Освобождение Ирландии

20(8) февраля 1878 года. Югороссия. Константинополь.

Командир 13-го Нарвского гусарского полка Александр Александрович Пушкин

После моего предрождественского визита в Константинополь я вместе с полковником Лермонтовым вернулся в свою дивизию носящую несчастливый тринадцатый номер. По дороге я все время думал о том, что рассказала мне Оленька. А именно – о ее женихе Игоре Синицине и о том, что он делает на Кубе. За время моего пребывания в Константинополе я встретил еще несколько своих знакомых, и их рассказы подтвердили мои подозрения.

Действительно, в самое ближайшее время в Ирландии начнется восстание против власти британской короны. Первой ласточкой стали беспорядки в Корке, где в канун католического Рождества английские солдаты учинили зверскую расправу над местными жителями. Какая гнусность – убивать ни в чем неповинных людей, насиловать женщин и сжигать их жилища только потому, что они ирландцы. Все случившееся вызвало у меня сильное желание отправиться в Ирландию волонтером, чтобы принять участие в борьбе жителей этого многострадального острова с их угнетателями.

Но как это сделать? Ведь я человек военный, и не могу вот так, сразу, взять и бросить свою часть, отправившись на другой конец света. На то надо получить разрешение самого государя. Отправить письменное прошение на его имя? Зная нашу канцелярскую волокиту, я был уверен, что ответ на мое прошение я могу получить из Военного министерства не ранее чем через месяца два-три. А к тому времени, может, в Ирландии все и закончится. Так как же мне быть?

И тут я вспомнил то, что Ольга рассказывала мне о канцлере Югороссии, Александре Васильевиче Тамбовцеве. С ее слов, этот достойный уважения человек принимает большое участие в судьбе моей дочери, заботится о ней. Может быть, есть смысл попросить его помочь мне побыстрее отправиться в Ирландию.

Я знал, что у югороссов есть специальные аппараты для связи, вроде беспроволочного телеграфа, с помощью которых они могут легко обмениваться телеграммами с Петербургом. Господин Тамбовцев, возможно, пойдет мне навстречу и отправит телеграмму с моим прошением напрямую к императору. Конечно, это нарушение субординации, но иного выхода я не видел. Значит, мне надо снова попасть в Константинополь и попробовать переговорить с господином Тамбовцевым.

Воспользовавшись первой же оказией, я выехал в Константинополь, где прямиком отправился в госпиталь МЧС. Увидев меня, Ольга завизжала от радости, но я, переговорив с ней для приличия минут десять о том о сем, попросил дочку найти возможность и устроить мне встречу с канцлером Югороссии.

Ольга, которая после моих слов немного обиделась на меня за мою холодность, и даже надула свои прекрасные пухленькие губки, поняв, видимо, что у меня действительно имеется важное дело к господину Тамбовцеву, кивнула и, попросив немного обождать, вышла из своей комнатушки. Я же прилег на кушетку в ее комнате и незаметно для себя задремал.

Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел донельзя довольную Ольгу.

– ПапА, – сказала она, – господин Тамбовцев велел передать тебе, что он будет очень рад увидеть прославленного воина, сына великого русского поэта. Он сейчас в парке – это недалеко от госпиталя. Идем быстрее туда, не стоит заставлять ждать такого уважаемого и занятого человека.

Я быстро привел себя в порядок, и с некоторым волнением отправился вместе с Ольгой в хорошо знакомый мне парк. Там на одной из скамеечек сидел пожилой седовласый мужчина, одетый, как и многие югороссы, в пятнистую военную форму без погон. Он задумчиво смотрел куда-то вдаль, и заметил нас с Ольгой лишь тогда, когда мы подошли к нему совсем близко.

– День добрый, Александр Александрович, – первым поприветствовал он меня, – я давно мечтал познакомить с вами, только вот все никак не мог найти для этого времени. А вот с вашей дочерью мы старые друзья. Она замечательная девушка, большая умница и, как мне кажется, в будущем может стать хорошим врачом.

Мне было приятно услышать добрые слова, сказанные югоросским канцлером о моей любимой доченьке. В свою очередь, я поблагодарил господина Тамбовцева за заботу, которую он оказывает Ольге. После обмена комплементами, Александр Васильевич предложил мне присесть рядом с ним, и выразительно посмотрел на Ольгу, переминавшуюся рядом с ноги на ногу. Та сразу все поняла, и, извинившись, отправилась по своим делам.

Когда ее белый сестринский халат скрылся из виду в глубине аллеи сада, господин Тамбовцев вопросительно посмотрел на меня. Сейчас он уже не был похож на добренького дедушку, гревшего свои косточки на лавочке в саду. От его взгляда мне стало немного не по себе. Я вздохнул, словно перед прыжком в воду, и начал излагать ему свою просьбу.

– Александр Васильевич, – сказал я, – до меня дошли слухи, что с помощью Югороссии ирландские инсургенты готовятся начать борьбу за освобождение своей родины от британского владычества. Это так?

Он, глядя мне в глаза, кивнул своей лысеющей головой и ответил:

– Да, Александр Александрович, слухи эти соответствуют истине. Мы действительно оказываем помощь ирландским патриотам в их борьбе. Естественно, Югороссия не афиширует это, хотя мы находимся в вооруженном противостоянии с Британией. Вы ведь слышали, что не так давно наши войска захватили английскую твердыню на Средиземном море – неприступную крепость Гибралтар. Но война с британцами продолжается. Вполне естественно, что враги Туманного Альбиона тут же становятся нашими друзьями. Это что касается ирландских патриотов.

– Но, Александр Васильевич… – я почувствовал, что хотя он говорит со мной вполне откровенно, но все же о чем-то умалчивает, – как я слышал, некоторые офицеры Русской императорской армии в качестве волонтеров отправились куда-то в район Вест-Индии, чтобы там присоединиться к инсургентам.

Канцлер хмыкнул и покачал седой головой.

– Правильно говорил когда-то папа Мюллер: «Что знают двое, то знает и свинья»… Я не буду у вас выпытывать, Александр Александрович, от кого вы узнали такие подробности, а лишь попрошу вас больше никому не говорить о том, что вы мне только что сказали.

Я не стал спрашивать у него, кто такой «папа Мюллер». Понятно было, что это какой-то немец, но как я слышал, Мюллеров в Германии полным-полно.

– Александр Васильевич, – ответил я, – я все прекрасно понимаю, и буду нем как рыба. Но мне хотелось бы стать одним из волонтеров и вместе с ирландцами сразиться с англичанами. Если мы пришли на помощь болгарам, которых безжалостно истребляли турки, то почему бы нам не помочь и бедным ирландцам?

Он внимательно посмотрел на меня.

– Александр Александрович, вы понимаете, что наши волонтеры отправляются не на загородный пикник, а на войну. А там стреляют и, бывает, убивают.

Кровь бросила мне в лицо. Неужели канцлер Югороссии считает меня трусом?! Меня, боевого офицера, не рад смотревшего в лицо смерти!

Господин Тамбовцев, видимо поняв, что невольно обидел меня, извинился за свои слова и одобрительно похлопал меня по плечу.

– Не сердитесь, Александр Александрович, – примирительно произнес он. – Я вижу, что вы тщательно обдумали все, прежде чем обратиться ко мне с такой просьбой. Я готов вам помочь. Напишите прошение на имя государя и отдайте его мне. Обещаю сегодня же передать его в Петербург. А я уж походатайствую за вас перед императором. Думаю, он мне не откажет… А вы пока можете на пару дней остановиться в нашей гостинице при дворце. Отдохните, еще раз обдумайте все, поговорите с вашей дочерью. Помните только, что ей не стоит знать, о чем мы с вами сейчас беседовали. А я свяжусь с командиром вашей дивизии бароном Раденом и предупрежу его, что вы немного у нас задержитесь. Если же ваш вопрос будет решен положительно, я обещаю, что с первым же транспортом, следующим в Гавану, отправлю вас туда, где готовятся отряды инсургентов. Кстати, там вы сможете познакомиться с женихом Оленьки.

Господин Тамбовцев встал со скамейки, показывая, что наша беседа закончилась. Я знал, что у него сегодня ждет еще немало дел, и попрощался с ним, поблагодарив за обещанную помощь.

Он отправился во дворец, а я – к своей любимой дочери, которая, как я знал, с нетерпением ждала меня в своей комнатке при госпитале МЧС.

22(10) февраля 1878 года. Полдень. Басра.

Полковник Вячеслав Николаевич Бережной

Басра и Бендер-Аббас, где сейчас обосновался наш флот – две ключевые точки, позволяющие контролировать богатый нефтью и природным газом Персидский залив. Нет никаких сомнений, что научно-техническое развитие в этом варианте истории будет резко ускорено, и все это богатство будет востребовано куда раньше, чем в нашем прошлом. Так что «что с бою взято, то свято» или же «куда ступила нога русского солдата, то уже наша земля». И обосновываемся мы в Басре если не на века, то, во всяком случае, надолго.

Басра, Бендер-Аббас и в недалеком будущем Цейлон – это всего лишь меры, позволяющие России твердо встать на берегу Индийского океана, как она уже стоит на берегах Атлантического и Тихого океанов. Устье реки Шатт-эль-Араб, образующейся при слиянии Тигра и Евфрата – это не только богатейшие нефтяные месторождения, но и важнейший в регионе узел транспортных коммуникаций, где пересекаются торговые пути из Персии в Аравию и из Персидского залива, то есть Индии и Китая, в Сирию, а затем в Европу.

После нашего вмешательства в местную историю рухнули политические барьеры, и в Европе, хотя тамошняя пресса и подняла истошный крик по поводу «русской угрозы всеми цивилизованному миру», никто из политиков всерьез не намеревался мешать нам двигаться в выбранном направлении. После падения Суэца, Мальты и Гибралтара они гадают, куда направятся эти загадочные русские.

Поскольку Басра и ее окрестности попали в нашу сферу влияния, то поддержание порядка на этой территории стало нашей первоочередной обязанностью. Это означало, что мы должны бороться со всякого рода бандитами и пиратами, которых на любом торговом пути и в обычное время более чем достаточно. А если учесть, что разбежавшиеся остатки разгромленного воинства Насыр-паши шляются с оружием в окрестностях Басры, то криминогенная обстановка была напряженной. Впрочем, разбоем занимались не только турецкие дезертиры, аравийские бедуины и местные люмпены, но и куда более респектабельные персоны, о которых ничего подобного и подумать было нельзя.

Борьбой с бандами в зоне нашей ответственности занимались преимущественно казачьи разъезды: не пешим же патрулям гоняться за разбойниками, легко уходившими от погони на резвых арабских скакунах. При этом порой случались истории покруче, чем описанные неизвестным сказителем в «Тысяче и одной ночи». И мне довелось стать участником одной из них…

А дело было так. Рано утром, едва над горизонтом поднялось солнце, один из кубанских казачьих разъездов, патрулировавших левый берег Шатт-Эль-Араба, услышал звуки выстрелов на дороге, ведущей к ближайшему от Басры городу Мохаммера. Кубанцы, вдоволь повоевавшие во время Балканской кампании, к звукам стрельбы отнеслись с предельной серьезностью. То есть, согласно инструкции, старший разъезда достал из клетки, притороченной к седлу, почтового голубя, прикрепил к его лапке спешно написанное донесение и подбросил его в воздух. Птица понеслась к адресату, а кубанцы тем временем спешились и, передав поводья коноводу, укрылись за кучами камней у обочины дороги, приготовившись отразить нападение неведомого неприятеля.

Несколько минут спустя из-за поворота дороги прямо на них галопом выскочил тонконогий рыжий арабский скакун с развевающейся черной гривой, на котором сидел худощавый черноволосый юноша, одетый в платье для конных прогулок, в каком обычно путешествуют по здешним краям путешественники из Европы. Следом за всадником выскочила дюжина вооруженных лиц самого разбойного вида на разномастных конях местной бедуинской породы. Обернувшись в седле, беглец на полном скаку дважды выстрелил в преследователей из револьвера, а потом сунул его в седельную кобуру.

Казакам стало все понятно: местные разбойники гонятся за путешественником-европейцем. Впрочем, даже если бы тот и не был европейцем, инструкция была однозначна – в своей зоне ответственности порядок следует обеспечивать любыми способами. Местные «романтики с большой дороги» за два месяца уже успели это понять, а эти бандюганы, похоже, были залетными, не знакомыми с местными порядками. Знай они наши суровые нравы – и близко бы не подошли к линии русских разъездов.

Командовавший разъездом младший урядник Платон Хряпов дал команду, и залп с колена почти в упор из восьми кавалерийских «берданок» вымел из седел с полдюжины опешивших от неожиданности башибузуков. Потом, забросив за спину карабины, казаки вскочили в седла, обнажили шашки и бросились на врага. Конь беглеца, доскакав до них, замер как вкопанный на дрожащих ногах, а коновод тут же схватил его поводья и принялся водить животное по кругу, чтобы оно не запалилось.

Разбойники, в мгновение ока превратившиеся из охотников в дичь, в первый момент оторопели и стали натягивая поводья, чтобы пуститься в бегство. Но казаки не дали им скрыться. Они превосходили врага и числом, и умением, и боевой яростью. К тому же кубанцы сидели на свежих лошадях, разбойничьи же были изрядно утомлены бешеной скачкой. Сабельная рубка была короткой и жестокой. Насмотревшись на жестокости местных бандитов, казаки пленных не брали.

Когда все было кончено, казаки, спешившись, вытерли окровавленные шашки об одежду убитых и, вложив клинки в ножны, стали обыскивать трупы бандитов и ловить коней, лишившихся своих хозяев.

Юноша, с бледным лицом и выпученными глазами наблюдавший за схваткой, вскоре вышел из ступора и разразился длинной тирадой на непонятном языке, указывая при этом рукой в направлении, откуда он появился несколько минут назад.

– Хранцуз, что ль? – удивленно переспросил его младший урядник, не понявший ни одного слова из сказанного. – Ну, погоди, мусью, чичас прискачет мангруппа и их благородие господин сотник. Тогда и разберутся.

Между тем в цитадели Басры царила суета. Голубь с депешей еще не успел прилететь, но тревогу поднял телефонный звонок с блокпоста у наплавного моста. Крупные банды в окрестностях города стали редким явлением, но все же появлялись время от времени, так что к стрельбе с утра пораньше мы с Михаилом Дмитриевичем отнеслись серьезно. Кроме поднятой по тревоге кубанской полусотни под командование сотника Долгова, в мангруппу, выступившую к месту происшествия, вошло отделение наших бойцов при двух тачанках с пулеметами «Печенег». Да и я не усидел в штабе – захотелось немного размяться.

Примерно через час после того как началась стрельба, мы со всей честной компанией конно, людно и оружно прибыли к месту, где разъезд кубанцев уничтожил группу бандитов.

– Докладывай, Хряпов, – сказал сотник Долгов, спешившись рядом с группой казаков, – что тут у вас такое случилось?

Увидев перед собой, кроме своего непосредственного начальства, еще и меня, младший урядник вытянулся во фрунт.

– Так что, ваше высокоблагородие господин полковник, – сказал он, кивая на чернявого молодого человека в европейском костюме для верховой езды, – вот, хранцуза спасли. Удирал он, значит, от башибузуков, и наскочил прямо на нас. Ну и мы не зевали. Положили всех нехристей как миленьких, те даже удрать не успели.

Едва младший урядник закончил докладывать, молодой человек разразился длинной тирадой. Если отбросить все эмоции, то в переводе на русский язык сказанное им звучало примерно так:

– Месье офицеры, меня зовут Жак. Мы с отцом купцы, торгуем персидскими коврами. Сегодня ночью недалеко отсюда на наш караван напали разбойники. Все наши люди погибли или попали в плен. Мне же посчастливилось бежать от них, застрелив нескольких злодеев из своих револьверов. Мой верный конь спас меня, выбежав прямо на ваших храбрецов, которые во мгновение ока перебили преследователей. Но, месье, мой бедный отец остался там, в нашем лагере. Ради всего святого, спасите его! Мы люди не бедные, и сумеем вознаградить вас за наше спасение.

– Вячеслав Николаевич, – шепнул мне на ухо есаул Долгов, – готов биться об заклад, но этот юноша – переодетая в мужское платье девица. Уж я-то, отец двух дочерей, в этом немного разбираюсь.

Я внимательно посмотрел на месье Жака, и мне тоже показалось, что это, скорее, мадмуазель Жаклин. Движения его были не совсем похожи на мужские, на покрытых загаром щеках не было видно ни одного волоска, да и голос оказался подозрительно высок для мужчины.

– Владислав Феофилактович, – ответил я есаулу, – девица это или юноша, мы разберемся чуть позднее. А сейчас дайте своим людям команду «По коням». Если в окрестностях Басры появилась крупная банда, нападающая на купеческие караваны, то наш с вами долг – уничтожить ее, чтобы обеспечить безопасность и нам, и местным жителям.

22(10) февраля 1878 года. Полдень. Левый берег реки Шатт-Эль-Араб. 10 верст юго-восточнее Басры.

Французская подданная Жаклин д`Этьен

Мой отец, Луи Эжен д`Этьен, был умным и рассудительным человеком. Основным его занятием была торговля с Востоком. Он покупал у арабов ковры, шелка, пряности и разные экзотические вещицы, которые в Европе пользовались большим спросом. Иногда он шел на риск, чтобы забраться туда, куда никто из его коллег по торговому ремеслу не забирался. Все наши предприятия до сих пор заканчивались вполне успешно…

Так уж случилось, что я уже без малого семь лет сопровождала своего отца в его торговых странствиях. Моя мама умерла, когда мне было шесть лет. Все, что я запомнила – это ее ласковые руки и нежный, мелодичный голос, когда она пела мне песни, укладывая спать…

После смерти матери отец был вынужден отдать меня на воспитание нашим дальним родственникам, жившим в окрестностях Марселя, поскольку, занимаясь торговлей с Востоком, он постоянно был в разъездах. Две тетки, мамины сестры, совсем не были похожи на мою милую мамочку – эти сухие, чопорные и до невозможности набожные и благочестивые дамы, осколки рухнувшей под ударами пруссаков Второй Империи, имели физиономии восковых статуй и холодные, как у рыбы, глаза.

Кичась безупречностью своих манер, они с остервенением пытались превратить меня в свое подобие, называя все это «воспитанием настоящей дамы». Но, увы, их старания оказались напрасными…

Я росла замкнутым и нелюдимым ребенком, ни в какую не желая становиться «настоящей дамой». И за четыре года, что я провела в их обществе, преуспела лишь в том, что вызвала у своих добропорядочных тетушек стойкую неприязнь к себе. Стены большого дома давили на меня, а одиночество и отчуждение заставляли искать общение вне их дома.

Это было тяжелое время Великих Перемен. Седан, Мец, пленение Императора, осада Парижа и последовавшая за этим Парижская и Лионская коммуны, всколыхнули затхлый мир вокруг меня и, как мне казалось, принесли, в мою жизнь глоток свободы. По счастью, до сельской местности, где проживали мои тетушки, не дошла ни прусская оккупация, ни отряды коммунаров из Лиона.

При каждом удобном случае я удирала из дома. Вокруг был мир, полный приключений и интересных людей… Я подружилась с крестьянскими детьми – до чего же здорово было играть с ними в разные веселые игры, вместо того, чтобы читать нудные книжки и зубрить правила хорошего тона. А больше всего мне нравились мальчишеские забавы. Я даже сделала себе рогатку, которую мне долгое время удавалось прятать от всевидящих глаз тетушек. Потом они все же нашли ее, после чего моя рогатка была торжественно сожжена в камине. Сие действо сопровождалось сокрушенными вздохами и нудными нравоучениями.

Словом, я росла настоящим сорванцом, а душа моя томилась в ожидании приезда любимого папочки… Отец приезжал редко, один-два раза в год, и каждый раз я со слезами умоляла его забрать меня с собой. Но он только печально вздыхал и качал головой. Но однажды, в один из его приездов (это было в мае 1871 года, когда мне уже исполнилось десять лет) он после долгого разговора с тетками за закрытыми дверьми вышел какой-то взъерошенный, с горящими глазами, и коротко бросил мне: «Собирайся, ты поедешь со мной».

Надо ли описывать чувства, которые я испытала в тот момент… Уже потом, когда я немного повзрослела, отец поведал мне, как сильно он переживал за меня, видя, что мне приходится несладко с тетушками. Но что он мог поделать? В тот приезд тетки решительно заявили, что не могут со мной справиться, что я ужасный и непослушный ребенок, и пусть он или отдает меня в пансион, или забирает с собой, а их терпению настал предел.

Отдавать меня в пансион отец категорически не хотел. И после долгих и мучительных раздумий он все же решился на авантюру, которая заключалась в следующем: я должна была стать… мальчиком.

Там, на Востоке, где отец вел свои дела, было в порядке вещей, когда купец брал в путешествие сына, чтобы с малолетства обучать его торговому ремеслу. Перевоплощение далось мне легко. Я всегда ужасно завидовала мальчишкам. В моих глазах они более свободными и могли делать что хотят. С улыбкой и безо всякого сожаления я смотрела, как отец остригает мои волосы.

Потом я достала из свертка, принесенного отцом, мужскую одежду. Вскоре я увидела в зеркале настоящего мальчишку… Короткие черные кудри обрамляли узкое смуглое лицо, сжатые упрямые губы и взгляд исподлобья дополняли эту картину. То, что я увидела, очень мне понравилось и наполнило сердце ликованием. Я буду путешествовать с папой, помогать ему в делах, я увижу дальние страны…

– Никто – слышишь, никто – не должен знать, что ты девочка, – шепнул отец, наклонившись ко мне, – иначе нам с тобой будет очень плохо. На Востоке к женщинам особое отношение…

Непонятные для меня тогда слова папы дали мне понять, что все сказанное им действительно серьезно, и я поклялась никогда никому не открывать свою тайну… Затем отец дал мне несколько советов о том, как я должна вести себя, чтобы никто ничего не заподозрил.

Последующие годы я провела почти исключительно среди мужчин. Поначалу я воспринимала все как интересную игру, захватывающее приключение. Я многому научилась. Я так вжилась в свою роль, что стала ощущать себя парнем и начала рассуждать по-мужски. Моими новыми игрушками стали два шестизарядных револьвера системы Лефоше и охотничий нож. Отец учил меня стрелять, говоря, что в этих диких краях каждый должен уметь за себя постоять.

По прошествии нескольких лет, по мере моего взросления, я, слушая порой довольно откровенные разговоры окружающих, смогла сделать некоторые заключения о взаимоотношениях мужчин и женщин. Полученные знания пугали меня. Я пришла к выводу, что быть женщиной – плохо, опасно и чуть ли не позорно. И когда у меня начала расти грудь, во мне поселилась тревога… Я понимала, что когда-нибудь это должно было случиться, как понимала и то, что однажды мне неизбежно придется снова стать женщиной.

Я все чаще ловила на себе тревожный взгляд отца. А по ночам я почему-то стала плакать – странное, незнакомое чувство одолевало меня. С тоской я думала о том, что совсем не знаю, что это такое – быть женщиной…

– Сделай меня настоящим мужчиной! – горячим шепотом втайне молила я Господа, понимая в глубине души, что даже Он не может помочь мне в этом.

Как я уже говорила, мой отец был человеком разумным и осторожным. Но в этот раз, похоже, он не оценил все риски… А ведь нас предупреждали, что в тех краях пошаливают разбойничьи банды. Но другого выхода не было: товар в Персии был уже закуплен, и мы должны были доставить его в Европу. В противном случае нам грозило разорение. К тому времени обычные торговые пути через север Персии, Армению и Трапезунд были закрыты войной, которую русский царь объявил турецкому султану ради свободы каких-то там болгар.

Когда началась война русских с турками, мы с отцом находились в Марселе, собираясь в очередной вояж в Персию. Внезапное падение Стамбула и появление чуждой нашему миру Югороссии вызвали общее смятение в Европе. Особо гнетущее впечатление это событие произвело на нашу милую Францию. Поговаривали даже, что, взяв Константинополь, русские непременно решатся отомстить нам за Восточную войну и превращенный в руины Севастополь – будто нашей милой Франции было мало позора Седана и краха Империи.

Русские вскоре захватили Суэцкий канал, перерезав торговлю с Востоком, и отец долго колебался, решая, отправляться ли ему в очередной вояж или немного подождать. Потом, к началу осени, все успокоилось, и отец все же решил ехать. Как выяснилось, заняв Суэц, русские продолжали пропускать через него торговые корабли под всеми флагами, кроме английских. Товар, который мы должны были доставить в Персию, уже лежал на складах, и медлить было нельзя.

Возможно, что это было не самым лучшим решением, и поступи мой отец по-иному, скорее всего, он остался бы жив. Когда в середине декабря мы с огромными трудностями добрались до Исфахана, выяснилось, что вся Персия охвачена смутой и мятежом, а с севера в ее пределы вступил со своим Персидским корпусом ужасный русский генерал Скобелев, по прозвищу Ак-Паша.