Иным путем

Полковник Антонова улыбнулась.

– Браво, Ваше величество, хорошо сказано! Тем более что вы сами обо всем этом догадались. Поэтому вам необходима грамотная информационно-пропагандистская кампания.

– И это тоже, – вздохнул молодой император. – Как я понимаю, по этому вопросу мне лучше посоветоваться с очаровательной Ириной Андреевой?

– Именно, – согласилась Нина Викторовна, – да и с Александром Васильевичем Тамбовцевым вам тоже об этом поговорить не помешает. Ну а что сделать с цензурой? С одной стороны, она не должна «держать и не пущать», а с другой стороны, нельзя, чтобы надзирающие органы были добренькими и беззубыми. Нужно принять что-то вроде закона о клевете, по которому суд наказывал бы клеветника – как рублем, так и реальным лишением свободы.

Великий князь Александр Михайлович хотел было что-то сказать, но император сделал ему знак помолчать, и снова спросил полковника Антонову:

– Нина Викторовна, а если оклеветанными оказались царственная особа или сама Российская империя как государство?

Полковник Антонова ответила:

– В случае, если клеветниками выступали российские подданные, то их, несомненно, нужно считать изменниками. То же должно относиться и к клевете на Государя императора, как на главу государства. В случае если он был оклеветан как частное лицо, клеветника нужно судить за клевету на частное лицо.

– Нина Викторовна, вы и в самом деле так считаете? – спросил император.

– Да, – кивнула та, – я действительно так считаю. Если, конечно, вы действительно не хотите повторять ошибки вашего несчастного брата. Государство будет стоять прочно, если в нем никто не будет путать личные интересы с государственными.

– Возможно, это действительно так, – кивнул Михаил, – я запомню этот разговор, и мы обязательно вернемся к нему. В ближайшее время я собираюсь провести то, что в ваше время называлось пресс-конференцией, и в процессе подготовки мы еще раз все обсудим. Как вам это предложение?

Антонова задумалась.

– Если вы о пресс-конференции, то при правильном подготовке к ней и умелом ее проведении она может иметь ошеломляющий эффект. В ваше время сие мероприятие – нечто совершенно новое, не имеющее аналогов. Что же касается советов, то, как я уже говорила, о том, как все лучше сделать, вам лучше посоветоваться с Ириной Андреевой и Александром Васильевичем Тамбовцевым.

– Отлично, – сказал Михаил, – но сейчас я хочу поговорить с вами о другом… Сандро, с сегодняшнего дня ты становишься председателем Правительства Российской империи. Себе я оставляю общий контроль, Военное и Морское министерства, иностранные дела, МВД и госбезопасность. Все остальное – твое. Работы у нас будет так много, что ее придется делить не на двоих, а на пятерых. Но еще трех таких, как ты, Сандро, у меня нет. Постарайся поскорее определить, кто из министров тебе будет нужен, а с кем лучше попрощаться, вежливо или не очень. Наибольшее беспокойство среди подчиненных тебе министерств у меня вызывает министерство финансов. Пусть Витте и прячется от нас в Америке, но его дух витает среди стен, где он так долго властвовал. Придуманные им «кредиты на плавания» и «вооруженный резерв» чуть было не довели наш флот до поражения в войне с японцами.

Михаил скрипнул от злости зубами.

– У меня огромное желание взыскать лично с господ Коковцова и Плеске стоимость ремонта «Цесаревича», «Ретвизана», «Паллады», «Варяга», а также пожизненное вспомоществование семьям погибших моряков. Удерживает меня от этого шага только то, что господин Плеске доживает последние дни, а господин Коковцов находится под подозрением в причастности к заговору, в результате которого был убит мой брат. Большее деяние всегда поглощает меньшее, так что не будем торопиться. Хотя я слышал, что господин Коковцев хороший специалист в области финансов. Посмотрим, что покажет следствие. Если виновен – накажем, если нет – найдем для него работу. И еще я повелю отлить большими буквами в бронзе и укрепить на фасаде здания министерства финансов известную народную мудрость: «Скупой платит дважды». – Император вздохнул. – Но, это, конечно, пока не самое важное. Хотя стоит сделать из всего произошедшего определенные выводы. Недопустимо, когда государством управляет бухгалтер. А при Витте так и было. Мой несчастный брат фактически самоустранился от решения важнейших вопросов, передав их на откуп фактически случайным людям. При мне такого не будет. Так что, Сандро, предварительный доклад по новому Кабинету министров я жду от тебя сразу после Пасхи, ну, скажем, в среду с утра. Сразу скажу: экзаменовать тебя я буду не один, так что продумай все до мелочей.

Михаил посмотрел на полковника Антонову.

– Теперь давайте решим ваш вопрос, уважаемая Нина Викторовна. Я знаю, что в вашем времени вы – полковник Службы Внешней разведки. За заслуги, оказанные Российской Империи в ходе расследования заговора против моего брата, спасения жизни моей матушки, подавления мятежа я хочу поздравить вас с новым чином, сделав вас, Нина Викторовна, Свиты Его Величества генерал-майором. Также вы награждаетесь орденом Белого Орла с мечами. Скажу, что это один из высших орденов Российской империи, и им награждаются чины не ниже четвертого класса Табели о рангах. И не зря девиз этого ордена: «Pro Fide, Rege et Lege (За Веру, Царя и Закон)». Знак этого ордена носится на шее на ленте, а сам орден – у правого бедра на темно-синей муаровой ленте через левое плечо.

Император открыл секретер и достал оттуда коробочку со знаком ордена, звезды и ленту ордена.

– Вот, вручаю вам заслуженную награду. Прошу простить, что награждаю, так сказать, кулуарно, не в торжественной обстановке. Да, и еще: я предлагаю вам с завтрашнего дня приступить к выполнению обязанностей начальника моей личной канцелярии. Я рассчитываю, что вы поможете мне разобраться в тех людях, которые окружал моего брата. Умных и полезных надо оставить, заслуженных, но ветхих годами и хворых, от которых уже мало пользы, но которых не след обижать – отправить с почетом в отставку. Ну, нечистых на руку и мздоимцев выгнать вон. Я думаю, вы меня поняли. Не спеша, но и излишне не мешкая, мы должны определить каждому государственному сановнику такое место, на котором он сможет принести максимум пользы и минимум вреда. Что же касается ваших товарищей, а также сотрудников департамента полиции и жандармского управления, которые вместе с вами, Нина Викторовна, активно приняли участие в событиях «третьего первого марта»… я попрошу вас и господина фон Плеве подготовить списки для их награждения. Не будут забыты также и ваша Ирина Андреева, и поручик Бесоев, и капитан Тамбовцев, и даже бывший смутьян и революционер Иосиф Джугашвили, которые тоже рисковали жизнью во имя Российской империи.

Михаил перевел дух, и улыбнулся.

– Теперь господа, последний и тоже очень важный вопрос… Но сначала, Нина Викторовна, я хочу спросить вас – вы православная?

– Да, Ваше величество, – сказала Антонова. – Хотя в церкви случается бывать нечасто.

Молодой Император облегченно вздохнул.

– Тогда я и моя невеста Масако просим вас стать ее восприемницей. Ну, в общем, крестной матерью. А тебя, Сандро, соответственно, крестным отцом. Крещение состоится в соборе Спаса Нерукотворного Образа Зимнего дворца в среду, марта тридцать первого числа сего года. Учитывая, что в стране еще не закончился траур по моему бедному брату, все пройдет скромно, в присутствии лишь самых близких. Вам, Нина Викторовна, надлежит быть в соборе в мундире свитского генерала, со всеми орденами и регалиями. Я распоряжусь, чтобы вам построили мундир у моего портного Николая Ивановича Норденштрема. Ну, а ты, Сандро, должен надеть свой мундир контр-адмирала флота. На этом, господа, я бы хотел с вами попрощаться. Всего вам доброго…

5 апреля (23 марта) 1904 года. Около полуночиСанкт-Петербург. Аничков дворец, Покои Вдовствующей императрицыИмператор Михаил II и Вдовствующая императрица Мария Федоровна

Мать всхлипывала, прижавшись к груди своего младшего сына. Эта умная, гордая женщина, за особенности характера прозванная современниками «Гневной», впервые со дня смерти мужа почувствовала, что в Доме Романовых снова появился настоящий мужчина, хозяин, и она снова может побыть обыкновенной слабой женщиной. Николай, несмотря на свое старшинство, на роль настоящего мужчины не годился. Не его это было, совсем не его.

Теперь от погибшего императора Николая остались четыре сироты-дочери с ядом гемофилии в крови, несколько поврежденная рассудком вдова, для которой Ники «только недавно вышел и вот-вот вернется», а также огромная страна, которую, пока еще не поздно, надо было разворачивать на новый курс. Вдовствующая императрица оплакивала сиротство внучек и безумие невестки, а так же тот факт, что ее младшему сыну теперь предстоит каторжный труд во имя России.

Выплакавшись, Мария Федоровна успокоилась и вытерла платочком глаза.

– Ты повзрослел, Мишкин, – сказала она, еще раз оглядывая императора с ног до головы, – мне говорили, а я не верила. Скажи мне, своей матери, что же будет дальше?

– Думаю, что все будет хорошо, МамА, – сказал император, опускаясь в кресло, – извини, я устал сегодня, как конь после скачек. И нога еще побаливает. У нас вполне есть шанс успеть решить все наши проблемы и сохранить в целостности и страну, и династию. Жить, правда, придется скромнее, и трудиться, как говорил мой прадед, император Николай I, подобно рабам на галерах. Но нам же к скромности не привыкать, правда? Да и к трудам тоже. Я ведь рассчитываю не только на себя, Сандро и наших помощников из будущего, но и на свою мать, в прошлом датскую принцессу Дагмару, умницу и красавицу.

– Мишкин, – улыбнулась Мария Федоровна, садясь в соседнее кресло, – а, ты, оказывается, научился говорить умные комплименты дамам.

– МамА, – с легким поклоном ответил император, – это не комплимент, а всего лишь констатация факта. Я представляю, как вас всех шокировала моя предстоящая женитьба на японской принцессе. Но я ценю, что не услышал от тебя ни слова против. Масако-Мария совсем еще наивная девочка, к тому же попавшая в чужую для себя страну, и по отношению к ней я во многом чувствую себя не столько женихом, сколько старшим братом.

– Мишкин, – задумчиво сказала Вдовствующая императрица, – а так ли уж нужна была эта женитьба на японской принцессе?

– Нужна, МамА, очень нужна, – ответил Михаил. – Во-первых, в европейских королевских домах давно нарушен запрет жениться и выходить замуж за родственников, и там сейчас сплошь и рядом сочетаются браками с кузинами. Мой дедушка и твой отец, король датский Кристиан IX, не зря имел прозвище «Европейского тестя». Кровь Глюксбургов течет в жилах у большинства монархов Европы. Да и другие наши предки, начиная с Петра Великого, брали в жены исключительно европейских принцесс. Все это ведет к вырождению. МамА, обрати внимание, сколько среди европейских монархов и их наследников больных и умственно неполноценных. Я хочу, чтобы мои дети были умные и здоровые. Так что, МамА, женясь на Масако, я, с одной стороны, с точностью исполняю букву всех имеющихся на этот счет постановлений Закона о престолонаследии, а с другой стороны, буду думать над разумным изменением правил, чтобы потом моим потомкам не пришлось искать себе законную пару среди балерин и купчих.

– Ох, Мишкин, – тяжело вздохнула Мария Федоровна, – неужели все так безнадежно?

– Не знаю, МамА, – пожал плечами император, – но посоветовавшись со знающими людьми, я склонен считать, что деградация европейских монархий и переход ко всякого рода демократиям имеет в основном причиной именно биологическое вырождение правящих классов, погрязших в лени и разврате. Именно так, и никак иначе. Нам тоже надо будет что-то делать с нашим дворянством, подавляющее большинство которого в принципе не желает служить или заниматься чем-либо полезным. Указ «о вольности дворянской» следует отменить. Он подтачивает и разлагает саму основу российской государственности. Мне очень этого не хочется, но, похоже, исходя из государственных интересов, придется превратить всех дворян-бездельников в мещан. Конечно, сделать это можно будет только тогда, когда власть моя укрепится, а из всех преданно служащих будет создана опора трону. Но сделать это надо обязательно.

– Это же жестоко, Мишкин, – укоризненно сказала Мария Федоровна. – Эти люди не сделали тебе ничего плохого.

– Но и хорошего тоже, – парировал император. – Россия не может быстро развиваться, и при этом кормить два миллиона бездельников. Ревизия положения дел в Дворянском банке – это будет одно из первоочередных моих поручений Сандро. Кто кому и сколько должен, какое имущество в залоге и какова платежеспособность заемщика. И все это – раздельно по состоящим или состоявшим на государственной службе и бездельникам, мотыльками, порхавших между Ниццами и Баден-Баденами. За все надо платить, МамА.

– Не знаю, – печально вздохнула вдовствующая императрица, – наверное, ты прав. Но это значит, что придется резать по живому.

– Хирург, МамА, бывает, тоже режет по живому, – ответил император, – но тем самым он спасает жизнь больного. Если он бессилен или не успел, то вслед за ним приходит паталогоанатом, который начинает резать уже по мертвому, составляя посмертный эпикриз. Я видел такую бумажку, объясняющую причины гибели Российской империи, и в этот раз всеми силами хочу избежать летального исхода. Добрый Ники тогда и сам с семьей погиб, и двадцать миллионов своих подданных отправились вслед за ним на тот свет. Ты меня понимаешь, МамА?

– Да, Мишкин, понимаю, – вздохнула Мария Федоровна. – В случае крайней необходимости император должен проявлять твердость, жертвуя чем-то частным ради блага России и ее народа. Сын мой, знай, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

– Я знал, что ты меня поддержишь, МамА, – ответил Михаил. – И еще. Унаследовав от Ники императорский трон, я не отказался от этого брака. И на это есть и вторая, политическая причина. Было бы крайне полезно через соплеменников моей будущей жены привить нашему служилому сословию хотя бы частичку самурайского духа, когда «долг тяжелее горы, а смерть легче перышка». Слепой фатализм нам, конечно, противен, но вызывает уважение то, как японские моряки шли на бой против кораблей-демонов с заранее предсказуемым результатом. По мирному договору Япония лишена права содержать военный флот и значительную сухопутную армию. После моей свадьбы я планирую пригласить всех желающих на русскую службу, с сохранением чина и без ограничений в карьере. Учитывая разницу в численности русского и японского населения, наше служилое дворянство растворит в себе самураев не больше, чем за два-три поколения. Нам нужны эти люди, их наследственное упрямство перед лицом безжалостных стихий, их отвага и чувство долга. Обращение в православие смягчит эти качества, удалит ненужную жестокость, после чего все вместе мы станем еще сильнее.

– Наверное, ты прав, Мишкин, – немного помолчав, сказала Мария Федоровна, – но чем я тебе могу помочь?

– МамА, – сказал император, – я попрошу тебя отнестись к Масако как к еще одной родной дочери. Девочке надо дать возможность как можно быстрее освоиться в русской среде. Кроме того, я рассчитываю на твою помощь в деле налаживания с Данией неформальных контактов. Да, именно так. Это дело воистину государственной важности.

Я не зря предупреждал всех, что наш союз с Германией может оказаться недолговечным. Мы должны всегда помнить о том, что могут дружить люди, но не государства. Тут свои правила игры. Но для тебя я скажу следующее. Постарайся конфиденциально сообщить своему отцу, а моему деду, королю Дании, что в случае возможного германо-датского конфликта я, твой сын, поддержу не союзную нам сейчас Германию, а родину моей матушки. Для успешного противостояния любому вторжению, будь то нападение британского флота или агрессия со стороны южного соседа, мы должны помочь нашим датским родственникам удержать под своим контролем хотя бы остров Зеландия, включая и столицу королевства. А для этого нам необходимо получить землю под базы и береговые батареи. Все должно быть оговорено тайно, без утечек информации. Ты справишься, МамА, с этим? Ведь дело сие, как говорит наш новый знакомый, господин Ульянов, архинужное и архиважное.

– Да, Мишкин, – кивнула Мария Федоровна, – я справлюсь.

– Ну, вот и хорошо, – сказал император, – я на тебя надеюсь, МамА, ты у меня самая лучшая и самая умная на свете.

– Спасибо на добром слове, сын, – кивнула вдовствующая императрица, и в уголке ее глаз что-то блеснуло.

– Всегда буду счастлив порадовать тебя, МамА, – сказал Михаил, вставая. – Позвольте пожелать Вам, Ваше величество, спокойной ночи, и разрешите откланяться. Уже поздно, а завтра у меня будет еще один тяжелый день.

06 апреля (24 марта) 1904 года. Утро. Санкт-Петербург. «Новая Голландия». Главное Управление Государственной БезопасностиКапитан Тамбовцев Александр Васильевич

– Доброе утро, Владимир Ильич, – я пожал руку несостоявшемуся вождю мирового пролетариата. – Как вам спалось на новом месте?

– Неплохо, неплохо, – потер руки Ильич, – у вас тут неплохие апартаменты, ничуть не хуже европейских гостиниц.

Дело в том, что когда «Новую Голландию» готовили к размещению нашего ведомства, с господами Плеве и Ширинкиным, заранее оговаривалось, что в ней будут предусмотрены места для проживания на территории острова особо охраняемых персон, при этом не являющихся арестантами. Разной степени комфортности камеры для таких клиентов, как Азеф, Гапон, Лопухин, располагаются в подвале и полуподвале, а на верхних этажах находятся рабочие кабинеты сотрудников ведомства и «квартиры» особо охраняемых «гостей». Именно там во время мятежа укрывалась Великая княгиня Ксения Александровна с детьми, и именно там, помимо четы Ульяновых, квартировали сейчас полковник Зубатов, инженер Тринклер, Иосиф Джугашвили и прочие, как говорят в таких случаях, официальные лица.

– Очень приятно это слышать, Владимир Ильич, – сказал я, – должен заметить, что во время мятежа в ваших нынешних комнатах проживали старшие сыновья Великого Князя Александра Михайловича. Так что делайте выводы.

– Неужели? – живо переспросил Владимир Ильич, оглядываясь в моем кабинете, и тут же резко сменил тему. – А у вас тут необычно. Приходилось в бытность мою помощником присяжного поверенного бывать у разного рода полицейских и судейских чиновников.

– Так мы же, Владимир Ильич, – улыбнулся я, – ни то и не другое. Ни к обычной полиции, ни к суду мы никакого отношения не имеем. Тем более что иные времена – иные вкусы. Наша задача не схватить и покарать преступника, а предотвратить преступление, заранее направив нужного человека на путь истинный… Мы, можно сказать, не лечим болезнь, а предотвращаем ее.

При этих словах Владимир Ильич неожиданно помрачнел.

– Да-с, Александр Васильевич, – сказал он, – как жаль, что вы не явились к нам восемнадцать лет назад. Тогда бы мой старший брат, скорее всего, остался бы жив. Вчера сама Вдовствующая императрица сказала мне, что в его деле, несомненно, наличествовала провокация полиции. А я ведь помню, что тем делом занимался лично господин Дурново.

– Разумеется, смерть Александра Ильича и его товарищей не принесла никому пользы, – ответил я. – Насчет провокации – не знаю, в том следствии я не участвовал. Но, скорее всего, Мария Федоровна знала что говорила. Что же касается господина Дурново, то тогда он действовал в меру своего разумения и согласно общепринятым понятиям. К тому же, здесь немало потрудился тогдашний министр внутренних дел граф Толстой. Что же касается господина Дурново, то сегодня он нужен нам для того, чтобы не произошло более тяжкое преступление – война между Россией и Германией. Если вы действительно хотите добра русскому народу, то ради этой цели должны простить Петру Николаевичу смерть своего брата.

– Даже так? – сказал Ильич. – Ну что ж, если кровопролитие, которое вы собираетесь предотвратить с помощью господина Дурново, как я понимаю, вполне реально…

– Более чем реально, – сказал я, – да и, как вы правильно заметили, изменить уже содеянное мы не можем. Можно лишь помочь человеку искупить старый грех, пусть он об этом даже и не подозревает.

– Занятно, – с иронией произнес Ильич. – Александр Васильевич, а у вас голова по утрам не кружится от такого могущества?

– Нет, не кружится, – ответил я. Тем более что и могущества никакого особого и нет. Зато есть ответственность за все, что было, что будет или могло быть.

– Хорошо, Александр Васильевич, – вскинул голову Ильич, – давайте закончим этот разговор, тем более что я уже дал обещание с вами сотрудничать. Но сперва позвольте задать вам всего один вопрос…

– Ради Бога, – сказал я. – Я готов ответить на любой ваш вопрос.

Ильич снова ехидно прищурился.

– Александр Васильевич, ведь если господин Дурново с вашей помощью сумеет предотвратить войну с Германией и союзной с ней Австро-Венгрией, то никогда не произойдет та самая Октябрьская социалистическая революция, и партия большевиков не придет к власти. Так почему же я вам должен помогать?

– Владимир Ильич, – ответил я, уже несколько выходя из себя, – революция та была достаточно случайной. Существовало несколько моментов, когда все висело на волоске. Играть в игры с такими малыми шансами на выигрыш и с таким риском потерять все – это, извините, не по мне. К тому же победа большевиков была не настолько уж и бесспорна, ибо по окончании Гражданской войны, которая началась сразу же после Революции, партия большевиков в очередной раз раскололась на сталинистов и троцкистов. И первые уничтожили вторых. Как реально такое происходит, вы должны знать, вспомнив историю Великой Французской революции.

– Троцкисты и сталинисты? – удивленно поднял брови Ильич, – сталинисты, как я полагаю, это по будущему псевдониму товарища Кобы – нашего общего знакомого, Иосифа Джугашвили. А вот кто такие троцкисты?

– Фракция будет названа по псевдониму их вождя, – сказал я, – сторонника Мировой революции Льва Троцкого. Вам этот человек известен под фамилией Бронштейн.

– Как же, как же, – сказал Ильич, – припоминаю такого. Да, кстати, я ведь тоже сторонник Мировой Революции…

– Думаю, что скоро вы перестанете быть сторонником этой химеры, – сказал я, – это миф, морок, тот самый горизонт, который недостижим. Как только европейские империалисты почуют угрозу своим жизненным интересам, они совсем незначительно поделятся с европейским же рабочим классом результатами своего колониального грабежа, чем купят своих пролетариев с потрохами. Точно так же, между прочим, как результатами грабежа делились со своим пролетариатом их далекие древнеримские предшественники. Дадут народу немного хлеба и зрелищ, а уж те в долгу не останется – все слопают. Ведь в сознание белого европейца, вне зависимости от его имущественного положения, легко внедряется идея о его расовом превосходстве над негром, китайцем, индусом, турком или латиноамериканцем… Решала же всерьез протестантская церковь вопрос, американские индейцы – они вообще люди или нет. Так что… пролетарская солидарность работает у европейских пролетариев только на голодный желудок. Получив же свою долю от колониального грабежа, германские, французские, британские, американские рабочие тут же забудут об этой самой солидарности и будут поддерживать свои буржуазные правительства. Для нас же, русских, положение выглядит совсем по-иному. Мы все народы воспринимаем равными себе, и там, где русский решает, кому и как жить, все будет строиться на равных основаниях, независимо от национальности. Для большинства нашего народа неприемлем въезд в рай на чужом горбу, если вам угодна такая аналогия. Поэтому мы – единственные, кто всерьез пытался построить социализм, причем строили его не только для себя, но и для разного рода братьев наших меньших, свесивших ножки и ехавших в счастливое будущее сидя на нашей шее. На этой самой интернациональной помощи мы, Владимир Ильич, и надорвались. Себе чуть-чуть, а трудящимся Африки и Азии, избравшим некапиталистический путь развития, щедрой рукой «помощь» в строительстве нового общества. А те потом нам за это – кусок дерьма в бумажке…

Расстегнув нагрудный карман куртки, я вытащил из него свой партбилет и протянул их Ульянову-Ленину.

– Вот, Владимир Ильич, полюбуйтесь – ношу с собой, как память о тех великих и прекрасных временах.

– Что это? – спросил Ильич, протягивая мне руку – видимо, желая подержать этот раритет из будущего и поближе познакомиться с ним.

– Это партбилет, – сказал я, – документ, удостоверяющий мою принадлежность к Коммунистической партии Советского Союза – вашей партии, товарищ Ленин. Выдан 17 апреля 1984 года. Недействителен из-за роспуска партии и в связи с распадом Советского Союза после августа 1991 года. Не взяв штурмом высоты коммунизма, мы откатились обратно в капитализм. Попав сюда, мы решили, что пойдем иным путем…

Ленин осторожно, словно сапер неразорвавшуюся гранату, взял из моих рук красную книжицу с надписью «Коммунистическая партия Советского Союза» на обложке. На внутренней стороне он увидел свой профиль и поморщился. Потом полистал партбилет, прочел записи, сделанные в нем каллиграфическим почерком. Так же осторожно он закрыл партбилет и вернул мне. Было видно, что в мозгу этого весьма неглупого человека происходит какая-то сложная работа, по своей важности сравнимая разве что с процедурой запуска атомного реактора.