Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

скачать книгу бесплатно


Я вернулся в Иерусалим в пятницу 2 апреля и узнал, что в этот день начался праздник Неби Муса и что все участвующие в шествии арабы покинули город. Мне сообщили также, что хагана и полицейские, находясь в разных его частях, контролируют ситуацию и пока все тихо. Мы были уверены, что опасность погрома миновала, и в воскресенье утром я принялся за обычную работу. Первая весть о погроме достигла меня в 10.30 час. Оказавшись в больнице Ротшильда, я увидел прибывающих туда раненых. Я разыскал Жаботинского, и он рассказал мне об обстоятельствах, сопутствовавших началу погрома, об участии в нем арабов-полицейских и о том, что английские власти препятствовали действиям хаганы, оказывавшей сопротивление погромщикам…

Лейтенант Жаботинский и я отправились к военному губернатору. Мы встретили его неподалеку от больницы Ротшильда и предложили ему, в связи с создавшимся положением, опереться на нашу помощь – помощь хаганы. Полковник Сторрс ответил, что он очень занят и пригласил нас встретиться с ним через час. А до этого времени отправиться в еврейский квартал и успокоить жителей. Чтобы не быть задержанными, мы попросили полковника Сторрса выдать нам пропуска или офицера для сопровождения. Военный губернатор ответил, что если мы не станем вмешиваться в события и если у нас нет оружия, нас никто не задержит. Мы сказали, что имеем оружие. Тогда присутствовавший при этом лейтенант Гауе потребовал от нас разоружиться. Поскольку Жаботинский был офицером запаса британской армии, он не смел ослушаться приказа военного губернатора, но я отказался разоружаться. Я попросил полковника Сторрса разрешения на ношение оружия, указав ему на то, что погромщики не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей и мое право оказать им помощь – а как это можно сделать, не имея при себе оружия? Лейтенант Гауе заявил, что он вынужден сдать меня одному из офицеров. На мой вопрос, означает ли это, что я арестован, полковник Сторрс ответил: «Нет», но попросил последовать за ним в его кабинет. Я подчинился, но через несколько минут туда явился нарочный и попросил нас вернуться. Полковник Сторрс доказывал мне, что вместо помощи я создам лишь дополнительные проблемы, на что я в свою очередь указал на просчеты с его стороны. На новое требование сдать оружие я вновь отказался. Тогда он сказал, что считает необходимым пригласить меня и Жаботинского к себе и посоветоваться относительно тех мер, которые следует предпринять, но пригласить вооруженного человека он не может. Я согласился сдать пистолет на то время, что буду в его доме, и договоренность была достигнута. Нас было четверо: лейтенант Гауе, лейтенант Жаботинский, полковник Сторрс и я. Открывая заседание, полковник Сторрс сказал: «Мне известно, что несколько дней назад вы доставили в Иерусалим партию оружия». Лейтенант Жаботинский не возражал: «Да, это так». Полковник Сторрс заметил, что в таком случае он должен нас арестовать. Мы ответили, что находимся в его власти. Он попросил указать, где размещаются наши люди и где хранится оружие? На это мы спросили его, планируют ли власти использовать хагану для защиты еврейского ишува

. Коль скоро это так, мы готовы предоставить данные о бойцах хаганы и оружии, а сами – перейти в полное его подчинение, но в таком случае мы просим обеспечить нас дополнительным оружием, так как то количество, что имеется в нашем распоряжении, крайне скудно. Но если им руководят иные мотивы, то в сложившихся обстоятельствах у нас просто нет морального права раскрывать места расположения хаганы и тайники, в которых хранится оружие.

Мы ждали ответа полковника Сторрса, но услышали от него, что решить этот вопрос может только генерал Боле. Он попросил нас явиться к нему в офис между тремя и четырьмя пополудни, когда надеется уже иметь на руках ответ Верховного комиссара, и тогда обсудить конкретные шаги, которые необходимо предпринять. Мы вышли из его кабинета, и когда я попросил полковника Сторрса вернуть мой пистолет, он возразил, что якобы и я, и Жаботинский сдали оружие без всяких условий и поэтому он не может вернуть мне его.

В четыре часа мы вновь явились к полковнику Сторрсу, у которого находился полковник Брамлей. Они поставили нас в известность о том, что намерены предпринять власти, чтобы избежать новых волнений. Мы согласились с этим, но упорно стояли на той точке зрения, что необходимо разоружить арабов-полицей-ских и, если власти сочтут это необходимым, то вооружить, под нашу ответственность, еврейскую молодежь. Полковник Брамлей предложил создать специальные полицейские подразделения. Это встретило поддержку с нашей стороны, однако полковник Сторрс от такой идеи отказался. Я предложил объявить военное положение, на что полковник Сторрс сказал, что поставит этот вопрос перед Верховным комиссаром. Я и Жаботинский приняли несколько других их предложений. Только под давлением полковника Брамлея полковник Сторрс уступил нашим требованиям, касавшимся пропусков. При этом на меня и Жаботинского была возложена ответственность за примерное поведение еврейского ишува. Мы могли продолжать использовать хагану в целях самообороны, опираясь теперь на обещание полковника Сторрса, что если удастся нейтрализовать массовое возмущение еврейского населения, ни один из ее бойцов не будет арестован. На деле этого не случилось, потому что была арестована целая группа, и единственная вещь, которая нам оставалась, – это городское патрулирование. Погром, который продолжался в понедельник и в особенности во вторник, заставил, однако, власти разрешить силам хаганы принять участие в защите еврейского ишува. Во вторник я был приглашен в офис военного губернатора, где находились полковники Сторрс, Брамлей и Бодди. Последний, обратившись ко мне, сказал, что власти согласны использовать наших людей. Когда на вопрос, сколько человек мы могли бы им передать, я ответил, что не менее 500–600, то услышал, что двухсот будет вполне достаточно. Полковник Бодди сообщил, что получено разрешение сформировать невооруженную группу, которая следила бы за порядком в городе. Он спросил, могу ли я поручиться за этих людей? Я ответил утвердительно. Он же заметил, что, возможно, уже сегодня понадобится участие хаганы, однако количество бойцов и время сбора еще нужно обсудить, и о решении меня известит военный губернатор.

Поздно ночью мне передали, что в 8 утра в четверг (это было 7 апреля) наши люди должны явиться на Русское подворье

. Поскольку пропусков у нас на руках еще не было, собрать 200 человек оказалось невозможно. Но сотню, несмотря на это, предупредить удалось, и люди явились в нужное место и в нужное время. Полковник Брамлей проверил каждого из них и каждого привел к присяге. Однако через час было сообщено, что власти приказали приостановить всю нашу затею.

Целью хаганы являлась одна лишь защита еврейского ишува от заранее спланированного нападения арабов, и я убежден, что если бы в первый день власти привлекли хагану для отражения этого нападения, резня не возобновилась бы во второй и третий день.

Вопрос. Когда был арестован г-н Жаботинский?

Ответ. В среду 7 апреля…

Вопрос. Советовался ли военный губернатор с Жаботинским, способствовал ли он его аресту?

Ответ. Да, с ним советовались. Ведь именно он отобрал сначала 100, а потом 200 человек. Жаботинский знал их лучше меня. Когда я попросил его отобрать 200 человек, он постарался призвать всех добровольцев, чтобы отобрать из них самых достойных. Полковник Сторрс тотчас позвонил мне и сообщил, что Жаботинский собрал весь наличествующий контингент хаганы и что это непозволительная акция. Мне не были известны намерения Жаботинского, и я поспешил к месту сбора. На мой вопрос он ответил, что для отбора 200 человек ему необходимо было собрать весь отряд, о чем я и доложил Сторрсу, которого удовлетворило это объяснение.

Вопрос. Отдавали ли вы или Жаботинский какие-то распоряжения своим людям?

Ответ. Да, мы требовали от них сохранять спокойствие, не реагировать на словесные оскорбления, не действовать по собственной инициативе, без распоряжений Жаботинского. Дисциплина, должен отметить, была строжайшая…

Вопрос. Можете ли вы ответить на такой вопрос комиссии: не послужило ли вооружение одной части населения проявлению недовольства другой его части?

Ответ. Во-первых, другая часть населения – арабы, давно тайно вооружались; во-вторых, нелегальное вооружение евреев началось лишь за несколько дней до погрома и потому время было слишком коротким для того, чтобы успеть пробудить недовольство; в-третьих, планы арабов сложились намного раньше, чем началась работа по созданию хаганы.

Вопрос. Вы указали на то, что хагана вооружилась накануне 4 апреля. Все ее члены получили оружие в один и тот же срок?

Ответ. Отряд хаганы насчитывал примерно 500 человек. Насколько мне известно, оружие имели 20–30 человек.

Вопрос. Вооружение хаганы происходило против воли властей?

Ответ. Да, поскольку мы хотели сами контролировать ситуацию и быть совершенно уверенными в отражении существующей для ишува опасности. Факты доказывают, что мы оказались правы… (цит. по: Sefer toldot ha-hagana 1954-64,1/2: 922-25).

Из этого подробного рассказа видно, что приведенное выше колоритное описание полковником Сторрсом импозантного Рутенберга, сделанное задним числом, на самом деле мало корреспондировало с его реальным отношением к одному из руководителей еврейской самообороны, да и ко всему еврейскому ишуву в целом. Как всякий английский чиновник, проводивший на Востоке «гибкую» двурушническую политику, Сторрс и на этот раз нарушил свое обещание о том, что никто из членов хаганы не будет арестован. Ничтоже сумняшеся англичане решили возложить ответственность за собственные просчеты на руководителя хаганы Жаботинского. По жестокой логике неправедного суда он был признан одним из главных виновников произошедших в стране беспорядков.

Сообщение об аресте Жаботинского и других членов хаганы вызвало широкий протест в Эрец-Исраэль и среди евреев всего мира. Протест носил разнообразные формы, включая и столь причудливые, о которых вспоминает биограф Жаботинского Ш. Кац:

Один из руководителей «а-Поэль а-Цаир», Иосиф Агаронович, предложил тель-авивскому муниципалитету переименовать улицу Алленби в улицу Жаботинского. Муниципалитет отказался. Агаронович с группой молодежи в одну ночь заменили все уличные таблички. На следующий день работники муниципалитета восстановили прежние таблички. Ночью их снова подменили.

История продолжалась несколько дней. Циркулировала байка, что полковник Сторрс, отправившись как-то вечером к приятелю, проживавшему по улице Алленби, провел в дороге полчаса, пока шофер безуспешно искал адрес. В конце концов он выяснил, что улица, описанная ему прохожими как улица Жаботинского, и была на самом деле той, которую он искал (Кац 2000,1: 430).

Вот что писала в эти дни (23 мая 1920) издававшаяся в Париже «Еврейская хроника»:

Кто такой Жаботинский – об этом не приходится долго говорить в русско-еврейской прессе. Русское еврейство уже давно привыкло видеть его в первых рядах борцов за его национальное достоинство и народное возрождение. Во время войны он поступил волонтером в английскую армию и в чине лейтенанта сражался в рядах еврейских легионов за еврейскую Палестину. Когда в Иерусалиме вспыхнул погром, он стал во главе еврейской молодежи, готовой грудью своей защитить родной народ. Английские власти парализовали действия В.Е. Жаботинского, и несмотря на это он был арестован с 19 молодыми евреями… «за незаконное хранение оружия». Над всеми состоялся военный суд, который приговорил Жаботинского к 15 годам, а его товарищей по процессу – к 3 годам тюремного заключения.

Этот неслыханный по несправедливости приговор вызвал всеобщее возмущение в еврействе. Предприняты шаги к скорейшему пересмотру этого приговора. Английский военный министр Черчилль заявил в парламенте, что он затребовал все документы по делу Жаботинского.

В последний момент получилось официальное сообщение, что главнокомандующий английскими войсками в Палестине уменьшил наказание Жаботинскому до одного года простой тюрьмы, а его товарищам по процессу – до 5 месяцев.

Был еще один извод этой несправедливости, быть может, Жаботинскому даже неизвестный, но поскольку он касался русской литературы, с которой руководитель еврейской самообороны в Палестине состоял в давних и близких связях, достойный упоминания. Не самый, разумеется, крупный, но все же достаточно популярный беллетрист H.H. Брешко-Брешков-ский разразился в 1923 г. романом «Под звездой дьявола», в котором развивал в общем-то основательно потрепанную, но весьма прилипчивую к определенному роду сознания тему о мировой еврейской опасности. В романе фигурирует персонаж под тройной фамилией, означающей на разных языках по сути одно и то же: Вайсберг-Белогоров-Монтебианко. Еврей, рожденный в России, он после революции 1905 года оказывается в Палестине и становится там «одним из столпов сионизма». При этом он является британским подданным и заканчивает Первую мировую войну полковником английской армии. Кто-то из действующих в романе лиц, глядя на этого оборотня с тройной фамилией, «мысленно откинув назад этак лет пятнадцать», представляет себе

курносого молодого человека, привезшего в холодный северный Петербург из солнечной экзотической Одессы-мамы тощий чемоданчик и большую развязность. Вот он в редакции крупной газеты, юный Вайсберг, подписывающий «Белогоровым» свои отчеты о собачьих выставках, о митрополичьем служении и о продовольственных заседаниях городской думы. Через год это уже передовик левой «идейной» газеты, а через пятнадцать лет неофициальный диктатор Палестины… (Брешко-Брешковский 1923: 91).

Не нужно было быть особенно проницательным, чтобы усмотреть в этих более чем прозрачных аллюзиях биографическую повесть Жаботинского – не точную копию, конечно, но все же некий вполне узнаваемый скелет: приезд из Одессы в Петербург; деятельность в качестве русского журналиста; британская армия, в которой он дослужился до капитана; заметная роль, которую он играет в Палестине… Монтебианко – итальянская калька – с немецкого-идишского Вайсберга и русского Белогорова – как будто бы намекает на итальянское происхождение литературного псевдонима Жаботинского Альталена – «качели». Монтебианко в романе Брешко-Брешковского – палестинский министр, каковым Жаботинский, понятное дело, не был, но именно в этом качестве его почему-то воспринимали в среде русских эмигрантов, о чем у нас уже шла речь (см. прим. 10 к III: 1).

Размашистой кистью писатель рисует захватывающую судьбу этого антипода своим романным резонерам:

Итак, английским полковником или чем-то вроде этого, плюгавый, подслеповатый еврейчик вернулся в Палестину, чтобы приложить руку к созданию своего нового отечества. Вернулся с громадными связями, до панибратства с самим Ллойд Джорджем включительно. В его распоряжение поступали колоссальные суммы от мировых банкиров – американского Якова Шифа и английских Альфреда Мондта и Сасуна. <…> Словом, Артур Монтебианко почувствовал под собою очень твердую почву. Каждому еврею до смерти хочется быть военным, командовать, носить форму, принимать честь, козырять. Все это, конечно, в глубоком тылу, не подставляя своего драгоценного лба под пулю. Так и Артур Монтебианко. Щеголяя своею формою английского полковника, приступил он <к> организации еврейских батальонов. Он сделал себя чем-то вроде военного министра Палестины. Его батальоны держались вызывающе по отношению к туземным арабам. Воинственное конное племя, вместе с Магометовым Кораном впитавшее презрение к жидам, арабы немного потрепали обнаглевших легионеров Вайсберга. Ну, конечно, гвалт на весь свет – арабы громят евреев! Наместник Палестины еврей, как и подобает английскому наместнику, поставленный Ллойд Джорджем, некий сэр Самуэль, начал с помощью английских штыков кровавые репрессии против арабов. Душою этих карательных экспедиций был Артур Монтебианко (Брешко-Брешковский 1923: 80).

Разумеется, портрет сего «презренного еврея» был бы не полон без его цинично-антипатриотического отношения к бывшей родине, России, на которую он взирает как на часть своих обширных мировых владений. Развивая популярный антисемитский тезис о том, что Красная армия во главе с Троцким является орудием «мирового еврейского заговора», Брешко-Брешковс-кий вкладывает в уста Монтебианко, бывшего Вайсберга, «саморазоблачительные» монологи об истинных движущих силах мировых войн и революций, которые, в сущности, есть не что иное как хитроумно-дьявольское сплетение еврейских интриг:

Что такое Троцкий?.. Сильный, дьявольской энергии человек, но Троцкий и 24-х часов не просуществовал бы, если бы он не был нужен тем, подходя к которым я <…> ставлю твердую точку. В любой момент и в любом направлении мы можем бросить два-три, даже четыре миллиона этой серой скотинки, как называл ее знаменитый Драгомиров, только несколько под другим углом, чем называем мы; Драгомиров ее жалел, – нам ее ничуть не жалко! Перефразируя слова Бисмарка, мы можем сказать, что русский народ – это навоз для удобрения посева еврейской мощи, еврейского величия. Красная армия – это пугало, которым мы шантажируем одряхлевшую, страдающую старческим маразмом тела и воли Европу. Красная армия – наше пушечное мясо. Россия наш плацдарм. Европа больше боится этой вшивой, голодной, одичавшей пустыни с ее армией, идущей под красною звездою, чем боялась России императорской, на знаменах которой было написано «Бог, Царь и Отечество» (Брешко-Брешковский 1923: 115).

В фамилии Вайсберга и иноязычно-производных от нее мог содержаться еще один ассоциативный пласт: Белогоров перекликался с Красногоровым-Рутенбергом. Эта лингвистическая игра не наше изобретение. Рутенберга действительно так называли современники, например, X. Вейцман, см. в его письме жене от 29 декабря 1914 г. (Weizmann 1977-79, VII: 134).

Ассоциативная связь героя Брешко-Брешковского с Рутенбергом могла возникнуть и по другому, уже нелингвистическому поводу. После отплытия из Одессы в апреле 1919 г. Рутенберг, как известно, в Россию больше никогда не возвращался. Однако в разные периоды и при разных обстоятельствах его жизни возникали весьма странные, а порой и просто занятные сюжеты, основной темой которых был его приезд в Россию. Едва ли не первым об этом заговорил Г. Бостунич, среди многочисленных нелепостей книги которого «Масонство и русская революция» есть и такая: «посвятив» и попа Гапона, и Рутенберга в масоны, он пишет, что первый был

убит за попытку изменить, по приговору своих же, масоном инженером Рутенбергом, благополучно здравствующим и мечтающим осчастливить своим приездом будущую Россию (Бостунич 1922: 121-22).

Иными словами, Рутенберг начала 20-х гг., по предположению автора исследования о мировом жидомасонском заговоре, являлся одним из главных проектировщиков международного плана еврейской экспансии России. Его приезд в образе нового царя Иудейского будет означать окончательное ее падение.

Палестина эпохи британского мандата расценивалась в антисемитском дискурсе как «обходной маневр» еврейства, якобы не достигшего задуманного в первой русской революции.

Она якобы понадобилась евреям как плацдарм для установления мирового господства и, в более частном плане, сведения счетов с ненавистной Россией. Выражая этот достаточно распространенный взгляд, некто Я. Демченко писал, что,

несмотря на успешную революцию в России и весьма удачливое начало ее, произошел большой затор в ходе ее, обусловленный малограмотностью и здравым смыслом русского мужика и мещанина, недостаточно вошедших во вкус еврейской публицистики, и потому евреям пришлось совершить обходное движение на Персию и Турцию с целью вызвать гигантскую катастрофу: немецко-славянско-русскую войну или даже общеевропейскую войну с целью все-таки повалить Россию (цит. по: Вершинин 1933: 84).

Таким образом, в этом крайне негативном и опасном для русского народа персонаже Брешко-Брешковского, в котором сосредоточилась тяга к мировому владычеству, преломились не столько индивидуальные, сколько общие искаженно-антисемитские представления об антирусском и антироссийском еврейском духе. Роман в своей «еврейской» части по существу представлял беллетризованную аналогию того примитивного клеветнического доноса на Рутенберга, что родился в недрах добровольческой контрразведки и имел целью политически оболгать и унизить его. Цель писателя была примерно та же, пусть и при отсутствии персонального объекта и конкретного повода.

Возвращаясь к Жаботинскому, содержавшемуся в Аккской тюрьме, следует сказать, что протест против английского не-правосудия, который поначалу был столь мощным, вскоре начал терять силу: в первую очередь это было связано с тем, что 25 апреля международная конференция в Сан-Ремо утвердила мандат Великобритании на Палестину

, а Франции – на Сирию и Ливан. Эта новость, восторженно встреченная в Эрец-Исраэль, приглушила и оттеснила на задний план вопиющий по своей несправедливости и антидемократизму суд над Жаботинским и борцами хаганы. Их обида была тем более острой, что ни в одном из решений конференции данная беззаконная акция даже не упоминалась, как будто ни арабского насилия, ни английского неправедного суда, буквально несколько недель назад потрясших мир, не было вовсе. Еще более острым было сознание того, что снижение протестующего накала санкционировал возглавлявшийся М. Усышкиным Ва’ад-Гацирим. Сионистские вожди полагали, и, возможно, не без причины, что в обстановке принятых исторических сан-ремских решений евреям разумнее не поднимать большого шума и держать «народное волнение» в узде. Этот тактический шаг вступал, однако, в явное противоречие с тем, что решение о создании национальной еврейской обороны было принято Жаботинским не единолично и не в частном порядке, а отражало мнение всех палестинских лидеров, собравшихся в конце 1919 г. на специальное заседание по данному вопросу. В этом отношении ключевой смысл приобретает фраза Рутенберга из публикуемого ниже его письма осужденному Жаботинскому:

Юридически и морально я ответственен за инициативу организованной самообороны, даже за Ваш арест и каторжную тюрьму. Ибо я заставил Вас согласиться заняться организацией Иерусалимской самообороны, несмотря на Ваш упорный отказ во время знаменитого совещания.

Несмотря на то что в начале мая приговор был смягчен, 6 мая группа Жаботинского обратилась с коллективным письмом к еврейским общинным организациям и политическим партиям. В письме содержался законный упрек, что они забыты теми, чьи распоряжения выполняли и во имя кого жертвовали своими жизнями. «Мы найдем иные методы, если за нас не поведут борьбу», – говорилось в письме. В нем содержался откровенный призыв игнорировать Ва’ад-Гацирим и адресовать свой протест правительствам Европы и Америки, включая, разумеется, британское.

После этого письма узников Аккской тюрьмы посетил давний друг Жаботинского Л. Яффе (см. о нем прим. 33 к III: 1) и передал, что в стране среди евреев готовятся демонстрации протеста против английского произвола.

7 июля, после назначения Верховным комиссаром Палестины Г. Самюэля

, была объявлена всеобщая амнистия для осужденных, и «дело Жаботинского» и его товарищей было закрыто – они вышли на свободу

. Однако сам этот эпизод носил достаточно драматический характер, и приводимое ниже письмо Рутенберга, адресованное в Аккскую тюрьму, лишний раз об этом напоминает. Дата на нем отсутствует, но из контекста вполне ясно, что оно относится к июню 1920 г. (упоминаемую в нем голодовку заключенные объявили 6 июня