Тропинки к паучьим гнездам

скачать книгу бесплатно


– Тогда я ничего не понимаю. Зачем вам-то это нужно было? Для чего? Вам-то, какой был резон подставлять себя? Он-то смертник. – Я недоуменно посмотрел на старика – Ему все равно, но вам-то было что терять! В конце концов, учитывая степень его диверсионной подготовки, эту ручку он мог использовать, как оружие. А если бы заложил он вас? Или узнал бы кто? …

Старик усмехнулся:

– Вон как заговорил! Прямо заправский разведчик… А это был уже мой личный слив, Андрюша. Наверно, это трудно объяснить тебе сегодня, но меня наша с ним связь даже как-то… тонизировала что ли. От конторы невозможно было утаить ничего. А я вот, хотел хоть это – да утаить! Понимаю, звучит странно, но объяснил, как смог. А насчет того, что заложил бы меня Карташов, или ручку использовал бы не для тех целей – не думаю. Опустошенный он был весь, какой-то вывернутый. Ему было все безразлично. Только во время тренировочных боев вроде как оживал. За это его в «учебке» очень ценили и побаивались, – Геннадий Дмитриевич глотнул минералки. – После того случая с арабом его долго не сцепляли с иностранцами, ждали пока ослабнет. Хороший был боец…

Старик откинулся в кресле и задумчиво опустил голову. Я лихорадочно искал самые главные вопросы из миллионов, роящихся в голове.

– А почему вы? … Почему он выбрал вас? … Откуда он знал, что может обратиться к вам с этой просьбой насчет дневника, и вы ему не откажете?

Геннадий Дмитриевич заглянул внимательно мне в глаза и прежде чем ответить, почему-то выпрямился в кресле:

– Да потому что он был знаком со мной. Потому что я сам зашел к нему в камеру, когда узнал, кто сидит там. И потому что, Андрюша, я и есть… – тут старик чуть остановился, а я замер в ожидании. – Я и есть, – повторил он, – тот самый Осилов, про которого писал Карташев.

От неожиданности я потерял дар речи. По-видимому, эмоциональное напряжение дорого далось старику, и одышка усилилась. Он хрипло дышал и уже был не бледным, а каким-то синюшным. Придя в себя, я поспешно налил ему минералки и пододвинул стакан. Сам же лихорадочно достал из пачки сигарету, прикурил ее, глубоко затянулся и с шумом выдохнул дым. Затянулся еще и только тогда посмотрел на старика.

Тому уже, вроде бы, чуть полегчало. Он горько усмехнулся, легонько, как бы с опаской, откашлялся:

– Да, Андрюша, я и есть тот самый полковник Осилов. Ты, наверное, спросишь, почему у меня другая фамилия? А это фамилия жены. Я поменял свою на всякий случай, да и чтобы лишний раз не вспоминать ту свою жизнь… Контора тоже, в принципе, не возражала.

Старик прижал платок ко рту и согнулся в резком приступе сухого надсадного кашля. Резко побледнел, на его лбу выступили капли холодного пота, четче выделились темные круги под глазами. Когда он отнял платок ото рта, на платке появились пятна крови. Я быстро погасил сигарету. Надо было закругляться, состояние старика ухудшалось на глазах, а столько вопросов хотелось еще задать. Наконец он немного пришел в себя:

– Геннадий Дмитриевич, а почему в Лондон с этим чемоданом? Я понимаю: «дипломатическая неприкосновенность», но это же была бомба! С таким грузом – и так рисковать! И зачем, если рядом были дружественные страны третьего мира, через которые этот чемоданчик без проблем и головной боли можно было бы доставить в Союз? В чем был смысл этой рискованной поездки в Лондон? Точнее, транспортировки такого груза через Лондон в Москву.

Геннадий Дмитриевич пристально посмотрел мне в глаза и спокойно произнес:

– А груз и поехал в Москву. Он был отправлен, как только они передали его Летягину во Вьетнаме. – Старик усмехнулся. – Чемоданчик, который передали мне в Лондоне, был бутафорией, обычной «пустышкой»! Я никогда не видел того груза, о котором пишет Карташев.

От неожиданности я с шумом, чуть не поперхнувшись, выдохнул сигаретный дым и уже открыл было рот, чтобы задать встречный вопрос. Но старик опередил меня:

– Ко мне в Лондон они были отправлены с целью проверки на «вшивость». И Карташев поначалу, вроде бы, эту проверку прошел. – Старик отпил воды и продолжал. – Я понимаю, ты спросишь, а почему в Лондон, ведь эту проверку можно было бы организовать и в Москве? В принципе, можно было бы, но конторе нужна полная изоляция сотрудников от привычной среды, и изоляция не принудительная, а, как бы это сказать, по бытовым причинам – вроде как, по работе. Вот и отправили их ко мне.

Я понимал, что дальше пытать старика бесчеловечно, но мне нужно было задать ему хотя бы последний, самый главный вопрос, мучивший меня:

– Геннадий Дмитриевич, – почему-то тихо начал я. – А что случилось с Карташовым дальше? Как эта рукопись оказалась в конце концов у вас? И почему вы решили только сейчас передать ее мне и рассказать обо всем этом? – я не сдержался и вместо одного, получилась куча вопросов. – Извините, Геннадий Дмитриевич, но мне это нужно знать. Ответьте – и я уйду. Вы уж извините меня, что мучаю вас так…

Старик понимающе кивнул головой и снова глотнул минералки. Мои пальцы автоматически вытянули сигарету из пачки, но, вспомнив, как старику стало плохо, я поспешно убрал ее обратно.

– Понимаешь, Андрей, я просматривал свои документы, наткнулся на этот дневник и вспомнил о тебе. Что ты со всем этим сделаешь, я ориентировочно представляю, но меня это мало тревожит. Оттуда я, естественно, убрал некоторые страницы, а тем, что у тебя имеется сейчас, никого особо не удивишь. Единственное мое условие: если решишь это публиковать, то только после моей смерти. Проблемы с конторой меня не тревожат. Что они мне могут уже сделать? Просто хочется спокойно прожить свои последние дни. Судя по всему, как видишь, осталась самая малость – он невесело усмехнулся и выжидающе затих.

Я заерзал в кресле:

– А что случилось с Карташовым, Геннадий Дмитриевич? Простите, но это мне важно знать, да и интересно? …

Старик сидел, откинувшись в кресле. Не глядя на меня, он ответил:

– То же, что и с другими. Когда он окончательно ослаб, я зашел к нему, и он передал мне бумаги… Чудес на свете, Андрюша, не бывает. Карташов знал, что с ним будет… «Последняя фаза боя», она у всех «кукол» одна… Ты уж извини – устал я очень…

Через неделю Геннадий Дмитриевич скончался в Онкоцентре на Каширке от рака поджелудочной железы с множественными метастазами.

Хоронили его на Домодевском кладбище рядом с женой. Людей на похоронах было немного – четверо пожилых стариков да мы с Ольгой. С неба падал редкий снег, и морозный воздух пощипывал нос при каждом вдохе.

Вдруг я обратил внимание на одиозную группу: трое высоких мужчин в дорогих пальто шли, не спеша, по проходу между могилами в нашем направлении.

Посередине и чуть впереди шагал пожилой, но хорошо сохранившийся мужчина. Высокий лоб, серые, стального отлива, глаза, седые без залысин волосы. Человек этот выглядел бы красивым, если бы не глубокий шрам от правого уха к подбородку, обезображивающий правую половину лица. Мужчина шел пружинистой и одновременно расслабленной походкой, властно и безразлично разглядывая нашу немногочисленную группу. По бокам и чуть позади него двигались двое накачанных рослых парней, равнодушно смотревших по сторонам. И пока группа подходила к нам, я, вглядываясь в лицо этого человека, мучительно пытался понять, почему оно меня так заинтересовало. Я всматривался в это лицо, в этого человека – и пытался что-то вспомнить. Что-то очень знакомое.

Группа подошла к нам и встала несколько поодаль от остальных. Некоторые из скорбящих узнали вновь пришедшего и подобострастно поздоровались с ним. Тот сдержанно кивнул в ответ и застыл, глядя куда-то вперед. Двое молодых людей почтительно отошли от своего хозяина и теперь стояли рядом друг с другом, молча и разглядывая нас безразлично-пренебрежительным взглядом.

Я всматривался в этого человека и никак не мог отделаться от ощущения, что я где-то видел это лицо. Какие-то ассоциации мучительно роились у меня в голове, не складываясь в воспоминание. Я так упорно и, по-видимому, бестактно разглядывал его, что он стал бросать недоуменные взгляды в мою сторону, и я поспешно отвернулся.

Было ощущение забытого слова, которое вроде помнишь, которое вроде на языке, и ты уверен в том, что знаешь его и вот сейчас произнесешь – и не вспоминаешь! …

Что-то вертелось у меня в голове, но не оформлялось в конкретную мысль!

После окончания церемонии тройка так же безмолвно направилась к выходу. Я никак не находил себе места. Наконец, не выдержав, подошел к старику – одному из тех, которые подобострастно поздоровались с заинтересовавшим меня человеком. Тот, запахнув пальто, уже намеревался уходить. Я окликнул его:

– Простите, бога ради. Не подскажете мне, кто тот человек? – и я кивнул в сторону удаляющейся тройки. – Лицо очень знакомое, а вспомнить никак не могу. Вот и мучаюсь. Может, обознался. Узнаю, что ошибся – хоть успокоюсь… – я виновато улыбнулся.

Старик посмотрел на меня удивленно. Как-то по-птичьи наклонил голову, чуть подумал:

– Генерал-лейтенант ФСБ… Константин Сергеевич Лебедь, молодой человек. – С превосходством объявил он. Потом снисходительно, с высоты своих знаний, добавил, критически оглядев меня. – Вы, наверняка, обознались. Навряд ли вы могли с ним где-либо встретиться.

Я обомлел!

Мгновенно все встало на свои места!

Костя Лебедь – тот, кого заложил Карташов! …

Костя Лебедь – тот, кто подставил Карташова! …

Так он, значит, действительно проверял Карташова, как выразился Осилов, на «вшивость»!

Все учел Геннадий Дмитриевич, изымая из свертка лишние страницы. Не предусмотрел только то, что на его похороны придут одновременно Костя Лебедь и человек, которому он передал рукопись, из которой не изъял (случайно ли?) пару лишних слов с описанием внешности того человека.

А может, это была последняя игра старого чекиста, и ходы эти он предусмотрительно рассчитал заранее? …

Слепой случай, как часто бывает в жизни, все расставил по местам. Красивой истории о предательстве и раскаянии с искуплением не получилось. Получилась просто история о предательствах!

Старик, ответивший мне на вопрос, поправил старомодную каракулевую шапку на голове и продолжал смотреть на меня выжидающе и чопорно.

– Да, действительно. Обознался… – пробормотал я и отошел от старика. – Спасибо… Извините за беспокойство! – Старик покачал головой и степенно последовал за остальными.

Я ошарашено, как сомнамбула, двинулся вслед за выходящими людьми, лихорадочно размышляя и вставляя недостающие детали в открывшуюся картину. За мной поплелась недоумевающая Ольга.

Я автоматически следил взглядом за Константином Сергеевичем Лебедем, и тот, заметив это, раздраженно подошел к представительскому БМВ. Один из молодцев, мгновенно подметив изменение настроения у хозяина, услужливо распахнул перед ним дверь, и Костя Лебедь, бросив в последний раз на меня недовольно-настороженный взгляд, скрылся в уютном чреве лимузина. Машина, тяжело подминая под себя снег, медленно отъехала от тротуара и влилась в общий поток. Так Костя Лебедь, сам не подозревая об этом, через двадцать шесть лет сделал собой последний «стежок» на истории жизни капитана Степана Карташова.

Я стоял, как оглушенный, и смотрел вслед отъезжающему лимузину. Миллион вопросов роились в моей голове, но задать их было уже некому. Неужели старик сыграл со мной свою последнюю игру? … Неужели и у смертного одра Геннадий Дмитриевич лукавил, выдавая мне заведомо ложную информацию? …

Тогда зачем вообще выдавать ее мне? … Захотелось славы? Да на хрен ему слава посмертно! Не из того теста он был сделан, чтобы так мыслить. Тогда что же выходит? Вопросы! Вопросы! Они роились в голове и словно непослушные дети не давали сосредоточиться.

Мы с Ольгой уже подошли к машине и сели в нее. Я осторожно вырулил на дорогу и нажал на газ, пытаясь ездой отвлечься от досаждающих мыслей.

– Андрюша, а о чем ты в последний раз так долго говорил с Геннадием Дмитриевичем? Пришел весь бледный, долго сидел, курил, читал и перечитывал что-то?

Ольга, по-видимому, уже несколько раз повторяла свой вопрос, так как сейчас он сопровождался легким толчком в бок.

– А … Да так, малыш. Ни о чем особенном. Просто старику захотелось поболтать…

Дворники машины усиленно работали, счищая обильно сыплющийся с неба снег на ветровое стекло…

Прошел месяц после похорон Геннадия Дмитриевича, и я никак не мог решить, что делать с рукописью. То так, то эдак я расписывал сюжет. То думал сделать статью, то рассказ. Временами вспоминал встречу на кладбище, и меня пробирал страх. Я подумывал выбросить рукопись куда-нибудь и забыть о ней.

Наконец я решился. Поменял для интриги местами хронологию в рукописи, подправил кое-что, кое-где навел легкий литературный макияж. И изменил, от греха подальше, все имена и названия. И получился этот рассказ светлой (а может, темной?) памяти Геннадия Дмитриевича.

    Андрей Хариг
    Москва, 1999 год.

Часть II

Крысиный Король

… этот метод был придуман в Средние века мореплавателями.

Крысы – источник множества бед на корабле. Это угроза заболевания чумой и потеря продуктов питания, и просто негативное психологическое воздействие.

Мореплаватели отлавливали десяток крыс и сажали их в закрытую решетками бочку. Не имея еды, крысы были вынуждены пожирать друг друга. Наконец в бочке оставалась только одна крыса, самая сильная и агрессивная, которая уже не могла питаться ничем другим, как только себе подобными. Это и был «крысиный король». «Крысиного короля» пускали в трюм, где он начинал методически уничтожать себе подобных. Причем уже не только для еды.

В нем вырабатывался инстинкт каннибала…

Лондон, 18.07.02

К вартира была обставлена удобно и со вкусом, что, в принципе, не являлось ничем особенным для респектабельного западного квартала Кенсингтона. Чувствовалось, что здесь живут люди с достатком, получившие хорошее образование. Пол гостиной, обставленной в постмодернистском стиле, с легким налетом hi-tech минимализма, устилал светло-бежевый ковер с коротким ворсом, и если бы не туфли на каучуковой подошве, он должен был бы, приятно согревать босые ноги. На стенах висели картины художников английской школы: два Констебля, один Морленд, один Гейнсборо и на редкость хороший Капли Филдинг – без сомнения подлинники. Большое витражное окно смотрело на сонную мощенную Кенсигтон-Хай-стрит, которую обрамляли с двух сторон типично лондонские вязы. Стоящий рядом с окном большой дубовый письменный стол, хоть и не вписывался в стиль комнаты, но и странным образом не портил общий вид.

Мужчина внимательно осмотрел стол, аккуратно убрал руку, свисающую со столешницы и мешающую открыть ящик стола, выдвинул его, достал оттуда все документы, потом скопировал жесткий диск компьютера на свой, переносной. После этого достал флакончик с жидкостью и аккуратно залил все платы процессора в компьютере. Едкая жидкость, пузырясь с шипением, начала растворять содержимое процессора. Мужчина поморщился от вони, которая распространилась по комнате. Капля жидкости попала на босую ногу человека, сидящего в кресле перед столом, и начала разъедать кожу, но тот не шелохнулся: ему было уже все равно…

Последний раз оглядев комнату, мужчина сложил документы с жестким диском в кейс, вышел из квартиры, бесшумно прикрыл за собой дверь и, выйдя во двор, не спеша, пересек его; потом прошел по мощеной улице в сторону кафе напротив, сел за свободный столик, заказал «кофе по-восточному» с ледяной водой, развернул «Индепендент» и начал читать. Через большое витражное стекло уютного кафе прекрасно просматривался вход в здание. Ночью он вывел из строя камеры наблюдения всего дома, и по всем расчетам, техническая служба, обслуживающая здание, должна была скоро прийти, чтобы исправить поломку. Он привык во всем быть убежденным на все сто, поэтому решил дождаться прихода специалистов по видеонаблюдению. Минут через тридцать подъехала служебная машина с опознавательными знаками технической службы. Водитель вышел, достал чемоданчик и неспешно направился к подъезду…

Теперь можно было уходить. Допив кофе и расплатившись с официантом, мужчина направился к выходу. Выйдя на улицу, прошел пешком один квартал, до Холланд-парка, сел в припаркованный серый «мини-купер» и аккуратно выехал на дорогу. На Кенсигтон-Хай-стрит машин заметно прибавилось, и движение замедлилось до катастрофических масштабов. Доехав до Кенсингтонского вокзала, он нанял камеру хранения, опустил туда кейс, набрал код, не спеша, вышел из здания и сел в автомобиль. Затем достал сотовый телефон и набрал единственный сохраненный в нем номер. После второго зуммера на том конце ответили. Мужчина произнес:

– Все готово, – и отключил телефон.

Потом достал «айпод», связался по Интернету с банком, проверил свой лицевой счет, удостоверившись, что на него только что осела шестизначная сумма, снова включил сотовый телефон и отправил по нему сообщение на тот же номер с названием вокзала, номером ячейки и кодом доступа. Затем, аккуратно разобрав телефон, выкинул его части в урну и сточную канаву.

Начал накрапывать мелкий редкий дождь, и движение на Ледбари стрит, куда свернул мужчина, совсем застопорилось. Через двадцать минут прозвучал зуммер на маленьком брелоке, валявшемся на сиденье рядом – значит, сейф открыли. Мужчина достал батарейку из брелока, выбросил его в окно и свернул в сторону Хамерсмита. Наступило время обеда, а на Кинг-стрит был небольшой польский ресторан с хорошей кухней…

«Сити А. М.» (вечерний экстренный выпуск) 18.07.02«Сегодня утром был убит брат мэра Лондона Кроули Джейсон. Полиция не делает никаких комментариев по поводу этого сенсационного убийства! Подробности происшедшего редакции пришлось выяснять самой. По нашим источникам, Кроули Джейсон находился дома один и завтра должен был выехать в Йоркшир, в свою загородную резиденцию, где собирался провести месяц в кругу семьи. По неофициальным данным, за неделю до происшествия он обращался в агентство Пинкертона с целью установки дополнительных замков на двери своего дома на Кенсигтон-Хай-стрит и резиденции в Йоркшире. Единственное заявление с «Бейкер-стрит», которое пока что сделал шеф полиции Ральф Маккормик, гласит: «На расследование убийства брошены лучшие силы страны, и будет сделано все возможное, для того, чтобы виновные были выявлены!». Ну что ж, будем ждать дальнейшего развития событий…»

I

1

В 2000 году в Москве меня звали Андрей Хариг, и был я когда-то более-менее серьезным журналистом.

Как и все мы, в молодости я был уверен, что рожден на свет для создания чего-то нетленного и прекрасного. Но с возрастом и это заблуждение кануло в Лету. Даже попытался издать публицистический рассказ про одного ГРУшника. Но, собственно, как и все в моей жизни, это начинание тоже не получило своего логического завершения.

Про рассказ несколько подробнее, так как к нему я питаю особую слабость. Написал я его после того, как мой сосед по даче, бывший чекист Геннадий Дмитриевич, передал мне для прочтения рукопись, исписанную мелким, убористым почерком.

Я почитал. Потом обомлел… Потом долго думал, как отнестись к прочитанному и решил, что надо сначала поговорить с Геннадием Дмитриевичем. Оказалось, что все прочитанное мною не вымысел…

Записки были написаны ГРУшником-смертником, которого за измену Родине превратили в «куклу». В учебках секретных военных заведений довольно часто практиковали бои с приговоренными к смертной казни. А этот был «особо ценным» расходным материалом – мог еще и сам пнуть. Идеальный тренажер…

Словом, записки такого человека и попали ко мне благодаря Геннадию Дмитриевичу. Карташов, тот самый ГРУшник, писал о своей жизни. О том, как его обвинили в измене, как он попал в учебку в качестве «куклы» после того, как «привели в исполнение» его смертный приговор.

Чтиво было занимательное, а после беседы с Геннадием Дмитриевичем стало интригующим. Оказалось, что Геннадий Дмитриевич сам дал ему бумагу с ручкой и подстрекал к написанию этих мемуаров. Вот Карташов и писал. Написал обо всем: о том, как предал своего соратника и друга, насколько приемлемо это понятие к его профессии, как потом «сломался» и его «нейтрализовала» его же «контора». А поскольку мой сосед по даче, Геннадий Дмитриевич Осилов, работал начальником того учебного заведения, где Карташову определили судьба и Партия закончить жизнь «куклой», то мемуары эти, естественно, достались ему, а он, предварительно изъяв особо стремные места, зимним вечером 1998 года передал их мне. История была захватывающая, особенно с учетом того, что не фальшивка.

Через неделю после передачи мне рукописи, Геннадий Дмитриевич умер от рака поджелудочной железы. У меня же на руках остались записки капитана Карташова, где он достаточно подробно, даже несколько мазохистично рассказывал, как предал своего друга Костю Лебедя, а заодно описал и его внешность, и случай во Вьетнаме, благодарю которому тот получил безобразный шрам на лице.

К тому времени мой быт стал достаточно стабильным – жена, ребенок, непыльная работа журналиста и, учитывая деньги за две квартиры, сдаваемые мной внаем, приемлемый доход. И публиковать эту «бомбу» с сомнительной начинкой я совсем не собирался.

Все изменилось, когда мы с женой пошли на похороны Геннадия Дмитриевича. Там, среди немногочисленных «провожающих» Оси-лова я и увидел пожилого человека с охраной и с безобразным шрамом на лице. Когда я спросил о нем у одного из старичков, ответ того поверг меня в смятение. Это был генерал-лейтенант ФСБ Константин Сергеевич Лебедь. Картина складывалась совершенно иная. Оказалось, это большой вопрос – кто кого предал! … И еще больший вопрос: для чего дал мне рукопись Осилов!.. И главное: что мне со всем этим делать?!..

Соблазн был велик, и я не сдержался. Поменял имена, места, хронологию. Что-то довыдумывал для полноты картины и попытался издать рассказ, отправив его в издательский дом «Альт-Пресс».

Кроме всего прочего был еще и шкурный интерес. Поганый 1998 год – год дефолта! Когда гордые граждане страны, «победившей капитализм», вдруг поняли, что они никого не интересуют, и других перспектив, кроме как стать нищими, у них к своему ужасу, нет! Рубль, обесценившись в десять раз за сутки, стремительно и окончательно превратился в фантик, несмотря на оптимистические заявления премьера, смахивающего на растерянного очкарика из интерната для идиотов. Жильцы, снимавшие у меня квартиры, тоже обнищали, а выгнать их на улицу как-то не поднималась рука. Вот я и жил обещаниями, что «в следующем месяце обязательно оплатим за те два» и так далее, по нарастающей… Исходя из вышеизложенного, мне показалось, что можно будет заработать, продав свой рассказ. Да и на дворе, какая-никакая, а ДЕМОКРАТИЯ…