Возвращение к Истине

Он остановился перед выведенными из строя и обвёл всех нас внимательным взглядом, но все опустили глаза вниз, и персональную жертву на этот раз командир дивизиона выбрать не смог, закончив обличительную красноречивую тираду на этот раз необычно быстро, прозаично и буднично:

– Позор, позор, маешь, таким курсантам!.. Они будут строго наказаны!.. Командиру батареи с сегодняшнего дня увольнения в батарее, маешь, прекратить!.. Я имею ввиду на ночь и в будничные дни, – тут же по строю батареи прокатился ропот возмущения и недовольства. – Да-да! – подтвердил он, словно отвечая на гул курсантских голосов. – А в субботние и выходные дни, ну, праздников у нас, вроде бы, не намечается, – но и на праздники тоже, – увольнения для вашей батареи, товарищ командир батареи, сокращаются до минимума…. Я потом сам скажу, сколько, маешь, человек можно будет отпускать. Вы поняли, товарищ командир батареи?

– Да, товарищ подполковник, – ответил старший лейтенант Скорняк.

– Вот, … очень хорошо. … Наряд, стоявший сегодня ночью и допустивший массовую самовольную отлучку, наказать, товарищ старший лейтенант, самым строгим образом. Ну и, соответственно, самое плохое распределение – им: вот этим девятерым и наряду!..

И вот мы уже стояли в канцелярии у командира батареи, понурив головы и слушая общую часть нотации. Слушать упрёки было неприятно, но главное ещё было впереди: комбат будет разговаривать с каждым отдельно, по очереди, и только ему скажет, какую меру наказания он к нему применит или придумает потом. И вот там-то держись!

Так и случилось. После общей нотации, старший лейтенант Скорняк выдворил нас из канцелярии в коридор, а затем по одному начал вызывать к себе.

Это была процедура, щекочущая нервишки. Каждый выходил оттуда молча, насупившись, и так же, ни с кем не желая разговаривать, избегая отвечать на вопросы ещё не искушённых, удалялся, а комбат, не давая никому опомниться, тут же вызывал следующего.

Настала и моя очередь.

Комбат сидел, устало развалившись на своём мягком стуле, протянув вперёд ноги, закинув одну руку за спинку сиденья, а второй держа дымящуюся сигарету. Весь вид его должен был внушать заходящему, вероятно, что он кот, а тот, – кто заходит, – мышь, попавшая в его лапы, и сейчас он собирается этой мышью вдоволь, пока не надоест, наиграться, а потом вышвырнуть её, полудохлую, вон.

На меня, впрочем, поза комбата особого впечатления не произвела, поскольку терять-то мне особо, в отличии от других, было нечего. Я и без того уже проштрафился перед ним так, что ему на меня, наверное, смотреть было тошно.

«Вася», видимо, заметил, что его игра на меня впечатления не производит, и потому, наверное, начал издалека:

– Яковлев, тебе не кажется, что ты в последнее время мне сильно примелькался, а?!.

Он хитро прищурил глаз, будто от сигаретного дыма, а вторым посмотрел на поднесённую ко рту сигарету и сделав глубокую затяжку.

– Кажется, – ответил я, хотя дал себе слово молчать, и голова моя невольно поникла сама собой.

– Вот и мне так кажется, – подтвердил комбат. Он вдруг поменял позу, облокотившись на стол и как бы придвинувшись. – Смотри. … Сначала тебя самого не было полночи. Бегал ли ты в самоволку или не вернулся вовремя из увольнения, – значения не имеет, мы с твоим командиром взвода ждали тебя чуть ли не до утра. Раз? … Раз! Потом ты придумал какую-то подругу, обманул дежурного по училищу, нахамил лейтенанту Швабрину, который не хотел тебя отпускать и правильно делал, поставил его в неловкое положение, незаконно ушёл в увольнение на ночь, – дежурный по училищу не имел никакого права тебя отпускать… Это уже два!..

Скорняк загнул второй пале на руке, которой держал сигарету.

– …Товарищ старший лейтенант! – возразил я. – Лейтенант Швабрин сам отправил меня к дежурному по училищу!..

– Молчи, Яковлев, молчи! – перебил меня комбат. – Не перебивай!.. Я уж не говорю, что по закону тебе положено за самовольную отлучку из расположения части нести уголовную ответственность, а не стоять здесь передо мной и оправдываться!.. Это мы с вами привыкли сюсюкаться, в бирюльки играть, всё за детей вас считаем!.. А давно уже положено по закону спрашивать!.. Заслужил срок?! – он вдруг зло и неожиданно выбросил в сторону руку, словно отправив меня туда, где Макар телят не пас. – Иди мотай!.. И никаких разговоров!.. Тогда бы сразу и дисциплина другая стала, и нарушителей не было бы совсем, потому что одних бы посадили, а вторые – угомонилась бы, глядя на первых. А мы вас всё жалеем! Как же, не солдаты всё-таки: люди на офицеров пришли учиться, выбрали себе нелёгкую профессию, а их – сажать! А надо сажать, потому что присягу вы принимали и обязались её не нарушать!.. Вы все здесь считаетесь военнослужащими срочной службы!.. Срочной!.. То есть, те же солдаты. И приходите сюда, в основном, не после армии, а с гражданки, после школы, от маминой юбки. … Мы с вами тут цацкаемся, а в итоге такими же слюнтяями, как пришли, большинство и выпускается…. Ну, ладно!.. Стоишь ты в наряде, отбываешь, так сказать, наказание от командира батареи. И в этот же наряд спишь сам и допускаешь уход людей из казармы! Это уже три!.. Видишь, сколько ты натворил?!.. И это ещё хорошо, что в самоволке ни с кем ничего не случилось!.. А то бы сел в тюрьму дежурный в первую очередь, а, может быть, и я! … Но я бы не сел! Я бы вас, скотов, тогда просто поубивал бы, вот и всё! … Было бы хоть за что сидеть!..

В канцелярии воцарилось напряжённое молчание. Я не знал, куда деться от «Васиного» взгляда.

– Чего молчишь, Яковлев? – устало вдруг спросил комбат.

– А что мне говорить? – пожал плечами я.

– Действительно, – совсем уж примирительно согласился Скорняк, – с тобою всё ясно!..

Он помолчал немного, сделав пару глубоких затяжек, подумал, глядя куда-то мимо меня и щурясь, а потом сказал:

– Ну, что же! … Крови вы у меня попили достаточно за эти четыре года. … Я ничего никому не забываю. Вам постараюсь тоже не забыть, тем более, что времени не так уж и много осталось, чтобы со мной склероз случился, ясно вам?!. Ну, а теперь идите….

Я разбит, как будто на мне всю ночь возили воду.

С наряда меня, разумеется, сняли и отправили полусонного на занятия. Хорошо, что была самостоятельная подготовка к государственным экзаменам, и я сразу же завалился дрыхнуть на последней парте. Совесть так и не смогла побороть сна.

Глава 12

То, что обещал мне комбат, случилось очень быстро. Даже не пришлось долго ждать.

Утром меня с наряда сняли, а уже днём я снова стоял в канцелярии перед комбатом.

– Яковлев, а где ваш штык-нож? – вопрос его поверг меня в недоумение.

– Как где? – не понял я ещё подвоха. – Я отдал его новому дежурному по батарее, сержанту Слуцкому.

– Не знаю, не знаю. Твоего штык-ножа в оружейной комнате нет. И он с тебя не списан. Иди его ищи.

– Да, но я передал его новому дежурному по батарее, – настаивал я.

– Где это зафиксировано? Где запись в книге приёма-сдачи оружия, что ты свой штык-нож сдал?..

– Я ему просто так отдал, потому что спешил на занятия, – я начинал уже соображать, куда клонит комбат. – У нового наряда не было оружия, и они попросили штык-ножи у нас.

– И ты отдал свой штык-нож?

– Да, отдал, а как же?..

– Ну, вот! Как отдал, так и возвращай. Иди ищи. Твоего штык-ножа нет. Он с тебя не списан.

Он немного помолчал и добавил уже официально:

– Идите, ищите, товарищ курсант! Времени я вам даю до завтрашнего утра. Завтра пишу рапорт с просьбой назначить расследование, если штык-нож не будет найден, и вы будете платить!.. Причём, согласно приказа министра обороны, … помните номер приказа?.. За утрату оружия с вас будет удержана десятикратная стоимость….

– А почему это, товарищ старший лейтенант? – возмутился я.

– Да потому что вы его получали под роспись, вы должны были под роспись его и сдать!..

– Ну, спросите у дежурного по батарее, товарищ старший лейтенант! Сдавал я ему штык-нож! Он подтвердит!..

– Я его уже спрашивал. … Он ничего не знает.

– Как же так, я ведь ему отдал?!.

– Не знаю. … Разбирайтесь с ним. Я вам задачу поставил. … Вы меня поняли?!.

Он посмотрел на меня долгим испытывающим взглядом, в котором не было ни капли сочувствия.

Я вышел из канцелярии и тут же наткнулся на сержанта Слуцкого.

– Слушай, – обратился я к нему, – я тебе утром штык-нож отдавал…. Не знаешь, где он сейчас?

– Вы мне ничего не оставляли, – ответил Слуцкий, всё время от меня отворачиваясь.

Сразу смутило меня его «вы мне». В конце четвёртого курса ни один сержант уже не обращался к курсанту на «вы», равно как и обратно. А тут – на тебе! Ещё несколько часов назад, когда мы сдавали ему наряд, он разговаривал совсем по-другому.

– Как это не оставлял? – изумился я.

– Вот так! Все сами поставили штык-ножи, а ты пришёл?..

– Ну и, что же, нельзя было мой штык-нож в пирамиду поставить за меня? Неужели это так тяжело сделать, тем более, я его вашему наряду оставил!..

– У меня других дел много было, – всё так же, поворачиваясь ко мне спиной, отвечал мне Слуцкий. – Надо всё оружие пересчитать, порядок посмотреть. … Мне что, с твоим штык-ножом бегать?! Ты ведь даже никому не сказал, где его бросил…

«Ага, уже на «ты»!» – меня не покидало ощущение, что Слуцкий знает, где штык-нож, но не говорит, потому то его предупредили и запугали. … Вернее, предупредил и запугал. И это, наверняка, дело рук комбата.

– Странно, как это ты принял наряд с нехваткой штык-ножа и не доложил комбату?

– Я говорю: времени не было бегать, штык-ножи ваши собирать…. Кто сдал, с того я списал. А про тебя решил, что заберу штык-нож после занятий, когда вернёшься в казарму.

– Да, но почему тогда ты решил, что он у меня пропал, и доложил комбату?

Вопрос мой явно застал его врасплох. Он долго не знал, что мне ответить:

– Слушай, … вернее, слушайте, товарищ курсант, перестаньте, во-первых фамильярничать, а, во-вторых…. Я у вас штык-нож не брал. Вот и ищите его сами!..

Я понял, что говорить с ним без толку.

– Слушай, Слуцкий, – обида и злость комом подкатили к горлу, – если я когда-нибудь узнаю, что ты причастен к пропаже штык-ножа, тебе несдобровать.

Слуцкий не принял моего вызова, хотя один тон моего голоса стоил того, чтобы попробовать набить мне морду, тем более, что он был не из хлипких.

Я был твёрдо уверен, что пропажа покоится в сейфе у «Васи». Ведь он обещал отомстить.

Естественно, что поиски мои результата не дали, хотя я, на всякий случай, посмотрел в тумбочке дневального, обыскал свою комнату, обшарил «оружейку» и заглянул даже под пирамиды для оружия.

По чужим комнатам я смотреть не стал, поскольку сам штык-нож оставить там не мог, но, кроме того, подумал, что «Вася» с таким же успехом может, чего доброго, «повесить» на меня ещё и воровство личных вещей, которое даже сейчас, на четвёртом курсе, в батарее случалось, – за что пойманному на воровстве от товарищей никогда пощады не было и прежде, и те с позором «вылетали» из училища, как пробка из бутылки шампанского, – а Слуцкий, подлая «шестёрка», это, наверняка, «подтвердит»! Ну, ладно, за штык-нож я рассчитался бы, но если они «сделают» меня вором в глазах всей батареи!.. Да провались штык-нож пропадом!..

Чем больше вспоминал я события утра, тем сильнее укреплялся во мнении, что всё произошедшее подстроено: дежурный не знает, где штык-нож, дневальные, – свои же вроде бы парни! – на мои вопросы отвечают что-то невразумительное и, так это, нехотя, небрежно, но в то же время и виновато, а вообще-то стараются молчать.

Когда же мысль, что меня здорово «надули», укрепилась во мне окончательно, я начал соображать, что мне теперь делать.

Сначала я решил достать другой штык-нож взамен утерянного, но вскоре, понял, что заплатить за него придётся не малые деньги. Мне «дали» наводку на прапорщика, который мог продать штык-нож, но ста рублей, которые тот запросил, у меня не было и в помине.

Прапорюга сказал, что в училище я дешевле штык-нож нигде не куплю, а потому, пока он не передумал, я должен взять оружие у него. Когда я отказался, прапорщик разозлился и предупредил меня, чтобы больше к нему не обращался, а тому, кто меня послал, пообещал хорошенько начистить морду, чтобы не подсылал кого попало.

На минуту я засомневался, но в моей душе теплилась ещё надежда на чудо: штык-нож найдётся, или произойдёт ещё что-то, что спасёт меня.

Была ещё одна соломинка, за которую мне очень хотелось уцепиться.

Слуцкий, помнится, обмолвился, что я единственный не сдал штык-нож, а остальные, якобы, вернулись и сдали своё оружие лично. И, если это неправда, то можно попытаться раскрутить его на этом факте и заставить признаться, куда же пропало моё оружие.

Когда я поговорил с дежурным и дневальными, с которыми стоял в наряде, то с удивлением узнал, что их вызывали после первой пары занятий в батарею сдавать своё оружие в пирамиду, причём, каждого по отдельности.

Значит, их вызвали, а меня забыли? Получалось очень интересно!.. Но доказать что-либо было невозможно: всё обтяпано так, что комар носу не подточит. А потому, в конце концов, я плюнул и решил: будь, что будет, – вернувшись к изучению рукописей.

Экземпляры, попавшие ко мне в руки были уникальны.

Неожиданно я зачитался книгой моего отца: неординарная мысль, необычные взгляды на вещи, которые неустанно подавались нам, обильно зацементированные догмой официозной науки, взгляд на нашу жизнь как бы со стороны, трезвые философские суждения – всё было для меня свежо, увлекательно, интересно. Невероятно, но то, что меня не заставили бы и дубиной читать в наших учебниках по философии, в этой книге я прочёл залпом и с невероятным упоением. Хотя, конечно, доля эйфории была и от того, что это всё же не чья-нибудь рукопись, а труд моего отца.

Ещё одна заинтересовавшая меня рукопись, «Магия чёрная и белая», описывала такое, от чего волосы вставали дыбом, но убедительность изложения заставляла верить, что это правда. В первой части описывались различные способы вступления в сговор с нечистью, использование нечистой силы для достижения своих целей, а во второй, наоборот, способы защиты от неё и обращения к силе божественной. Что и говорить: современному человеку все эти описания кажутся сказками, однако, при прочтении волосы у меня вставали дыбом, и порой вечером страшно было пойти даже в туалет, где, по обыкновению, не горела ни одна лампочка.

Впрочем, изучать рукописи мне мешала дикая нехватка времени: я читал их только по вечерам, после отбоя и далеко за полночь. К тому же не унималась тревога за утерянное оружие.

На третий день после исчезновения штык-ножа меня вновь вызвал к себе командир батареи.

– Возьмите, товарищ курсант, ознакомьтесь и распишитесь!

«Вася» швырнул через стол несколько скрепленных вместе листов бумаги, исписанных мелким, убористым почерком.

Я стал читать, чувствуя, как чувства досады и обиды всё больше одолевают меня.

Это были материалы расследования:

«17 июня курсантом Яковлевым при смене с наряда был утрачен полученный им штык-нож. В ходе расследования установлено, что оружие курсантом Яковлевым утрачено в силу личной недисциплинированности и безответственности. Штык-нож за номером 357 при смене с наряда курсантом Яковлевым сдан в оружейную комнату не был, чем были созданы предпосылки для его утраты.

Считаю, что вся ответственность за утерю оружия лежит на курсанте Яковлеве.

Предлагаю взыскать материальный ущерб, нанесённый государству в результате утраты оружия, с курсанта Яковлева с кратностью десять.

Командир батареи старший лейтенант Скорняк».

Ниже уже стояла резолюция начальника училища:

«Курсанту Яковлеву материальный ущерб за утерянный штык-нож с применением кратности десять в размере 179 рублей 20 копеек возместить. Штык-нож номер 357 списать с книги учёта материальных средств подразделения.

Начальник училища генерал-майор Долговязов.»

Сто семьдесят девять рублей! Я опешил. Где мне взять такие деньги? И это к тем немалым долгам, которые у меня уже имеются! Для меня это был сокрушительный удар. Чуда никакого не случилось!

Я прочитал документ, но всё ещё стоял, не в силах поверить в написанное.

– Ознакомился, Яковлев? Тогда расписывайся! И побыстрее! – заторопил меня «Вася». – У меня на тебя времени нет!..

Слова комбата вывели меня из состояния оцепенения.

– Но, товарищ старший лейтенант, где я возьму такие деньги?!..

– Не знаю, не знаю. Это не моё дело. Наверное, вычтут с вашей выпускной получки.

– Но ведь я тогда почти ничего не получу!

– Отчего же?! Больше половины подъёмных у тебя останется….

– Но у меня большие долги, товарищ старший лейтенант! Что же мне теперь делать?

– Не знаю, не знаю, товарищ курсант! – на каменном лице «Васи» едва заметно проступило довольство разговором. – Как потеряли штык-нож, так и расплачивайтесь!.. Кто же вам виноват?

– Да, но стоит-то он не сто семьдесят девять рублей! Почему я должен платить за него в десять крат больше, ем он действительно стоит? Ведь почти две сотни получается! Почему?

– Вы что, не знаете приказа министра обороны, что за утрату оружия его стоимость возмещается в десятикратном размере?

– Не знаю, – откровенно соврал я, надеясь получить в свои руки хоть маленькую зацепочку, за которую можно было бы удержаться.

– Очень печально. И это будущий офицер! Как же вы будете людьми-то командовать? Они же у вас всё порастащат, пораспродают, если вы не будете знать таких элементарных вещей. А, между прочим, приказу этому лет, наверное, столько же, сколько и вам! Так вот, довожу до вас ещё раз, что за утрату оружия в силу личной недисциплинированности виновный выплачивает его стоимость в десятикратном размере. Что у нас и получилось!.. Понятно вам или нет?

Он сделал глубокую затяжку и выпустил дым в мою сторону, снисходительно улыбнувшись.

– Но…. Я же сдал его дежурному по батарее.

– Кто это видел?

– Дежурный….

– Дежурный! А ещё?!..

– Всё!..

– Ха-ха-ха, – засмеялся комбат, – Яковлев, ты же уже взрослый парень, два десятка лет прожил уже, а мелешь ерунду, то простительна лишь пятиклашке. Неужели ты не знаешь, что для любого доказательства нужны свидетели? Ты думаешь, что дежурный признается, что ты сдавал ему штык-нож? Я в этом глубоко-о сомневаюсь. Тогда ведь платить за оружие придётся ему…. Мы же все умные, всем хочется за чужой счёт, на халявку. Вот и пойди, добейся, чтобы он признался, что брал у тебя штык-нож. Платить-то ему не хочется.

– Мне тоже не хочется, а что?..

– Так ты, – улыбнулся комбат чуть ли не по-свойски, – это совсем другое дело. Ты за потерянный штык-нож расписался?! … Тебе и платить!.. Потеряй его хоть курсант Пупкин, которому ты дал его поносить, отвечать-то всё равно тебе. Таков закон жизни….

Он сделал паузу и затянулся, пригубив сигарету.

– Ну, … всё! Расписался?!.. Теперь иди и не мешай мне работать!

Комбат склонился над столом и зачеркал авторучкой по бумаге, рисуя что-то своим торопливым, мелким почерком и давая понять мне, что разговор между нами окончен.

– Я ещё не расписался, товарищ старший лейтенант, – обратился я к нему вновь.

– Ну, так расписывайся, – ответил он, не поднимая головы.

– А если я не стану расписываться, что тогда? – задал я вызывающий вопрос.

– Ничего особенного, – ответил «Вася», – просто я буду знать, то имею дело с трусом и подлецом, который боится ответить за свой поступок. А на ход дела твоя роспись абсолютно никак не повлияет.

– Зачем же тогда расписываться? – недоумевал я.

– Положено так: расписаться, что ознакомлен….

Я поставил свою закорючку на материалах расследования, положил бумаги на стол комбата и хотел уже было выйти, как тут его голос остановил меня:

– Подожди, – сказал он, посмотрев на бумаги, – выше своей росписи напиши: «С материалами расследования ознакомлен», а ниже поставь свою фамилию….

На построении перед ужином наши командиры решили собрать батарею, что в последнее время было редкостью, поскольку дело шло к выпуску, и они тоже позволили себе немного расслабиться.

Собирать батарею пришлось минут двадцать, не смотря на то, что подпольная система оповещения была чётко организована ещё с середины третьего курса: кое-кого вызывали по телефону от только что встретивших их подруг и жён, а за кем-то пришлось в город и сбегать. «Отмазки», как всегда, были железные: сидел в самом дальнем углу училищной библиотеки, за цветком раскидистой пальмы, или пошёл тренироваться на спортгородок, потом лёг в траву на полосе препятствий и заснул – вот и не могли найти.

К слову сказать, и офицеры уже не спрашивали так строго, как раньше, а смотрели на столь значительные задержки сквозь пальцы.

Когда вся батарея была построена, выровнена, проверена по количеству людей, комбат вызвал меня из строя и обратился к курсантам:

– Как вы знаете, товарищи курсанты, этот курсант Яковлев пару дней назад был в наряде, в котором ночью спал и допустил уход из подразделения самовольщиков. За это он ещё будет наказан. Но этот же курсант, … этот обормот – я его по-другому и назвать не могу – утерял при смене с наряда свой штык-нож. Найти его не удалось. Начальник училища приказал провести расследование. Установлено, что оружие утрачено в силу халатного обращения с ним курсанта Яковлева, то есть вот его, – он показал в мою сторону, – халатного обращения. … Расследование закончено. С товарища курсанта Яковлева будет удержана десятикратная стоимость оружия. Это почти двести рублей! Советую вам учесть пример вашего товарища и быть внимательными при обращении с оружием, думать об отношении к его сохранности и сбережению. … Думаю, что двухсот лишних рублей ни у кого нет. Скоро вы будете выпускаться. Государство выплатит вам определённую, довольно большую, сумму денег. Так вот, товарищ Яковлев своих денег полностью уже не получит, как бы ему ни хотелось. Смотрите, чтобы с кем-нибудь ещё не случилось того же самого….

После ужина я лёг на кровать, разбитый и униженный. Даже не лёг – рухнул, словно подкошенный. Настроение было столь паршивое, что жить не хотелось. Сдохнуть, и все дела!..

Никто в комнате не обращал на меня внимания. С одной стороны и правильно, потому что слова здесь были малоутешительны, но с другой…. С другой стороны хотелось до жути чьего-то понимающего взгляда, чьего-то сочувствия, дружеского утешения, пусть хоть попытки облегчить мою участь. Никто не нашёл в себе мысли подойти ко мне и хотя бы руку на плечо положить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.