточертело. Мы оказались заложниками скуки, и она требовала от нас, чтобы мы нарушили запреты. Мы не долго боролись. Сдались. Из двух зол выбрали ту, в которой еще не были. Возможно, это выйдет нам боком. Но мы же не дураки. Мы все рассчитали. Час туда, час обратно. Там мы пробудем не более двух часов. Два часа – это самый предел, иначе можем не успеть до темноты. Тогда-то нам точно влетит. Да еще как следует.

Ах, да, теперь вторая часть вопроса. Мы идем в северо-восточную часть города, которая еще до моего рождения была уничтожена страшным пожаром. И по слухам, уже не в первый раз. Поэтому люди и верят в то, что район этот проклят. Сгорает раз за разом, значит проклят. С тех пор там никто и не селился. Боялись. Хотя была и еще одна, не менее важная причина почему люди не вернулись в ту далекую часть города. Занять пустующий дом намного легче, чем с нуля отстроить новый. Благо их в последние годы стало предостаточно, но это опять же всего лишь только слухи. А они гласят, что наш город потихонечку вымирает.

Насколько рано мы повзрослели, я еще не знаю, но уже вскоре, думаю, буду это знать. Когда-то еще совсем недавно мы могли взять самые обычные палки, дать им имена, словно это самые лучшие мечи на всем белом свете и целый день ими махать, представляя себе, что все мы герои, спасающие невинных людей от разгневанных монстров. Только вот это время прошло; ушло, будто бы никогда и не было. Но мы-то помним, что это было еще вчера. Сейчас же, сегодня, мы уже совсем, как нам казалось, взрослые, и нам ничего этого больше не нужно. Мы же не маленькие. Мы хотим намного большего. Только чего? Мы еще сами не знали. Вот и выкручивались как могли. Даже идея этого маленького похода была придумана не нами. Взрослые ребята почти нечаянно нам ее подсказали. Подзадорили, рассказали пару историй о том, какие там хранятся несметные богатства. Мол все думают, что они проклято и боятся их брать. Но мы-то в эту чушь не верим. Зато верим, что там хоть что-нибудь осталось.

Не успел я выйти из дома, как на меня накинулись друзья. Их в принципе не волновало то, почему я опоздал. Все хотели только одного: как можно скорее выдвинуться в путь, а я опоздал в такой важный день. На их лицах слегка фальшивые улыбки. Слегка искусственно приподнятое настроение. Все в предвкушении чего-то необычного. Чего-то такого, что никто не может описать. Для этого не хватало ни слов, ни жестов. Но все чего-то ждали… чего же? И я этого сказать не могу, но все же иду. Необоснованно опасное путешествие, которое может плохо закончиться для нас. Вот что я ожидал, но все равно иду. Ребят постарше сегодня не было. Никто нас не подначивал, никто не гнал, но остановиться мы уже не могли. Мы готовы совершить этот наиглупейший поступок, рискнуть собственными жизнями. Все что угодно, лишь бы только не проявить себя трусом в глазах друг друга. Этого почему-то мы боялись больше смерти. С ней, видимо, мы еще слишком близко не сталкивались. Да, мы боялись друг друга, но признаться в этом никто не мог даже сам себе. Только сейчас, выдвинувшись в путь, я осознал, насколько сильно мне страшно. Даже коленки с трудом держат тело. Боюсь, что не вернусь или кто-нибудь из нас не вернется. Боюсь, что об этом узнают родители или произойдет еще что-нибудь. Каждый из нас этого боялся, но молчали все.

Интересно получается. Мы имеем неосознанную власть над друзьями, но не имеем ее над собой. Причем этот закон распространяется по обе стороны дружбы. Своеобразный замкнутый круг. И что же получается? Не контролировать себя, но контролировать другого, у кого есть власть над тобой. До чего это может нас довести? И что будет, если эта шаткая система однажды даст сбой? Я уже слышал про групповые самоубийства, но никогда раньше не верил, что такое вообще возможно…

Надеялся ли кто-нибудь из них, что я сегодня струшу и не приду? В таком случае вся эта затея могла бы провалиться. Все были бы только рады этому, но никто бы не показал своей радости. Теперь же это придется сделать кому-нибудь другому, тому, кто первый струсит, и это буду точно не я. Если же этого так и не произойдет, то тогда нам всем до самого конца придется строить из себя бесстрашных героев, в которых мы обычно только играем. Все для того, чтобы казаться сильным в чужих глазах, прекрасно зная, что это не так. Врать друзьям и самому себе. Разве это не чушь? Еще какая!

Если становиться взрослым, значит совершать необдуманные, опасные, и в действительности никому не нужные поступки, навязанные извне, то я, кажется, передумал становиться взрослым. Хочу навсегда остаться ребенком.

– Что мы будем там делать? – осторожный вопрос задал Артем.

«Неужели струсил?» – обрадовался я и чуть было не сказал это вслух. Чуть было не выдал себя.

– Не знаю. Там на месте что-нибудь придумаем, – нарочито небрежно ответил ему Том. Самый рослый и взрослый в нашей компании придурков, а значит и самый сильный, самый умный и, по идее как, самый бесстрашный, что ему и следовало постоянно доказывать. Иначе он рисковал потерять немалую часть своего авторитета.

Я ненавидел его за это. Особенно сейчас, ведь никто из нас не мог пойти против него. Любой, даже самый прозрачный намек на то, что нам стоит отказаться от этой затеи, означает полное и безоговорочное поражение.

– Пошатаемся по уцелевшим домам, – еще более самоуверенно продолжил он, все больше укрепляя свой авторитет, а заодно и свою самоуверенную позицию в том, что ничего с нами не случится. – Вдруг там действительно что осталось.

Иногда нам приходится притворяться, что мы все еще умеем веселиться. Только мне его идея казалась абсолютно глупой? Что мы там найдем? Все давно уничтожено огнем, а то что по счастливой случайности осталось целым, за долгие годы растащено жадными мародерами. Думаю, единственное, что там осталось – это огромные кучи мусора.

Совершенно невозможно ориентироваться в городе, где каждая новая улица совершенно ничем не отличается от предыдущей. Квартал от квартала, район от района. Ни тебе опознавательных знаков, ни названий, ровном счетом ничего, что могло бы помочь отличить одну улицу от другой. Даже не всегда удается понять, когда заканчивается одна и начинается другая. Их обманчиво-одинаковая внешность рождала во мне чувство постоянной потерянности. Еще одно непрекращающееся дежавю. Иногда мне казалось, будто бы мы топчемся на месте, словно застряли в пространстве и времени, и теперь не можем выбраться из этой дыры, в которую нас четверых засосало. Может быть, мы уже давно заблудились? Сможем ли мы найти дорогу домой? Вернуться назад? По абсолютно не различимым друг от друга улицам, грязным и кривым, как зубы насквозь пропитанных самогоном стариков. Дома действительно походили на зубы, возможно, даже мертвеца. Черные, кривые, местами выпавшие – пролеты сгоревших или окончательно разрушившихся домов, что не смогли выдержать тяжести времени. Проходя мимо очередного полусгнившего и сильно покосившегося дома, я снова и снова удивлялся тому, на сколько эти дома старые и кривые, и наличие живущих в нем людей казалось мне по-настоящему поразительным фактом. А я-то еще свой дом ругал. Вот в таком я бы вообще жить побоялся. Так и кажется, что он вот-вот должен медленно завалиться на бок, похоронив под своими обломками всех, кто в нем находился в этот злосчастный момент. И все же большинство из них все еще стоит, доживают отпущенное им время, медленно превращаясь в огромную кучу мусора и лежащих друг на друге обгорелых бревен.

Люди, живущие в них, часто казались мне точной копией своих домов: старые, грязные и подкошенные, готовые в любой момент упасть, если не физически, так морально, а многие и вовсе были уже мертвы. Я имею в виду духовно, конечно же. Никаких живых мертвецов вне снов не существует! Старики провожали нас своими неодобрительными взглядами, казалось, готовые плюнуть нам в спины. Для них мы совершили тяжелейшее преступление – попались им на глаза средь бела дня, да еще и на их улице! Именно тогда, когда именно они вышли из своих сгнивших домов. «Проваливайте, сосунки!» – типичное приветствие. К этому я уже почти привык, но я никогда не смогу смириться с этими стервозными матерями, которые грозили своим высеркам, что если те не будут слушаться их, то станут такими же балбесами и негодяями, а может быть преступниками и предателями, коими мы естественно и являемся, раз шатаемся где попало и без всякого дела. По их скромному мнению, за это нас следовало пороть, а после вешать, о чем они во всеуслышание сообщали и нам, и своим маленьким копиям. В их словах мы должны были стать примером для остальных малолетних преступников и предателей, чтобы они наконец начали помогать им, своим матерям, великим мученицам и труженицам, коими они все себя считали. И даже моя мать была не без этого греха. Их высерки с еще слишком юной озлобленностью поглядывали на нас. Для них мы являлись чужаками, вторгшимися на их законную территорию. Ничего хорошего нас здесь не ждало, и мы старались подолгу нигде не задерживаться, как можно быстрее проходя мимо них. Следовало поскорее убраться отсюда, и так почти с каждой улицей. Исключений не было. На наше счастье, чем ближе мы подходили к сгоревшему району, тем больше «выпавших» домов становилось, и тем меньше людей встречалось нам. Мы приближались к окраине заселенного города. И вскоре мы перестали встречать кого-либо вообще. Ни добрых, ни злых, ни кошек, ни собак. Только так мы поняли, что мы почти на месте.

Сегодня необычный день. Особенный. Не похожий на все остальные. Совсем недавно у меня уже был такой, особенный день, когда я уцелел лишь чудом.

Нас было четверо безумцев, плюющих на опасность в угоду своей репутации. Я, Том, Артем и единственная девочка в нашем отряде самоубийц, единственная из всех, кого я знаю никогда не уступающая нам, пацанам. Зайра! Готовая любому дать фору и совершать самые безумные поступки, на которые не решались даже мы. Она всегда была против чего-то. Сегодня против солнца, завтра против «той девчонки, что три недели назад назвала меня сукой», а уже к вечеру она будет против ложки и сна, ведь он для слабых духом. Она всегда была против, а против чего уже не важно. Главное быть против. В остальном же мы мало чем отличались, а тем более внешне. Все маленькие, тощие и грязные. Одетые в какое-то неописуемое тряпье, всегда порванное и еще более грязное. Даже по цвету волос мы были братьями и, конечно же, сестрами – грязными. Только так я могу описать этот цвет. Лишь у Зайры он незначительно отличался и был грязно-тускло-морковный. Явная попытка их мыть. От моих глаз такая глупость не скроется, ведь я-то знаю – это бесполезно. Возможно, поэтому я вечно грязнее всех.

Станет ли этот особенный день возвращаться ко мне ночами? И будет ли этот сон хорошим?

Удивительно, но только бесшабашная Зайра сомневалась в благоразумности нашей затеи, и единственная кто высказал это вслух. Ей мы многое могли простить, чего не простили бы по отношению к друг другу. Она прекрасно это знала и не раз пользовалась этим. Что еще с них взять? Девчонки. Однако же, если быть предельно честным, ее почти вслух сказанное «нет» уже не в первый раз означало, что она в жизни не позволит нам совершить глупость без ее прямого участия. Чтобы она хоть в чем-то отстала от нас? Она бы себе этого не простила. Пропустить все веселье, позволив кому-то, но не ей совершить очередную глупость? Никогда! Но мы все знали главную причину ее безбашенности, однако никогда не упоминали ее вслух. Ни при ней, ни без нее. И причина эта заключалась в ее матери, точнее в поведении ее матери, что с самого рождения несла всяческий бред, мало связанный с реальностью, а пару лет назад она и вовсе съехала с катушек. Стала по-настоящему безумной. Благо хоть не агрессивной. И тем не менее она превратилась в законченную истеричку, что взрывается всякий раз, когда ей что-либо не нравится, а не нравилось ей практически все, даже самые безобидные вещи. Самое удивительное было в том, что она действительно верила во всю ту чушь, что несла безостановочно. Именно поэтому Зайре ни в кое случае нельзя было оставаться дома или рядом с ним в небезопасной близости от своей матери, выслушивая опасный для психического здоровья бред. Даже ее отец не был против, чтобы его дочь была против… т.е. все свободное время проводила на улице с нами, считая, что уж пусть лучше вырастет хулиганкой, чем станет хоть в чем-то похожей на мать. Вообще, и отец ее был не без греха. Я ни разу не видел его трезвым.

– Мы дошли! – воскликнул Артем, сообщая и так давно очевидную для всех вещь. Соображал он как всегда туго.

Мы действительно были на месте, и, как ни странно, целыми и невредимыми. Пока что… Будем надеяться, что так будет и дальше. Если же с нами до сих пор ничего не произошло, то может быть ничего и не случится? Все что я слышал об этом месте, все эти страшные байки… может и это придумано нашими отцами, чтобы отвадить от этого места слишком любопытных и не менее непослушных сыновей? Все будет хорошо, я в этом почти уверен! Сейчас мы обшарим пустые дома, ничего не найдем, разочаруемся, может поиграем недолго и спокойно вернемся домой безо всяких происшествий еще до того, как родители обнаружат нашу пропажу.

Словно на ладони располагался перед нами целый район, заброшенный и забытый. Огромные черные кучи недогоревших домов со временем расползлись по всей улице, превратив все вокруг в одну сплошную помойку. Бывало нам приходилось идти по колено в грязи, черной от намешанной в ней гари. Единая, бесформенная и дурно пахнущая свалка. Вот какое мнение сложилось у меня об этом районе. Если судить по разочарованным взглядам и приунывшему виду, то такое впечатление сложилось не только у меня. Иной раз у нас едва получалось обойти стороной очередную огромную кучу, что растаяла под жаром солнца и расплылась под дождями. В таких местах спокойно можно было утонуть в грязи, стоит только оступиться и все… тебя уже не вытащат. И с самой первой минуты нахождения здесь я задавался только одним вопросом: сможем ли мы здесь хоть что-то найти?

Редкие, каким-то чудом уцелевшие дома, в том смысле, что они все еще продолжали стоять, но абсолютно непригодные для жизни, черные как ночь, они являлись единственным напоминанием того, что и здесь, в этой, казалось бы, свалке тоже когда-то жили. Старые и молодые, хорошие и злые, кому-то было столько же, как нам сейчас. И все они погибли в дикой ярости красного пламени. Даже как-то не особо верится, что такое вообще могло произойти. А ведь когда-то здесь так же, как и у нас по утрам добрые соседи желали друг другу удачного дня, проклиная за спиной. Так было принято: валить все беды на кого-нибудь другого, даже если тот ни в чем не виноват. Со временем это превращалось в привычку, от которой нельзя отказаться. Все и во всем вокруг виноваты, но точно не я. Так все рассуждали. Конечно, на горе многим, всегда существовали некие рамки приличия, не позволяющие открыто соседа послать. Это недоразумение с лихвой компенсировалось за его спиной. И эти же самые рамки легко переступались, как только закроется входная дверь дома. В узком кругу семьи можно посылать кого угодно куда угодно. Маленький мирок, не доступный другим, со своими исключительно правильными законами, навязанными теми, кто старше. Мне так хочется надеяться, что этот район в свое время был менее сволочным, чем сейчас наш…

От безделья и скуки и продолжали шататься по сгоревшему району, в котором большинство домов оказалось разрушено до самого основания. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы найти хотя бы один с неразрушенными стенами. И пускай они были сильно обгорелыми, кривыми, косыми, но это лучшее из всего, что мы видели здесь. И у тех отсутствовали крыши. Они давно провалились внутрь, чтобы заполнить собой пустое пространство. Вместо окон – разбитые дыры, вместо дверей – разбитые дыры, но немногим побольше. Ни в один из домов мы так и не попали. Внутри – обрушившаяся крыша, все разрушено и совершенно непроходимо. Посмотрим издали, может украдкой заглянем, и уже идем дальше. Ничего интересного. Ни о каких сокровищах и речи не было. Единственное, что здесь осталось не тронутым – это мусор, мусор и еще раз мусор. Наполовину перегнивший, заполнивший все свободное пространство под нашими ногами. А мы среди всего этого мусора продолжали искать вещи, что давно украли мародеры, сожгло пламя и уничтожило время. Ничего более не было здесь. Нашему разочарованию не было предела. Мы провели здесь достаточно много времени, но так совершенно ничего и не смогли найти. Надеяться, что нам повезет в последние минуты нашего здесь пребывания – неимоверно глупо. Мы и не надеялись.

Воздух, пропитанный горьким вкусом сажи, едким запахом гниющего мусора и, простите, дерьма, еще более омрачал и без того сильно поникшее настроение. Не потребовалось много времени, чтобы нам наскучили пустые развалины и безжизненные улицы. Постепенно к каждому из нас и самому последнему, естественно, Артему пришло осознание того, что, не смотря на всю свою загадочность, эта часть города не представляла для нас абсолютно никакого интереса. Вся наша безумная идея катилось к черту: ничего интересного, ничего опасного и даже ничего глупого не произошло за все время нашего путешествия; и спасать эту с треском провалившуюся затею мне совершенно не хотелось. Пусть все продолжает катиться куда угодно – весь наш особенный день, а следом за ним и все остальное. Единственное, что мне сейчас хочется – это как можно быстрее вернуться домой, пока ничего не случилось. Лучше пусть день останется скучным, чем все остальное…

Когда мы уже были готовы развернуться и чуть ли не вприпрыжку скакать домой, вдруг оказалось, что мы потеряли Зайру. Вначале нам вовсе показалась, что она решила нас разыграть и где-то спрятались, потому что никто из нас не помнил, когда она исчезла и нам всем казалось, что это произошло прямо сейчас, только что. Мы посмеивались над ее выходкой и громко ее звали. Но она не выходила… Тогда мы начали беспокоиться. Как и полагалось в нашей компании, никто не показывал своего волнения, но каждого выдавали округлившиеся от страха глаза и попытки шутить, немного не в тему, немного неуместно. Герои, что еще сказать. Но ничего геройского в том, что мы насмерть перепугались, не было. Но, а как мы могли не испугаться? Наша подруга бесследно исчезла, и никто… никто не мог сказать точно, когда она пропала. И мне, и Артему, и даже Тому казалось, что она от нас и не отходила… и исчезла в тот момент, когда мы обнаружили, что она пропала. А до этого она словно бы всегда была рядом с нами. Очень странно.

Первые попытки ее найти – покричать и осмотреться вокруг – ни к чему не привели. Мы начали паниковать, а я знал, что этого нельзя делать ни в коем случае, но взять себя в руки у нас не получалось. На глаза наворачивались слезы, но пока удавалось сдерживать их. Куда она могла пропасть? Почему мы этого не помним? Страх в груди рвал мою душу в клочья. Я чувствовал, что что-то произошло… что-то плохое, но старался не думать об этом, что у меня совершенно не получалось. Я не переставал заваливать себя огромной кучей вопросов. Что могло произойти? Отстала? Заблудилась? Почему не кричала? Почему не звала? Испугалась? Вернулась домой? А такое вообще возможно? Она бы ни за что нам не уступила. К тому же она девчонка, и мы простили бы ей что угодно, но побег она не простила бы сама себе, и никогда бы так не поступила. Уж я-то точно знаю. Все остальные догадки казались притянутыми за уши, но тогда оставался только один самый главный, самый непонятный и самый сложный вопрос: так где же она? А из этого вопроса вытекали следующие: что с ней случилось и где нам ее искать?

Ответов не было и в ближайшее время они не предвиделись, поэтому мы решили не тратить зря время. Все же у нас его не так много осталось. Незамедлительно начать ее искать – показалось нам единственным верным решением из всех доступных на данный момент. Мы разделились по всей улице так, чтобы каждый мог видеть другого, и, громко крича ее имя, пошли по обратному пути, проверяя все места, в которые мы заходили или проходили рядом. Так надежнее, казалось нам. Но и это не помогло. Мы обшарили каждый дом, что еще не развалился и находился на нашем пути или около него, даже в самые разрушенные, в которые никто бы и не подумал полезть. В такие частенько приходилось чуть ли не ползком «заходить», иногда через окна, и каждую секунду, проведенную там, нам казалось, что он вот-вот окончательно развалится, обрушившись на наши головы. Ни одного, ни единого намека на то, что здесь проходила маленькая девочка или вообще кто-либо живой и здравомыслящий. Да и как эти намеки найти посреди бесконечной грязи? Она пропала, испарилась, исчезла, вместе с нашей надеждой ее найти, но мы все равно продолжали ее искать уже там, где мы вовсе не проходили, несмотря на риск потеряться самим. Горло уже саднило, я старался не обращать на это внимания, сосредотачивая все усилия на поисках Зайры. Время шло. Нам уже давно пора возвращаться. Уже сейчас часть пути назад нам придется преодолеть по темноте, и каждому из нас по первое число влетит за это, но и вернуться без Зайры мы не могли. Наверное, совесть не позволяла. Мы совершенно растерялись и не знали, что нам дальше делать.

– Нам давно пора возвращаться! – едва не плача заскулил Том.

– Мы не можем вернуться без Зайры! – голос Артема тоже его подводил.