Полная версия:
Карман ворон
Но мне не по себе. Вспомнился наш с Древнейшей разговор:
«Цена будет высока…»
«Я любую заплачу».
Какую же сделку я с ней заключила? Какую цену заплатила?
3
Очередной виток вьюжного месяца, и холмы снова покрыл снег. Долину он пока не затронул, но потемневшие небеса по-прежнему угрожающе хмурятся.
Фиона более не ходит в лес. Она сказала все, что хотела. Но иногда во сне я вижу ее лицо и слышу резкий обвиняющий голос. Меня это тревожит, хотя я действительно не забирала у нее ребенка. Я жаждала рассчитаться с Уильямом, а не с ней. И все же меня часто мучает тот мой разговор с Древнейшей. Я помню, с какой улыбкой она стояла у порога моей хижины. Помню, как ярко блестели ее глаза.
Сколько же ей на самом деле лет? На какой древней, далекой земле она произошла? Странствующий народ не рождается и не умирает. Мы просто странствуем – вот и все. У нас нет родителей, нет детей. Мы парим в воздухе, семенем произрастаем в земле и пускаем корни везде, где только можно. Мы растем, цветем и движемся дальше. Мы – странствующий народ.
Я пытаюсь представить ребенка Фионы, если он и правда у нее был. Мне представляется маленькая копия Уильяма с глазами цвета колокольчиков и сверкающими на солнце волосами. Я ведь прокляла весь род Уильяма. Сказала, что увижу, как он прервется. Поклялась в этом на могиле отца Уильяма и запечатала клятву оставленным камнем с руной. Похоже, мои слова сродни брошенным в озеро камням, от которых идет рябь аж до самого берега. Кто еще их услышал? И как много знает Древнейшая?
Прошлой ночью я снова ходила к ней. Февраль – месяц Волчьей луны, и вчера Древнейшая выла и стонала. Небо заволокло клочками туч. Дул яростный, порывистый ветер. Боярышник среди этого мрака чернел, как паучье гнездо, был холоден, как могила, и спал, как армия живых мертвецов…
В тусклом свете вокруг Древнейшей серели и чернели камни волшебного кольца. Из деревни не доносилось ни звука. Лишь несколько окон золотило невыносимо далекое свечение очага. Древнейшая спала, но под корой боярышника уже чувствовалось приближение весны. Там, в глубине, течет кровь. Она видит сны. Она поет. Она шепчет.
– Древнейшая, – позвала я.
От боярышника дохнуло легкой волной чего-то, похожего на веселье.
– Древнейшая, пожалуйста, поговори со мной.
В ответ – тихий, отдаленный смех, словно смеется ребенок, играющий глубоко под землей волшебного кольца. Мне становится слышна музыка, голоса:
Мэри Мак, Мэри Мак,Дитя в мешке не держи.Не отыскать никому его так,Безумная, безумная Мэри.Древнейшая смеется надо мной? В любом случае она ничего не говорит. Лишь зловещая мелодия доносится из-под земли, где корни боярышника уходят на невероятную глубину, до самых Зеленых кущ и даже дальше – царства мертвых.
4
Еще один виток вьюжного месяца – и новые вести из замка. Уильям не идет на поправку, несмотря на целую армию врачей. Вызван еще один специалист: эксперт по всему загадочному и необъяснимому. Он заявил, что Уильям околдован, и потребовал для своих лекарств разнообразные дорогие ингредиенты.
Этот мужчина, естественно, шарлатан. Все доктора Уильяма – шарлатаны. Через кольцо я наблюдала за тем, как они приходили и уходили со своими настойками, эликсирами, пиявками, баночками, песнопениями, талисманами и заклинаниями. Но этот мужчина и на самом делеспециалист. Он приехал с двумя возами книг и после двухнедельного изучения болезни раскрыл Уильяму ее причину.
«Уильям – жертва проклятия ведьмы на крови, – заявил он. – Наложенное в свете Голубой луны и напитанное черной магией, оно может быть снято ягодами рябины, красной нитью, заклинанием с руной райдо[26] и сердечной кровью ведьмы, пролитой при свете Вороньей луны[27]…»
На это у них мало шансов. Уильям уже пытался найти меня и не смог. Сейчас, когда вовсю действуют мои чары, показаться ему – безумие. Тем не менее меня тянет к нему. Я хочу увидеть его. Столько месяцев прошло, а я так и не позабыла Уильяма. Я вижу его лицо во снах. Слышу его голос. Ощущаю его прикосновения. Как бы ни была сильна моя ненависть, часть Уильяма осталась внутри меня. Занозой под кожей – острой, болезненной, слишком крохотной для извлечения. И все же мне необходимо освободиться от него полностью, чтобы я наконец вновь смогла стать собой.
В деревне только и разговоров, что о ведьмовстве. Люди завешивают двери красным тряпьем, ходят в церковь, постятся, молятся и пытаются умилостивить Безумную Мэри, принося ей подношения под волшебное дерево. Всеми признано: в болезни Уильяма, в потере ребенка Фионой и во множестве других бед – захворавших овцах, не дающих молока коровах и заплесневелом зерне – виновата Безумная Мэри. Малейшие неурядицы и неполадки приписывают вмешательству ведьмы. Матери укачивают младенцев, напевая колыбельные о королеве Зимы. Дети с криками гоняются друг за другом, нацепив на лица маски, вырезанные из мешков. Белоголовая ворона говорит, что в городе по рекомендации нового доктора Уильяма повешены две ведьмы и несколько женщин находятся под подозрением: это, без сомнения, нищенки или старухи не в себе, которые не соображают, что надо бежать. Людей, попробовавших крови, сложно усмирить. Мне теперь нельзя быть увиденной. Сороками разлетаются слухи. Волчья луна убывает, и вскоре взойдет Воронья. Волшебная луна, при которой моя кровь обретает особую ценность…
Март
Безумный месяц
1
Март – дикий, безумный месяц. Месяц нарциссов, гиацинтов, чистотела, аконитов, фиалок, первоцветов и крокусов. Март приходит вместе с буйством белых цветов терновника, с играми зайцев и вольными песнями жаворонков. Март приходит, и зима подает руку полной надежд весне. В который раз уже кружат в танце сезоны, и земля пробуждается от их поступи.
Однако холод еще не ушел. Февраль был мягок, потому в деревне страшатся сурового марта. Королева Зимы теряет власть и оттого сильнее ярится. Древнейшая же в волшебном кольце тихо поет, обещая возрождение. Жирнеют овцы, возвращаются с юга дикие утки, в реке плещется лосось.
В моем доме на озере жизнь бьет ключом: резвятся выдры, лягушки и певчие птицы. В лесу течет березовый сок. Я собираю этот темный мед. Впервые за долгие месяцы я ощущаю на коже теплые лучи солнца и слышу аромат свежей растущей травы. Терновник у озера снова завешен дарами. Одни предназначены королеве Зимы, вторые – Безумной Мэри, третьи – деве Мэриан, или Майе, или королеве Мая, приходящей с белоснежным цветением и пением птиц.
Священник – городской мужчина – спешит осудить ненавистные деревенские обычаи. «Не существует ни королевы Зимы, ни королевы Мая», – заявляет он. Прихожане послушно склоняют головы, готовясь к Великому посту[28]. Они читают молитвы, каются в грехах, но это не мешает им танцевать в волшебном кольце, пока Воронья луна затачивает полукруглый клинок и серпом восходит на небосклоне.
Белоголовая ворона рассказывает, что стражники в городе поймали еще несколько человек. Бродяг, а не наших сородичей, но рано или поздно люди случайно могут захватить и кого-то из нас. Странствующий народ зачастую становится жертвой людских страхов. В нынешней обстановке боязни и ужаса все мои сородичи уязвимы, а я в особенности. Без своего дара я заперта в этом теле, в этом месте. «Мне нужно быть очень осторожной», – повторяю я себе.
Однако зов весны становится почти непреодолимым. Мне хочется бежать, хочется танцевать. Хочется плавать в ледяной воде озера. И больше всего хочется скинуть свою кожу и вновь стать одной из представительниц странствующего народа. Но для этого должен умереть Уильям. Такую цену потребовала Древнейшая. Такую цену я должна заплатить, иначе буду вечной изгнанницей.
2
Сегодня белоголовая принесла весть. Письмо из замка, адресованное мне и написанное рукой Уильяма так аккуратно, словно эпитафия на надгробии.
«Дорогая Малмойра!
Я знаю, что не заслуживаю того, чтобы ты прочитала это письмо. Я обидел тебя. Прости за это и за то, что теперь обращаюсь к тебе. Но, любовь моя, несмотря на все мои мучения, я не позабыл о тебе. Я не могу есть, не могу спать, не могу найти покоя в сердце – и все из-за любви к тебе.
Умоляю тебя, вернись ко мне. Освободи меня от этого помешательства. Ради любви, которую ты когда-то питала ко мне, молю тебя, сжалься надо мной и избавь от страданий.
Навечно преданный тебе,Уильям».Я перечитала письмо, скользя по строчкам пальцем. Затем дождалась темноты и пошла к волшебному дереву.
Древнейшая, как всегда, спала. Но я чувствовала ее медленное пробуждение под одеянием из коры. А прислушавшись, слышала ее доносящийся из глубины земли смех и эхо детских голосов.
– Древнейшая, ты слышишь меня?
Молчание. Лишь гуляет меж деревьев ветер.
– Он написал мне письмо, Древнейшая. Прислал его с белоголовой вороной. Он пишет, что все еще любит меня. Что не может без меня жить.
Древнейшая тихо вздохнула под складками своей зимней кожи.
– И ты веришь ему?
– Нет.
– И все же собираешься к нему пойти.
– Это так очевидно?
– В моем возрасте все становится очевидным, – ответила Древнейшая.
– Он, конечно же, лжет. Это ловушка.
– Конечно. Так ты пойдешь?
– Идти туда – безумие.
Но мы обе знаем, что я пойду. Это знание на уровне инстинкта. Так лосось знает, как плавать. Так ежик знает, в какую сторону подует зимний ветер. Я пойду в полнолуние. Когда расцветет терновник. Я пообещала это Уильяму на зимней ярмарке. Идти к нему – безумие, которое я должна совершить. И потом, разве я не Безумная Мэри? И за ней остался должок.
3
Я не верю Уильяму. Я более не наивная девушка, повстречавшаяся с ним год назад. Тем не менее слова письма взволновали сердце так, как не должны были. «Я не могу есть, не могу спать… и все из-за любви к тебе».Это ложь, я знаю. Но сердце верит в другое. Оно сияет, как звезда, прыгает, как лосось, ноет, как больные косточки, и я никак не могу оборвать его дикую песнь надежды.
Этим утром ко мне на озеро довольно неожиданно пришла Древнейшая, которую я едва узнала. Весна вернула ее к жизни. Теперь ее волосы так же темны, как мои, лицо, пусть и немолодо, но свежо и без единой морщины. В моем зеленом платье, с бусами из тигрового глаза она выглядит не старухой, а матерью.
– Этот сезон тебе к лицу, Матерь, – поздоровалась я.
Древнейшая улыбнулась. Ее глаза были подобны темным озерам.
– Однажды ты одарила меня, – сказала она. – Теперь я принесла дар тебе.
Древнейшая открыла суму и достала то, что я сразу узнала: платье. Мое черное шелковое платье, сделанное из свадебного наряда апрельской невесты. Расшитое розами, листьями и крохотными незабудками.
– Я забрала его, когда они пришли за тобой. Подумала, что оно тебе еще пригодится.
Я коснулась рукой ткани с аккуратной затейливой вышивкой. Кажется, с того времени, как я шила его, прошла вечность. Я почти забыла, каково это – иметь такую красоту.
– Ты все еще носишь обручальное кольцо, – заметила Древнейшая.
– Да, знаю. – Я на мгновение замолчала, но потом все-таки призналась: – Я хотела, чтобы Уильям посмотрел на меня так, как смотрел на Фиону.
Сказала и поняла: так и есть. Я все отдала бы за то, чтобы стать Фионой. Чтобы сбросить свою кожу и одежду, оставить свое тело и стать одной из его деревенских девчонок – красивых, как примула, бледных, как первоцвет, мурчащих, как кошки.
Но мы не переносим сознание в людей. У людей есть имена, у людей есть души. Это отличает их от нас. Это же защищает их от таких хищников, как я.
– Возьми, – сказала Древнейшая, – оно твое. Надень, когда пойдешь к нему.
Забрав платье, я вспомнила сказку о кухонной принцессе. Древнейшая вовсе не добрая фея, помогающая мне завоевать моего принца, и все же она вернула мое платье. Онахочет, чтобы я пошла к нему?
– Мне нужно кое-что знать. О ребенке Фионы.
– Каком ребенке? – пожала плечами Древнейшая.
– Ты забрала его. Зачем?
Она улыбнулась. В это мгновение она выглядела невероятно красивой.
– Ты сама знаешь зачем.
И я знала. В глубине души всегда знала.
Потому что мы – странствующий народ. Мы не рождаемся и не умираем. Мы – кукушки и зайцы, боярышник и омела. У нас нет семей, нет дома. Мы дети всего и вся. Наша колыбель – пустошь. Нет рода древнее нас. Мы не умираем, не болеем, не угасаем. Мы смеемся, танцуем, охотимся, парим в небесах и забираем все, что захочется, у ручных существ – людей, которых защищают имена и души. Мы забираем нужное без оглядки и разбрасываем свои семена по четырем ветрам, горам, морям и звездному небу.
4
Март приходит в овечьей шкуре, как и я, но движется вперед с львиным рыком. Белоголовая ворона держит меня в курсе замковых новостей, однако мне этого мало. Мысли занимают письмо Уильяма, сияющие глаза Древнейшей и ребенок Фионы.
После нашего разговора в лесу мы с Фионой больше не разговаривали. Насколько я знаю, она совсем не выходит из дома. Даже в церковь не ходит. Сидит в четырех стенах за задернутыми занавесками, и мое обручальное кольцо ничего не показывает. Меня не особо волнует Фиона, и все же я часто вспоминаю о ней.
Мне хочется сказать ей, что ее ребенок жив и в руках странствующего народа ему ничего не грозит. Безымянный, он всегда будет свободен, будет парить с птицами в небесах. Бездушный, он никогда не умрет и будет возвращаться в мир снова и снова, пока тому не придет конец. Это должно успокоить ее, если она любит свое дитя. Но люди часто ведут себя странно. Кто знает, что она подумает. И вообще, почему мне не все равно?
Скоро Воронья луна будет полна. На холмах запрыгают зайцы. Может, на меня действует мартовский ветер, а может, темная волшба, но мне почему-то неспокойно. Я ни на что не обращаю внимания: ни на пение черного дрозда, ни на комаров у озера, ни на облака в холодном синем небе. Сегодня меня притягивает и зовет кое-что посерьезнее.
Дорога в замок достаточно безопасна, если идти по ней ночью. Меня никто не видит. Круглолицая Воронья луна еще не взошла. Сердце колотится в груди, помня последний раз, когда я шла по этой дороге; босые ноги саднят от ходьбы. К моему приходу в замок небо уже бледнеет. Коричневые холмы еще укрыты снегом. Вдоль дороги растут нарциссы. Я сажусь на землю, любуясь наступающим рассветом, и говорю себе, что моя единственная настоящая любовь тоже наблюдает за ним из окна.
Только вот Уильям не любил меня по-настоящему. Я это знаю, но сердце не хочет этому верить. Древнейшая объяснила, почему мой дар еще не вернулся. Лишь смерть Уильяма освободит меня. Зимой я верила ей, но пришла весна, в груди заходится сумасшедшее сердце, и я снова рискую всем.
Подобно кухонной принцессе, я постаралась сделать себя красивой. Хотя вода в озере холодна как лед, я умыла в ней лицо и руки, вычесала из волос грязь и листья. Свадебное платье апрельской невесты – для марта неподходящий наряд, в отличие от моей куртки и шарфа, но приятно чувствовать кожей шелк. У меня нет ни туфель, ни кареты, но я воображаю, каково это – снова быть рядом с Уильямом; сделать так, чтобы он по-настоящемуувидел меня…
– Пора! Пора! – трещит над головой сорока.
Ее крик вырывает меня из грез. В небе бледнеет утренняя луна. Вскоре ее сменит солнце. Обручальное кольцо показывает мне комнату Уильяма, отгородившуюся от ночи плотно задернутыми шторами.
«Это мой звездный час», – говорю я себе. Я зайду в его покои и приближусь к его постели. Тихой поступью, неспешно. Я посмотрю в его глаза и увижу в них свое отражение. Моя сила – в его слабости, моя власть – в его беспомощности…
5
Я вошла в замок через дверь для слуг, как делала это множество раз домашней кошкой и крысой. Правда, на этот раз я была в своем облике: шла босая по холодному каменному полу, подметая юбкой кухню с ее огромными печами, вертелами и очагом. Я поднялась по лестнице и направилась к спальне Уильяма.
По пути я никого не встретила: ни служанки, ни слуги, ни доктора. В такую рань замковые люди еще не пробудились. В любом случае я скользила по замку призраком. Никто не увидел, как я зашла в покои Уильяма. Окна были зашторены, комната – погружена во тьму, но я могла разглядеть постель с балдахином, которую когда-то делила с Уильямом, с шелковым покрывалом и занавесками из светло-золотой парчи, и подушки, на которых когда-то покоилась моя голова. Здесь витал запах Уильяма, так похожий на запах моря.
– Уильям, – позвала я.
Он вздрогнул и повернул голову. Его сонное лицо неразличимым пятном светлело в темноте. И все же я почувствовала: что-то не так. В том, как он двигался, в том, как пах. От него не пахло ни болезнью, ни молодостью…
– Это правда ты? – спросил он.
И голос у него был другим: глубоким и властным. И ладонь, обхватившая мою руку, напоминала не ладонь больного, ослабшего мужчины, а скорее лапищу бурого медведя, просыпающегося от зимней спячки.
Большие пальцы стиснули мое запястье, и я поняла: кем бы ни был этот мужчина, он не Уильям. Он чужд мне. От него несет табаком, потом и яростью.
Я попыталась вырваться, и мужчина засмеялся. Он был гораздо сильнее меня. И до меня дошло, кто это: доктор Уильяма, книжник, который в поисках Безумной Мэри повесил столько народу.
Наверное, он поменялся с Уильямом спальнями в надежде на мой приход. Возможно, и предназначенное мне письмо читал, а может, и диктовал. Зная мой характер, он закинул удочку и просто ждал, когда я заглочу наживку, даже понимая: под наживкой острый крючок. И, конечно же, у него с собой нож. Все, что ему нужно для снятия заклятия, – кровь моего сердца, пролитая в Воронье полнолуние.
– Я поймал ее, мой господин! Скорее сюда! – громко закричал мужчина.
Откуда-то из-за занавески раздался приглушенный голос, я узнала: это Уильям. Вскоре сюда прибегут слуги и охранники с копьями и обнаженными мечами. Вскоре шторы распахнут, открывая вид на призрачную луну…
Доктор дернул меня к себе, прижимая мои руки к постели. Раздался треск рвущегося шелка. Говорят, одежда мертвых недолговечна, и платье апрельской невесты не устояло под грубой силой. Оно натянулось и порвалось на груди. Меня вдруг прошил страх.
Мужчина смеялся, удерживая меня.
– Что ты собиралась сделать? Хотела соблазнить моего господина в краденом наряде?
Возможно. Мне все еще хотелось верить.
Глаза все видели, уши все слышали, а сердце не могло вынести правду. Похоже, и не сможет, пока в него не воткнется клинок.
– Глупая шлюха, – хохотнул доктор. – Как ты могла поверить, что он полюбил одну из вас?
– Мы везде, сэр, – дрожащим голосом ответила я. – В воздухе, которым вы дышите, в тенях под вашей постелью. И когда вы умрете и ляжете в могилу, мой народ будет питаться вами.
Он со смехом притянул меня ближе.
– Смелые слова.
Теперь я чувствовала его мускусный запах, горячее и дикое возбуждение. Он не испытывал страха. Вообще! Его переполняла эйфория от приближающегося насилия.
«Они думают, что знают меня, – подумалось мне. – Они принимают меня за одну из своих деревенских девок. Думают, я буду сопротивляться, кричать, плакать и позволю им забрать у меня все, что им заблагорассудится…»
Страх отступил. Даже злости не осталось. Волк не злится, вонзая клыки в охотника. Ворон не злится, клюя падаль. Что-то поднималось во мне волной и росло; шипело и бросалось атакующей змеей; вспархивало спугнутой стаей птиц. Я дралась, брыкалась, царапалась и кусалась, пока каким-то образом не выскользнула из своего тела и не зависла безмятежно над двумя истерзанными фигурами на кровати. Кто-то сорвал с окна штору, и комнату наполнял солнечный свет, и кровь – о, крови было так много! – заливала все золото покрывала…
Затем, как брошенный в воду камень, я упала в свое тело. Мое платье было разодрано, грудь болезненно теснило. У постели в ночной рубашке стоял Уильям – белый, как Воронья луна.
– Боже мой, что ты наделала?
Я попыталась сделать вдох. Больно. Я поерзала под тяжестью мертвого тела доктора. Свадебное платье пропиталось кровью. Изрезанные руки кровоточили. Но мужчина был мертв, и, спихнув его с себя, я обнаружила в своей руке нож, ухмыляющийся, как вспоротая глотка.
Мэри Мак, Мэри Мак,Вся в черном ты и в крови…Меня душил смех, и я засмеялась. Все это было уже слишком: мертвый мужчина, Воронья луна и Уильям, глядящий на меня так, словно сам Владыка Смерти спустился забрать его душу. Все это было слишком ужасно и слишком абсурдно. Оставалось только смеяться. И смех гигантской волной взметнул меня в небо цвета примулы семенами чертополоха, фейерверками и звездным светом.
Уильям упал на колени. Я смотрела на него сверху вниз. Себя видела тоже, но я не имела значения – бедная смугляночка в порванном платье. Мне почти было жаль ее. «Отпусти ее, – сказала я себе. – Пусть ползет умирать, подобно пойманной в капкан лисице». Я наконец освободилась от нее, вновь став свободной и безымянной.
– Смилуйся, – взмолился Уильям, – я был не прав. Совершил ошибку. Прости меня.
– Простить? – повторила я за ним. Мой голос исходил не только от смуглянки, но и отовсюду: с высоты небес; с пустоши, где пасутся овцы; из-под земли, в которую уходят корни; от набухших бутонов, что вот-вот расцветут. – Ты назвал меня уродливой шлюхой. Солгал мне и предал меня. Но что хуже всего – дал мне имя. А когда я стала твоей, выбросил меня как ненужную вещь. Как тебя простить?
– Позволь мне жить, – простонал Уильям. – Пожалуйста, пожалуйста, освободи меня.
Я моргнула. Это вернуло меня в тело смуглянки, и я снова смотрела на мир ее глазами. Я чувствовала боль, кружилась голова, но как же приятно было видеть Уильяма на коленях передо мной, улыбаться ему, ощущать кровь на своих руках и знать, что в конечном итоге я победила.
– Я дам тебе обещание, любовь моя. – Я сняла с окровавленного пальца обручальное кольцо. – Прими его в знак моей доброты и милосердия.
Уильям взял кольцо с перекошенным от страха и отвращения лицом.
Я шагнула к нему. Мое отражение в его глазах стояло тенью приближающегося лета.
– Моя клятва тебе будет верна так же, как та, что дается в церкви. И любая девушка поймет по этому кольцу, что ты связан обещанием. Носи его до Майского кануна. Носи и думай обо мне каждую ночь. Носи, пока твоя кожа не остынет и сердце не перестанет биться. А когда ты наконец будешь лежать под землей, я буду долго танцевать на твоей могиле и заливаться соловьем.
Босоногая, в разодранном платье, я понеслась прочь из замка и, добежав до озера, рухнула под терновником. Моя теплая кровь пропитывала его корни, а в широко распахнутых глазах отражались небеса.
Апрель
Месяц боярышника
1
Сегодня я весенняя птица, чье кукование разносится по лесу. Деревенский люд улыбается, слыша мою песню: зима закончилась. Королева Зимы уходит, и на смену ей приходит королева Мая. Дети прыгают через веревочку, и лишь мне слышны слова напеваемой ими песенки:
Кукушка на вишне в пышной листве,Добрая птица, прокукуй же ты мне,Сколько осталось мне жить не тужить:Год… два… три… четыре…Детям известно то, что их родителям неведомо. Они лучше понимают мир. Детизнают, что в лесу живут ведьмы, а в тихом озере водятся змеи. Они знают, что, если наступить на трещину, их мать поплатится за это жизнью[29]. И они знают, что королева Мая, несмотря на молодость и красоту, все равно жаждет их юной плоти и ее нужно умилостивить подношениями.
Не знаю, сколько я так пролежала под терновником. Но когда пришла в себя, уже опустилась ночь. Сверху светили звезды. Надо мной сияли Корвус – Ворон – и Венера под его распахнутым крылом[30]. Я попыталась сесть. Тело занемело от холода. От меня разило кровью и потом – моими собственными и ненавистного доктора. Руки избороздили глубокие порезы. От платья остались кровавые лохмотья. Но я снова обрела свободу, и сидеть под звездами, зная, что мое долгое ожидание закончено, было невероятно.
