скачать книгу бесплатно
– Ни для одного.
– Но они ведь сдались в расчете на пощаду.
– Тогда они дураки. Я предпочел бы, чтобы было иначе. Бог свидетель, я предупреждал короля, что случится, но теперешнее умонастроение Парламента этого не допустит. Вы не согласны?
– Нет-нет, мы все согласны, милорд, – поспешно заявил Эннесли.
– Мистер Нэйлер?
– Они не проявили милосердия к королю, так с какой стати нам щадить их?
– Хорошо сказано. В таком случае я посоветую королю и всему составу Совета действовать именно таким образом.
– А поимка остальных? – поинтересовался Нэйлер.
– Она ляжет на вашу ответственность, мистер Нэйлер, поскольку эта работа вам явно по душе. – Хайд взял приговор и, держа его на вытянутой руке, повернул голову, как если бы ему противно было просто касаться его. – Лучше вам передать это в Тауэр.
Нэйлер встал со стула и обогнул стол, чтобы забрать документ.
– Держите нас в курсе ваших успехов, – продолжил лорд-канцлер. – А теперь мне нужно обсудить с коллегами одно щепетильное дельце.
Нэйлер понял, что ему пора. Он подхватил свою суму и поклонился комитету.
– Милорды.
За дверью он немного помедлил, по-видимому, чтобы убрать приговор, но на самом деле подслушивая.
«Ревностный парень, однако», – долетело до него одобрительное замечание Мориса. Затем послышался высокий сипловатый голос Хайда: «Очень ревностный. Двести миль за четыре дня! Интересно, что побуждает его так стараться?»
Нэйлер постоял бы еще, но мистер Хлыщ уже ждал, чтобы проводить его на улицу, и пришлось ему пойти прочь от открытой двери, напрягая уши до тех пор, пока голоса за спиной не слились в неразборчивое бормотание.
По всей южной стороне Стрэнда на протяжении мили лежали, спускаясь к Темзе, дворцы и сады знати: сначала Сомерсет-хаус на востоке, затем Вустер-хаус, Арундел-хаус и Йорк-хаус, вплоть до Нортумберленд-хауса на краю Уайтхолла. В средоточии этих величественных домов, пришедших в запустение во время Гражданской войны и скудных лет Протектората, располагался Эссекс-хаус – елизаветинский особняк, служивший лондонской резиденцией Уильяму Сеймуру, первому маркизу Хартфорду. Теперь это был не столько дом, сколько скопище помещений, расположенных в нескольких зданиях: в общей сложности сорок две спальни, по большей части сданные внаем ради платы. Вот здесь, в этом памятнике упадку роялизма, обитал безвозмездно Нэйлер в течение минувших четырнадцати лет на правах домочадца маркиза.
Он прошел по мощеному двору, пробираясь среди куч отбросов с кишащими в них крысами к тяжелой дубовой двери в западном крыле, извлек связку ключей, отпер замок и поднялся по лестнице на верхний этаж. В конце темного коридора открыл вторую дверь. Никому из слуг не дозволялось иметь от нее запасной ключ. Изнутри, словно из печи, пахнуло спертым и прогревшимся за четыре дня воздухом. Рой мух кружился в середине комнаты, служившей ему кабинетом. Другие беспомощно бились в окна в свинцовом переплете. Все поверхности были завалены кипами пожелтевших бумаг: дела против цареубийц, письма, протоколы, изъятые по ордеру из забытых уголков библиотек правоведов и семейных архивов, из потайных мест в погребах, с чердаков и из куч с мусором. Припорошенные красноватой пылью, перепачканные и местами отсыревшие, они создавали в комнате характерный запах плесени и гнили. Идя к окну, Нэйлер осторожно лавировал между кипами, задевая их ногами. Они шуршали, как сухие листья, а от его шагов с ковра поднимались облачка чего-то похожего на черные споры. Нос у него заложило, он почувствовал очередной приступ тошнотворной головной боли, разливающейся от основания носа в область за глазами.
Он открыл окно. В какой-нибудь сотне ярдов лениво катила свои воды Темза. Наступил отлив, обнажив кучи жирного черного ила, перемежаемые зелеными полосами водорослей. Под лучами жгучего солнца они источали запах моря и гнилости. Среди них копошились фигуры – люди надеялись найти что-нибудь полезное в хозяйстве или годное на продажу. Над головами у них кружили с криками чайки. Время от времени птицы камнем падали вниз, замирая на мгновение и снова взмывая в воздух. В глубине сада, у края воды, виднелась арка, выходящая на частную пристань. Нэйлер вытянул шею. Лодки маркиза не было. Он предположил, что старик отправился вверх по реке, чтобы посетить короля в Хэмптон-корте.
С намерением устроить сквозняк он зашел в маленькую угловую спальню и открыл там окно. Оно располагалось с боковой стороны дома и смотрело на Милфорд-лейн, пролегающую между Эссекс-хаусом и Арундел-хаусом. То была овеянная дурной славой улочка с пивными, дешевыми лавками и домами терпимости, с обитателями, которых даже кромвелевцам не удалось приобщить к Богу. В этот вечер здесь было непривычно тихо – шлюхи и кабатчики, по наблюдению Нэйлера, соблюдали день отдохновения не менее строго, чем прочие христиане. Он сам ходил в этот вертеп несколько раз за пару минувших лет, когда груз одиночества и зуд плоти становились нестерпимыми.
Еще некоторое время он смотрел, потом развернулся лицом к комнате. В спальне он не держал бумаг и украшений, если не считать миниатюрного портрета жены, висевшего над туалетным столиком. Ему нравилось зажигать под ним свечу по вечерам и таким образом засыпать как бы с ней вместе. Сейчас она смотрела на него из-под черных локонов искоса, как сэр Эдвард Хайд за столом Совета; изображенная в профиль голова была наполовину обращена к нему, и на лице было забавное выражение: умное и веселое.
В последний раз он ее видел на Рождество 1657 года, когда домочадцы собрались тайно в частной часовне, чтобы отпраздновать рождение Христа. Как раз когда закончилась проповедь и священник вышел со Священными Дарами к алтарной перегородке, украшению самому по себе незаконному, двери с грохотом распахнулись, в храм ворвалась колонна солдат и окружила паству. Солдаты вскинули мушкеты, но позволили причащающимся употребить вино и облатки. Провожая Сару обратно к скамье, Нэйлер отметил, что офицеров нет, и предположил, что солдатам дали такой приказ. Когда они сели, она взяла его ладонь и положила на свой живот. Он ощутил толчок – он и сейчас его чувствовал, два с половиной года спустя: резкий стук, похожий на удары сердца. Позднее до него дошло, что жена таким способом просила его не делать глупостей, и он решил последовать совету.
Но после того как пленники просидели несколько часов, появились наконец два офицера. Оба полковники. Когда они вальяжно прошли через неф к алтарю и потребовали сообщить, какова цель этого незаконного сборища, Нэйлер ощутил закипающий внутри гнев.
– Сегодня ведь обычный вторник, – сказал тот из офицеров, что помоложе. – Рядовой день недели, такой же, как прочие. Отмечать суеверный праздник Рождества запрещено актом Парламента. Вы все арестованы.
Никто не произнес ни слова, даже маркиз, спокойно сидящий впереди. В этой тишине Нэйлер услышал собственные слова:
– Не может быть незаконным поклонение Богу.
– Что такое, сэр? – спросил офицер.
– Я сказал, что не может быть незаконным поклонение Богу, – повторил Нэйлер громче.
– Запрещено пользоваться Книгой общих молитв, как и служить в Англии католические мессы.
Он почувствовал, как Сара стиснула его руку, но удержаться не мог.
– А мне казалось, что вы вели войну за свободу совести.
– За свободу совести, сэр, а не за измену. Книга общих молитв подразумевает, что вы молитесь, в частности, за Карла Стюарта. Вы ведь не станете этого отрицать?
– Мы молимся за всех христианских королей, князей и правителей.
– В таком случае вы поминаете короля Испании, нашего врага и паписта.
– Мы просим Господа, чтобы Он благословил все власти. Папистов тут нет.
Полковникам надоело препираться.
– Арестовать его.
Нэйлер не смог попрощаться с Сарой, даже хотя бы толком взглянуть на нее. За спину ему уже зашли двое солдат, а он был слишком зол, чтобы заметить их. Он слышал, как жена вскрикнула, но не успел понять, что происходит, когда его сдернули со скамьи и протащили в заднюю часть часовни, а оттуда выволокли на холодный декабрьский воздух. Его вели по безлюдным улицам – они опустели по причине Рождества, и именно это так бесило армию – до самой тюрьмы Ньюгейт, где бросили в камеру и оставили гнить в течение следующих шести месяцев. Когда его выпустили, он узнал, что ребенок, мальчик, родился мертвым в ту самую ночь, когда его схватили. Преждевременные роды начались из-за пережитого потрясения, и, рожая, Сара умерла.
«Интересно, что побуждает его так стараться?»
Наверное, подобный случай может побудить человека очень стараться, не так ли, ваша светлость? Особенно если двумя офицерами, произведшими арест, были полковники Уолли и Гофф, разыскиваемые за убийство короля и где-то ступающие еще свободно по божьей земле. Но это не продлится долго, сэр, раз уж к делу причастен мистер Ричард Нэйлер.
Глава 5
Как только занялся новый божий день, Уилл – босой, в одной рубашке и штанах – выскользнул из постели и тихонько, чтобы не разбудить тестя, уселся за стол. Он достал из кармана лист пожелтевшей бумаги, вырванный из старого альманаха, окунул перо в чернильницу и после некоторых раздумий вывел в верхней части страницы – тем самым изящным почерком с завитушками, которым начертал смертный приговор королю: «Смиренное обращение к христианской общине Кембриджа, Массачусетс. Уильям Гофф, эсквайр».
Он остановился и поднял глаза, вглядываясь в поисках вдохновения в отбрасываемые косой крышей тени. Поставь его перед любой публикой, сколь угодно многочисленной, и присутствуй даже сам Кромвель, и Господь вольет Уиллу в голову поток слов – стоит только открыть рот, и они брызнут фонтаном. А вот письменная речь – это совсем иное дело. Вероятно, пойди он в Оксфорд, как два его старших брата, чувствовал бы себя более уверенно. Но когда Уилл вошел в возраст, отец его почил, вот и пришлось юноше стать учеником засольщика у «набожного Уильяма» Вогана, бакалейщика-пуританина из Лондона, и на образовании был поставлен крест. Тем не менее спустя какое-то время мысли его начали принимать форму, и вскоре его перо уже чиркало по бумаге.
На это дело у него ушел чуть ли не час. Текст получился выспренний, и пунктуация хромала, зато он был искренним и выражал именно то, что ему хотелось сказать. Уилл подул на бумагу, потом откинулся на стуле и сидел, дожидаясь, когда солнце встанет полностью, а внизу начнется шевеление. Тогда он подошел к Неду и осторожно потряс его за плечо.
– Я тут написал кое-что.
– Ну так дай посмотреть. – Нед взял петицию, держа ее в вытянутой руке, и стал читать, моргая сонными глазами.
Получив множество милостей от Господа, когда оставил он родную страну, а также на пути своем через великие бездны; так же, как в стране сей, где он чужеземец. Теперь же, пред Господом в собрании народа Его, возжелаем смиренно, дабы молитвы наши услышал Бог и обратился к нему. И дабы Господь споспешествовал бедному и недостойному слуге, одаряя его щедротами и милостями, и мог бы он ступать, как сказано в Писании, и всегда устремляться к Богу: любить Его и служить Ему во всех обстоятельствах.
Закончив читать, Нед кивнул:
– Отлично изложено.
– И грамматика хороша?
– Сойдет.
– Ну так что, мы согласны? Следует нам раскрыть себя?
Нед вернул зятю петицию. Весь предыдущий день напролет спорили они об этом деле.
– Как бы поступил на нашем месте Оливер? – спросил он. – Он не стал бы прятаться на чердаке, можешь быть уверен. Он вышел бы с гордо поднятой головой, а в день Божий принял бы участие в общей службе.
– Тогда я передам бумагу нашему другу.
Уилл натянул сапоги.
Гукинов он застал внизу в гостиной, они готовились идти в дом собраний. Он отдал бумагу Дэниелу вместе со свидетельствами их священников из Лондона, подтверждающими, что они оба пережили откровение.
Гукин прочитал петицию, хмурясь и кусая губу.
– Вы понимаете, что я должен быть честен в отношении истинной вашей личности и причины приезда в Америку?
– Понимаем.
– Мэри, что скажешь?
Мнение Мэри склонялось к тому, что уже немного поздновато интересоваться ее мнением. Однако в ней зародилась симпатия к Уиллу – благодаря его спокойной искренности, набожности, тому, с каким расположением говорил он с детьми. Ей не хотелось обескураживать его.
– Поступайте, как сочтете правильным.
Вдалеке зазвонил колокол. Гукин сунул бумагу в карман.
– Я сообщу, как только члены общины проголосуют.
Семья отбыла в строгом порядке: Дэниел возглавлял, а маленький Натаниэль замыкал шествие. Уилл вернулся на чердак.
– Они ушли.
Нед, раздетый по пояс, склонялся над тазом и ополаскивался, покрякивая. Уилл занял свое место за столом, закрыл глаза и ткнул пальцем в раскрытую наугад Библию. Бог каким-то образом всегда направлял его подходящей цитатой, и это утро не стало исключением. «Услышь, Господи, правду мою, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых»[4 - Пс. 6: 1.].
Нед надел рубашку. Потом подошел к окну и оглядел реку через подзорную трубу. Подходил паром, перевозя запряженную конями повозку с пассажирами, а также с полдюжины пеших мужчин и женщин. Все средних лет. Без детей. Едва паром приткнулся к кембриджскому берегу и опустились сходни, все торопливо двинулись через луг, миновали ручей, прошли мимо их дома и скрылись из виду. Вскоре колокол перестал звонить, и наступила тишина.
Уолли сложил трубу, отошел от окна и растянулся на кровати. За восемнадцать лет службы офицером он усвоил, как важно демонстрировать уверенность, даже если не чувствуешь ее. Нед был твердо убежден, что они поступают правильно, раскрывая себя, хотя бы потому, что многим уже известны были их истинные личности: капитану Пирсу, некоторым пассажирам с «Благоразумной Мэри», губернатору Эндикотту, семье Гукинов… Едва ли стоило рассчитывать, что общительные дети не выболтают секрет. С другой стороны, он не был уверен, что кембриджская община будет им рада. И если она проголосует против, что тогда? Они выдадут себя напрасно и вынуждены будут незамедлительно уезжать. Но куда? Ему казалось в тот миг, что для такой обширной страны, как эта, здесь слишком мало укромных мест, по крайней мере для одного человека шестидесяти лет и другого, сорока двух от роду, не обремененных полезными навыками и лишними деньгами.
Прошло полчаса, за которые ему не удалось особо продвинуться в части составления запасного плана, когда он услышал, как открылась парадная дверь и на лестнице раздались шаги. Полковник сунул руку под подушку и положил палец на спусковой крючок пистолета, но, когда дверь открылась, перед ними предстал всего лишь юный Сэм Гукин, готовый лопнуть от важности.
– Отец говорит, чтобы вы немедленно приходили!
Беглецы взяли свои Библии и последовали за мальчиком вниз по лестнице, потом по дороге и вверх по склону к деревне. Они с любопытством смотрели по сторонам. С полдюжины бревенчатых домов, таких же, как у Гукинов, стояли немного поодаль от дороги, привольно раскинувшись посреди обнесенных изгородями участков, все они выглядели новенькими в лучах утреннего солнца. Впереди виднелись главенствующие над поселком высокие крыши и трубы колледжа. Людей не было видно, и ощущение, закрадывающееся от этого простора, новизны и пустоты, было каким-то особенно тревожным, походя на сон. На Неда навалилась вдруг тоска по дому. «Господь милосердный, – подумал он. – Никогда я не смогу к этому привыкнуть».
Сэм вприпрыжку бежал впереди.
Дом собраний оказался скромным строением, сорок на сорок футов, о двух этажах с окнами, с кровлей из дранки, приобретшей под действием погоды серебристый, как у рыбьей чешуи, цвет, с четырехскатной крышей, увенчанной небольшой колокольней в форме муравейника. Снаружи скопилось много лошадей, повозок и поклажи, но изнутри не доносилось ни звука. Тишину нарушало только птичье пение. Сэм открыл дверь, и они вошли в прохладное, хорошо освещенное помещение с галереей. Первый этаж и верхние галереи были заполнены молчаливыми фигурами: мужчины стояли по одну сторону, женщины – по другую, дети располагались в задней части. Все собравшиеся воззрились на двух вошедших полковников, и в этот миг Нед, как никогда в жизни, уверился, что голосование сложилось не в их пользу. Но тут Дэниел Гукин встал и начал хлопать в ладоши, и секунду спустя к нему присоединились остальные. Внезапно бревенчатое здание наполнилось звуками аплодисментов, под которые священник сошел с кафедры и двинулся по проходу навстречу гостям, раскинув руки в жесте радушного приветствия.
Проповедь священник начал с цитаты из Второзакония о необходимости быть в любой миг готовым к смерти.
– Грешникам следует сознавать, что смерть – вещь предопределенная, не предопределено лишь время и что если они промедлят на день с обращением ко Христу, то не миновать им кары вечной.
Священник говорил сильным, глубоким голосом с йоркширским акцентом. Призывая слушателей снискать милость Божью, являя гостеприимство, он воздел руки и возвел глаза к небу.
Как почетных гостей, Неда и Уилла усадили впереди. Уилл слушал, прикрыв глаза, кивая и бормоча в знак согласия, но Нед спустя первые полчаса обнаружил, что внимание его рассеивается. Слегка поворачивая голову, он неприметно разглядывал собравшихся: сначала серьезные лица на скамьях, затем на заполненных галереях выше проповедника. И наконец обратил взор на самого священника. Он был лет тридцати с лишним, коренастый, темноволосый, с короткой черной бородой и бровями, которые сходились в одну сплошную линию. Нед инстинктивно почувствовал, что видел этого человека раньше. Потом до него дошло – это тот самый мужчина, который смотрел, как они купались.
Он постарался выбросить это из головы и открыть сердце Богу. Когда час спустя проповедь закончилась, Уолли энергично присоединился к пению исполняемых без музыкального сопровождения псалмов («С терпением уповал я на Господа»)[5 - Пс. 39: 1.], а затем к «Отче наш». Он внимательно слушал толкование отрывка из Книги Исайи («Будьте тверды, не бойтесь; вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие»)[6 - Ис. 35: 4.]. Когда собрание закончилось и прихожане потянулись к выходу, на свет солнца, он изо всех сил старался запомнить имена членов общины, которых стал представлять ему Дэниел Гукин, начиная с преподобного Чарльза Чоунси, ректора Гарвардского колледжа, человека величественного и статного, как галеон, лет шестидесяти, облаченного в черные одежды пастора и сопровождаемого небольшой эскадрой пылающих рвением студентов, уважительно кивающих головами.
– Я убежден, что Господь привел вас в эту страну равно ради вашего блага и нашего. – У ректора было широкое румяное лицо, обрамленное светло-оранжевым париком и белым воротником с ниспадающими лентами. Слова он произносил словно судья, объявляющий приговор. – Вам следует посетить наш колледж и отобедать.
– Почтем за честь, – сказал Нед. – Не так ли, Уилл?
– Воистину, мистер Чоунси. С удовольствием, если не доставим неудобств.
– Неудобств? Да вы ангелы, сошедшие с небес!
После того как ректор со студентами удалился, Гукин представил церковного старосту, мистера Фроста, поприветствовавшего их сиплым голосом. Затем полился поток фермеров. Эти мужчины с суровыми и загорелыми лицами, протягивающие мозолистые ладони, – Томас Дэнфорт, Голден Мур, Натаниэль Спэрроухок, Эбрахам Эррингтон – напомнили Неду рекрутов первого полка кромвелевской кавалерии.
Уолли бросал взгляды поверх их плеч на священника, который расположился у дверей дома собраний и напутствовал выходящую на улицу паству. Со временем священник почувствовал, что за ним наблюдают. Он бросил взгляд на Неда и минутой позже извинился и зашагал через лужайку к месту, где стоял полковник.
– А теперь, – произнес Гукин, предлагая священнику присоединиться к группе, – если у вас голова не пошла еще кругом от обилия имен, позвольте представить преподобного Джонатана Митчелла. Джонатан, это Эдвард Уолли и Уильям Гофф.
Митчелл поклонился каждому по очереди.
– Уж ваше-то имя нам точно не забыть, мистер Митчелл, – сказал Уилл. – После такой проповеди.
– Ну что вы, – сказал священник скромно. – Вы ведь знаете, как это бывает, мистер Гофф, когда Дух ведет вас за собой. Заслуга принадлежит исключительно Богу. Как я узнал от Дэниела, вы сами отменный проповедник.
– По временам.
Преподобный обратился к Неду:
– Как надолго собираетесь вы задержаться в Кембридже, полковник Уолли?
– Это зависит от хода дел в Англии. Я не верю, что Господь позволит Его врагам долго упиваться торжеством. Как только правительство падет, мы вернемся домой.
– А до той поры нам предстоит послужить для вас убежищем от шторма?
Была в этом замечании едва уловимая нотка, не понравившаяся Неду, хоть он и не мог в точности объяснить почему, а Уилл и Дэниел ее, похоже, вовсе не заметили.
– За безопасную гавань мы определенно благодарны, – произнес он. А потом осведомился как бы невзначай: – Скажите, а не вас ли я видел вчера на реке?
Митчелл наморщил лоб, словно пытался припомнить.
– Нет, не думаю. Я только вчера вечером вернулся из Бостона. – Преподобный оглянулся. – Ох, там миссис Саймс терпеливо ждет пары слов – она недавно овдовела. Давайте поговорим позже.
Отвесив еще пару поклонов, священник удалился.
