скачать книгу бесплатно
Когда солнце начинало припекать, они собирали покрывало и шли к Волге, чтобы освежиться. Они осторожно спускались по обрыву, заросшему сиренью и травой, и выходили на ровную дорогу посёлка. Виднелись крестьянские домики и огороды. Уже отсюда слышался мерный шум воды. Они шли ещё немного и выбирались на каменистый берег, усыпанный кислыми яблоками, которые падали из заброшенных садов. Могучие синие волны омывали берег, речная пена окатывала камни, брызгала на лицо и уползала обратно в воду. Вдали зеленел левый берег, казавшийся бесконечно далёким. Здесь они проводили ещё пару часов, пока Фида не начинала проситься домой.
Фиделия вздохнула поглубже, улыбнулась далёким воспоминаниям, которые теперь казались по-настоящему счастливыми, встала с бревна и отправилась обратно.
Несколько часов она фотографировала картины и зарисовки, чтобы показать их директору кафе и, если повезёт, договориться с ним о выставке. Фида так и видела привычные серые стены, украшенные её картинами. Пейзажи соседствуют с натюрмортами, скетчи уживаются с крупными работами, везде царит гармония и покой. Пьяные перестают дебоширить, даже самые неотёсанные и грубые из них восхищаются кистью художника. «Но кто же это сотворил?» – спрашивают они. «Наша Фиделия, наш талант», – гордо отвечает директор, а Фида смущается, кивает и думает, что мир наконец принял её.
Мечты целиком поглотили Фиделию, но стоило закончить со снимками, как беспокойные мысли вернулись с новой силой.
– Я ведь его не знаю, – говорила она вслух, расхаживая от кровати до ванны. – Киндяков, как же! Не то псих, не то маньяк, вот он кто, – Фида кивнула отражению, припомнив первое впечатление и ночные кошмары. – Лучше бы сбежала, как тогда. И зачем приспичило меняться? – спросила она у фотографии родителей. – Это всё вы. Если бы жили нормально, у меня бы не начались все эти бзики. Ты, – Фида ткнула пальцем на отца, – оставил нас с матерью из-за какой-то художницы. А ты сошла с ума из-за этого. Будь вы нормальными, я бы училась в художке и давно выставляла картины. Но вы всё загубили. Вы всё испортили, – Фида покачала головой и повесила фотографию обратно. – Господи, да что со мной не так?! – вопросила она, глядя в потолок. – Почему у всех всё нормально, а я даже на свидание не могу пойти? Я проклята, что ли?!
После этого монолога у Фиды ещё сильнее разболелась голова, так что она пошла заваривать очередную порцию душицы. От травы её бросило в жар и стало клонить в сон. Фиделия задремала и проснулась в четыре. Ровно через час она стояла у входа.
Из такси поспешно выходили люди. Женщины выглядели так, словно надели всё лучшее, что оказалось под рукой. Девушки и юноши делились на две категории: одни носили вечерние наряды, другие же приходили в рваных джинсах и футболках. Мужчины в основном носили деловые костюмы, и всё бы ничего, если бы не их цвета. Напротив Фиды стоял мужчина в фиолетовом пиджаке и таком же галстуке, в кислотно-розовой рубашке и, конечно же, в джинсах. Поблизости бродил старичок в тёмном пальто и дачной шляпке в красно-чёрную полоску. За спиной у него висел походный рюкзак. Казалось, он никак не мог определиться, куда хочет пойти: в театр или на пикник, оттого подготовился и туда, и туда.
Конечно, такие эстеты встречались и на работе, и в маршрутках, но театр отчего-то кишел ими, и Фида с детским любопытством разглядывала этих людей, стараясь ни о чём не думать.
Она представляла, что вот сейчас придёт Дмитрий в своём фраке, возьмёт её под руку, и они войдут внутрь, а Фида будет смущаться и опускать глаза, когда в гардеробе спросят: «Вам на одну вешалку можно повесить?»
Раздался третий звонок. Постановка началась, все зашли внутрь, а Фида осталась зябнуть на улице. Ветер насквозь продувал тонкую ткань материнского платья, и ноги, едва защищённые капроновыми колготками, чувствовали каждое его прикосновение. По телу бежали мурашки. «Похоже, что я простыну», – подумала Фиделия, согревая дыханием ледяные пальцы.
Глава 8. Лето начала XIX века
Мария Петровна и Василий Фёдорович приехали в Симбирск, чтобы обвенчаться. Мари говорила: «Мне думается, что так мы будем счастливее, ведь это город, где мы оба появились на свет божий, он сделает наш брак robuste et fort[4 - Крепким и сильным (фр.)]». Она действительно так думала, однако не менее важной причиной была холера, подступавшая всё ближе к Москве, в которой они жили. Именно поэтому оба приехали сразу же, как получили приглашение Льва Васильевича Киндякова, дядюшки Мари, который звал их, чтобы они позабыли тоску, нашедшую после смерти Петра Васильевича, папеньки Мари.
Мария Петровна горевала три года, однако слёзы ничуть не убавили её красоты, и она по-прежнему очаровывала мужчин грациозной кошачьей походкой, изящной фигурой и необычайным свечением глаз, которые лучились добротой, искренностью и силой духа. К тому же после смерти папеньки она заново открыла свой талант и теперь не расставалась с акварелью. Именно в это время она познакомилась с Василием Фёдоровичем, богатым и красивым офицером. Они влюбились, обручились и прибыли в Симбирск.
Здесь они увидели городок над могучей Волгой, гордые зелёные холмы, поросшие садами с сиренью, они окунулись в то беззаботное время, когда были детьми и жили в Симбирске, увидели все красоты, восхитились богатством природы и вскоре заскучали. Возвышенная поэзия Симбирска обернулась сухой прозой провинции. Город ничуть не изменился за те долгие десять лет, что Мария Петровна провела в Москве, и вскоре Симбирск стал поблекшим и скучным. Мари посещала скромные провинциальные балы, беседовала с дядюшкой, отвергала назойливых местных женихов и рисовала, чтобы хоть как-то занять себя. Даже начала собственный портрет, который увенчал бы коллекцию созданных ею картин. Выбираясь из мастерской, она вместе с женихом прогуливалась по роще, прилегавшей к поместью Киндяковых, чтобы занять себя до назначенного дня свадьбы, после которого они покинут ленивый городок и отправятся куда-нибудь ещё.
Сегодня они хотели посетить старый масонский храм, а после погулять по холму над обрывом.
Этот храм построил предок Марии Петровны, дед по линии отца. Мари видела это громадное каменное сооружение ещё в детстве, потому оно ничуть не впечатляло её теперь.
– Взгляните, Мария Петровна: кто-то написал стихи прямо на храме. Ваш oncle[5 - дядя] не обрадуется.
Мари подошла ближе и увидела знакомые строки:
Не узнавай, куда я пусть склонила,
В какой предел из мира перешла…
– Это ведь Жуковский. Он читал эти стихи, когда бывал у нас в доме в Москве, когда папенька был жив. И Пушкин с ним приходил, и они всё говорили, и всё читали. Не думала, что встречу здесь его po?mes mignons[6 - милые стихи].
– Отчего вы зовёте его стихи милыми?
Мари улыбнулась и прочла дальше:
…О друг, я все земное совершила;
Я на земле любила и жила.
– Вы чувствуете? Сколько трагизма, романтизма, сколько силы! Только не смейтесь, Василий Фёдорович. Вы не любите романтику, я знаю, но… mon ?me[7 - моя душа] требует прекрасного, я люблю поэзию, звёздное небо, живопись. Я не могу без них.
– Потому-то я и полюбил вас, Мария Петровна, – сказал Василий Фёдорович и взял её за руку, но Мари осторожно высвободила руку и поглядела на него своими лучистыми глазами.
– Как здесь ни скучно, всё-таки я рада, что мы приехали в Симбирск. Здесь всё такое родное. Я иногда думаю, что этой рощи и старого дома нам бы хватило для счастья.
– Если захотите остаться после свадьбы, я не стану возражать, Мария Петровна. Вы знаете, что я сделаю всё, чтобы вы были счастливы. Я могу даже выслать из Симбирска того Башмакова. Но пойдёмте к холму, вы любите смотреть на Волгу.
С высоты перед Марией Петровной открывалась сказочная картина, которую так хотелось зарисовать, но на которую не хватило бы никакого таланта: ленивые сиреневые облака, время от времени подгоняемые слабым ветром, крик чаек, рассекающих своими хвостами покойное небо, а ниже – сирень, растущая по обрыву, тёмные ели, окаймляющие реку, синяя Волга с судами и зеленеющие леса другого берега, гордые и почти не тронутые рукой человека. Воздух пропитан цветами, весной и умиротворением, и кажется, будто человек тоже часть природы, будто Адама и Еву так и не изгнали из рая, а всё земное – сказочный сон в Эдемском саду.
Мария Петровна глубоко вдохнула и закачалась. Сирень совершенно одурманила её.
– Не упадите, – Василий Фёдорович придержал невесту и сказал: – Quel paysage![8 - Какой пейзаж!] Знаю одно po?me, должно быть, его писали как раз на этом месте. Я не мастер в чтении стихов, но всё же послушайте и больше не говорите, что я не романтик:
Ах, вид какой на Волгу!
Взирать её подолгу —
Мечтание поэта,
Поющего про лето,
Про свет, любовь и счастье,
Сотрущие ненастье,
Какое в душу лезет.
Река разли?лась песней,
Всех вод она прелестней.
Как мать голубит землю.
Её словам я внемлю,
Шептанье волн запомню,
И шелест ели тёмной
Навеки унесу я.
– Как хорошо здесь, Василий Фёдорович, – прошептала она, помолчав с минуту. – Не напрасно мы приехали. А знаете, ежели мне вдруг суждено умереть в этом городе, похороните меня прямо здесь, на холме, чтобы я вечно видела эти места.
– Мария Петровна! – опешил он. – Упаси вас бог, зачем же умирать? Мы с вами только жить начали. Да и как христианку хоронить на холме?
– А как же солдаты, погибшие и на холмах, и под ними? Некоторые, говорят, бродят по этому свету, неприкаянные, всеми позабытые. Представляете, каково им?
– Любите вы об этом говорить, mademoiselle, – вздохнул он. – Вам, мне думается, понравилась бы одна старушка… Она только и делает, что говорит о призраках и неприкаянных душах.
– Что за старушка? – лениво спросила Мария Петровна, почти не слушая.
– Живёт в вашей деревне, я её ещё мальчиком узнал. Если хотите, сходим к ней, всё равно нам нечем заняться.
Мария молчала, снова отдаваясь своим мыслям. Странное чувство обуревало её на этом месте, словно весь мир вливался в её душу, ещё немного, и она станет едина с каждой травинкой, с каждым кустом сирени, с каждым деревом в этом лесу.
– Вам дурно?
– Нет, je me sens bien[9 - мне хорошо], – медленно ответила она и улыбнулась. Так Мари надеялась стереть с лица отпечаток туманного предчувствия, который, должно быть, пугал Василия Фёдоровича. – Пойдёмте к той старушке. Хочу её послушать.
Глава 9. Заветы деда
Дмитрий собирался подарить ей лучший вечер в жизни, а она не явилась. Подумать только! «Женщины не стоят любви. Они глупы и ничего не ценят», – так говорил дед. И ведь был прав. Каждый раз Дмитрий убеждался, что женский пол – самое глупое, что было создано природой. Должно быть, так пошло ещё с Евы.
«Женщин не понять. Обещаешь любовь – сбегают. Хочешь простой интрижки – опять сбегают. Сами-то знают, чего им надо?.. Вот взять Лизавету, – думал Дмитрий. – Она некрасива и назойлива, но она бы ни за что не пропустила свидание со мной. А Катрин? Ты всегда приходила первой, ты робела, дрожала от стыда и страха, но приходила. И я был доволен. Нет, я совершенно не понимаю: почему она не явилась? Конечно, все женщины странны, но эта… Страннее я не встречал».
С такими мыслями Дмитрий добрался до скамейки, желая во всём разобраться.
Анастасия всё в той же немодной шляпке, бросающей тень на лицо, и с книгой в изящных руках. Девушка недвижима, лишь ветер вокруг колышет листья, переворачивает желтоватые страницы и касается её тела, приоткрывая щиколотки, обнимая тонкую талию.
Сердце Дмитрия забилось быстрее. Отчего – он и сам не мог понять. Вся досада вмиг исчезла. Эта девушка снова казалась ему неведомой птицей, которую можно спугнуть любым опрометчивым словом.
– Доброе утро, Анастасия Дмитриевна, – тихо сказал он, подходя ближе.
Девушка не шелохнулась.
– Жаль, что мы так и не сходили вместе, – продолжил он, внимательно наблюдая за её лицом. Пока оно ничего не выражало. – Говорят, была чудесная постановка.
Анастасия совершенно прямая и недвижимая, словно вместо тела – мрамор, хранящий нежную душу, что светится в травяных глазах.
– Кого читаете? – спросил он, садясь рядом и чувствуя, как молчание всё больше давит на него. Дмитрий попытался заглянуть в книгу, но Анастасия повернулась к нему боком, и книга скрылась. – Ежели я вам так не угоден, я могу покинуть вас, – отчеканил он после паузы.
Анастасия не ответила и теперь.
– Зачем вы глумитесь надо мной? – спросил Дмитрий, вставая перед девушкой и опуская её книгу.
Наконец-то Анастасия взглянула на него, и он вновь увидел её травяные глаза, в которых могли бы уместиться все леса мира. Стоит ступить в их бездну, и обратного пути никогда не отыскать.
– Вы меня обидели, – тихо сказала она и опустила глаза.
Дмитрий начинал завидовать этой проклятой бумаге, которая владела взглядом и прикосновениями Анастасии. «В другой раз принесу ей цветы, – подумал Дмитрий. – Или кисти, или книги, или всё вместе, лишь бы она не молчала и не сердилась».
– Простите меня, – прерывисто сказал он, поскольку не извинялся уже много лет, с самой смерти деда. – Простите, что обидел вас. Я больше никогда не сделаю этого, – говорил он, сам не зная, за что должен извиняться.
– А я не хочу прощать. Да и ваш тон мне не нравится, – холодно ответила она.
– Как же?
– А вот так, – Анастасия оторвалась от страницы, которую ни разу не перевернула. – Мне кажется, это вы позвали меня на свидание, разве нет? Распинались тут, навешали мне про природу, про человека, а сами не пришли, бросили меня. Теперь я даже смотреть на вас не хочу.
Дмитрий опешил. Кто кого бросил? О чём она?
– Вы не правы, ведь это я вас ждал, а вы не пришли, в этом нет моей вины, – начал он, но Анастасия перебила его.
– Издеваетесь? – резко сказала она, захлопнув книгу. На сиреневой обложке надпись «А.С. Пушкин. Избранные сочинения». – Я стояла там как дура, промёрзла до костей, и теперь вы говорите, что это я виновата? А знаете, вы правы, – Анастасия встала и оправила подол. Её сердитое лицо нравилось Дмитрию ничуть не меньше, чем испуганное или равнодушное. – Я сама виновата, что поверила такому лгуну, как вы.
– Я совершенно не понимаю вас. Я ничего не понимаю. Вы сердитесь, что я не пришёл, но ведь это вы не пришли, и сердиться должен я. Почему женщины всегда всё переворачивают?
– Ах, так вы ещё и женоненавистник! Ну теперь понятно. Вы специально меня позвали, зная, что я не смогу отказать, когда так просят, а после наслаждались своим остроумием. Я права? Конечно права, даже не спорьте. А раз права, то нам не стоит видеться. Попрошу вас больше не приходить к обрыву, так как я первая нашла это место и имею праву остаться на нём. Прощайте, Киндяков!
Закончив тираду, Анастасия быстро ушла, как обыкновенно делал сам Дмитрий после встреч с назойливыми девицами.
«Какая перемена, – думал он, сидя на скамейке. – В запуганной птичке – орлица. Давно я таких не встречал, наверно, даже никогда». Теперь желание завладеть ею окончательно заполнило все мысли Дмитрия, и он уже подумывал забрать из своей комнаты и старой мастерской все лучшие кисти и краски и подарить их Анастасии.
Через несколько дней он снова прогуливался по роще. На скамеечке у обрыва сидела девушка. Дмитрий обрадовался встрече и ускорил шаг, но вскоре пожалел, что вообще отправился в рощу: на скамейке сидела Лиза, которая тут же заметила его и быстро встала.
– Ах! Дмитрий Иванович! – воскликнула она, заливаясь краской. – А я вот вас жду. Мне горничная сказала, что вы здесь часто бываете.
– Господи, ну за что? – пробормотал он. – Доброе утро, – сухо сказал Дмитрий и хотел было уйти, но Лиза ухватилась за его рукав.
– Я… я хочу говорить… поговорить то есть. С вами. Я очень долго готовилась, и вот теперь готова сказать вам всю правду. Больше не могу молчать, да и зачем? Оставим глупости! К тому же, у меня очень мало времени: я ушла без спросу… – протараторила она. – Дмитрий Иванович, отчего вы даже не глядите на меня? Отчего я вам неприятна? Если бы вы только знали!.. Ах, Дмитрий Иванович! Вы рвёте моё сердце, вы стали моим тираном, вы… – она замолчала на секунду, переводя дух. – Умоляю вас, взгляните на меня.
Дмитрий нехотя поднял взгляд и увидел на совершенно красном лице огромные глаза, полные страдания и мольбы, будто он и в самом деле тиран, а она его жертва, умоляющая о пощаде. Лиза дышала прерывисто, словно обежала всю рощу и теперь никак не могла отдышаться.
– Я собирался прогуляться. Один.
– Зачем ходить одному? Пойдёмте вместе. Я столько хочу рассказать, я так долго решалась! А когда решилась, никак не могла отыскать вас. То вы уехали в город, то бродите по роще, то читаете, запершись в кабинете – так мне всегда отвечают в доме Екатерины Максимилиановны. Я уже почти отчаялась, но вот вы сами пришли ко мне, – с этими словами она сильнее сжала пальцы на его руке. – Так вот, – быстро продолжила Лиза, – я хотела спросить вас, почему вы не хотите меня видеть? Почему вы всегда сбегаете, как только я появляюсь? У Ставрыгина вы сразу же оставили карты и вышли, сказав что-то непонятное, как вы любите. Да, вы, Дмитрий Иванович, говорите так умно и заковыристо, то есть возвышенно или там по-театральному, не знаю, но вот только я вас порой совсем не понимаю, да и не только я: Семён Семёнович посмеивается над вашими речами, только ему не говорите, не выдавайте меня, а то он не станет передавать вам мои письма. Вы их, кстати, читали? Но это потом, это не так страшно, если мы будем супругами, а будем мы замечательными супругами, мы сможем исправить и это, впрочем, я вам всё это уже писала сотни раз, и вы всё это знаете… А ещё… а ещё, – задыхаясь, говорила она, – я бы хотела…
– Совершенную любовь? С тихими вечерами, прогулками вдоль прудов, с кучей детишек?
– Ах! Дмитрий Иванович! – восторженно воскликнула Лиза и протянула к нему руки, как бы говоря: «Я согласна! Хоть сейчас!»
Дмитрий долго смотрел на неё, на эту глупую и беззащитную девчонку, перечитавшую книжек. Вся она трепетала, ожидая ответа, и одно его слово могло спасти её, а могло уничтожить, сейчас он имел власть над её душой и мог запросто свести её с ума, а после оставить одну, как Верочку, что надоела своей пустотой, как Катрин, что вечно хотела «настоящей любви, а не этой низости», как тех, чьи имена он уже позабыл. Он снова видел себя на сцене театра, где играет главную роль.
«Женщины не стоят любви», – всплыла из памяти фраза деда. Ему бы так и ответить, ведь Лиза совсем не в его вкусе, с ней даже играть не хочется, но что-то мешает, что-то носится в голове и повторяет, отбивает такт, стучит, как дятел: «Стоят. Стоят. Стоят». Почему стоят? Непонятно, но голос всё настойчивей, всё упрямей повторяет, и Дмитрий видит образ возвышенной, изящной, таинственной Анастасии, которую хочется разгадать, ухватить, пока она не исчезла, и ему начинает казаться, что голос прав.
– Но получите вы, Лизавета, совершенно другое. Позвольте описать вам наше будущее, – сказал он, взял её под локоть и повёл по тропе. – Вы обрюзгшая мать большого семейства, вы носитесь с детьми и няньками весь день, а по вечерам досаждаете мне разговорами о своём несчастье. Я тру виски и утешаю вас, говорю, что вы по-прежнему молоды и красивы – лгу, разумеется, – а вы только и делаете, что плачете и ревнуете меня, например, к некой Анастасии. Это лишь спустя несколько лет семейной жизни. Через десять лет я вас вовсе оставлю: променяю на карты или уеду с концами в столицу, если вы останетесь здесь, или в Симбирск, если вы будете там. Вы останетесь с детьми, няньками и разбитым сердцем. Хотите подобное будущее?
– Ах! Зачем вы так? – проговорила Лиза, едва сдерживая слёзы.
– Да прекратите же ахать, это раздражает.
Лиза замолчала и посмотрела ему в глаза.
– Я не понимаю, – сказала она, растягивая слова. Подумав, Лиза с дрожью в голосе спросила: – В-вы в-вл-люблены в кого-то?
– А вы?
– Ах! Н-не юлите, Д-д-м-митрий Иванович, – жалобно попросила девушка и добавила уже более ровным голосом: – Вы р-разобьёте мне сердце, но это лучше в-вечного обмана.
Дмитрию стало жаль её, и все театральные образы исчезли. Разве он объяснил непонятно? Он вздохнул, ещё раз посмотрел на эти умоляющие глаза и медленно проговорил:
– Лизавета, не глупите. Дождитесь своего настоящего «героя романа». Я вам не нужен, – сказал Дмитрий и ушёл, ни разу не обернувшись.
Он чувствовал себя героем, Онегиным, спасителем юной неопытной души, который не требует никакой платы. Упиваясь собственным великодушием, он вспомнил про письма, которые должен был передать Ставрыгин. «Неужели он настолько подлец, что стал обманывать несмышлёную Лизу?» – подумал Дмитрий Иванович, однако тут же позабыл и о Лизе, и о Ставрыгине, поскольку добрался до дома, где подавали обед.
Глава 10. Медвежья душа
Мария Петровна вместе с Василием Фёдоровичем отправилась в деревню. Она располагалась недалеко от барского дома, так что добрались они за четверть часа. Крестьянские избы выглядели точно так же, как и много лет назад, когда Марию Петровну ещё ребёнком водили в деревню. Из стройных рядов, спускавшихся к Волге, выделялся лишь один домик: до того ветхий и покошенный, что, казалось, его мог сдуть малейший порыв ветра. В нём-то и жила старушка.
Мари осторожно наступила на полусгнивший порог, и он заунывно заскрипел. Василий Фёдорович открыл дверь, и изнутри пахнуло духотой, прелостью и особым запахом старости, который невозможно описать. Вдоль закопчённых стен висели иссохшие травы, в тёмном углу шипела кошка, кто-то тихо стонал. Смерть уже стояла под мутными окнами.
Старушка, лёжа на узкой лавке и щурясь, прохрипела:
