скачать книгу бесплатно
«БЮРО РЕГУЛИРОВАНИЯ ЦЕН РАЗРЕШИЛО ПРИБАВИТЬ 11 %», – успокаивала «Пост».
Эрл протискивался через все это, мимо безымянных мужчин в мягких соломенных шляпах и коричневых костюмах и женщин в цветастых платьях, тоже прятавших головы под широкополыми шляпами. Каждый встречный казался ему невозможно пестрым. За годы, проведенные в корпусе морской пехоты, он привык к тому, что мир в основном одноцветен: хаки разных оттенков, и все тут. Но Америка уже пробуждалась от затянувшегося периода военных ограничений: витрины внезапно заполнились товарами, снова можно было свободно покупать бензин, на лицах женщин стала мало-помалу появляться косметика, а мужчины начали носить веселые желтые галстуки с белыми сорочками, будто желали сообщить о приходе весенней поры, обещавшей новые надежды.
Медали на груди темно-синего парадного кителя Эрла не привлекали никакого внимания; военная форма успела намозолить всем глаза, да и медали мало что значили. Здесь вдоволь насмотрелись на героев. Многие из прохожих сами были героями. Он стал таким же безликим и безымянным: еще один никому не известный человек шагает по Коннектикут-авеню, направляясь неведомо куда. Вскоре он оказался на открытом месте – на Фаррагут-сквер с ее деревьями, скамейками и строгим адмиралом, глядящим на Белый дом. На прославленном флотоводце копошились голуби и гадили на его плечи и голову, а на скамейках сидели молодые мужчины и женщины, беседовавшие о любви и больших надеждах на будущее.
Вдруг до парка долетел басовитый гул, люди задрали головы и стали тыкать пальцами в небо.
– Смотрите, реактивные самолеты!
Высоко вверху с юго-запада на северо-восток летело звено чудесных самолетов; за каждым из четырех тянулся белый инверсионный след, обтекаемые серебряные фюзеляжи ослепительно сверкали в солнечных лучах.
Эрл понятия не имел, какого они типа, но решил, что окрашивать самолеты в серебристый цвет смешно. На Тихом океане япошки в секунду засекли бы такую блестящую птичку, а еще через секунду сбили бы. Там на самолетах малевали зеленые и коричневые пятна или делали их светло-синими, под цвет морской волны, не желая, чтобы враги заметили тебя раньше, чем ты увидишь их. Да и ничего чудесного в них не было – обычные, изрядно потрепанные боевые машины, которых к тому же всегда не хватало. Но эта четверка непонятных аппаратов мчалась вверху, подобно стрелам, волокла за собой стену звука и тянула Америку к чему-то новому. Говорили, что скоро они будут летать быстрее звука.
– Могу поспорить на что хотите, вы сейчас жалеете, что этих птичек не было с вами в Берлине, – улыбнувшись, сказал ему какой-то лысый парень. – То-то они прижгли бы задницу Гитлеру, верно, сержант?
– Верно, – согласился Эрл.
Он пошел дальше; грохот реактивных самолетов все еще отдавался в ушах. Вокруг него снова сомкнулись городские стены, и следующим экспонатом паноптикума гражданской жизни оказалось нечто, выставленное в возникшей прямо перед ним витрине, возле которой собралась плотная толпа. Это было очень похоже на кино, только его показывали на круглом экране, вделанном в ящик чуть побольше массивного радиоприемника. На серо-голубом фоне всячески выламывалась марионетка.
– Вы только посмотрите, сэр, – сказала негритянская женщина в большой старомодной шляпе с розами и вуалью. – Это называется «телевидение». Радио с картинками.
– Разве это не чудо? – отозвался Эрл.
– Да, сэр, – согласилась негритянка. – Говорят, такие будут у всех, и мы сможем смотреть кинофильмы, не выходя из дома. Больше не нужно ходить в кино. Сиди дома и смотри картину. И спорт тоже будут показывать. Знаете, бейсбол и все прочее. Хотя, честно скажу, не понимаю, кому захочется смотреть игру «Сенаторов», сидя дома.
– Что ж, мэм, – сказал Эрл, – президент сам сказал мне, что теперь все будет лучше и лучше.
– Ну, может быть, и так. Жаль только, моего Билли не будет здесь, чтобы посмотреть на все это.
– Сочувствую вам, мэм. Война?
– Да, сэр. Где-то в Италии. Он вовсе не был героем вроде вас, не получил никаких медалей. Простой санитар в госпитале. Но его все равно убили. Мне сказали, что это была мина, зарытая в землю.
– Мне очень жаль, мэм.
– Надеюсь, вы порядком уложили этих немцев.
– Нет, мэм, я воевал с японцами, и мне довелось убить нескольких.
– Это все равно, – горько проговорила женщина, выдавила кривую улыбку и ушла.
А смерть Билли на далекой неаполитанской дороге осталась с Эрлом. Билли сделался еще одной частью большого приключения, одним из сотен тысяч погибших. Ну и кому до этого хоть какое-то дело теперь, когда вокруг реактивные самолеты и телевидение? Все это ушло в прошлое.
«Выкинь это из головы», – сказал себе Эрл.
Он опять слишком расчувствовался. Нужно было выпить.
Он пошел дальше и вскоре увидел лестницу, уходящую вниз, в полутемный бар. Там было почти пусто. Эрл пробрался в самый дальний угол и сел, с удовольствием вдыхая прохладный воздух.
Гремел музыкальный автомат.
Звучала веселая песня о поездке в Атчисон, Топику и Санта-Фе. Эта чертова баба пела так, словно готова была лопнуть от удовольствия. О поездке на поезде. Долгой веселой поездке на старинном поезде.
Обратно в Огайо – там я родился. Я много мечтал и по свету шлялся, Но даже не чаял дожить я до дня, Когда в Санта-Фе поезд умчит меня.
Все поезда, которые он помнил, везли его лишь на войну, а то и куда похуже. Пока что у него оставалось еще несколько часов, прежде чем он сядет в поезд и поедет… черт знает куда!
– Что будете пить, сержант? Выбирайте что хотите, оно ваше. Одна выпивка за мой счет в честь корпуса морской пехоты США. Там из моего сына сделали человека. Убили, но сделали мужчиной.
Это был бармен.
– Сочувствую вашей потере, – сказал Эрл, ощутив рядом с собой еще одного мертвеца.
– Не стоит. Единственным хорошим поступком за всю его жизнь был бой с япошками на Окинаве. Вы там были?
– Нет, туда не попал.
– Что ж, он был плохим сыном, но в его жизни был один хороший день, когда он не побежал от проклятых япошек. Морские пехотинцы научили его смелости. А мне так и не удалось. Боже, благослови морских пехотинцев. Так что будете пить?
– У вас есть «Бун каунти»?
– Первый раз слышу о таком.
– Наверное, это арканзасское пойло. Ладно, тогда попробую вон тот «Джим Бим». Совсем чуть-чуть воды. И немного льда.
– Чу-чу-ч-буги… – пропел бармен, затем быстро смешал и подал напиток. – Вот и ваш поезд, точно по расписанию.
Эрл сразу сделал большой глоток. Выпивка, как обычно, смяла мысли и чувства, приглушила страхи и разогнало сомнения. Теперь он снова чувствовал себя равным всему остальному миру.
– Нет, он был совершенно никчемным, – продолжил бармен. – Сам не знаю, почему он вырос таким трусом. Я его учил-учил, а он только и знал, что удирать и прятаться. Как он смог там…
– Мистер, – сказал Эрл, – я очень ценю ваше угощение. Но если вы скажете еще хоть одно худое слово о морских пехотинцах, которые дрались и стояли насмерть на Окинаве, я перепрыгну через стойку и заставлю вас сожрать сначала все стаканы, потом стойку, а на закуску – табуретки.
Бармен, очень крупный мужчина, взглянул на Эрла, увидел в его глазах темную пелену – признак готовности к любому насилию – и проглотил ответ, просившийся на язык. Эрл тоже был крупным мужчиной, с кожей, выдубленной за годы тяжелой службы под тихоокеанским солнцем. Он был мрачен, под глазами темнели одутловатые мешки, появившиеся из-за военных треволнений, но нельзя было не заметить его бычью шею и свойственный хорошим сержантам взгляд, который пронзает человека насквозь и может легко пригвоздить его к стене. Черные как смоль волосы были коротко подстрижены и торчали на черепе, словно зубцы колючей проволоки. Под кителем на поджаром теле – глядя на него, нельзя было даже предположить, что оно пробито многими пулями и осколками, – играли мускулы. На кулаках выделялись рельефные вены. И хотя его голос не перекрывал гул разговоров немногочисленных завсегдатаев и уж подавно не ревел, как динамик автомата, певшего про Санта-Фе, в нем слышалось нечто, внушавшее немалый страх. Когда Эрл говорил таким тоном, никто не мог его ослушаться, и бармен тоже не посмел возразить. Он хорошо понимал, что если этот посетитель выйдет из себя, могут произойти страшные вещи.
Поэтому бармен предпочел немного отстраниться.
– Смотрите, вот вам двадцатка, – сказал Эрл, вынимая последнюю крупную банкноту. – Поставьте на стойку бутылку и отправляйтесь к другим посетителям. Можете сколько угодно рассказывать им, каким плохим был ваш сын. А мне – не смейте.
Бутылка тут же появилась; бармен исчез.
Эрл занялся бутылкой, а бутылка занялась Эрлом. Когда количество жидкости убавилось на треть, Эрл почувствовал себя счастливым: он начисто забыл, кем, где и когда был и почему там оказался. Но, добравшись до половины бутылки, он снова все вспомнил.
«Чу-чу-ч-буги», – автомат завел новую песню, и ритмы ее были исполнены такой радости и надежды, что Эрл содрогнулся.
Я просто люблю Ритм «кликети-клэк». Скажи мне скорей, Где станция, Джек.
И снова поезда. О поездах он помнил только одно: они подвозили его к пароходам, а потом пароходы везли его через море.
Он помнил Гуадалканал, помнил, как дело дошло до рукопашной – он и его зеленые мальчишки дрались с япошками на гребне горы, дрались ножами и саперными лопатками, прикладами винтовок и камнями. У них не было боеприпасов, потому что самолеты не прилетали уже несколько недель. Японцы сражались как сумасшедшие: они кидались на приступ раз за разом, волна за волной, зная, что у морских пехотинцев плохо с боеприпасами, и, не жалея, отдавали свои жизни, чтобы враги истратили патроны, пока патроны действительно не иссякли. А потом наступило время рукопашной, побоища столь жестокого, что ты или погибал, или едва не терял рассудок при виде трупов людей, головы которых ты расколол, из чьих животов выпустил кишки, которых забил насмерть. Глядя вокруг, ты видел соратников, тоже оказавшихся на грани душевного краха. Что ты сделал этой ночью во имя того, что именуется твоей страной? Хорошо ли ты убивал? Дорого ли продал свою жизнь?
А потом была Тарава. Наверное, худшее из всего пережитого. О, эта высадка была настоящим кошмаром. Идти было просто некуда. Шлепающие по воде пули были как детишки, что плещутся в озере Арканзас, – повсюду. Трассирующие пули летели низко над водой, плетя над головами сети из нежно мерцающих светящихся лент. Было так глубоко, что ты не видел ни берега, ни своих кораблей, оставшихся за спиной. Ты промок, замерз и изнемог, ноги наливались свинцом и коченели, но остановиться значило умереть, и идти вперед тоже значило умереть. Ты пытался собрать своих людей вместе, заставлял их идти не останавливаясь, поддерживал их дух. Но все, кто окружал тебя, мало-помалу исчезали, пока не стало казаться, что ты один на этой залитой водой планете, а японцы – вся нация – одержимы одной-единственной мыслью: убить тебя.
Эрл зажмурился на мгновение, чтобы прогнать дрожь, и влил в себя еще одну добрую дозу этого самого «Джим Бим». Отличное пойло! Потом он посмотрел на часы. Ему предстояла поездка в Атчисон, Топику и Санта-Фе, но куда он должен был ехать и зачем, он никак не мог вспомнить.
Иводзима, там он попал в бункер. Этого ему никогда не забыть.
Непрерывно убивая, он двигался по Чарли-дог. Его огнеметчики не смогли пробиться вместе с ним. Капитана зацепило пулей. Не было никакого укрытия, потому что в пепел невозможно было зарыться: он тут же обрушивался на тебя. Эрл вскочил в ячейку, строча из своего «томми». Пули вылетали и сразу же попадали в японцев, сбивали их с ног, вырывали огромные куски из тел. По лицу Эрла текла кровь, кровь японцев. Но он шел дальше, от ячейки к ячейке, поливая свинцом ходы сообщений, пока наконец не пробился, убивая, к главному бункеру.
Бункер был заперт изнутри. И в довершение всего Эрл остался безоружным: его «Томми», залитый кровью и забитый пеплом, отказался работать, и его пришлось бросить. Он явственно слышал, как с другой стороны бункера тарахтели японские пулеметы «Намбу».
Эрл метнулся назад, в ячейку, которую только что очистил, перевернул труп японца и сорвал с его пояса три гранаты – японские штучки, их нужно было стукнуть обо что-нибудь твердое, прежде чем кидать. Он схватил их, подбежал к металлической двери бункера, со всей силы стукнул по ней гранатами и поспешно сунул их под дверь. Затем бегом вернулся в ячейку. Когда почти одновременно раздались три разрыва, он как раз вытаскивал из-под трупов японцев автоматы «Намбу».
Дальнейшее было трудно вспомнить, но еще труднее – забыть. Он оказался в бункере. Надо отдать японцам должное: эти гады были настоящими солдатами. Сражались до конца, заливали свинцом Чарли-дог, убивая все движущееся в их поле зрения. Они были готовы умереть ради того, чтобы убить, согласно своему кодексу. Эрл метался из отсека в отсек, или, скорее, из каморки в каморку, поскольку бункер очень походил на темное и тесное гнездо насекомых и там сильно воняло: дерьмом, кровью, пищей, страхом, потом, сопревшими носками, гнилью, рисом. Он вскочил в первую каморку и принялся палить. Но он не знал, что «намбу» был заряжен трассирующими патронами.
Как только он открыл огонь, темноту, ставшую еще непрогляднее из-за густого дыма, прорезали бело-голубые полосы трасс; пули с визгом рикошетировали, раз за разом ударяясь в любую твердую поверхность и рисуя в дыму сумасшедшие зигзаги. Каждое нажатие на спусковой крючок порождало вспышку света, иссиня-серого, мерцающего, извергающего на японцев смертоносный поток их собственных пуль со смещенным центром тяжести – куда более яростный, чем Эрл мог ожидать. Казалось, он метал молнии.
Он мчался из каморки в каморку, приостанавливаясь только для того, чтобы менять магазины на раскаленной железке, которую держал в руках. Странное оружие: магазин крепился сверху, а не снизу, как у всех, кто хоть немного думает об удобстве использования. Эта штука нисколько не походила на привычный «Браунинг»; такую глупую, дрянную вещь могли изобрести только парни, которые выдумали самурайские мечи, и самолеты-камикадзе, и атаки до последнего человека, волна за волной. Японская пушка даже выглядела узкоглазой. Но, между прочим, работала безотказно.
В последнем закоулке его поджидали с жутким спокойствием затаившегося хищника японцы. У них кончились боеприпасы. А ему было плевать. И им тоже. К тому, что произошло потом, были готовы все. Они бросились на него; один японец выхватил меч и попытался размахнуться, но в проходе высотой со сточную трубу, куда попадал свет из амбразуры, у него не было пространства для маневра. Эрл поливал их огнем, а они плясали жуткий танец, раздираемые на части своими собственными, японскими пулями калибра 6,5 миллиметра. Когда они наконец попадали, он в очередной раз сменил магазин и снова забросал всех своими молниями. А после этого выбросил маленький раскаленный автомат.
Эрл посмотрел на дело рук своих: настоящая резня. Все оказалось слишком легко. Японцы не оглядывались, их барабанные перепонки были оглушены пальбой из пушек и ручного оружия, а чувство долга не позволяло им обращать внимание ни на что, кроме того, что творилось перед амбразурами. Он просто расстрелял их всех, иссек, искромсал потоком светящегося свинца. В дальнем углу раздался стон, и Эрл подумал: кто-то все-таки жив. Но в следующее мгновение он услышал лязганье, означавшее, что граната приведена в действие, и ему удалось выскочить на поверхность, наверное, за десятую долю секунды до того, как граната взорвалась и осколки прикончили последних недобитых японцев.
Оказавшись снаружи, Эрл прислонился к стенке хода сообщения и стал жадно хватать ртом воздух. Его люди заняли Чарли-дог сразу же после того, как замолчали пулеметы бункера, но если они и обращались к нему, он ничего не слышал: грохот от стрельбы в бункере оглушил его.
«Пустите туда огонь!» – выкрикнул он.
Огнеметчики одной из команд направили внутрь бункера жерла своих орудий и вычистили подземелье пламенем с температурой две тысячи градусов; огонь был настолько яростным, что всем пришлось отойти подальше от входа.
Капитан сказал, что он, черт побери, никогда не видел ничего подобного, только он был из какого-то места под названием Йель и поэтому произнес своим странным, по-девчоночьи тонким голосом: «Едва ли мне когда-либо доводилось видеть более великолепный пример агрессивного поведения в полевых условиях». Или что-то наподобие этого.
Эрл и его бутылка исполнили еще один танец. Очередной удар вышиб мысли из его головы, но вскоре те вернулись.
Самыми докучливыми были лица. Но они постепенно исчезали. В один тяжкий день, лежа в госпитале на Гуаме, куда он угодил после неприятной раны, полученной на Иводзиме, Эрл сделал кое-какие подсчеты и обнаружил жестокую истину.
Он был сержантом во Второй дивизии морской пехоты, потом взводным сержантом и ротным комендор-сержантом в той же дивизии. Когда в сентябре 1944-го формировали новую Пятую дивизию, Эрла перевели туда, в Двадцать восьмой полк, и повысили до первого сержанта роты «А». В общей сложности под его командованием находилось 418 молодых морских пехотинцев, а сам он напрямую подчинялся – по очереди – трем лейтенантам, капитану и, наконец, майору. Из всех этих людей 229 были убиты, а остальные ранены хотя бы по разу, и его тоже не миновала чаша сия: семь ранений, из них три тяжелых. Из офицеров не уцелел никто. Из друзей-сержантов, с которыми Эрл служил с 7 декабря 1941 года, когда его зачислили в отряд морской пехоты, стоявший в Панаме, выжил он один. Из той роты контрактников погибли все, включая офицеров, кроме него самого. Из его первого взвода Второго полка морской пехоты, попавшего на Гуадалканал, уцелело с десяток человек, в том числе Эрл; из 232 солдат его роты, высадившихся по горло в воде у берега Таравы, выжило 33, в том числе он; из 216 бойцов его роты, атаковавших покрытый черным вулканическим песком пляж на Иводзиме, осталось 111, считая его, но Эрл не имел никакого понятия о том, сколько человек получили тяжелые ранения и оказались покалечены. На Тиниане и Сайпане цифры были не такими страшными – конечно, по меркам войны на Тихом океане.
Эрл знал, что не должен был остаться в живых, что это нарушение всех законов математики и что медали, которыми его награждали, давались главным образом за грубое насилие над цифрами, а вовсе не за какой-то там героизм. Манила Джон Бэзилоун, самый храбрый человек, какого ему доводилось видеть, получил Почетную медаль за горный хребет на Гуадалканале, где остановил японское наступление, имея лишь пулемет тридцатого калибра с водяным охлаждением, боевой дух, и ничего больше; потом он совершил поощрительное турне по Штатам, стал знаменитостью, женился на хорошенькой девчонке и был разорван снарядом на мелкие кусочки в первый же день боев на черном песке Иводзимы.
По другую сторону от стойки бара висело зеркало, и Эрл видел себя в нем, видел свои глаза, черные, как вода во время паводка, когда она все поднимается и поднимается, пожирая один за другим клочки земли. Его щеки ввалились, серые губы беззвучно шевелились, как у сумасшедшего. Он сглотнул, зажмурился и открыл глаза, чтобы снова взглянуть на себя. И увидел опустошенного человека, настолько усталого и потерянного, что он вряд ли стоил кислорода, который вдыхал, или бурбона, который пил.
Он чувствовал, что недостоин вообще ничего.
«Никуда ты не годишься», – услышал он голос отца и полностью согласился со стариком.
«Никуда я не гожусь. Любой из этих парней был куда лучше меня. Почему, черт побери, я не с ними?»
Эрл сделал очередной огромный глоток бурбона, прикончив бутылку, и посмотрел на часы. Перед глазами у него все расплывалось, так что он не смог разглядеть ни цифр, ни стрелок, но, судя по количеству выпитого, поезд в Форт-Смит уже ушел, и ему оставалось только расплатиться.
Он неуверенно поднялся, нетвердой походкой пересек бар и нашел мужскую комнату. Войдя туда, он закрыл за собой дверь, запер ее на защелку, не спеша помочился, вынул свой пистолет и взвел курок.
Никогда за всю войну он не чувствовал себя таким несчастным, как сейчас. До чего несправедливо: он жив, а столько других парней мертвы, у него в кармане валяется медаль, удостоверяющая, что он герой, а у них есть только белые кресты на островах, которые никто никогда не будет посещать, и скоро все они окажутся забытыми.
Эрл приложил дуло к виску, почувствовал прохладное прикосновение круглого отверстия. Палец лег на спусковой крючок, затем нажал на него.
Выстрела не последовало.
Пистолет дернулся: курок ударил по ударнику, а тот – в пустоту. Эрл посмотрел на оружие, немного оттянул затвор и убедился, что патронник пуст. Вынув магазин, он обнаружил там шесть патронов сорок пятого калибра. Кто-то очень аккуратно вынул магазин, извлек патрон из патронника и вставил магазин на место. Он знал, что зарядил пистолет сегодня утром.
Неужели Джун? Но ведь она ничего не понимает в оружии. Тогда кто? Может, он сам забыл дослать патрон? Что происходит, черт возьми?
Эрл перезарядил пистолет, оттянув затвор и дослав патрон, а потом аккуратно спустил курок с боевого взвода.
После этого он убрал оружие за пояс, оправил китель и отпер дверь.
Вестибюль отеля «Карлтон» был ярко освещен и переполнен буйством красоты. Казалось, свет весело танцует, будто стены сделаны из стекла. Вероятно, празднование Дня победы над Японией еще не закончилось. Здесь было множество хорошеньких молодых женщин и их поклонников, и все так радовались телевидению и реактивным самолетам, что с трудом сдерживали волнение.
Эрл пробрался сквозь толпу веселящихся. Все были в смокингах или вечерних платьях; радостная молодежь суетилась, жадно ожидая прихода великолепного будущего.
Все юноши были чисто выбриты и казались неженками; Эрл знал, что не должен ненавидеть их, но тем не менее ненавидел, и, позволив этой ненависти пробиться сквозь тоску, он почувствовал, что нужно выпить. Не очередную бутылку бурбона, а то, что поможет унять головную боль, вроде коктейля, джина с тоником или мятного джулепа. Он поглядел на циферблат своего «Гамильтона» и с облегчением обнаружил, что все же не опоздал на поезд: еще не было семи. У него даже оставалось время для…
– Сержант Свэггер?
Он обернулся.
Перед ним стояли двое мужчин. Один, лет тридцати, был настоящим красавцем – лощеный, с блестящими черными волосами и зубами, как у кинозвезды. Второй – намного старше, мрачный тип с грустным морщинистым лицом, к тому же медлительный. Костюм не полностью скрывал необыкновенно длинные руки, а из рукавов торчали самые громадные кисти, какие Эрл когда-либо видел у человека. Мягкая фетровая шляпа была небрежно сдвинута на затылок, а поношенная сорочка, некогда белая, теперь стала серой, и на ней даже виднелись пятна. Но взгляд его был настороженным и быстрым: ни дать ни взять Воющий Безумец Смит или другой старый, закаленный в бесчисленных сражениях морской пехотинец. Прикрытый галстуком ремень на груди выдавал наличие наплечной кобуры и был натянут так, что Эрлу стало ясно: в кобуре у незнакомца лежит нешуточная пушка.
– Сержант Свэггер, – произнес первый с интонациями, по которым Эрл сразу же понял, что этот красавчик имеет непосредственное отношение к его родному штату, – мы ждем вас. Ваша супруга наверху, собирает вещи. Она сказала, что вы задержитесь в городе и придете позже.
– В чем дело, сэр? – спросил Эрл.
– Сержант Свэггер, мы прибыли, чтобы предложить вам работу.
– Работу? У меня уже есть работа. Я ворочаю бревна на одной проклятой лесопилке.
– Нет, речь идет о работе в правоохранительных органах.
– Кто вы, черт возьми, такие?
– Меня зовут Фред Беккер. Неделю назад меня выбрали окружным прокурором в округе Гарленд, Арканзас.
– В Хот-Спрингсе? – уточнил Эрл. – И что же вам нужно от меня?
– Хот-Спрингс – самый дикий город в Америке. У нас есть игроки, есть убийцы, есть шлюхи, всяких мошенников больше, чем вы можете себе представить, и многие из них ходят в полицейской форме и носят оружие. Всем заправляют нью-йоркские бандиты. Прямо скажу, сэр: я намерен очистить этот содом и гоморру и поэтому ищу подходящего человека. Все, с кем я разговаривал, указывали на вас как на лучшего из лучших.
Глава 3
Самый высокий небоскреб города в стиле ар-деко, по-византийски пышный, символизировал декадентские удовольствия империи. А управление империей осуществлялось из квартиры на верхнем этаже.
