скачать книгу бесплатно
– Я достаточно озабочена собственной карьерой.
Иначе не ездила бы сегодня к Егору, разве не так?
Примирительно поднятые руки и быстрый лукавый взгляд. Злиться на Валерку невозможно, да и не хочется.
– Так что там, с Гран-При?
– Слушай, ты явно должна разбираться в правилах лучше меня, но, как я понял, Олегу со Златой не светит ни одного этапа.
Рая вздыхает.
– И они об этом не знали?
Взрослая серия Гран-При – самые важные, самые громкие, самые опять же престижные старты первой половины сезона: именно там можно заработать хорошие баллы, хорошие деньги и хорошие шансы понравиться судьям и зрителям. Именно эти соревнования транслируются с отличных камер по главным спортивным каналам (а не записью с одной камеры на Ютубе или и вовсе с трибун в Перископе), и именно на эти соревнования они с Олегом поехали бы, если бы всё не случилось так, как случилось.
На всякий случай, Рая тянется за ноутбуком и, устроившись за ним вместе с Валеркой, находит на сайте Международного союза конькобежцев прошлогодний анонс серии Гран-При – и принимается изучать его.
Если до июня ничего не изменится (а скорее всего, ничего не изменится), то Олегу ничего не светит. В распределение этапов Гран-При первым делом включается десять пар – те, что заняли места с первого по десятого на предыдущем чемпионате мира. Сюда же – вернувшиеся в большой спорт после перерыва спортсмены и те взрослые, что сменили партнёров (при условии, что до этого они входили в двенадцать лучших на мире), а ещё – медалисты юниорского чемпионата и победители юниорского Финала Гран-При. Следующие на очереди – те, кто показал лучший сизон бест, то есть максимальный результат по сумме обеих программ в прошлом сезоне.
Юниоры, решившие сменить партнёров на переходе во взрослые, могут забыть о своих этапах, даже если до этого они стояли на верхней ступеньке юниорского мира.
Ну, привет.
– Как я понял, – говорит Валерка, когда она закрывает ноутбук, с силой проводя пальцами по заляпанной крышке, – и тренеры, и сами ребята этого не знали, или не учли, или неправильно поняли. А сегодня выяснилось, что это не так, и на катке разразилась настоящая буря.
Он, кажется, всё ещё думает, что Рая будет этому рада. Но, получается, они с Егором в том же положении: если Олег со Златой не получают этапов взрослого Гран-При, то и они их не получают.
– В общем, – Валерка садится на кровати по-турецки, лицом к ней. – я просто хотел тебя предупредить на случай, если Олег прибежит проситься обратно.
Если Олег действительно прибежит проситься обратно, Рая перережет ему горло его же коньками. Не зря же она так давно об этом мечтает!
Ну, может быть, и не перережет – кишка тонка, но обратного пути нет, это она знает точно. Со спортивной точки зрения, может быть, это неправильно, ведь у них одна кровь, одно дыхание не двоих, а ещё один год – достаточно долгое время для того, чтобы Олег передумал и расхотел от неё уходить, но кроме спортивной точки зрения есть и другая. Моральная, человеческая, можно называть как угодно. Главное, что с этой точки зрения ясно одно: ничего общего между Раем и Олегом быть больше не может.
Полное переливание крови, чтобы уничтожить всё общее, неплохая идея.
Гораздо лучше, чем снова вставать в пару только для того, чтобы впереди замаячил шанс получить на следующий год пару этапов. Или один. Или вообще никакого.
Может быть, это не спортивно. Может быть, настоящая спортсменка должна засунуть все свои чувства куда подальше, наступить на горло своим эмоциям ради главной цели – медалей, но Рае не нужны такие медали. Она более чем готова ломать себя, снова и снова преодолевая человеческие пределы на соревновательном льду и на тренировках, но каждый день выходить туда с предателем за руку… Нет.
Если бы Рая снова встала в пару с Олегом, то только для того, чтобы завалиться на каком-нибудь важном соревновании – из мести, из принципа. Ничего хорошего нет ни в такой принципиальности, ни в мести, но ей всё равно.
Валерка наконец-то замечает, что что-то не так. Его сияние гаснет, веснушки тускнеют, глаза за рыжими ресницами становятся серьёзными.
Та половина лица, что ещё всё с щетиной, почему-то выглядит в два раза трагичнее.
– Что-то не так?
– Он мне уже написал, – просто отвечает Рая.
Может, написал он ей для того, чтобы снова встать в пару, но сам факт. Всё складывается одно к одному, и итоговая картинка ей вовсе не нравится.
– А ещё, – добавляет она, – мы в том же положении, что и Злата с Олегом. Юниоры, переходящие во взрослых с другими партнёрами…
Валерка на секунду задумывается, закусив губу, а потом выдаёт:
– А если подождать со взрослыми? Ещё успеете там накататься, а тут, по юниорам, после вашего распада пустая поляна и свободное лидерство.
Рая замирает, превращаясь в сидящую статую. В очень активно думающую сидящую статую.
Олегу двадцать один – крайний срок для катания по юниорам, и потому она всегда считала закончившийся сезон их последним, до сих пор, наверное, подспудно считала, но ведь Егор – не Олег. Егор старше неё всего на год, ему девятнадцать, и это значит, что теоретически у них есть два года на то, чтобы добраться до главного юниорского пьедестала и выйти на взрослый уровень во всеоружии.
С той оговоркой, что такие вещи не решаются в одиночестве, и для принятия важных решений у неё теперь вроде как есть и партнёр, и тренер. Два тренера. Им в любом случае нужно будет обсудить этот вопрос, когда они соберутся подавать заявление в Федерацию, у них вообще полным-полно вопросов, которые потребуется обсудить.
Финансовый, например.
Прежде, чем она успевает впасть в панику, Валерка поднимается с кровати и, немного помяв в руках полотенце, спрашивает:
– И ты реально ему не ответишь?
Рая кивает.
– А что?
– Не знаю. Сколько ты здесь живёшь, родители даже не пытались тебя найти. Пару раз приезжали к Олегу, ну и в столовой твоя мать появляется, ясное дело, но о тебе ни слова.
– Воспитывают. Думают, что я перебешусь и вернусь.
Рая знает это точно. Они обсуждали. В смысле, не родители с ней, а родители между собой, а она просто услышала. Некрасивая была ситуация: тридцатипятилетний тренер соблазнил свою юную ученицу, и в ответ на материно «А где были родители?» отец резонно заметил, что если родители встанут в позу, поставят дочь перед выбором, то с вероятностью в девяносто девять процентов просто её потеряют.
Надо дать ей перебеситься, сказал он. Она успокоится и вернётся.
Доля истины в его словах всё же была: лезть к влюблённой девочке со своими запретами – вариант не из лучших, но смотреть на того тренера с уважением она всё равно уже не смогла и не сможет. И никогда не поймёт, почему на него до сих пор с уважением смотрят другие.
Правда, по мнению Раи, кое-чего её родители не учли. Мало просто не мешаться, мало дать дочери перебеситься и успокоиться. Нужно ещё и быть готовыми её поддержать, когда она ошибётся или, точнее, поймёт, что ошиблась.
И надо быть готовыми извиниться, если ошиблись вы, а не дочь.
Как раз с этим у них и были проблемы.
– Я не отвечу, потому что не хочу возвращаться, – говорит Рая самой себе и Валерке.
Менее причёсанный вариант звучит как «Я со своим братом теперь в одном поле по большому не сяду», ещё менее причёсанный включает в себя слова «срать» и «мне нахрен не надо», но говорит она в итоге чуть мягче:
– Не хочу возвращать прошлое и не хочу, чтобы оно само возвращалось.
10. Варвара
Варвара не верит ни в Бога, ни во Вдохновение, и как-то так получается, что о втором в её окружении говорят много чаще. Повелось ещё со студенчества: каждый уважающий себя одногруппник и каждая уважающая себя одногруппница то и дело объясняли свои неудачи в учёбе творческим кризисом, мол, какой курсовик, когда нет вдохновения, и какой репортаж, когда нет вдохновения, и какое всё на свете, когда нет Вдохновения.
Вот так, с большой буквы.
Добрая половина поступающих на журфак – те, кого не взяли в литературный (или те, кто почему-то не додумались или не решились туда поступить), так что рассуждать о вдохновении (а также пенять на его отсутствие) у них в крови.
Варвара с третьего класса хотела стать журналисткой. Варвара поступала целенаправленно. Варвара знать не знает, что такое вдохновение, и, кажется, ни разу в жизни его не испытывала.
Ну, то есть, в узком смысле, как желание написать о чём-то конкретном – да, тысячу раз. Но в глобальном, широком, как этакую связь с космосом, канал, открытый между тобой и Вселенной, когда ты не имеешь ни малейшего отношения к тому, что выходит у тебя из-под пальцев, или как божественное Нечто, без чего невозможен акт творчества в принципе… Нет. Нет, и не надо.
У неё никогда не было проблем с учёбой и нет проблем с работой. Всё потому, что сесть и начать делать дело она может ровно тогда, когда нужно сесть и начать делать дело – и не надо ей для этого никакого божественного Нечто, никакого открытого канала, никакой связи с космосом, никакого дурацкого вдохновения. Просто выпрямиться, положить пальцы на клавиатуру, выдохнуть – и приступить.
Первое предложение ещё может пойти со скрипом. Второе тоже. Самый максимум – третье. Но дальше нужные фразы приходят в голову сами собой, остаётся только записывать.
Пальцы Варвары порхают над клавиатурой с такой бешеной скоростью, что любой, кто впервые видит её за работой, останавливается, поражённый, чтобы посмотреть и как-нибудь глупо прокомментировать. Мол, ничего себе, как ты можешь. В двадцать первом веке, по мнению Варвары, можно и не удивляться людям, способным быстро печатать вслепую, и, внутренне посмеиваясь, она в такие моменты отрывает взгляд от монитора, переводит на говорящего и улыбается, типа «да что здесь такого?». Не прекращая печатать.
Тем самым она, конечно, производит ещё больший фурор.
Уже привыкшие коллеги только посмеиваются.
Сегодня, впрочем, никто не смеётся. И никакого фурора не намечается, а причиной тому вовсе не отсутствие в офисе хоть каких-нибудь, хоть самых завалящих гостей. Причиной тому – сама Варвара, и тысячи мыслей в её голове, каждая из которых отвлекает от работы.
Она просто ничего не печатает, вот почему нет никакого фурора.
Варвара сидит, опустив руки на клавиатуру, но не нажимая ни одной клавиши, и смотрит вперёд, на подоконник, где, прислонившись головой к бежевым жалюзи, алым огоньком горит одинокий тюльпан. Он появился здесь совсем недавно и совершенно случайно: в купленном для главреда букете по недосмотру флористов оказалось на один цветок больше, чем нужно, а чётное количество суеверный коллектив дарить побоялся, так что лишний тюльпан осел на подоконнике в кабинете журналистов и менеджеров.
Вообще, конечно, держать журналистов и рекламных менеджеров в одном кабинете – это сущее издевательство, потому что тишины при таком раскладе никогда не добиться: звонки, звонки и ещё раз звонки, а ещё бесконечная ругань (так материться умеют только мастера слова), но Варвара не жалуется: даже без наушников она прекрасно умеет отключаться от постороннего шума.
От шума в собственной голове отключаться сложнее.
Цветок притягивает её внимание, такой красный, что больше похож на мак, чем, собственно, на тюльпан. В нём столько цвета и жизни, потрясающее сочетание пламенеющего красного и свежего зелёного – самое нелюбимое для Варвары из всех, какие только можно представить, но вместе с тем самое естественное.
Яркое пятно, мазок кисти неизвестного художника… Фрагмент, выхваченный с полупустого полотна и помещённый в искусственный свет кабинета. Такой естественный сам по себе и такой неестественный здесь и сейчас.
Оторваться от него невозможно.
Варвара не то чтобы сознательно берёт паузу, отстраняясь от работы и погружаясь в самокопание… Нет, она даже не задумывается об этом, просто в определённый момент мыслей в голове становится так много, что существование в любой другой реальности, кроме собственной, выдуманной, становится затруднительным.
Что самое интересное, в выдуманной реальности внутри собственной головы оказывается так много её самой, что там не остаётся места ни для кого другого. Даже для Оскара, хотя совсем недавно его имя билось на губах вместе с пульсом, неотступное и неотвратимое. Варвара не пишет ему – глупо, но стесняется писать ему первой, но дело даже не в том, что не пишет.
Дело в том, что она о нём и не думает. Некогда.
Что-то огромное, что-то важное растёт внутри её мыслей, набухая, как весенняя почка, или, лучше сказать, как детская игрушка из тех, которые опускают в стакан с водой и потом поливают и поливают. Иногда из таких игрушек вырастают симпатичные динозаврики, а иногда от первоначального замысла остаётся какой-то кошмар: все черты расплываются, превращаясь в нечто невразумительное. И ты, ясное дело, ничего не можешь знать наперёд.
Вот и Варвара понятия не имеет, куда в конечном итоге придёт и где в конечном итоге окажется. Она словно замирает – в нерешительности, на пороге больших перемен, уже ощущая, как ветер приносит запахи важного, главного, нужного, но ещё не понимая, какую зримую форму обретёт это нужное, главное, важное, и обретёт ли.
Знакомство с Оскаром что-то пробуждает в ней, и дело вовсе не в поцелуях на кухне (чтобы сосчитать их количество, не хватит пальцев на обеих руках, но все эти пальцы нужны только для одной-единственной ночи, потому что с тех пор между ними ничего, вообще ничего не происходит). Полуночный разговор, прямой взгляд друг на друга с разных углов подоконника, вот что потрясает Варвару гораздо сильней.
Тому, что проснулось и теперь ворочается внутри, надо вызреть. Варвара знает себя и знает, что пока не придёт подходящее время, ничего не получится. Можно сколько угодно слушать умные советы или даже давать их самой себе, можно валяться на диване с самыми популярными книжками про познание себя – и познавать себя тоже можно, но всё это может только успокоить твою жажду деятельности, но никак не помочь вывести на поверхность то, что ещё не готово выходить на поверхность.
Мысль должна родиться. Созреть. Оформиться. Расцвести как чёртов тюльпан. И сама выбраться на поверхность. Уже, наверное, не как тюльпан, а как лотос, кувшинка, которые всплывают к солнцу со дна каждое чёртово утро.
В самое неожиданное время и в самом неожиданном месте, порождённая неожиданным разговором с неожиданным человеком, мысль – крохотное семечко – оказывается внутри, падает в почву.
Вместо того, чтобы писать сравнительный анализ городских рум-квестов или хотя бы гордиться тем, как разошлась в сети её статья о том самом ресторанном дне, Варвара пытается поливать это семечко. То есть, пялится на несчастный цветок, ни о чём не думая и одновременно размышляя о том, что делать дальше. Вместо того, чтобы договариваться о встрече с очередным потенциальным интервьюируемым, она занимается тем же самым. Ни на что нет времени, ни до чего нет дела.
Так проходят дни. Тюльпан сначала распускается, потом выпрямляется на тонкой ножке, вытягивая головку к окну, потом вянет и снова сгибается, скукоживается под собственной тяжестью, и, отчаявшись, дожидается, пока его выбросят.
– Ты вся в себе, – отмечает Янка во вторник, и Варвара просто кивает, мол, да.
Да, вся в себе. И здесь, оказывается, столько всего интересного.
Например, один удивительный вывод. Все последние годы она стремилась к тому, чтобы максимально эффективно реализоваться и, в общем-то, у неё вполне получилось, но сейчас Варвара ощущает себя в тупике. И ей некого обвинять, хотя раньше кандидатов в виноватые всегда находилось хоть отбавляй: другие люди и обстоятельства, другие люди и обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства…
Если обстоятельства тебя не устраивают, можно их изменить. Если изменить их не получается, остаётся только принять. Ну, либо просто сбежать.
Варвара бы переехала, но куда? Один переезд в её жизни уже был: из Сибири – в столицу, но теперь, когда она в городе, о котором все так мечтают, куда ей бежать?
Больше не получится сваливать свои неудачи на то, что просто слишком узкие стены мешают ей развиваться: здесь нет никаких стен, твори – не хочу, действуй, стремись, достигай, да только из всех варвариных достижений разве что работа, стабильность и тот факт, что шрамов на руках вот уже лет десять не становится больше.
Шрамы на руках. Сегодня они прячутся под тёмно-серым свитером из хлопковой пряжи, и Варвара подтягивает рукава до локтей, чтобы увидеть своё прошлое: вытянутые полосы белой краски на коже, всё ещё хранящей слабый отпечаток загара.
Она не стесняется своих шрамов, но и никому специально их не показывает, так что разговор с Оскаром в какой-то степени – исключение…
И тут её осеняет.
Варвара понимает, что ей хочется сделать. Больше того, она понимает, что ей нужно сделать, чего она не может не сделать. Между двумя этими крайностями огромная пропасть, и Варвара замирает на краю, пригвождённая новым открытием: всегда, всю свою жизнь она стремилась делать то, что ей хочется, но сейчас, впервые, ей хочется большего. Впервые в своей жизни она понимает, что есть вещи выше, есть вещи «над», есть что-то большее, чем её собственные желания. Впервые в жизни её охватывает ощущение неотвратимости и одновременно осознание собственного предназначения, словно всё время от рождения и до этой секунды она шла именно к этому.
Ей нужно что-то большее. Что-то «над».
И она знает, что.
Её пальцы, безжизненно и сонно лежавшие поверх клавиш, наконец-то приходят в движение, но набирают вовсе не первое предложение статьи о рум-квестах. И не второе, и даже не третье.
Её пальцы, безжизненно и сонно лежавшие поверх клавиш, наконец-то оживают, чтобы набрать запрос в гугл – сразу несколько. В одной вкладке Варвара ищет подростковые самоубийства, в другой – информацию о телефонных центрах доверия.
Почти десять лет она думала, что с этим покончено, но, на самом деле, чтобы попрощаться с некоторыми вещами, к ним нужно вернуться, да и не только в прощании дело. И не столько.
Я справилась, так она сказала Оскару. Я живая.
И другие тоже должны оставаться живыми.
– Все писатели пишут о том, что им близко, – однажды сказала ей Янка. – А ты почему-то о тусовках, гипоаллергенных одеялах и «десяти безумных персонажах, без которых городская жизнь была бы не такой яркой».
Варвара тогда только сделала страшные глаза, мол, тише-тише, я и сама из этих безумных, обожаю тусоваться (нет) и одеяла (о да!), а вслух ответила только:
– Ну, на то я и не писатель. Я журналистка, – и пожала плечами.
Нельзя сказать, что подростковые самоубийства и телефонные центры доверия – это про неё, но они однозначно ей ближе, чем ресторанные дни, заказные статьи и клиенты, умеющие высасывать мозг через телефонную трубку. И да, она всё ещё журналистка, а не писательница, но кто сказал, что журналисты не могут «начать с себя», как советуют все популярные тренинги.
Варваре плевать на все популярные тренинги, но «начать с себя» сейчас ощущается правильным.
