скачать книгу бесплатно
Она достает из сумочки маленькую книжечку в переплете из крокодиловой кожи и что-то там чирикает. Я тем временем не спеша допиваю свой остывший мате. Мате горчит.
– Ну, вот и все, очень даже миленько получилось. Не желаете ли послушать?
– Нет, не желаю. Спасибо.
– Однако… Да это просто невежливо!
Я пожимаю плечами,
– У меня шкура, как у бегемота. Я могу быть грубым. Так, на чем мы остановились?
Госпожа Окампо обиженно поджимает губы.
– Что я чего-то недоговариваю.
– Так-так. И что же вы недоговариваете?
– Я думаю, тут все дело в рукописи, – говорит госпожа Окампо загадочно.
Она тушит папироску в пепельнице и сразу же ввинчивает в свой мундштук другую. Я тянусь к ней через стол и галантно щелкаю зажигалкой. Госпожа Окампо затягивается.
– Мне, наверное, придется рассказать вам про Элу Моберга…
– Нам хорошо известна эта темная личность, – уже в который раз прерывает меня лейтенант Данди.
Он жестом фокусника выхватывает из воздуха толстый потрепанный блокнот, куда толще и потрепаннее моего. Морщит лоб, листает исписанные странички.
– Сейчас… Сейчас… Нет, не то… Ага! Вот описание Элы Моберга составленное неким Кэмпом. В начале семидесятых оба работали в Пуэрто-Рико. Журналюги, чего с них взять!
Подслеповато щурясь, лейтенант медленно читает,
Невысокого роста, с редкими волосами и бледной, дряблой физиономией, вид Моберг имел непристойный и развращенный. Он терпеть не мог ром и, тем не менее, приканчивал бутылку за четверть часа, потом блевал и куда-нибудь заваливался. Питался Моберг исключительно бисквитными пирожными и спагетти, которые выблевывал, когда напивался. Все деньги он спускал на шлюх, а когда становилось скучно, брал какого-нибудь мальчишку ради новизны ощущений. В свои тридцать с хвостиком Моберг выглядел на все пятьдесят, с распухшим отпьянства телом, он дрейфовал из одной страны в другую, устраивался на работу репортером и ждал, пока его уволят…
– Да, тот еще тип, – комментирует сержант Том, – Ну как, че, похоже? Узнаешь своего корешка?
– В жизни его не видел, – говорю.
– Моберг мой автор. Я издала в «Sur» его первый роман «Неизбежность Странного Мира». Вы, наверное, читали? Ну, а если не читали, то обязательно о нем слышали?
– Нет, не слыхал. Я уже много лет не интересуюсь беллетристикой.
– И, тем не менее, получился скандал… Моберг, конечно, неоднозначная личность, однако, как писатель, он более чем успешен. Как-то раз, после работы Зоя пошла с Мобергом в бар на углу хлопнуть по рюмашке кальвадоса. Да, вы же знаете этих баб не хуже меня! – заводится на ровном месте госпожа Окампо, – вечно их тянет на самых мерзких и сволочных мужиков!
Она хорошенько затягивается и сигаретка на другом конце мундштука превращается в столбик пепла.
– Кроме всего прочего Моберг рассказал Зое, о том, как познакомился в трущобах Буэнос-Айроса с одним русским. И что этот русский, зажигал в Париже с экзистенциалистами и не только. И еще, он якобы написал роман. Моберг сказал Зое, что сейчас читает рукопись, и что этот роман просто бомба.
– Бомба?
– Это сейчас такой сленг у отмороженной молодежи, – отмахивается от меня госпожа Окампо.
– Некто русский. А имя этого русского Зоя вас часом не называла?
– Чудное какое-то имя. Шурик Ха, вот, как он представился Мобергу.
– Да уж, чудное… Если я верно вас понял, некто Шурик Ха, литератор, эмигрант из России, передал рукопись своего романа Элу Мобергу? – уточняю я у моей гостьи.
Эла Моберг просыпается в меблированной комнате, в трущобах от того, что его хлещут по морде. Разлепив лиловые отекшие веки, Моберг видит, что его пытается добудиться давешний знакомец, литератор, эмигрант из России и вообще занятная личность со странным прозвищем Шурик Ха. Заметив, что Моберг немного очухался, занятная личность говорит вполне миролюбиво,
– Вставай, скотина. А то утреннюю гимнастику проспишь!
На Шурике черное поношенное пальто, которое немного ему велико и черная же шляпа с обвисшими полями. В руке он держит маленький чемоданчик с пишмашинкой. Протяжно застонав, Моберг поднимается с низкой продавленной кушетки. С его груди на пол соскальзывает пустая бутылка из-под рома, но не разбивается. Моберг оправляет на себе маслянистый пиджак неопределенного цвета. Он давно уже привык спать в одежде, так можно сэкономить время на опохмелку. Убедившись что его приятель вырвался из объятий Морфея, Шурик Ха идет к дверям, по тесному захламленному пространству. И тут случается первая странность. Полотнище утреннего света льется в конуру из мутного окошка. Когда Шурик Ха выходит из темного угла, поток солнечного света не пропускает его, а выгибается и натягивается, словно резиновая лента. А Шурик идет себе дальше, волоча за собой сноп лучей, и вот уже сумрак тает в прихожей и становится видна входная дверь вся в страшных черных потеках и возле двери – ветхий сервант с тусклым овальным зеркалом, и в этом зеркале, среди хлопьев осыпавшейся амальгамы вспыхивает нестерпимый солнечный блеск.
Моберг мычит и, крепко зажмурившись, валится обратно на кушетку. Сидя в спасительной темноте, он отчетливо слышит треск, словно разорвали старое полотенце.
– Эла, ну ты чего там, совсем опух? – кричит ему Шурик от дверей, – а ну, вставай, пошли пиво трескать!
С опаской открыв один глаз, Моберг осматривает комнату и, убедившись, что солнечные лучи ведут себя подобающим образом, встает с топчана и быстро выкатывается на лестничную клетку.
– Чертовщина какая-то мерещится, – жалуется он своему приятелю.
– Допьешься до белочки, еще не то будет, – обещает ему Шурик Ха и топоча, и прыгая через ступеньки скатывается вниз по лестнице.
Ранее утро. Буэнос-Айрес еще спит, улицы пусты и только крестьяне с предгорий Анд, поднявшиеся засветло, везут горох, папайю и морошку на скрипучих, запряженных мулами арбах на городской рынок. Приятели шагают по сверкающей мостовой. Впереди Шурик Ха целеустремленной походкой, в своем долгополом пальто, вслед за ним бредет расхристанный, бледный и обильно потеющий Эла Моберг и, как говорится, улицы ему мало. Дойдя до угла, Шурик притормаживает возле витрины винной лавки. Моберга уносит куда-то в сторону, однако, вскоре он возвращается.
– Ой-ёй-ёй, – причитает Моберг, которому заметно поплохело.
– А ну, это пиво к лешему! – говорит Шурик Ха. – Я бы, пожалуй, лучше текилы тяпнул!
– Не получиться, – возражает на это Моберг, – у нас в Аргентине крепкое продают только с десяти утра. Такой, вот, сволочной закон, че!
Осознав всю безвыходность ситуации, Эла Моберг столбенеет, отрешенно глядя на витрину. Там, за стеклом толпятся на полках бутылки разного объёма и формы – с текилой, кальвадосом, водкой и коньяком, с разноцветными наливками и ликерами. В зеленоватом стекле отражаются Шурик Ха, стоящий у Моберга за спиной, узкая мощеная улочка, и на другой стороне улочки – здание в колониальном стиле, сложенное из обожжённого кирпича. Шурик Ха, то и дело оглядываясь и что-то насвистывая себе под нос, переходит на другую сторону. Тут на Моберга накатывает дурнота, ему кажется, что Шурик каким-то чудесным образом попал за стекло и теперь, словно мальчик-с-пальчик бродит среди бутылок и читает этикетки. Каждая из бутылок на витрине выше Шурика по меньшей мере вдвое… У Моберга кружится голова. Застонав, он оборачивается к приятелю и тут случается вторая странность. Обернувшись, Моберг видит, что улочка возле винной лавки залита безжалостным солнечным светом и совершенно безлюдна.
– Текила! – объявляет Шурик Ха, выходя откуда-то с боку с заветной бутылкой в руке.
– Э-э-э…. – говорит Моберг. – Так заперто же. Да и не продают до десяти, ни в коем разе.
– Я с черного хода зашел. Держи, да смотри не раскокай, а не то, я тебе глаз на жопу натяну.
– Да, как можно? – говорит Моберг, прижав текилу к груди. – Я разве ж не понимаю…
– Похмеляться будем в горах, – говорит ему Шурик. – А заодно окрестности осмотрим.
Моберг мычит, плачет и ковыляет вслед за Шуриком. Приятели как-то подозрительно быстро выходят из города. За городом, насколько хватает глаз, тянутся цитрусовые сады. Проходя мимо, Шурик срывает с ветки пару лаймов для понта. Попав в предгорья, литераторы сворачивают с проселочной дороги и поднимаются по живописному зеленому склону на ближайшую вершину. Там, на вершине стоит одинокое оливковое дерево. Шурик Ха заходит в его жидкую тень, ставит на землю свой чемоданчик с пишмакинкой и садится на чемоданчик верхом.
– Уф… – пыхтит Моберг и валится рядом на травку.
– Ничего так прошлись, – говорит Шурик.
Моберг согласно кивнув, открывает текилу и делает хороший глоток. Текила привычно обжигает пищевод, орошает луженый желудок литератора и взрывается там яркими брызгами счастья, да так, что у Моберга на глазах слезы выступают. Шурик Ха отбирает у него бутылку, выпивает и закусывает лаймом.
– Скажи, че, а в какой стороне тут Колумбия? – спрашивает Шурик, поднявшись на ноги.
– На кой ляд тебе Колумбия? – удивляется Моберг. – Если кокс нужен, то я знаю, кто в городе банчит… Там, кажется, – и он машет рукой куда-то в сторону далеких горных вершин, скрытых золотистым туманом.
– Хочу посмотреть, как там дедушка Маркес, – объясняет Шурик. – Дрыхнет старый пень или выполз уже на огород из своей избушки.
И он долго стоит в своем большеватом черном пальто на вершине зеленой горы и смотрит из-под руки на мреющие туманные дали. Ничего, как видно, не разглядев, снова опускается на чемоданчик.
– Вот, – говорит Шурик и вынимает из воздуха потертый портфель желтой кожи. – Мы вчера, помниться, говорили о литературе и договорились до чертей. Ты, Эла, уже лыка не вязал и завалился дрыхнуть, а мне что-то не спалось. Я достал из чемоданчика пишмашинку и сел печатать. Сочинил одну толстую штуку, как говорил мэтр. Давно хотел что-то в этом роде написать, да все руки не доходили… Так ты прочти, коли будет досуг.
– Непременно, – обещает Моберг.
Он звучно рыгает и тянется к текиле.
– Моберг обещал рукопись Зое. До Зойки я дозвониться не в силах. И этот козел Моберг тоже, как в воду канул… Ох, и не нравиться мне эта катавасия!
Госпожа Окампо сидит, закусив губу, и невидящими глазами смотрит сквозь меня. Потом моргает, растерянно стряхивает пепел с сигаретки и продолжает,
– Рейли, дорогуша, вы мне разыщите эту рукопись поскорее.
Я делаю пометку в блокноте: рукопись.
– И этого таинственного русского тоже разыщите. И как найдете, сразу берите его за шкирку и под любым предлогом тащите в «Sur», а уж дальше я сама управлюсь.
Я делаю пометку в блокноте: Шурик Ха, автор.
Не я, а кто-то другой, тот, кто снимает угол в моей душе, и каждый день понемногу умирает, спрашивает у госпожи Окампо, стараясь скрыть раздражение,
– Да, что вы носитесь с этой рукописью, как с писаной торбой? Вы ее даже не читали. Да этих русских эмигрантов у нас в Аргентине пруд пруди! И вечно они чего-то пишут, мемуары там или доктор Живаго какой-нибудь… Или, может статься, для вас так много значит рекомендация Моберга?
Госпожа Окампо снисходительно мне улыбается.
– Поверьте, дорогуша, оно того стоит. У меня чутье на этих аутсайдеров. Неграненые алмазы в навозе, темные лошадки, пропащие гении, да я их за милю чую! Господин частный детектив, я открыта для новых идей. Не стану от вас скрывать, дела издательства идут очень скверно. Чего только не приходится публиковать, чтобы удержаться на плаву. Только между нами, я эту современную литературу на дух не переношу! Дорогуша, я скажу вам два слова – унылое говно. Вот что такое это ваша современная литература… Разыщите мне Зою и русского писателя с диким именем, будь он не ладен! И еще эту чертову рукопись. Не подведите меня, дорогуша. И будьте осторожней с огнестрельным оружием, а то, в другой раз не дай бог, поранитесь.
Госпожа Окампо величественно поднимается со стула, выходит из кабинета и растворяется в ночи.
– Ну, и как же ты взялся за дело? – спрашивает меня лейтенант Данди.
– Сперва я допил свой остывший мате… Сна у меня не было ни в одном глазу и, не смотря на поздний час, я решил нанести визит Зое. Я не боялся ее разбудить. У меня сложилось впечатление, что Зоя барышня богемная и спать ложиться под утро. Госпожа Окампо любезно оставила мне адресок. Старый дом в колониальном стиле на Майском проспекте. Я прогулялся туда, срезая через дворы, и вышел возле искомого дома. Я стоял в разлапистой тени акации, курил и смотрел на фасад. Светилось только одно окошко и светилось едва-едва, чуть теплилось, словно там, за шторой горела настольная лампа, а весь верхний свет был погашен. Прикинув количество квартир на лестничной клетке и их расположение, я решил, что свет горит как раз в окне у Зои. Я вылез из кустов, подошел к подъезду и набрал на панели домофона номер означенной выше квартиры. Сперва мне не отвечали, но я был терпелив. И, в конце концов, она отозвалась, наша пташка.
– Ах, оставьте меня, я читаю, – раздраженно ответила мне Зоя и бросила трубку.
Тогда я сел на скамейку у подъезда и стал ждать. Я просидел там всю ночь, до утра. Мимо по проспекту проплывали клочья влажного тумана, а в кустах акации оглушительно трещали цикады. Не происходило решительно ничего. Ни одна живая душа не вышла из подъезда, и никто не зашел с улицы. Разве что, ближе к утру, окна Зойкиной квартиры одно за другим ярко зажглись, словно кто-то быстро прошел по комнатам, включая везде верхний свет. Это, собственно, все. Потом помнится, я немного прикорнул, а когда очнулся, уже рассвело. Я сидел на скамейки у подъезда продрогший, в сыром от тумана плаще и слышал, как просыпается старый дом. Вот, у кого-то на кухне заиграли позывные радиостанции «Маяк», а вот, кто-то включил электробритву. Потом пришел дворник в фартуке с бляхой и с метлой. Дверь подъезда то и дело отворялась, выплевывая спешащих на работу аргентинцев. Я вежливо со всеми здоровался. Потом во двор заглянул жестянщик, потом точильщик, потом кукольник со своим Петрушкой, потом барахольщик, а после ни свет, ни зоря явились судебные приставы. Свет в окнах у Зои по-прежнему горел. Взглянув на небо, я заметил, что собирается дождик, а я, как на грех не взял зонта. Тогда я поднялся с лавки и пошел к себе в контору. Там я лег спать на этот самый диванчик и спал, пока по мою душу не заявились крутые копы.
– Что-то еще? – спрашивает лейтенант Данди печальным голосом, сделав при этом брови домиком. Картинка, я вам доложу, уморительная.
– Да, нет, вроде всё. Как на духу, офицер.
Копы переглядываются.
– Может, просто позабыл, – говорит сержант Том. – Ночь у паренька хлопотливая выдалась, закрутился.
– И память девичья, – цедит сквозь зубы лейтенант.
О чем это они? В голову ничего путного не приходит. Чувствую себя идиотом.
– В твою контору ночью звонили, – нисходит до меня Том, – На телефонной станции отследили звонок из заброшенного пакгауза в старом порту. Ты с кем там балакал, че? С бомжами? С контрабандистами? Давай, че, колись!
И точно девичья память. Был же еще этот странный звонок.
– Извини, – говорю, – запамятовал. Верно, был звонок. Я уже стоял в дверях, когда зазвонил телефон…
Я стою на пороге и берусь рукой за тулью шляпы, висящую на вешалке, когда в тишине пустой конторы оглушительно звякает телефон. Звякает раз, другой и третий. Настойчиво так звякает. И я, нахлобучив шляпу на макушку, бреду обратно к столу.
– Пронто, – говорю я, снявши трубку, – Догзауз Рейли, частный детектив. Чем могу помочь?
И тогда мне в ухо ввинчивается тот жуткий неживой голос, сотканный из статических помех, электрического треска и гула ветра, лишенный даже тени человеческих эмоций, голос который я едва ли забуду до конца своих дней.
– Мистер Рейли, будьте так любезны, уделите мне несколько минут вашего драгоценного времени.
– Э-э-з… – говорю, – само собой. Слушаю вас.
– Мне известно, что вас попросили разыскать одного эмигранта из России. Начинающего писателя. И рукопись его романа. Настоятельно рекомендую вам не усердствовать в поисках. Поверьте на слово, это в ваших же интересах.
– Э-э-э… – говорю, – я не совсем понял…
– Но я забыл представился, и где только мои манеры… Признаться, у меня много имен. Имя, которым меня нарекли при рождении уже никак не отражает мою нынешнюю сущность, и я не нахожу возможным его использовать. Возмужав, я выбрал путь порока и зла. Каждое утро я просыпался более развращенным, нежели в тот час, когда отходил ко сну, я, словно рождался заново и оттого брал себе новое имя. Этих моих имен-однодневок было не счесть, они облетали с меня, как листва с сосны осенней порою. Да, славные были денечки… Однако, ныне, я стал тем, кем стал. Я раскаялся. Я умер и родился заново. Поверьте, я весьма могущественная и зловещая фигура. Вы непременно услышите обо мне, если станете задавать верные вопросы правильным людям. В мире человеков я известен под одним именем и услыхав это имя людишки трепещут. Позвольте же, наконец, представиться, я – Публикатор.
– Этот господин, он как-то связан с издательским делом?
– Разве что отчасти, – тянет лейтенант Данди.
– Об этом типе мало что известно, че, – говорит сержант Том. – Слухи по большой части. Публикатор фигура настолько нелепая и одновременно кошмарная, что долгое время его считали чем-то вроде фольклора преступного мира, этаким Бугименом. Мифы о нем многочисленны и противоречивы. Однако есть один эпизод, который упоминается во всех источниках. Этот эпизод повествует о том, как Публикатор серьезно повредил голосовые связки и с тех пор использует для вербальной коммуникации специальный приборчик… Как-то раз ночью, Публикатор возвращался из одного казино в Лас-Вегасе на свое ранчо. Он летел в красном кадиллаке по горной дороге. Кадиллак был основательно нагружен девками в купальниках и дорогим шампанским. Ночная дорога в горах коварна. Публикатор не вписался в поворот, слетел с трассы и припарковался на дне каньона. Он чудом остался в живых. Множественные переломы, поврежденная гортань. Да, и еще лицо…
– А что с лицом?
– Говорят, жуткое зрелище. Мол, не один пластический хирург не смог его залатать.
– Еще, говорят ещё, че, он собрал вокруг себя банду цирковых уродцев и наводящих ужас мутантов. Публикатор вроде тех гигантских нарвалов и спрутов, которые скрываются от дневного света в толще океана. Никто в них не верит, но они там, холодные и скользкие копошатся в кромешной тьме.
– Вот ужас-то!
– Уф! Что-то я разволновался. У тебя нет чего-нибудь покрепче мате, горло промочить?
– Я стараюсь не пить и оттого не держу дома спиртного.
– Были проблемы? – интересуется сержант.
