Самоучитель Истории Запада. Книга первая. Дела недавние

скачать книгу бесплатно


Тогда упертые англичане запрягли в него, как лошадей, три эсминца, и под огнем противника потащили дальше. И на последнем издыхании дотащили. После чего выкачали авиационное топливо и использовали по назначению.

Больше на Средиземноморье немцы и их союзники успехов не имели[51 - Естественно, дело было не в конкретном танкере «Огайо». Экономика Германии, даже при условии эксплуатации всей завоеванной Европы, не могла выдержать войну сразу на два, а то и три, фронта. Единственной возможностью победить, было стремительное развитие военных успехов с получением в результате доступа к все новым ресурсам. Невозможность блиц-крига в Средиземноморье автоматически сделала невозможным доступ рейха к ближневосточной нефти, одновременно оставив под ударом самое уязвимое и плохо защищенное место – южные рубежи. В таких условиях возможности выиграть войну у Германии уже не было.].

Русское чудо обошлось без названия. Возможно, его можно было бы поименовать «глобус», или «геополитика», и оно, как водится у русских, было наименее чудесатым из всех.

Практически сразу после разгрома Красной армии под Харьковом, среди немецких генералов начался ропот. Они полагали, что в сложившейся ситуации армию целесообразно развернуть на север, на Москву, тогда как Гитлер упрямо гнал войска на восток – к Волге, и на юг – на Кавказ и Закавказье. Где они в конце концов и увязли, растянув коммуникации и застряв в плотной обороне на труднопроходимой местности.

Военных можно понять – их цель выиграть сражение, победить противника. Но германское руководство рассуждало как политики, как стратеги, его целью было не захватить столицу врага, а достичь целей войны[52 - Ниже мы увидим, что германское политическое руководство повторило путь Наполеона. Не случайно Гитлер боготворил императора французов: они оказались в сходной ситуации, были вынуждены действовать близкими методами и проиграли также приблизительно одним и тем же образом.]. И для этого задачи поход на Москву представлялся практически бесполезным. В первую очередь потому, что, даже, если предположить, что ее вообще удалось бы взять, толку от Москвы было немного. Это осенью сорок первого можно было предполагать, что со взятием столицы Красная армия полностью потеряет боеспособность, или советский народ восстанет против «еврейской большевистской власти», или Сталин сдастся и убежит за Урал. В сорок втором иллюзий о возможности полностью оккупировать Россию, или создать марионеточное правительство вроде режима Виши, никто уже особенно не питал. Более-менее лояльное руководство, с которым можно договориться, и хорошие территориальные приобретения вполне устроили бы Гитлера, для которого, заметим, в отличие от СССР, война не представлялась войной на уничтожение. Хорошие плодородные земли с умеренным количеством коренного населения, которыми удобно управлять и которые легко колонизировать, запасы полезных ископаемых – донбасский уголь и закавказская нефть, мягкий привычный среднеевропейскому человек климат… Немецкие политики отнюдь не мечтали о глухих лесах, лютых морозах и миллионах мрачных мужиков, всегда готовых сделать гадость истинному арийцу. Взятие Москвы любой ценой представлялось в этих условиях плохой идеей.

Кроме того, хотя основные сражения разворачивались на восточном фронте[53 - В силу масштабности сражений, а также по причинам политического, а не исторического характера, роль восточного фронта часто переоценивают. В действительности же опасность, исходившая для Германии из Средиземноморья и с запада, была гораздо более непосредственной. Даже в условиях подавляющего превосходства, Красной Армии потребовалось почти два года тяжелых боев, чтобы добраться от Курской дуги до Берлина. Путь от Италии, или Нормандии был гораздо короче, что не позволяло пренебрегать этими фронтами. Одновременно, необходимость ослабить подавляющее экономическое превосходство противников, заставляло немцев продолжать Битву за Атлантику, так, что Мировая война была мировой не только по названию, но и по сути.], карта мира у фюрера тоже присутствовала. И в свете казавшегося неизбежным разгрома англичан в Средиземноморье и шаткости позиции Турции[54 - Хотя Турция так и не присоединилась к державам Оси, турецкое руководство не скрывало своих симпатий и готовности поддержать немецкую армию в случае, если ей удастся устранить угрозу для турок со стороны СССР и Англии, чьи территории, включая управляемую Британией Палестину и оккупированный Иран, окружали Турцию со всех сторон.], вот-вот готовой присоединиться к державам Оси, приоритетный захват Причерноморья, Кавказа и Закавказья выглядел более, чем логичным. Так можно было рассечь Евразию надвое, изолировав остатки Советского Союза в бесплодных северных землях без выхода к европейским морям, отделить Британию от азиатских колоний и нарушить все коммуникации союзников в Восточном полушарии, кроме бесконечно долгого пути вокруг Африки. Не ради ли этого германский народ уже три года выносил тяготы войны?

На деле же это, со всех сторон логичное, решение обернулось полным провалом. Роммель так и не смог дойти до Египта, наступление на Кавказе захлебнулось, Турция вступить в войну не рискнула, и весь тщательно выпестованный геополитический план развалился, как карточный домик. Союзники выстояли. Война, тяжело, натужно и кроваво, покатилась вспять. Такое вот антигерманское чудо, в просторечии называемое "чуть-чуть не хватило".

Еще немного о роли случая

Служба на подводных лодках всегда была делом не для слабонервных. В некотором роде она находится на противоположном полюсе по отношению к службе летчика-истребителя. Для того вся жизнь сводится к коротким мгновениям: взлет – полет – скоротечный воздушный бой – и, если повезло, домой на посадку. Все происходит так быстро, что и испугаться-то толком не успеваешь.

Работа подводника – это, в основном, ожидание. Причем ожидание в самых поганых для этого условиях: вечно текущем душном гробу, где не то, что нормально ходить – вытянуться толком нельзя. Бесконечная тишина и напряженное вслушивание, ибо зрение здесь практически бесполезно.

Для подводников Второй Мировой все еще хуже. Их лодки довольно медлительны, только точный расчет может вывести их в точку, откуда можно атаковать. Сама атака – это, как правило, долгое занудное преследование в попытке срезать угол и пересечь курс, постоянный расчет торпедных треугольников, наконец, залп – и бегство. Зачастую столь быстрое, что даже результаты своей атаки оценить не успеваешь, поскольку против надводных кораблей лодка практически беззащитна.

Бегство – это тоже ожидание. Рывок – остановка: нельзя долго шуметь винтами – затаиться, затихнуть, спрятаться. Потом снова рывок – и снова остановка. Грохот глубинных бомб и… ты либо когда-нибудь всплывешь на поверхность, либо нет. О гибели множества лодок и их экипажей мы догадываемся потом исключительно по результатам изучения архивов противника: преследовали, бомбили, всплыло пятно. Сверяем: да, была в этом районе лодка и да, не вернулась. А несколько десятков человек в лучшем случае утонули в безвестности, в худшем – много часов задыхались в своем ящике, не имея никаких шансов выбраться на поверхность.

Так вот, в сентябре 1942 года, когда американцы теряли на Тихом океане все, что только можно, японская подлодка I-19 тихо шуршала электромоторами в районе Соломоновых островов, где месяц назад началась большая тропическая мясорубка. На ее удачу мимо торопливо пробегали американские корабли: две большие авианосные группы во главе с «Уоспом» и «Хорнетом», собственно, в нее входили почти все крупные современные посудины, какими США в тот момент располагали в южной части Тихого океана.

I-19 выбрала самую жирную и близкую цель, дала торпедный залп веером и, как и надлежало, быстро и успешно слиняла вдаль. Жирная цель – авианосец Уосп – получил в борт две торпеды из шести, и, поскольку японские торпеды не чета американским, никаких дефектов не имели, вскорости пошел на дно. Что гидроакустики на подводной лодке и зафиксировали, а командир по прибытии и доложил.

В этой истории не было бы ничего примечательного, если бы не одно обстоятельство: гидроакустики ничего не зафиксировали относительно того, что случилось с четырьмя другими торпедами, и японское командование узнало об этом только после войны. А случилось вот что: эти торпеды в «Уосп» не попали. А пошли себе дальше на всю дальность своего проектного хода, составлявшую 15 морских миль. Шли они туда полчаса, а тем временем туда же прикатила вторая авианосная группа – «Хорнет» и его корабли охранения. О том, что они окажутся именно там, никто, разумеется, заранее догадаться не мог – пятнадцать миль это практически за горизонтом, да и за полчаса боевые корабли Второй Мировой успевали пройти практически столько же. Тем не менее одна торпеда нашла линкор «Северная Каролина», а еще одна – эсминец «О'Брайен». Здоровенному сундуку – в тот момент единственному современному линкору союзников на Тихом океане – взрыв причинил достаточно повреждений, чтобы отправить его в длительный ремонт. А эсминец, хоть и не сразу, пошел на дно. Так, что везло на войне не только капитану МакКласки.

О своем везении сами японские моряки, в отличие от историков, не узнали вообще никогда. Через год отдыхающую в надводном положении лодку[55 - А лодкам того времени требовалось постоянно всплывать, набирать воздух и заряжать аккумуляторы дизелями.] обнаружил, догнал и потопил со всем экипажем другой американский миноносец. Заканчивался сорок третий год – везению японцев окончательно наставал конец.

Последний привет Средневековья

Мы очень любим считать, что любые  события объективно обусловлены, имеют ясно выраженные причины и понятные следствия. Однако, это не так. Зачастую поводом для серьезных дел может стать нечто совершенно незначительное: личная обида, несчастный, или наоборот счастливый случай, накопленная злость, или усталость. Иногда достаточно опрометчивого решения одного человека, а в другой раз все происходит по воле взбудораженной толпы.

Психология играет в истории не меньшую, если не большую роль, чем экономика, и людские страсти нередко оказываются более существенной причиной, чем доводы разума. Потому, что изучаемая нами история – это история человечества, со всеми его достоинствами и недостатками.

Второй мировой войны хотели все, но с высоты нашего времени она выглядит полным идиотизмом[56 - С высоты современников – тоже. Гитлер, несмотря на нападение на Польшу, был шокирован тем, что Англия и Франция объявили ему войну, считая это совершенно бессмысленным. Рудольф Гесс был уверен в противоестественности войны между родственными народами Германии и Англии настолько, что лично полетел отговаривать англичан. Сталин до последнего не верил, что относительно слабая немецкая армия, к тому же занятая войной на юге и западе, нападет на Советский Союз. Против кого выступит Япония – решалось уже когда все остальные крупные державы воевали, юридически, или фактически.]. С одной стороны: крупнейшая держава мира – Великобритания, самая большая и хорошо вооруженная армия – советская, лучшая экономика – американская и страна с самым прогрессивным на тот момент общественным строем – Франция. С другой – разгромленная в пух и прах Германия, лишенная права на армию, авиацию и флот. Раздерганная на части Италия, и оторванная от мира, затерявшаяся на краю Земли Япония. Если войну выигрывает экономика, а это практически всегда справедливо, исход должен был быть решен сразу и, что называется, в одну калитку. Однако, за три года Оси удалось подмять под себя почти всю Европу, изрядную долю Азии и крупно порезвиться даже в Океании, походя громя еще недавно непобедимые армии и флоты, многократно превосходящих держав.

Как это вообще могло случиться? Как пусть не карлики, но вполне второстепенные по возможностям страны могли годами «возить» гигантов, признанных мировых лидеров, тогдашние сверхдержавы?

Обычно, это объясняют тем, что Англия, Франция, СССР и США были «не готовы к войне». Стараясь не расшифровывать, в чем именно заключалась неготовность, чтобы не приходилось объяснять изобилие советских танков и британских линкоров[57 - С точки зрения вооружения и оснащения на момент начала войны антигитлеровская коалиция превосходила своих противников многократно. Единственным исключением был баланс сил между США и Японией, где преимущество американцев было менее существенным.]. И, тем не менее, это правда – войны хотели все, но практически никто не был к ней готов. В том смысле, что «никто не хотел умирать».

Мальчишки и историки любят меряться танчиками, количеством самолетов, пехотных и моторизованных дивизий, бомбовой нагрузкой и радиусами виражей. Но война – она в большинстве случаев не про то, у кого толще лобовая броня и пушечный ствол, хотя в отдельном сражении, вроде Ютландского[58 - Ютландская битва (1916) – крупнейшее морское сражение Первой мировой войны, когда единственный раз за войну в бою сошлись главные силы британского Гранд флита и немецкого Флота открытого моря. Англичане потеряли больше кораблей и в целом считаются проигравшими, но в силу значительно большей численности британцев, немцы были вынуждены отступить и больше не делали попыток уничтожить английский флот, или хотя бы навязать ему генеральное сражение.] или Цусимского[59 - Цусимское сражение (1904) – решающее морское сражение Русско-Японской войны, когда следовавшая на Дальний Восток русская эскадра была полностью разгромлена японским флотом, практически не понесшим при этом значимых потерь.], это может иметь решающее значение. Война – это про готовность стоять насмерть. Как солдаты Веллингтона[60 - Артур Уэлсли, герцог Веллингтон – знаменитый английский военачальник, возглавлявший британскую армию в войне с Наполеоном. Совместно с прусским фельдмаршалом Блюхером выиграл сражение при Ватерлоо, решив тем самым окончательно исход наполеоновских войн в пользу противников Бонапарта.] при Ватерлоо[61 - Сражение при Ватерлоо – последнее сражение Наполеона в период «ста дней» его повторного правления после самовольного возвращения из ссылки на остров Эльба. В этом сражении Наполеон сделал попытку уничтожить английскую армию до подхода прусских подкреплений, но, несмотря на общее превосходство и многочисленные атаки, не смог полностью разгромить противника. Появление прусских войск вызвало замешательство французов и их последующее бегство. Впоследствии Наполеон был вынужден повторно отречься от престола, после чего был сослан на остров святой Елены в южной части Атлантического океана, побег откуда в то время был абсолютно невозможным.] или Мида[62 - Джордж Гордон Мид – американский генерал, командующий армией Союза в 1863 году во время гражданской войны в США. Смог выиграть у южан одно из решающих сражений – битву при Геттисберге, главным образом за счет стойкости своих войск, которые не покинули позиции даже после двух дней непрерывных атак противника. Из-за отсутствия последующих успехов в наступательных операциях был впоследствии отстранен от командования.] при Геттисберге[63 - Сражение при Геттисберге – одно из решающих сражений Гражданской войны в США, произошедшее в результате попытки Конфедерации перенести войну на территорию северных штатов. Несмотря на общее тактическое превосходство, южанам не удалось взять Геттисберг и пришлось отступить из-за огромных потерь, которые невозможно было восполнить. Считается, что не сумев взять Геттисберг, Конфедерация потеряла шансы выиграть войну и отделиться от Соединенных Штатов.]. Когда вроде бы уже проиграли, и надо сдаваться, или бежать, а они все угрюмо держат ряды, умирают, но не уходят. И атака захлебывается, за ней другая, третья, а потом появляется кавалерия Блюхера.

Немцы тридцать девятого, да и сорок пятого, были готовы умирать. За фюрера, за Германию, за то, чтобы смыть позор Версаля[64 - Версальский мирный договор завершил Первую мировую войну. Его условия были крайне тяжелыми и унизительными для проигравшей стороны (Германии) и воспринимались немцами, как национальное унижение.] и кровью заработать право на лучшую жизнь. Веймарская республика[65 - Веймарская республика – политическая система Германии после поражения Германской империи в Первой мировой войне. Де-факто перестала существовать с приходом к власти НСДАП во главе с Адольфом Гитлером в 1933 году.] была, вероятно, не худшим местом для жизни, но местом совершенно беспросветным с точки зрения ожиданий и перспектив большинства населения. Вкалывать до седьмого пота в надежде не остаться нищим к старости – вот все, что могла предложить немцам тогдашняя власть. Неудивительно, что Гитлер с его национальным величием и мировым господством был воспринят почти как божество.

Японцы были готовы умирать за микадо примерно по тем же причинам. Унылая жизнь на перенаселенных островах, клеймо диких варваров и незавидные перспективы для всех, кому не повезло оказаться «элитой» – вполне достаточный набор мотиваторов, чтобы идти в бой, и не просто в бой, но в самоубийственную банзай-атаку[66 - Банзай-атака – практиковавшаясь в японской армии лобовая атака с попыткой психологического воздействия на себя и противника громкими криками «банзай» (откуда и происходит название). Считалась выражением храбрости и преданности императору, но практически никогда не достигала цели в условиях, когда противник имел хорошо подготовленную оборону и достаточную психологическую устойчивость.], или рейд камикадзе[67 - Камикадзе – японские летчики-самоубийцы. В условиях, когда у Японии не было времени и возможностей для полноценного обучения летного состава, использовались для нанесения максимального урона противнику, в основном кораблям. Для подготовки камикадзе применялись сокращенные программы обучения, кроме того, на их защиту от истребителей противника выделялись меньшие ресурсы. Несмотря на высокую эффективность, решающей роли эта тактика сыграть не смогла в силу малочисленности камикадзе и устаревания к концу войны японской авиатехники.].

Их противники в большинстве умирать были не готовы. Для европейцев эта неготовность упирается в Первую мировую войну, и поныне воспринимаемую многими, как самая тяжелая война в истории. Не по масштабу потерь, а по их бессмысленности. Вторая мировая – это время, когда миллионные армии совершали броски на тысячи километров, фронты вели наступательные и оборонительные операции, громадные флоты пересекали океаны, чтобы высаживать десанты на дальние острова. Да, люди при этом гибли, как мухи, но у их гибели в большинстве случаев было какое-то обоснование, причина, цель. Первая мировая – это торжество обороны, миллионы солдат в окопах и траншеях, годами не меняющих своего расположения. И артиллерия, месяц за месяцем молотящая эти окопы. Люди умирали, так и не сдвинувшись с места, не перейдя в решительное наступление и не побежав с поля боя. Год за годом.

У Второй мировой была цель. Для одних – стать господствующей расой, захватить новые земли, вылезти из нужды и забвения к славе и процветанию. Для других – избежать уничтожения, порабощения, остановить обезумевших и озверевших супостатов. У Первой мировой цели не было, вернее она была у правительств, а еще точнее – у государей воюющих держав. Другими словами, это была последняя война, устроенная королями с традиционно королевским объяснением «потому, что я так хочу».

Справедливости ради, никто из этих монархов, приходившихся друг другу ближайшими родственниками, не планировал четыре года кровавой бани. Все они были уверены в своей скорой и практически бескровной победе – немножко побряцаем оружием и разойдемся. И то, что случилось, стало колоссальным, трудно осознаваемым ударом по доверию между людьми, обществом, и правительствами, или государствами.

В самом начале ХХ века Киплинг славил «бремя белых»[68 - «Бремя белых» – стихотворение Редьярда Киплинга, воспринимаемое, как манифест, обосновывающий превосходство белой расы необходимостью нести цивилизацию отсталым народам, неспособным к самоорганизации, и принимать на свой счет связанные с этим лишения и издержки.] и миллионы британцев были готовы ехать на край Земли, чтобы отстаивать интересы Империи. От реального Черчилля[69 - Уинстон Черчилль – британский политик, дипломат, офицер и писатель, один из наиболее выдающихся и известных политических деятелей Англии всех времен. В конце XIX – начале XX века служил младшим офицером во время нескольких колониальных войн. Во время Первой мировой войны был Первым лордом Адмиралтейства (морским министром), во время Второй мировой – премьер-министром Великобритании. Прославился, как непримиримый противник фашизма и коммунизма.], до литературного Ватсона[70 - Джон Ватсон (Уотсон) – литературный персонаж, созданный английским писаталем Артуром Конан Дойлем, друг и помощник гениального сыщика Шерлока Холмса. Согласно литературной биографии длительное время служил в армии в Британской Индии.], каждый уважающий себя молодой англичанин был счастлив сделать карьеру в заморских колониях, войны и завоевания считались почетными, общественное мнение славило покорителей Афганистана, Судана и Трансвааля[71 - Часть нынешней Южно-Африканской Республики, захваченная британцами в ходе англо-зулусской и англо-бурской войн в конце XIX века.]. Через тридцать лет от былого энтузиазма ничего не осталось. Вестминстерский статут[72 - Постановление британского парламента от 1931 года, согласно которому крупные британские колонии (доминионы) получили частичную автономию с большим объемом полномочий во внутренней политике и самоуправлении.] раздает доминионам самоуправление в обмен на номинальное признание британского монарха и добровольную помощь от метрополии. Которая не хочет отвечать за свои многочисленные земли – устала и денег нет. Последнее тоже немаловажно – Первая мировая обошлась казне в такую копеечку, точнее пенсик, что теперь денег не хватает не то, что на два флота, но и на один с трудом наскребается. Нет, англичане воевать не хотят. И, если за «белые скалы Альбиона»[73 - То есть собственно Британские острова.] они все еще готовы складывать голову, то за всякие окраинные земли – извините, увольте. И уж тем более не хотят воевать за своих хозяев индусы и малайцы, разбегаются кто куда при первой опасности.

Нет желания воевать и у французов. Тем паче воевать с немцами. Да еще из-за какой-то Польши[74 - Стоит также отметить, что Польша, как отдельное государство, снова появилась на картах в результате распада Российской империи в 1918—20 годах. Для европейцев межвоенного периода это было новое и далеко не прочное государственное образование.]. Польша далеко, а немцы рядом, и за последние сто лет от них пару раз изрядно влетало. И, если политика настоятельно требует от французской элиты совать нос в чужие дела, то простому месье совсем не улыбается сгинуть от немецкой пули невесть за что. Поэтому, едва объявив войну, Франция немедленно начинает ее саботировать: свалить Гитлера проблематично, а вот получить от него вполне возможно. И, когда выясняется, что Германия воюет по-настоящему, французы растеряны настолько, что даже не успевают оказать настоящего сопротивления.

Американцы, наоборот, готовы драться с кем угодно, когда угодно, и хоть голыми руками. Янки вообще те еще забияки. Но сейчас у них тоска зеленая, работы нет, Рузвельт приказал мостить дороги[75 - Программа президента Франклина Рузвельта предусматривала занятие безработных, потерявших трудоустройство во время Великой Депрессии, на государственных работах, в первую очередь связанных с развитием транспортной инфраструктуры. Именно тогда была заложена основа дорожной сети Соединенных Штатов.]. Даже выпить как следует получается не везде[76 - В США 1930ых годов существовал «сухой закон» – полный запрет на алкоголь.]. Естественно, чем рыть землю и таскать гравий, было бы куда интереснее кому-нибудь навалять. Но мешает доктрина Монро, хоть и основательно потрепанная временем, но все еще глубоко въевшаяся – все, что происходит вне Америки американцев не касается. Потребовалась масса дипломатических усилий вкупе с Перл Харбором[77 - Внезапное нападение японской авиации на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе послужило причиной вступления США во Вторую Мировую войну.], чтобы на третий год США лениво потянулись к кольту.

А как же русские? Вы удивитесь, но и у них нет никакого желания умирать. И это несмотря на то, что благодаря пропаганде, они давно забыли Первую мировую (называемую теперь «Германской»), списали шесть миллионов своих убитых, несмотря на то, что их десятилетиями готовили к неизбежности войны за счастье мирового пролетариата, учили кидать гранаты и прыгать с парашютных вышек[78 - Метание гранат входило в программу физической подготовки советских школьников, парашютные вышки были типовым аттракционом в парках развлечений.]. Довоенный СССР, как государство, был куда как агрессивен. А вот народ – наоборот, более чем миролюбив.

Потому что зачем? Газеты, радио, парторг на работе и замполит в части каждый день убеждают, что с приходом рабоче-крестьянской власти жизнь наладилась. Вовсю идут комсомольские стройки, растет выплавка чугуна и стали, ставятся рекорды по добыче угля и перелетам через Северный полюс. От Москвы до Британских морей Красная армия всех сильней… Жить стало лучше и действительно веселее. Куда веселее дореволюционных трущоб и сохранивших феодально-крепостной уклад деревень. Зачем идти на смерть, если все и без того день ото дня становится краше? Ради рабочих всего мира? Они далеко, для их освобождения есть Коминтерн и Красная армия. Которая тоже не для кровавых побоищ, а для триумфального шествия мировой революции. И, стоит начаться мясорубке, хоть с финнами, хоть с немцами, а хоть и с японцами – советские люди особого рвения воевать не изъявляют. И перековываются только тогда, когда другой дороги нету совсем.

Что же сломало все, ну почти все, нации Европы, превратив из воинственных держав, привычных решать вопросы силой оружия, в полигон для немецких наступательных операций?

Сейчас мы живем в мире, где война представляется чем-то исключительным, экстраординарным, где существуют международные трибуналы и «преступления против человечества». Справедливости ради, все это работает только для «золотого миллиарда»[79 - «Золотым миллиардом» называют население наиболее экономически развитых стран мира.], но мы с вами к нему относимся, поэтому воспринимаем прошедшие события через призму своей антивоенной морали. Даже самые лютые милитаристы рассуждают о необходимости «вмазать» и «навалять» без реального намерения этим заниматься. Но так было не всегда. Большую часть своей истории человечество воспринимало войну, как повседневный способ разрешения противоречий. Понадобилось царю Петру окно в Европу – пошло войско в поход на шведов. Не понравились Ришелье протестантские сепаратисты – отправились мушкетеры под Ла Рошель[80 - Осадой и взятием крепости Ла Рошель – оплота и фактической столицы французских протестантов, кардинал Ришелье завершил длинную череду религиозных войн во Франции XVI—XVII веков.]. Никаких дебатов, Объединенных Наций и общественного осуждения. Что в целом неудивительно, поскольку тогдашняя армия – несколько тысяч, а часто и сотен мужиков с палками и заточками: кого-то побьют (само слово «убить» подразумевает бить, и долго), кого-то пырнут, но в целом при тогдашней стоимости человеческой жизни, 50-процентной детской смертности, эпидемиях, выкашивавших до трети населения, ущерб от войн был весьма умеренным.

Другой анахронизм – «государственные интересы». Мы, счастливые дети ХХ-ХХI веков, привыкли, что это что-то непосредственно нас касающееся. И, если уж война случается, то она случается либо ради того, чтобы сделать нам лучше, либо ради того, чтобы нам насолить. Поскольку государство – это мы, граждане.

Но этот взгляд на вещи чрезвычайно молод. Если бы вы попробовали объяснить его Николаю Второму, не говоря уже про Людовика Четырнадцатого, он вряд ли понял бы, что вы вообще имеете в виду. А поняв – отправил бы отбывать ссылку в Шушенское[81 - В селе Шушенское отбывал политическую ссылку Владимир Ильич Ленин – вождь и руководитель Всероссийской Коммунистической Партии (большевиков), будущий инициатор Октябрьской Революции.] (Николай), или просто весело посмеялся (Людовик). Потому, что этот экзотический подход, характерный для античности[82 - То есть для времен Древней Греции и Древнего Рима.], снова начал набирать силу только после Великой Французской Революции, и то далеко не везде. В большинстве же стран тысячелетиями словосочетание «государственный интерес» означало «интерес сюзерена». И не было никаких граждан, а были подданные. Предназначенные для того, чтобы служить, или впахивать. В ряде случаев взаимоотношения между государем и подданными могли регулироваться какими-то законами и актами, но при необходимости сюзерены охотно этими актами подтирались. И, если у подданных не находилось своего Оливера Кромвеля[83 - Оливер Кромвель – английский политический деятель, предводитель армии Парламента в гражданской войне с королем Карлом I. После казни Карла – лорд-протектор, формальный и фактический глава Английской Республики.], им приходилось служить дальше на новых условиях.

За много веков к этим взаимоотношениям привыкли все. И, хотя XIX век поколебал и общественный уклад, и способ ведения боевых действий, переучиться на новый лад оказалось непросто. Поэтому Первая мировая начиналась, как классическая склока феодальных государей, решившихся померяться амбициями под видом национальных интересов своих держав. Делить-то им особо было нечего. Немцы и австрийцы, вроде бы заварившие кашу ради колоний, в колониях этих не сильно нуждались. А противостоящие им англичане уже начинали думать, как бы от своих колоний избавиться, хотя бы частично. Русский император хотел оттяпать Балканы, по возможности присовокупив к ним жирный кусок старого врага – Османской империи. Народу его эти Балканы были до лампочки, у него, всего 50 лет, как освобожденного от крепостного рабства, хватало других проблем, но православный государь считал необходимым подмять под себя единоверцев помельче, а заодно расквитаться за позорище Крымской[84 - Крымская война 1853—56 годов – военный конфликт с участием России с одной стороны и Османской империи (Турции), Франции и Англии с другой. Поражение России положило конец ее военному доминированию в Европе, наступившему в XVIII веке и ставшему неоспоримым после наполеоновских войн.] и Русско-японской войн[85 - Русско-японская война 1904—05 годов – еще один проигранный Россией военный конфликт за доминирование на Дальнем Востоке и владение рядом территорий в нынешнем Китае и Корее.].

У французов сюзерена не было. Но было горячее желание отомстить немцам за франко-прусскую войну и вернуть спорные территории Эльзаса и Лотарингии. Отошедшие Германии больше 40 лет назад[86 - В результате Франко-Прусской войны, проигранной Францией начисто и произведшей катастрофическое впечатление на французское общественное мнение.], а потому вряд ли имевшие для страны жизненно важное значение.

Государи и элиты, принимавшие решение начать войну, мыслили сугубо феодальными категориями: личными обидами, личными выгодами, отмщением за неудачи и восстановлением чести. А также приращением территорий к своим персональным владениям. Если бы решением их проблем занимались княжьи дружины, или хотя бы стотысячные армии, подобные Великой армии Наполеона, глядишь, и обошлось бы. Но технический прогресс XIX века позволил ставить под ружье миллионы. А новые виды вооружений – уничтожать эти миллионы без битья тяжелыми и тыканья остро отточенными предметами, заочно. И люди, заочно уничтожаемые в фантастических количествах непонятно за что, ощущали себя скорее гражданами, чем подданными – спасибо французам и американцам, королеве Виктории[87 - Английская королева, правившая в Великобритании большую часть XIX века. После смерти мужа, принца Альберта, отошла от дел, передав реальную власть парламенту и правительству. Правление Виктории стало началом серьезной либерализации в Англии и Европе в целом.] и общей демократизации и децентрализации, ставшим тенденцией предвоенных десятилетий.

Немудрено, что после окончания войны, Германская, Австрийская, Османская и Российская империя с карты исчезли. А граждане образовавшихся на их месте государств никакого желания снова проливать кровь за непонятные им интересы не испытывали. И, если бы не гротескные и сказавшиеся на каждом рядовом немце условия Версальского мира, даже гениальному оратору Гитлеру вряд ли удалось бы внушить немцам желание повторять всеобщую мясорубку. В реальности же последний привет Средневековья оказал победителям медвежью услугу: немцы, несчастные и униженные, оказались психологически готовы к новой войне, а их счастливые победители – нет.

О вреде сна в новейшей истории

К середине 1916 года дела у Антанты[88 - Союз Англии, Франции и России, противостоявший в Первой Мировой войне Германии и Австрии.] шли неважно. Если коротко – немцы воевали лучше, отхватили порядочно земель и теперь, когда фронты стабилизировались, отобрать их обратно было совсем непросто. Особенно тоскливо было России, у которой германцы с австрияками отжали Польшу и Западную Украину, расставаться с которыми императору совершенно не улыбалось. Поэтому российский генштаб занялся подготовкой наступательной операции – Луцкого прорыва, которая должна была вернуть обратно хотя бы часть утраченного на юге.

Готовились по полной программе – с мобилизацией всех возможных сил и ресурсов. И по всем правилам: главный удар, отвлекающие удары, основное направление, второстепенные… Координировал многочисленные фронты и не ладящих между собой генералов лично император: давеча он отправил в отставку толкового, но невезучего главнокомандующего[89 - Великого князя Николая Николаевича младшего (1856—1929), довольно популярного в армии, но крайне неуспешно начавшего войну.] и взялся порулить армией самолично.

В самом конце, когда уже все планы согласованы, солдатики по окопам рассажены, офицерам указания розданы и пушки наведены куда разведка сказала, в самый распоследний вечер перед наступлением, вскрылась неприятность: командующие фронтов на вспомогательных направлениях наступать решительно не хотят. Оно и понятно: много ли в том радости – поражение на тебя спишут, может даже и разжалуют, зато победу целиком припишет себе генерал Брусилов, которому в будущей операции отведена главная роль. А командующие – люди тертые, им подставляться нафиг неинтересно. В общем решили они коллективно наступление саботировать – пусть самый умный сам разбирается.

Слухами Земля полнится, и про большое себя кидалово Брусилов узнал заранее. Узнал и телеграфировал царю-батюшке, чтобы унял амбиции своих военачальников и вернул все, как запланировано. Царь-батюшка не ответил. Тогда генерал снял трубку, благо эпоха уже позволяла, и позвонил напрямик в Генштаб. Своему начальнику генералу Алексееву. А тот, ничтоже сумняшеся, говорит доверительно что-то вроде: "Слушай, Леша, если по-честному, то императору тоже наступать неохота, да и как-то боязно, а ну как провалимся. Давай отложим все, пообсуждаем еще раз, прикинем, посоветуемся".

Брусилов, у которого уже пушки заряжены, кроет начальство матом и требует соединить с царем-батюшкой: если не хочет, мол, наступать, пусть снимает с командования. Разбушевался в общем. Обиделся.

И тут выясняется, что государь император уже почивать изволит. Пошел, значит, баиньки. И будить его не положено. А без государя ни Брусилова снять, ни наступление отменить, ни призвать коллег к ответу никто не может.

Так и пошла русская армия в атаку кто в лес, кто по дрова. Ну и результат получился – так себе.

Интересно, что через двадцать восемь без малого лет эта история повторилась практически дословно, только в другой стране и с другими персоналиями. 6 июня 1944, узнав, что американские морпехи нагло лезут на пляж «Омаха», генерал-фельдмаршал фон Рунштедт[90 - Карл Герд фон Рунштедт (1875—1953) – генерал-фельдмаршал вермахта, главнокомандующий западным фронтом немецкой армии.] позвонил Гитлеру, которого не выносил на дух, чтобы попросить у того танковые резервы. Трубку снял начальник генштаба, теперь уже, ясно дело, германского, Альфред Йодль, и слово в слово повторил генерала Алексеева: мол фюрер таблеточки принял и на боковую, будить нельзя ни в коем случае, разбирайтесь как-нибудь со своими американцами сами. А когда к утру с тем же прибежал Роммель, разбираться с американцами было уже поздно.

И Николаю, и Гитлеру после их сладких снов оставалось жить совсем немного: одному меньше двух лет, второму меньше года. Так, что, если вы большой военачальник, и вам категорически необходимо выспаться, разрешайте все-таки себя разбудить. Хотя бы в особо торжественных случаях.

Время больших скоростей

XIX век – первый, который мы более, или менее в состоянии понять. Первый, когда люди стали в той, или иной степени похожи на нас нынешних. Все, что было до него – темные, странные, неясные годы, годы медленных коммуникаций, простых нравов, тяжелого труда и постоянной драки. Переход между этими, такими разными, временными отрезками, датирован достаточно точно. Это война за независимость Соединенных Штатов и Великая Французская революция. Оба эти события драматически изменили сознание людей: Америка показала миру, что можно создать «идеальное» государство по образцу Древнего Рима, государство для граждан, а не наоборот. Французы же, сокрушив старый порядок, научили мир ценить Человека прежде, чем все прочее: страну, власть, даже религию. Одна из самых кровавых и бесчеловечных драм в истории стала одновременно истоком идей гуманизма и взаимопомощи.

Нам кажется, что прогресс ускоряется, и ничего безумнее нашего суматошного века нельзя и представить. Мобильные телефоны, электромобили с автопилотом, ядерные реакторы, многоразовые космические корабли, марсоходы… Мы живем в невероятное время. Однако, с точки зрения величия произошедших перемен, век девятнадцатый, бесспорно, превосходит любой другой. Календарное столетие не всегда совпадает с историческим, но XIX век, что удивительно, продлился ровно сто лет: с 1814 по 1914 годы.

В 1814 русские войска под командованием прусских генералов входят в Париж, в основном, за исключением «ста дней»[91 - Сто дней (между 1 марта и 7 июля 1815 года) – период восстановления на французском престоле Наполеона Бонапарта, начавшийся с его возвращения из ссылки на Эльбе и завершившийся битвой при Ватерлоо.], заканчивая эпоху Наполеоновских войн. Рядами въезжают в город уланы – с пиками-копьями, кирасиры – в панцирях и с палашами, входят пехотные полки с кремневыми ружьями: один выстрел – и можно бросаться в штыковую[92 - Дульнозарядное ружье с кремневым замком требовало на перезарядку от нескольких десятков секунд до нескольких минут в зависимости от опыта и подготовки стрелка.]. Лошадиные упряжки тащат дульнозарядные пушки с круглыми ядрами и запальными фитилями. Глядя на эту армию, не удивились бы ни Валленштейн[93 - Альбрехт фон Валленштейн – великий чешский и немецкий полководец XVII века, в Тридцатилетней войне длительное время командовал католической армией Священной Римской Империи. Под его командованием католики одержали большинство побед, с отставкой и последующим убийством Валленштейна связывают в том числе общее поражение католиков в войне.], ни Тюренн[94 - Анри де Тюренн (1611 – 1675) – великий французский полководец XVII века, главный военачальник Людовика XIV.], ни, возможно, даже султан Мехмед Фатих[95 - Мехмед II (1432 – 1481) – турецкий султан, выдающийся военачальник, покоритель Византии.]. Понятно, что кремневые ружья – не пищали и не мушкеты, и тем более не луки с арбалетами, но произошедший за полтысячелетия прогресс вполне осознаваем: мечи остались мечами, доспехи – доспехами. Люди, лошади, острые палки, разве что огнестрельные пыхалки на дымном порохе стали сильнее влиять на исходы сражений, впрочем, по-прежнему «пуля дура – штык молодец», а масштабы боев и походов ограничены размерами поля и прожорливостью армии.

В 1914 влекомые паровозами длинные эшелоны перевозят на фронт миллионы людей, вооруженных пулеметами, многозарядными винтовками и скорострельными орудиями, забрасывающими снаряды далеко за горизонт. Взрываются кордит и тринитротолуол[96 - Виды бездымного пороха на основе нитроглицерина, их производство стало возможным благодаря бурному развитию химии в XIX веке.]. В арсеналах ждут своего часа снаряды с ипритом. Еще пара лет – и на прорыв укреплений из траншей и колючей проволоки пойдут танки. Телеграф, телефон и радио передают приказы почти мгновенно. В воздухе реют гигантские дирижабли и стремительные аэропланы. Тарахтят по дорогам автомобили. Окажись на поле сражения Мюрат или Ней[97 - Выдающиеся маршалы Наполеона.] – они вряд ли смогли бы понять, что вообще происходит вокруг, не говоря уж о том, чтобы командовать растянувшимися на тысячи километров фронтами. Возможно, Нельсон[98 - Горацио Нельсон (1758 – 1805) – английский адмирал начала XIX века, победитель в решающих сражениях с французским флотом при Абукире и Трафальгаре, национальный герой Великобритании.] разобрался бы в тактике Ютландской битвы, хотя быстроходные линкоры и крейсера невероятно отличались от его многопушечных деревянных парусников, но торпедные атаки подводных лодок и форсирование минных заграждений наверняка повергли бы его в ступор. За сто лет весь военный опыт тысячелетий отправился прямиком на свалку.

И не только военный. В начале XIX века мир был невообразимо огромен. Чтобы доехать из Петербурга до Кавказа Пушкину и Лермонтову требовались месяцы. По дороге можно было заглянуть, например, в Кишинев[99 - Город в Бессарабии, ныне столица Молдовы.] (это довольно далеко от Кавказа) – все равно никто не узнает. А когда узнает, то меры принимать будет поздно: самое быстрое средство связи – курьер на лошадке, и ему чтобы съездить туда-сюда тоже требуется не одна неделя. Пересечь океан – дело еще более долгое, требующее к тому же незаурядного мужества: корабли текут, напарываются на рифы, попадают в шторма, тонут. Мало кто, кроме профессиональных моряков предпринимает такое путешествие больше, чем пару раз в жизни. Там, где нет дорог: в Сибири, в Африке, в Австралии, на картах зияют белые пятна, занимающие львиную долю континента. С заходом солнца большинство работ прекращается: много ли можно сделать при восковых свечах? Большинство людей неграмотны, тиражи книг невелики, образование – удел элиты. Да что там образование. Почти все продукты питания – сугубо местные: много ли довезешь в трюме парусника, баржи, или хуже того – на конной подводе? Много ли сохранишь свежим? Богатые господа могут позволить себе кушать заморское, но то немногие избранные. Остальные довольствуются тем, что родит местная земля. Впрочем, это верно и для других товаров, лишь немногие из них: чай, шерсть, табак, перемещаются по миру в по-настоящему массовых масштабах.

Мир 1914 года – это, конечно, не мир 2014, когда в любую точку Земного шара можно попасть за сутки-двое. Тем не менее, он многократно компактнее мира столетней давности. Железная дорога сделала все цивилизованные, и значительную часть нецивилизованных земель доступными для перемещений быстро и с комфортом. Атлантику пересекают гигантские лайнеры, три-четыре дня – и вы на другой стороне океана. По городам бренчат электрические трамваи, для особо состоятельных доступен автомобиль, а самые нетерпеливые могут воспользоваться аэропланом. Письма, депеши, документы – передаются за часы и минуты. Уходящий в море корабль более не исчезает из мира на месяцы и годы, постоянная радиосвязь делает судоходство гораздо безопаснее и предсказуемее. Морские суда и поезда перевозят миллионы тонн грузов, теперь нет никакого смысла сохранять приверженность местным товарам. Корабли строят в Англии, станки – в Германии, зерно едет из Америки и России, селитра из Чили, вино из Франции.

Прогресс технический влечет за собой прогресс экономический. Заниматься сельским хозяйством в северных нечерноземных странах теперь уже совсем невыгодно. Крестьяне снимаются и целыми деревнями откочевывают в города. Немногочисленные мануфактурные рабочие превращаются в пролетариат – рабочих фабричных, становясь самой многочисленной категорией населения. Растет население городов, следом волей-неволей подтягивается инфраструктура: канализация, газ, электричество, транспорт. Книги, газеты, театры, бульварные романы, желтая пресса. Другой мир, другие возможности, другое общество – XIX век изменил всё.

Или почти все. В 1814 начинается Венский конгресс[100 - Масштабная дипломатическая конференция 1814 – 1815 годов, устроенная странами-победителями в наполеоновских войнах для решения судьбы послевоенной Европы.] – удивительно архаичное мероприятие. Пораженные революционным нигилизмом французов, и ущемленные тем, что безродный выскочка Бонапарт неожиданно смог влиться в их ряды, европейские государи из древних родов собираются держать совет. Они, вернее их дипломаты, долго мусолят разные темы, выверяют формулировки и готовят объемные документы, но весь смысл мероприятия в том, чтобы создать механизм, закрепляющий «божественное право королей» и старый добрый миропорядок, основанный на абсолютной, или по крайней мере мало ограниченной монархии, сословной организации общества и поддержании баланса сил между сложившимися мировыми державами. Иными словами, самые влиятельные люди Европы тратят почти год на то, чтобы договориться, как именно они будут тормозить и подавлять социальный прогресс, причем не только в собственных странах, но и в окружающих.

Это странное мероприятие – Священный Союз насмерть перепуганных государей, все еще верящих в свою голубую кровь и божественные права – сразу не задалось. Британцы, без которых мировая политика того времени была немыслима, идею не поддержали. У их королей уже полтора века были основания сомневаться в своей исключительности[101 - С начала XVI века в Британии сменилось пять династий, трижды смена носила насильственный характер. Многие основатели династий не имели никаких юридических прав на престол, либо их права подвергались обоснованному сомнению.], и теперь они готовились передать реальную власть парламенту, пусть тоже не из крестьян набранному, но на божественность не претендующему. Французы, против ренессанса которых союз, собственно, и был придуман, довольно быстро охладели к Бурбонам и принялись за старое – революции, причем унимать их оказалось некому, поскольку договорившиеся государи мигом перессорились между собой. Но беда оказалась не в этом. На Венском конгрессе европейские державы заложили основы дипломатии на следующие двести лет, введя в обиход сомнительные обороты, существующие до сих пор: «сферы влияния», «национальные интересы», «политика сдерживания», и постулировав, что все эти расплывчатые абстракции стоят того, чтобы проливать за них кровь.

Зря они это сделали. Честное слово, зря.

Первыми влетели русские. Победа над непобедимым Наполеоном и освобождение Европы внушили российским императорам практически мессианские эмоции. И, если Александр[102 - Александр I], которому доводилось быть битым под Аустерлицем[103 - Сражение между французской армией Наполеона и австрийско-русскими войсками, закончившееся сокрушительным поражением последних и выходом Австрии из войны с французами.], сдаваться в Тильзите[104 - Тильзитский мир 1807 года между Россией и Францией стал фактической капитуляцией России, вынужденной, после побед французской армии, присоединиться к Континентальной блокаде и войти в союз с Наполеоном.] и терять Москву, сочетал злорадство с осторожностью, то брат Николай[105 - Николай I, будучи третьим сыном Павла I, занял престол только благодаря бездетности Александра I и отречению Константина.], пролезший в самодержцы через заднюю дверь, искренне почитал себя «жандармом Европы», защитником мирового порядка и охранителем устоев. Россия, крупная, как сказали бы сейчас, региональная держава, стала претендовать на роль державы глобальной.

Сперва это никого особенно не волновало. Призывать русские войска разобраться с очередным мятежом стало даже своего рода модой: загребать жар чужими руками любили во все времена и при всех режимах. Но со времен Петра I у России был пунктик, особенно усилившийся при Екатерине и ставший навязчивой идеей ее внука Николая – «навалять» Турции, отобрать Константинополь и присоединить к «третьему Риму» территории Рима второго[106 - Турция, сильно ослабленная в XVII – XVIII веке внутренними раздорами, проиграла России практически все войны XIX века и была настолько слаба, что Екатерина II всерьез рассчитывала на «турецкий проект» по расчленению Османской Империи, отнятию в пользу России всей западной Турции и созданию «константинопольского престола» для ее внука, по этому случаю названного Константином. Окончательно Россия рассталась с идеей «Турецкого проекта» только после поражения в Крымской войне.]. Пока Османская империя была сильна, о таких раскладах не приходилось и думать, но к середине XIX века некогда могучая страна-завоевательница превратилась в «больного человека Европы». И вариант «навалять и отобрать» приобрел вполне реальные очертания.

Эти амбиции, однако, никак не улыбались Англии, ведшей с Россией Большую игру за доминирование в Азии. Поэтому, стоило Николаю перейти от слов к делу, против него немедленно собралась представительная коалиция бывших союзников, и наглядно продемонстрировала, что бывает с экономически отсталой и политически архаичной страной, замахнувшейся на роль мирового гегемона. «Раздел сфер влияния» получился довольно эффективным, но породил у всех участников еще большую уверенность, что ради «сдерживания» и «осаживания» можно и даже нужно расчехлять пушки. Далее последовала череда войн между европейскими соседями, мало полезных стратегически, но именно поэтому еще более убеждавших элиты и общество, что маленькая война ничем не отличается от других политических инструментов.

Впрочем, к некоторым стратегическим подвижкам эти войны все-таки привели. В результате их на карте Европы появилась никогда ранее не существовавшая страна Италия[107 - Объединение Италии (рисорджисменто) из множества средневековых королевств, герцогств и республик произошло в середине XIX века и закончилось аннексией Папской области, включавшей в себя Рим в 1870 году.], а вместо старой Пруссии[108 - Объединение Германии из обломков средневековой Священной Римской Империи германской нации произошло в середине XIX века и завершилось в 1871 году с окончанием Франко-Прусской войны и образованием Германской империи.] и ее мелких и, как правило, довольно несчастных соседей, образовалась та самая Германия, которая наведет столько шороху в следующем столетии. Столь же нелепая и асимметричная американо-мексиканская война[109 - Американо-мексиканская война – военный конфликт между Мексикой и США в 1846—48 годах. После своей победы в войне, США присоединили к себе большую часть территории тогдашней Мексики.] округлила территорию США, незаметно превратив крупный осколок британских колоний в мощнейшую силу мирового масштаба. А череда Опиумных войн[110 - Опиумные войны (1840 – 1860) – ряд военных конфликтов между Китаем, стремившимся сохранить независимость, и европейскими колониальными державами, пытавшимися подчинить себе его политику и экономику. Названы так в связи с тем, что одной из причин для войн была борьба за китайский рынок опиума и других наркотических веществ, разрешенных тогда в Европе, но запрещенных в Китае. Опиумные войны закончились поражением Китая и его длительной частичной оккупацией.] довела Китай до состояния наполовину оккупированного полудикого края где-то на краю Земли, лишенного всякого смысла и значения для всех, кроме ближайших соседей. То, что все эти войны велись сравнительно малыми силами на ограниченной территории в средневековом формате «армия против армии» в конечном счете подвело мир к устойчивому пониманию, что «так можно». И когда через сто лет после конгресса частные разборки государей внезапно превратились во всемирное побоище, это оказалось удивительным для всех сторон. Если Второй мировой хотели все, то Первой по большому счету никто не желал. Побряцать пару месяцев и разойтись, как бывало уже множество раз… наивная вера в возможность удержать в ладонях раскаленные угли стоила народам миллионов жизней, правителям и элитам – тронов, постов и титулов, а человечеству в целом – неожиданного и непредсказуемого изменения всего жизненного уклада.

Освобождение гения

Люди очень любят приписывать все достижения кому-то одному, лидеру. Это сильно упрощает картину бытия: понять одного человека гораздо проще, чем нескольких, и тем более многих. Однако, в жизни, разумеется, так не бывает. Любые перемены, любой прогресс и любое движение – результат взаимодействия множества людей. И ни один, даже самый гениальный, первопроходец ни в состоянии что-то сделать без тех, кто пойдет за ним следом. Когда же почему-либо высвобождается творческая энергия тысяч и десятков тысяч человек, изменения оказываются по-настоящему грандиозными.

XIX век породил невиданное количество великих людей от полководческого гения Бонапарта до Брюнеля[111 - Изамбард Брюнель (1806 – 1859) – выдающийся британский инженер, конструктор первых крупных цельнометаллических кораблей, проектировщик большого числа мостов и других сложных инженерных сооружений.], Теслы[112 - Николя Тесла (1856 – 1943) – легендарный американский физик и изобретатель сербского происхождения, автор большого количества работ в области электромагнетизма.] и Эдисона[113 - Томас Эдисон (1847 – 1934) – знаменитый американский изобретатель, соперник Тесла.]. Вообще же перечислять их не имеет смысла: сотни и даже тысячи имен вписали себя в историю человечества за эти сто лет. Мы легко насчитаем вдвое, вдесятеро больше исторических личностей, нежели за всю предыдущую историю человечества. Кажется, будто открылся кран, и земля начала рождать гениев там, где раньше была лишь пустота и обыденность.

Между прочим, это предположение недалеко от истины. В самом деле, XIX век сломал сразу несколько барьеров, удерживавших энергию человечества, и высвободил творческие ресурсы, дотоле неспособные расти и развиваться.

В первую очередь это барьер сословный. Много столетий до того, мир был жестко поделен на социальные страты. И лишь людям из высших слоев общества была открыта дорога к масштабным свершениям. Всем прочим приходилось довольствоваться ролями, определенными по рождению. Не только у крестьянина, обреченного на пожизненную пахоту, но и у обычного священника, или не особенно родовитого дворянина было безумно мало шансов чего-то достичь, стать заметным, совершить достойное воспоминаний потомков. Причем чем дальше, тем этих возможностей становилось меньше: если в одиннадцатом веке какой-нибудь Роберт Гвискар[114 - Роберт Гвискар (1016 – 1085) – норманский рыцарь, отвоевавший у Византии значительную часть территории Италии и основавший на ней собственное государство.], шестой сын неприметного барона, мог завоевать себе титул герцога и, фактически, основать королевство, то в семнадцатом шевалье д’Артаньян мог в лучшем случае самоназваться графом и надеяться, что Его Величество сочтет возможным не замечать эту маленькую вольность. К концу XVIII века в большинстве государств сословное деление достигло апогея. Среди развитых стран того времени, единственным исключением были Североамериканские Соединенные Штаты, где в силу колониальной специфики сословий не было никогда[115 - Вернее, их существование не было официальным и общепризнанным.], а республиканская форма правления только подчеркивала нетипичность ситуации[116 - Настолько, что после Войны за Независимость, Джордж Вашингтон получил предложение стать американским королем, но отказался. Республиканская форма правления до конца XVIII века практиковалась только в очень маленьких государствах, и именно американский опыт показал ее применимость для крупных континентальных держав.].

Пример оказался весьма наглядным. Оказывается, если просто посылать лорда к черту, мир не рушится. А, если делать это всем миром, то можно послать подальше даже короля.

Сначала этим занялись бывшие союзники американцев в борьбе с британской метрополией – французы. Самая абсолютистская держава Европы расправлялась со своей вертикалью власти долго, кроваво и дотошно[117 - Великая Французская революция продолжалась с 1789 по 1799 год и, вместе с последующими наполеоновскими войнами, стоила Франции до трети дореволюционного населения.]. Другие народы подошли к делу менее основательно, но в целом человек девятнадцатого века зависел от своего происхождения драматически меньше, чем восемнадцатого. Остатки сословного общества доконали две мировые войны, но уже к началу первой из них еврей-банкир или ирландец-инженер значили больше, чем обнищавший потомок древних герцогов с примесью королевских кровей.

Второй барьер, сметенный еще основательнее первого – географический. И здесь дело не только в расстояниях, сократившихся с долгих месяцев пешего пути до часов или суток паровоза и парохода. Дело в восприятии людьми внезапно возникших возможностей глобализации.

До XIX века подавляющее большинство населения, за исключением моряков, путешественников, и некоторых купцов, и военных, вело исключительно, невероятно оседлый образ жизни. Ну а куда мог податься босоногий крестьянин? И дело даже не в том, что идти предстояло пешком: немногие могли позволить себе верховую лошадь, не говоря уже о повозке. Предстояло тащить на спине еду, искать жилье и попутчиков. Это сейчас нам в дороге нужны деньги, деньги и снова деньги – до девятнадцатого века они играли гораздо меньшую роль, чем мы себе представляем. Средние века – время натурального хозяйства, но и после их окончания взносы крестьян зерном, шерстью и скотом во многих местах встречаются чаще денежного оброка. В современных книгах и фильмах феодалы сыплют во все стороны золотом и серебром, и даже у крестьянина всегда найдется при себе мешочек монет. В реальности наличие у бедняка всего «пары шиллингов» не означало немедленную голодную смерть: деньги нужны были только для того, чтобы приобрести что-то, что нельзя вырастить или выменять. Получить их тоже было непросто – для этого нужно было что-то продать, что в отсутствие торговых сетей и развитых логистических цепочек было серьезной проблемой. Раздобыть сумму, необходимую для путешествия, даже для вполне благополучного человека представлял собой нетривиальную задачу.

А ведь кроме раздобыть, предстояло еще потратить. Сейчас к нашим услугам сети отелей, ресторанов и автозаправочных станций, но путника тех времен помимо отвратительных немощеных дорог ждали лишь корчмы-таверны, слишком редкие и дорогие, чтобы рассчитывать на них, как на основное дорожное убежище. Приходилось искать знакомых, проситься на постой к чужим, надеяться на церкви и монастыри, там, где таковые имелись. И ночевка под дубом тоже не была особенной редкостью.

Добавим к этому общую небезопасность – чужак становился легкой добычей тогдашнего криминала: вступиться за него некому, до ближайшей подмоги – шагать и шагать, а также отсутствие термосов и холодильников, не позволявшее брать с собой что-то вкуснее и полезнее сухарей… путешествия во времена Ломоносова, не говоря уже о более ранних, были занятием на любителя.

Все это приводило к тому, что уместнее всего назвать «местечковым патриотизмом». Саксонец или голштинец не мог чувствовать себя немцем – от других немецких земель его отделяли многие дни неудобных и бесполезных перемещений, для большинства – недоступных, да и нежелательных. Нормандец не желал иметь ничего общего с гасконцем. Итальянские княжества непрерывно враждавали между собой, и миланец охотнее пустил бы к себе в дом змею, чем флорентийца. Мир был не только чудовищно велик, но и чудовищно раздроблен.