скачать книгу бесплатно
– Смелей, Уилл, – весело скомандовал Нед. Но когда обрезки посыпались на пол, он заметил, что они цвета гусиных перьев, а посмотревшись в зеркало, с ужасом осознал, что стал седым, как те старые солдаты-роялисты, что просят милостыню в Лондонском Сити. И отложил зеркало.
Спустившись через полчаса в кухню на ужин, они предстали перед хозяевами в совершенно преображенном облике. Гости избавились от вонючих армейских курток из кожи. От вымытых в реке тел веяло чистотой. Сидящие за столом среди семейства Гукинов двое мужчин в рубашках ничем не отличались от прочих английских обитателей Массачусетса. И слава богу, подумалось Мэри Гукин. Быть может, им удастся-таки не привлечь к себе внимания.
Дэниел склонил голову:
– Благословенно имя Твое, о Господь, за щедрые дары, которыми питаешь Ты нас в час сей. Прости нам грехи наши и слабости, обереги и сохрани Церковь Твою в эти времена испытаний и пошли нам здоровье, мир и истину, ради Христа, единственного нашего Спасителя. Аминь.
– Аминь.
Дэниел поднял глаза, улыбнулся и простер руки.
– Ешьте.
Ужин был довольно скромным: свежеиспеченный хлеб, сыр, маринованный язык. Гости поглощали еду, как люди, умирающие с голоду. Тем не менее они старались не забывать о хороших манерах, отламывая хлеб по кусочку и прожевывая каждый, прежде чем отправить в рот следующий. Дэниел поставил на стол кувшин с пивом. Нед согласился, а Уилл отказался.
– Отец Уилла был проповедником, который придерживался строгих пуританских правил, – пояснил Дэниел причину такого воздержания жене.
– Это так, полковник Гофф? – вежливо осведомилась она.
Уилл проглотил кусочек хлеба, прежде чем ответить.
– Весьма строгих. Он отказывался совершать крестное знамение во время крещения, не дозволял обмена кольцами во время бракосочетания и не облачался в стихарь. Он подписал петицию к королю с осуждением подобных практик, за что потерял место в Сассексе. Ему пришлось перебраться в Уэльс.
– А это для любого человека страшное наказание, – вставил Нед.
Уилл усмехнулся и покачал головой.
– Вы уж простите его, миссис Гукин. Я за годы натерпелся от его шуток. Дело в том, что я родом из Уэльса – это, наверное, заметно по моему говору.
Мэри улыбнулась:
– В таком случае вы-то, полковник Уолли, не из валлийцев?
– Нет, слава богу. Я ноттингемширец. – Нед отхлебнул глоток пива. – Но валлийцы – прекрасные проповедники, стоит отдать им должное. Присутствующий здесь Уилл одарен настоящим талантом. Оливер считал его лучшим оратором во всей армии.
Оливер. То, с какой фамильярностью было обронено это имя, заставило всех за столом приумолкнуть, и Гукин не сдержался.
– Нед приходился лорду-протектору двоюродным братом, – пояснил он детям.
И сразу пожалел об этом. Мэри обожгла его взглядом, тогда как отпрыски оживились.
– Какой он был?
– Вы часто с ним виделись?
– Расскажите нам о прозекторе, Нед…
Нед рассмеялся, вскинув руки:
– Слишком много вопросов сразу.
– Но вы хорошо знали его светлость?
– О да, да, весьма неплохо.
Он мог бы добавить, что они родились с разницей в один год, с детства дружили, вместе учились в университете, вместе катались верхом, охотились и играли в карты – дело было до обращения Оливера. Что они жили в одном доме в Лондоне, пока не создали свои семьи, что Оливер убедил его стать солдатом и в итоге продвинул до должности генерального комиссара всей английской кавалерии. Что они вместе сражались под Марстон-Муром и Нейзби, а также в дюжине других битв, что во время правления Кромвеля он возглавлял военную охрану протектора, что находился рядом с ним в последние минуты его жизни. И что, если бы не Оливер, он вел бы скучное существование торговца сукном и незадачливого земледельца, не подписал бы смертный приговор королю, а значит, не оказался бы на склоне лет здесь, на другой стороне мира, вынужденный спать на чердаке.
Но вместо всего этого он сказал:
– Мы поговорим о нем как-нибудь в другой раз.
– Быть может, вы почтите нас лекцией в нашем доме собраний, Уилл? – вставил Гукин, чтобы переменить тему. – Мы будем рады услышать ваши наставления.
– Разумно ли это? – спросила Мэри. – Стоит ли им показываться так свободно на людях?
– Верное замечание, – согласился Уилл и вопросительно посмотрел на Неда. – Да и я давно уже утратил навык говорить публично.
– Мы приехали в Кембридж, чтобы жить среди мужчин и женщин одного с нами образа мыслей, – сказал Нед. – Если они приглашают нас изучать Священное Писание вместе с ними, то так мы и поступим, иначе зачем мы здесь? Помимо прочего, миссис Гукин, хоть ваш чердак и превосходное место, мы не можем провести остаток жизни подобно пленникам, заточенным в одной комнате.
Мэри открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.
Когда с трапезой было покончено, офицеры пожелали хозяевам доброй ночи и удалились на чердак.
Нед стоял, покуривая трубку, и смотрел на реку, свинцово-серую в гаснущем свете. Черные сваи неоконченного моста торчали из воды, словно шпангоуты потерпевшего крушение судна во время отлива. Он распахнул окно. Легкое дуновение ветра рассеяло облачка дыма. В былые времена в этот час вечера он зачастую выходил из дома, стоявшего по соседству с дворцом Уайтхолл, чтобы выкурить по трубочке вместе с протектором. Табак тот любил почти так же сильно, как музыку, – бывали случаи, что, услышав чью-то игру или пение, Кромвель покидал свою резиденцию, ходил по улицам, а найдя источник звука, останавливался и слушал со слезами на глазах.
«Если хотите знать, каким он был, то как вам такое – нечто, чего вы вряд ли могли ожидать».
Уилл сидел поблизости за столом, склонившись над карманным блокнотом, в котором вел свой дневник. Писал он с сокращениями, из соображений как секретности, так и экономии бумаги. Ему удалось захватить с собой всего несколько блокнотов, и он понятия не имел, сумеет ли раздобыть еще.
27 июля 1660 г. Мы встали на якорь между Бостоном и Чарльзтауном, между 8 и 9 утра. Все в добром здравии благодаря простертой над нами деснице Бога. Ах! Эти люди должны возблагодарить Господа за милость Его, как в псалме 107: 21 и т. д.
Уилл слишком устал, чтобы писать больше. Он подул, чтобы чернила высохли, потом опустился перед кроватью на колени, помолиться о Фрэнсис и их пятерых детях. Старшему было всего шесть, младшая родилась, когда он был уже в бегах, и ему не довелось даже увидеть ее. «Дик, Бетти, Фрэнки, Нэн и Джудит… обереги их, Господи, и сохрани от всякого зла, и даруй им божественную Твою милость». Нед прав: безумие думать о них слишком часто. Нужно верить, что они снова встретятся. Их разлука не что иное, как Божий замысел. Но вид детей Гукинов неизбежно навел его на мысль о собственных чадах. Однако он обнаружил, что с каждым днем образы их становятся все более расплывчатыми. Малыши, должно быть, уже научились ходить и разговаривать. Они наверняка совсем не такие, какими он их запомнил. Уилл видел их словно сквозь туман.
Частый стук вернул его к реальности. Это Нед выбивал трубку о подоконник. Усталость туманила Уиллу голову. Все, что он мог, – это повалиться в кровать. Странное было чувство – лежать на матрасе, а не в гамаке: нет качки, не слышно топота и криков с палубы. Тишина. Он только краем сознания уловил, как скрипнул матрас, когда Нед растянулся рядом, и почти в ту же секунду провалился в глубокий сон.
Глава 4
Ричард Нэйлер вышел из Статерн-холла рано утром в субботу, с первыми лучами рассвета. Предосторожности ради он сунул за пояс пистолет. Вполне вероятно, что во владении полковника Хэкера осталось оружие. Кто знает, на что способна его жена в приступе отчаяния? Он тихонько притворил за собой дверь.
Нэйлер отвязал лошадь и принес ей ведро воды. Пока она щипала траву в саду, он завернул смертный приговор в кусок ткани, бережно уложил в одну из седельных сумок и крепко затянул завязку. Перед тем как сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом. Окна его были темными и пустыми, безжизненными, как в мавзолее. К пяти он был уже в дороге.
Летним утром он мчался галопом, наклонившись вперед в седле, – локти прижаты к коленям, глаза устремлены вдаль – по извилистым пустым улочкам, через только начинающие пробуждаться деревни и не сбавлял хода, пока не оставил Статерн-холл милях в двух позади. К девяти он был у развалин древнего римского форта, отмечающего перекресток Фосс-Уэй и Уотлинг-стрит. Старинная дорога шла прямо на юг.
В течение дня он дважды менял усталых коней – сначала в Бербедже, затем в Таустере – и придержал лошадь только после полудня, когда понял по мильным столбам, что проезжает мимо поля боя под Нейзби. С милю или две ехал он неспешной рысью по плоской нортгемптонширской равнине, пытаясь узнать место, памятное по тому кошмарному июньскому утру пятнадцать лет назад. Где-то тут кавалерия принца Руперта шла вверх по склону в атаку на врага, продираясь сквозь заросли дрока и кроличьи садки, но напоролась на тысячу железнобоких, которые с кличем «Господь – наша сила!» вынырнули из утреннего тумана и ударили ей во фланг. Командовал ими, как позже он узнал, полковник Эдвард Уолли. Нэйлер успел сделать выстрел, а затем конница круглоголовых врезалась в их передовую линию, и скакун под ним рухнул.
Весь день пролежал он среди мертвецов, придавленный убитой лошадью, истекающий кровью, с разбитыми ребрами и сломанным бедром, не в силах пошевелиться, и слушал, как стонут и умирают его раненые товарищи. К приходу темноты он впал в беспамятство. Следующее, что он помнил, это грохот выстрелов и боль от чего-то острого, упершегося в грудь. Когда он открыл глаза, над ним стояли два мушкетера, круглоголовые, с заряженными ружьями, и обсуждали, стоит его прикончить или нет.
– Погоди-ка, – произнес один. – Он на нас смотрит.
Они погрузили его в телегу, и он выжил, хотя в течение последующих месяцев часто сожалел об этом. Но как бы то ни было, вот он теперь, живой и на победившей стороне, и уж он-то не совершит ошибки, поддавшись милосердию.
Нэйлер пришпорил коня и возобновил скачку на юг – шлейф пыли, ярость возмездия.
Ночь он провел в Сент-Олбансе, в двадцати милях к северу от Лондона, разделив кровать в гостинице «Белый олень» с двумя другими путниками: торговцем зерном из Линкольна и пехотным капитаном, возвращающимся в свой полк в Йоркшире, и уехал в воскресенье, пока оба еще храпели. К середине утра, когда он ехал по Ладгейт-Хилл через Лондонский Сити, колокола собора Святого Павла звенели у него в ушах, как бы приветствуя его возвращение домой с триумфом. Он направился прямиком в Вустер-хаус на Стрэнде, но не успел проделать и десяти шагов от входа, как был остановлен одним из стражников лорд-канцлера.
– Ричард Нэйлер, – отрапортовал он. – К сэру Эдварду Хайду.
Он был грязный, небритый, держал в руке пыльную седельную суму, обильно потел из-за боли в старых ранах и одышки. Нэйлер попытался пройти мимо стражника, но тот тут же заступил ему дорогу.
– Сэр Эдвард на богослужении вместе с семьей.
– Ну, значит, пусть примет меня, как только освободится.
Стражник смерил его взглядом:
– Тебе известно, что сегодня день отдохновения?
– Мне известно, что ты болван. Передай ему, что приговор у меня, – слово в слово, уяснил? Он поймет, о чем речь.
Дохромав по коридору до приемной, он опустился в кресло. Грубость стражника его не задела. Он привык к тому, что его не узнают. И ему это даже понравилось. Без официальной личины действовать удобнее. Люди говорят свободно и выдают себя. До назначения на теперешнюю должность Нэйлер состоял доверенным секретарем при маркизе Хартфорде. Когда король вернулся на трон, именно маркиз выхлопотал ему место в новом правительстве в награду за долгие годы верной службы.
Он мог выбрать любой пост в пределах разумного: в казначействе, в военно-морском ведомстве, при Верховном суде, но попросился в Тайный совет, а особенно в тот его комитет, что был создан для поиска цареубийц. Эта работа его устраивала. Жены и детей, способных отвлечь от дела, у него не было. Времени на безделье – тоже. Его репутация укреплялась. Он стал одной из тех теней, что перемещаются безлико по внутренним коридорам и палатам заседаний всех народов во все века, – словечко там, предупреждение здесь, рассказанная по секрету новость, предательство. Такие тени весьма полезны, благодаря им вращаются шестерни власти. Нэйлер распрямил ногу и принялся разминать ноющую мышцу.
Спустя несколько минут появился один из секретарей лорд-канцлера – фатоватый, изнеженный юнец, явно родич какого-нибудь придворного.
– Сэр Эдвард сейчас обедает. – Секретарь протянул руку: запястье в кружевах, пальцы в перстнях. – Тем не менее он желает видеть упомянутый вами документ.
Нэйлер помедлил, прежде чем извлечь приговор из седельной сумы, потом с некоторой завистью смотрел, как его уносят наверх. Зная слабости больших людей, он надеялся вручить документ сэру Эдварду лично. Впрочем, спустя какое-то время он был вознагражден, наблюдая результат своих действий. Огромный дом пробудился вдруг от воскресной спячки: слышались распоряжения явиться, в открытых дверях замелькали посыльные. Примерно через полчаса послышался шум въезжающей во двор повозки, и по коридору прошаркала грузная фигура длинноносого сэра Уильяма Мориса, государственного секретаря Северного департамента. Следом за ним явились сэр Энтони Эшли-Купер и сэр Артур Эннесли, оба тайные советники, прибывшие, по обыкновению, вместе. Сразу после этого в дверях снова показался тот же секретарь-хлыщ, но державшийся теперь более уважительно.
– Сэр Эдвард шлет вам свои наилучшие пожелания, мистер Нэйлер, и просит вас присутствовать на заседании комитета Совета.
Нэйлер подхватил суму и последовал за виляющим худыми бедрами секретарем через холл с колоннами, вверх по главной лестнице, затем через анфиладу приемных, в окнах которых за садом виднелась Темза, до личного кабинета лорд-канцлера. Секретарь отступил в сторону, жестом предложив ему войти.
Как всегда, его поразили размеры кабинета. Он был маленьким, почти как чулан, душным и темным, со стенами, отделанными деревянными панелями, и низким потолком. Единственное окно в свинцовом переплете было таким крохотным, что даже в этот летний день пришлось зажечь свечи. Однако именно отсюда осуществлялось управление Англией. Бо?льшую часть устланного турецким ковром пола занимал массивный стол. За ним заседал комитет: Морис по одну сторону, Эшли-Купер и Эннесли напротив, а во главе стола лицом к двери расположился первый министр короля сэр Эдвард Хайд. Чудовищно толстый, он сидел, несколько отодвинувшись от стола и остальных присутствующих, положив на подставленный стул ревматические, распухшие от подагры ноги. Он читал приговор и не поднял глаз.
– Кем должен быть человек, чтобы хранить подобный документ, зная, что враги его вернулись к власти, и понимая, что за такую бумагу его повесят? Можете на это ответить, мистер Нэйлер?
– Фанатиком, милорд.
– Что ж, тут, я полагаю, вы с ним схожи. – Хайд оторвался от бумаги и искоса взглянул на Нэйлера. – В Лестершир и обратно за четыре дня – это достижение. Вы не думали послать кого-то вместо себя?
– Я счел задание слишком важным.
– Так и есть. – Хайд кивнул. – Вы прощены за то, что нарушили день отдохновения. – Он вернулся к изучению приговора, но одновременно вскинул пухлую руку и указал на место в дальнем конце стола. – Присоединяйтесь к нам.
Нэйлер снял шляпу и уселся на стул.
– Благодарю, милорд, но, по правде говоря, я всего лишь курьер. Вся заслуга принадлежит сэру Артуру и сэру Энтони, сумевшим благодаря своим талантам убедить полковника Хэкера признаться в существовании приговора.
Слово «убедить» было чистой воды эвфемизмом. Пока Нэйлер сидел в углу и вел записи допроса Хэкера, стражники Тауэра по приказу Эннесли и Эшли-Купера избивали скованного полковника дубинками до тех пор, пока тот не выложил все как на духу. Оба они были юристами и служили Кромвелю, а затем без зазрения совести поклялись в верности королю. Он бросил на них взгляд через стол. Они признательно закивали. Нэйлер знал, что эти двое очень стараются выказать свое рвение в деле выслеживания прежних товарищей.
– Хэкер теперь еще более покойник, чем был до того, – заметил Хайд. – А что насчет двух других офицеров, получивших приговор: Фейра и Ханкса?
– Оба за решеткой, милорд, и оба уверяют, что отказались исполнять приказ. Ханкс твердит, что Кромвель обругал его за трусость. Оба перекладывают вину на Хэкера.
– Насколько понимаю, мы обязаны передать приговор в Палату лордов?
– Да, милорд, – сказал Эннесли. – Сначала документ следует вручить лейтенанту Тауэра. Тот предъявит ее Хэкеру и потребует клятвенно подтвердить его подлинность. Затем, согласно данным ему инструкциям, он направит приговор лордам.
– И должно это произойти незамедлительно? Завтра?
Эннесли и Эшли-Купер кивнули. Хайд вздохнул.
– Это заново всколыхнет Парламент. – Лорд-канцлер снова перевел взгляд на Нэйлера. – Многие ли из этих подписантов еще на свободе? Вот первый вопрос, который нам зададут.
– Вы позволите, милорд? – Нэйлер извлек из сумы список, набросанный ночью в пятницу в кабинете Хэкера. – Я проштудировал приговор. Как видите, его подписали пятьдесят девять предателей. По моим прикидкам, двадцать из них умерли с тех пор. Двадцать пять у нас за решеткой – или сами сдались, или схвачены. Один, полковник Ингольдсби, получил помилование от его величества в обмен на помощь в поимке остальных. Так что на воле остаются тринадцать.
– И кто именно? – осведомился Морис.
Как и Хайд, он был с королем на протяжении всех лет его изгнания. Но он был уже человек пожилой, несколько повредившийся головой и едва ли мог долго занимать пост государственного секретаря. Тем не менее Нэйлер относился к нему с бо?льшим уважением, нежели к Эннесли и Эшли-Куперу, при неоспоримом уме последних. Пусть Морис послужит, сколько ему отведено, он этого достоин.
– Уолли, – ответил он, ведя пальцем по списку, – Лайвси, Оки, Гофф, Хьюсон, Блегрейв, Ладлоу, Баркстед, Диксвелл, Уолтон, Сэй, Челлонер и Корбет.
– И насколько мы близки к их поимке?
– Лайвси, как мы полагаем, находится в Голландии с женой и детьми. Оки и Баркстед замечены в Германии, как и Уолтон, – человек, по нашим сведениям, очень больной и пожилой. Хьюсон в Амстердаме. Блегрейв, Челлонер и Корбет, по слухам, также укрываются в Голландии. Сэй в Швейцарии. Про остальных нам пока неизвестно. Мы ведем наблюдение за их семьями.
Хайд бросил приговор на стол.
– Конца этому не видно. Только четверо умрут за убийство короля – таков был договор, когда мы торговались вокруг Закона забвения. Затем мы нашли протоколы суда, вернее, их нашли вы, мистер Нэйлер. И четыре человека превратились в восемь, затем из восьми стало двенадцать, а теперь счет пошел на дюжины. У любого из членов Парламента найдется враг, которого он желал бы исключить из помилования.
Отвисший подбородок Мориса задрожал.
– Вы ведь не хотите сказать, милорд, что мы должны оставить те тринадцать человек на свободе?
– Нет, сэр Уильям. Конечно же нет. Мы обязаны поймать их. Тем не менее нам следует как можно скорее покончить с этим делом, чтобы обратить наш ум к прочим вопросам. – Излагая эту мысль, Хайд приподнял парик и почесал вспотевшую голову. Потом аккуратно вернул его на место. – Я предлагаю сосредоточиться покуда на тех, кого мы поместили под замок. Обнаружение приговора поможет нам выдвинуть обвинение против них. – Лорд-канцлер снова обратился к Нэйлеру. – Тех, кто сдался в расчете на помилование, до сих пор содержат, не предъявляя обвинения, в Ламбет-хаусе, а не в Тауэре?
Нэйлер кивнул:
– С целью побудить других последовать их примеру.
– Ну, нам следует признать, что остальные беглецы по доброй воле не явятся, иначе давно бы уже это сделали. А посему пора перейти к следующему этапу.
– Какому, милорд?
– Нужно перевести пленников в Тауэр и как можно скорее предать их суду.
– Так, значит, помилования ни для кого из них не будет? – спросил Эшли-Купер.
