скачать книгу бесплатно
– Он его не увидит, – сказал Том. – Я, кстати, очень люблю эту картину.
– Или «Ванну», – добавил Бернард. – Она тоже выставлена.
– Ты в ней не уверен? – спросил Том.
– Да, не очень. Там та же техника.
– Так, значит, вы знаете, о какой технике идет речь? Почему же тогда вы не снимете эту «Ванну», если она так сомнительна?
– Она включена в каталог, – объяснил Эд. – Мы боялись снимать ее – вдруг Мёрчисону захочется ее посмотреть, и он станет спрашивать, кто ее купил, и так далее…
Разговор зашел в тупик, потому что они не могли толком объяснить Тому, что именно Мёрчисон или они сами подразумевают под «техникой» в данном случае.
– Тебе-то что волноваться, – обратился Эд к Бернарду. – Ты с Мёрчисоном не встретишься.
– А ты видел его? – спросил Том Эда.
– Нет. Только Джефф видел, сегодня утром.
– Что он собой представляет?
– Джефф сказал, типичный крупный американец, лет пятидесяти. Вежлив, но упрям. Тебе надо подтянуть ремень.
Том подтянул брючный ремень и понюхал рукав пиджака. От него исходил слабый запах нафталина. В прокуренном помещении его, возможно, никто не учует. И потом, Дерватт ведь мог носить мексиканскую одежду все последние годы, а европейскую держать где-нибудь в сундуке. Том посмотрел на себя в большое зеркало, над которым Эд зажег один из ярких прожекторов Джеффа, и вдруг сложился пополам от смеха. Повернувшись к ним, он сказал:
– Прошу прощения, я просто подумал, что при таких фантастических заработках у Дерватта точно должен быть пунктик насчет приверженности старой одежде.
– Ну, он же затворник, – ответил Эд.
Зазвонил телефон. Эд снял трубку, и Том услышал, как он заверяет кого-то – Джеффа, конечно, – что Том здесь и готов ехать в галерею.
Но Том еще не чувствовал себя вполне готовым. Он чуть вспотел от волнения.
– А как поживает Цинтия? – спросил он Бернарда, стараясь произнести это жизнерадостным тоном. – Ты видишься с ней?
– Нет, я больше не встречаюсь с ней. Почти не встречаюсь. – Бернард искоса взглянул на Тома, затем опять уставился в пол.
– А что она скажет, когда узнает, что Дерватт приехал в Лондон на несколько дней?
– Думаю, ничего не скажет, – ответил Бернард хмуро. – Она не… С ней не будет проблем, не волнуйся.
Эд закончил телефонный разговор.
– Цинтия не станет ничего говорить, Том. Это не в ее духе. Ты ведь помнишь ее, Том?
– Ну так, в общих чертах.
– Если она ничего не сказала до сих пор, то и дальше не скажет, – добавил Эд. Он произнес это так, будто имел в виду: «Она не болтушка; наш человек».
– Она удивительная, – сказал Бернард мечтательным тоном, ни к кому не обращаясь.
Неожиданно он вскочил и ринулся в ванную. То ли ему понадобилось в туалет, то ли он почувствовал, что его вырвет.
– Не беспокойся по поводу Цинтии, Том, – сказал Эд мягко. – Мы ведь живем с ней здесь – в смысле, в Лондоне. Она года три уже ведет себя тихо. С тех пор, как порвала с Бернардом. Или он порвал с ней.
– Она счастлива? У нее кто-нибудь есть?
– О, да, она вроде бы нашла себе приятеля.
Вернулся Бернард. Том налил себе скотч, Бернард выбрал перно, а Эд не стал пить ничего. Он сказал, что боится, так как принял успокоительное. К пяти часам Том выяснил или обновил в памяти кое-какие подробности, в том числе о греческом городе, где Дерватта видели в последний раз почти шесть лет назад. Если Тома спросят, он должен сказать, что покинул Грецию под чужим именем, устроившись смазчиком и маляром на греческий танкер, направлявшийся в Веракрус.
Пальто они позаимствовали у Бернарда: оно было более старым, чем плащ Тома или что-либо из гардероба Джеффа. Том с Эдом отправились в галерею, оставив Бернарда в студии, куда все они должны были вернуться.
– Господи, он как в воду опущенный, – сказал Том, когда они вышли на улицу. Он шагал тяжело, как бы с трудом. – Надолго ли его хватит?
– Не суди по сегодняшнему дню. Он всегда сам не свой во время выставок. Он вытянет.
Ну да, Бернард – рабочая лошадка, подумал Том. В то время как Эд и Джефф процветали и наслаждались жизнью, Бернард всего лишь писал картины, которые давали им эту возможность.
Том резко дернулся в сторону от автомобиля, забыв, что тут ездят по левой стороне дороги.
– Великолепно, – улыбнулся Эд. – Так и продолжай.
Они дошли до стоянки и сели в такси.
– А этот… смотритель галереи… – как его зовут? – спросил Том.
– Леонард Хейуорд. Двадцать шесть лет. Гомик с головы до пят, пасется в магазине женской одежды на Кингз-роуд. Но он в порядке. Мы с Джеффом посвятили его в наши дела. Пришлось. Так спокойнее – он не станет возникать или шантажировать нас, после того как подписал договор, что будет присматривать за галереей. Мы платим ему неплохо, и все это его развлекает. К тому же он иногда добывает для нас выгодных покупателей. – Эд посмотрел на Тома и улыбнулся. – Не забывай подпускать побольше просторечий. Я помню, у тебя это хорошо получается.
3
Эд Банбери позвонил у небольшой темно-красной двери с задней стороны здания. Том услышал, как в замке поворачивается ключ, и дверь открылась. На пороге стоял улыбающийся во весь рот Джефф.
– Том! Это потрясающе! – прошептал он.
Они прошли по короткому коридору и оказались в уютном офисе, где был письменный стол с машинкой, книги и ковер кремового цвета, покрывавший весь пол от стены до стены. К стенам были прислонены картины и папки с рисунками.
– Просто не могу тебе передать, как классно ты выглядишь, – вылитый Дерватт! – воскликнул Джефф, хлопнув Тома по плечу. – Надеюсь, борода у тебя от этого не отвалится.
– Даже ураган ее не оторвет, – усмехнулся Эд.
Джефф Констант пополнел, цвет лица у него был здоровый, хотя, возможно, это объяснялось искусственным загаром. Его синий в черную полоску костюм был с иголочки, манжеты украшали квадратные золотые запонки. Том заметил небольшую накладку у него на макушке, где, Том знал, должна была образоваться уже немалая лысина. Через закрытую дверь, ведущую в галерею, доносился глухой гул толпы, из которого вдруг взмыл вверх женский смех. Словно выпрыгнувший из волны дельфин, подумалось Тому. Впрочем, сейчас было не до поэтических метафор.
– Шесть часов, – объявил Джефф, поглядев на часы и блеснув золотой запонкой. – Я сейчас шепну кое-кому из пишущей братии, что Дерватт приехал. Поскольку это все-таки Англия, то надеюсь, не будет…
– В Англии? Чего-то не будет? – сострил Эд.
– …не будет столпотворения, – закончил Джефф. – Я за этим прослежу.
– Садись, – предложил Тому Эд, указав на стул возле развернутого углом письменного стола. – Или стой, если предпочитаешь.
– Этот… Мёрчисон здесь? – спросил Том.
Улыбка, приклеившаяся к лицу Джеффа, стала еще шире и напряженнее.
– Да, конечно. Ты еще увидишься с ним, но после прессы. – Джефф явно нервничал и хотел добавить еще что-то, но передумал и вышел из комнаты, заперев за собой дверь на ключ.
– Вода есть где-нибудь? – спросил Том.
Эд показал ему маленькую ванную, спрятанную за раздвижной секцией книжного стеллажа. Том поспешно глотнул воды, а когда вернулся в комнату, два представителя прессы уже входили туда вместе с Джеффом. Лица их застыли от любопытства и удивления, и выражение на них было почти одинаковым, хотя одному из репортеров было за пятьдесят, а другому меньше тридцати.
– Разрешите представить вам мистера Гардинера из «Телеграфа», – сказал Джефф. – Дерватт. А это мистер…
– Перкинс, – произнес молодой. – «Санди таймс».
Не успели они обменяться рукопожатием, как в дверь постучали. Том прошел, сутулясь, к столу, почти как ревматик. Единственная лампа находилась у дверей в галерею, футах в десяти от него. Но Том заметил, что у Перкинса была с собой вспышка.
Джефф впустил еще четырех мужчин и женщину. Пуще всего в данной ситуации Том боялся женских глаз. Ее представили как мисс Элинор Такую-то из «Манчестер как-то там».
И сразу со всех сторон посыпались вопросы. Хотя Джефф и предложил задавать их по очереди, никто не обратил на его просьбу внимания, каждому хотелось выяснить все, что его интересовало.
– Вы собираетесь прожить в Мексике всю жизнь, мистер Дерватт?
– Мистер Дерватт, для нас это настоящий сюрприз. Что побудило вас приехать в Лондон?
– Без «мистера», пожалуйста, – произнес Том сварливо. – Просто Дерватт.
– Вы удовлетворены своими последними работами? Считаете ли вы, что они лучше прежних?
– Дерватт, вы живете в Мексике один? – спросила Элинор Такая-то.
– Да, один.
– Вы не скажете, как называется ваша деревня?
Вошло еще трое мужчин, Том услышал, как Джефф велел кому-то подождать за дверьми.
– Что я вам точно не скажу, так это название своей деревни, – медленно произнес Том. – Это было бы неблагодарностью по отношению к ее жителям.
– Дерватт, а что… Ой!
– Дерватт, некоторые из критиков говорят…
Кто-то барабанил кулаками в дверь.
Джефф постучал кулаком с этой стороны и крикнул:
– Пожалуйста, успокойтесь! Позже!
– Некоторые из критиков…
Дверь стала трещать, и Джефф подпер ее плечом. Увидев, что дверь не поддается, Том обратил невозмутимый взор на спрашивающего.
– Критики говорят, что ваши картины напоминают тот период Пикассо, когда он увлекся кубизмом и стал расчленять лица и формы.
– У меня нет периодов, – сказал Том. – У Пикассо – есть. И поэтому на него невозможно навесить ярлык, если бы кому-нибудь вдруг захотелось. Нельзя сказать «Я люблю Пикассо», потому что он многолик. Пикассо играет. Пускай. Но, играя, он разрушает то, что могло бы сделать его… истинной и цельной личностью. Вы можете сказать, кто такой Пикассо – как личность?
Репортеры усердно строчили.
– Какая картина из тех, что здесь выставлены, ваша любимая? Вы можете назвать какую-нибудь?
– У меня нет… Нет, я не могу выбрать какую-то одну картину и сказать, что она любимая. Спасибо. – (Интересно, Дерватт курил? А, какая разница?) Том достал «Крейвен-Эй» Джеффа и прикурил от лежавшей на столе зажигалки, прежде чем два репортера успели подскочить со своими. Он чуть подался назад, боясь, как бы их пламя не подпалило ему бороду. – Возможно, кое-какие из моих старых работ можно назвать любимыми. «Красные стулья», например, или «Падающая женщина». Увы, они проданы. – Это название вдруг всплыло откуда-то в памяти Тома в последний момент. Такая картина действительно существовала.
– А где она? – спросил кто-то. – Я не видел ее, но название знакомое.
Том стыдливо потупился, как мог бы это сделать затворник, и не сводил глаз с блокнота на столе Джеффа.
– Я не помню. «Падающая женщина». Кажется, продана какому-то американцу.
Репортеры снова кинулись в атаку.
– Вы довольны тем, как продаются ваши картины, Дерватт?
(Еще бы ему не быть довольным!)
– А Мексика вас разве не вдохновляет? Я обратил внимание, что на выставке нет картин, где она была бы изображена.
(Некоторая неувязка. Действительно, странно. Но Том быстро справился с этим. Источником вдохновения ему служит воображение.)
– Дерватт, не могли бы вы хотя бы описать дом, в котором живете? – попросила Элинор.
(Это сколько угодно. Одноэтажный дом, четыре комнаты. Перед входом растет банан. Каждое утро в десять часов приходит девушка, чтобы сделать уборку. В полдень она отправляется в магазин и приносит ему свежеиспеченных черепах, которых он ест за ланчем с красной фасолью. Да, с мясом бывают перебои, но иногда забивают коз. Имя девушки? Хуана.)
– Местные зовут вас Дерватт?
– Сначала звали, но произносили имя очень своеобразно. Теперь обращаются просто «дон Филипо», – этого вполне достаточно.
– Они не знают, что вы тот самый Дерватт?
Том опять усмехнулся:
– Вряд ли они читают «Таймс», или «Артс ревью», или что-нибудь подобное.
– Вы не скучаете по Лондону? Каким он вам показался?
– Это была просто прихоть с вашей стороны – вдруг взять и приехать сюда? – спросил молодой Перкинс.
– Да, просто прихоть. – Том улыбнулся мудрой усталой улыбкой человека, в течение долгих лет в одиночестве созерцавшего голые мексиканские утесы.
