скачать книгу бесплатно
– Доброго, – ответила девушка, и Дмитрию показалось, что этот голос ему только послышался: до того он был тих.
Он снова пригладил чёрные волосы и посмотрел на рисунок.
– У вас горизонт кривой, – сказал он и сам не понял, что за чепуху говорит, ведь горизонт был абсолютно прямой.
Незнакомка отвернулась, ничего не ответив.
– Вчера я напугал вас, прошу прощения.
Девушка молчала, добавляя на деревья тень.
– Этот букет для вас, – он поднял сирень и сконфузился: цветы завяли. Тут, как назло, девушка обернулась и увидела его с полумёртвой сиренью и, должно быть, с ужасно глупым видом. Её губы дрогнули в слабой улыбке, и она снова занялась рисунком. Дмитрий счёл это за согласие на его присутствие и сел рядом, бросив букет под скамейку.
– Давно рисуете? – спросил он, набивая трубку.
Незнакомка кивнула.
– Я тоже люблю искусство, – продолжил он. – Должно быть, слышали об известном меценате Дмитрии Ивановиче Киндякове, так вот, это я.
Дмитрий ожидал увидеть хотя бы удивление, что такой известный человек бродит по роще, а не принимает гостей в величественных залах и галереях, но незнакомка совершенно не отреагировала на его имя. Что ж, разговорить её будет не так просто. Хотя, возможно, она лишь боится его известности?
– Вы не сердитесь, что я напугал вас, сударыня? Кстати, не скажите ли своего имени? Звать столько прекрасную девушку безымянной сударыней для меня непозволительно.
– Киндяков, говорите?
– Так и есть.
– Тогда я Садовникова. Анастасия.
– Как? Вы Анастасия Дмитриевна? Совершенно удивительно, что он ни разу не упоминал о вас. И возраст… сколько же вам лет?..[1 - Дмитрий Садовников (1847-1883) – симбирский поэт, собиратель фольклора народов Поволжья. Удивление Дмитрия Ивановича Киндякова связано с тем, что Анастасия должна была родиться в 1883-1884 годах, следовательно, на момент их встречи ей около тридцати лет, тогда как выглядит она намного моложе.]
Анастасия бросила на него непонимающий взгляд, и Дмитрий тут же опомнился.
– Прошу извинить меня. В любом случае о вашей матери я не стану спрашивать, не беспокойтесь.
Она задержала на нём взгляд травяных глаз, от которых веяло чем-то загадочным и древним, отчего Дмитрию стало не по себе и он поёжился.
– Вы очень странный человек, Дмитрий Иванович Киндяков, – тихо промолвила она.
– Не боитесь сидеть в лесу и рисовать? Кстати, как вы прошли без билета? Его ведь нет?
Дмитрия давно это интересовало. Екатерина Максимилиановна окружила рощу земляным рвом и наняла черкесов, которые охраняли древний лес от чужаков. Пройти сюда можно было лишь по особому билету.
Анастасия усмехнулась и покачала головой.
– Я хорошо знаю этот лес, и билеты мне не нужны.
Возвращаясь домой, Дмитрий твёрдо решил, что эта девушка, кем бы она ни была, должна стать его.
Глава 5. Лиза и Ставрыгин
Дмитрий Иванович пришёл к Ставрыгину, как делал уже много раз. Дмитрий часто говорил, что играет в карты скорей из привычки, сложившейся в столице, чем из любви к ним. В Москве бывало до того нечем заняться, что со временем он приноровился к игорным домам и забрал эту привычку в родной Симбирск, где любителей разложить карты было намного меньше, но зато играли они со всем азартом, на какой только способны жители провинциального городка.
– Готовы, Дмитрий Иваныч? – спрашивал Семён, с прищуром разглядывая карты.
– А готовы ли вы, Семён Семёнович? – парировал Дмитрий, свысока глядя на противника.
– Как вы официальненько со мной, – отвечал Ставрыгин, и игра начиналась.
Дворяне сидели часами, раскладывая карты, выпивая изысканные вины, обсуждая политику России и, конечно, проигрывая друг другу.
В этот вечер к Семёну Семёновичу пришла Елизавета Искоева, сопровождаемая братом. Лиза, в жизни не игравшая ни во что и только следившая за действиями брата, поставила пару рублей на бубновую даму и выиграла. Она удвоила ставку, загнула угол дамы и снова выиграла. Когда это повторилось в пятый раз, а у карты были загнуты все углы, Ставрыгин полушутя-полусерьёзно воскликнул:
– Лизаветушка, вы нас обанкротите! Особенно Дмитрия Иваныча. У него сыновнее невезение.
Она покраснела и опустила глаза: ей стало ужасно неловко. Ни в тот вечер, ни после него Лиза больше не играла: так смутили её слова Семёна Семёновича, что она в самом деле решила, будто одной картой может лишить Дмитрия Ивановича всех денег, чего ей совсем не хотелось делать, ведь Дмитрий Иванович казался ей самым приличным человеком в этом доме, не считая, конечно, брата и её саму. Себе такое приличие и даже благородство она объясняла тем, что Дмитрий Иванович не бранился, а лишь хмурился, когда проигрывал, говорил мало, насмешливо и порой так умно, что Семён Семёнович подшучивал над его речью. А в конце, когда Дмитрий Иванович уже уходил, Ставрыгин сказал:
– Бывай, Васильев.
«Ах, как это необычно!» – подумала Лиза и загорелась мыслью обязательно узнать, почему же Дмитрия Ивановича так назвали.
Когда он услышал эту фамилию, сжал челюсти и вышел, ни с кем не попрощавшись. Лиза сгорала от нетерпения и решила, что обязательно спросит всё у самого Дмитрия Ивановича или, если он не ответит, то у Ставрыгина.
Эта загадка добавляла её возлюбленному шарма, и Лиза не могла не потерять голову. Весь вечер она думала о нём, а ночью, когда все в доме легли, зажгла свечу у кровати и записала все свои мысли. При этом сердце её быстро и мелко стучало, перо выпадало из влажных рук, а лицо горело то ли от пламени свечи, то ли от внутреннего огня.
Утром Лиза пришла к брату и стала просить его о помощи.
– О чём ты говоришь? Ах, да ты с ума сошла, сестрица! – вот и всё, что он ответил. Лиза умоляла отнести Дмитрию Ивановичу любовное послание, но брат лишь смеялся, и ей ничего не оставалось, кроме как довериться единственному, кто мог помочь.
– Я так беспокоюсь! Ах, вы бы только знали! Я люблю его, я хочу быть с ним, понимаете? – говорила, краснея от стыда и собственной смелости, Лиза, а Ставрыгин слушал и кивал.
– Для такой прелестненькой барышни, – сказал он в конце, – я сделаю всё на свете. Не беспокойтесь, милая моя Лизонька. Давайте ваше письмецо, я передам его сегодня же, и будьте уверены, что об этом не узнает ни душа.
С того дня в субботу Лиза относила ему по стопке любовных писем, адресованных Дмитрию Ивановичу, Ставрыгин же внимательно прочитывал каждое из них и складывал в ящик.
Глава 6. О природе и человеке
Через неделю Анастасия пришла на то же место. Её непонятные, точнее отсутствующие, манеры и чересчур откровенные и совершенно немодные наряды умудрялись сочетаться с молчаливостью и любовью к искусству. Такое противоречие заставляло Дмитрия постоянно думать об Анастасии, разгадывать её загадку, разбираться в ней, как в головоломке. Впрочем, кое-что он понял сразу, и это в нужный момент могло ему пригодиться.
На этот раз Дмитрий застал её за кормлением птиц. Альбома при Анастасии не оказалось.
– Что за чудо? Вы без красок? Неужели больны? – спросил он, подходя ближе и кланяясь.
Девушка обернулась и кивнула в знак приветствия, продолжая кормить пернатых.
– Любите птиц?
Она кивнула и отдала им остаток хлебных крошек и зёрен.
– И вам совершенно не жаль денег, добытых… вашим нелёгким трудом?
Анастасия удивлённо на него посмотрела и наконец ответила:
– А вам не жаль на меня времени?
Дмитрий вскинул брови и по привычке пригладил и без того гладкие волосы.
– А вы непростая барышня. Недаром дочь Садовникова.
Он специально назвал эту фамилию, чтобы проверить, не солгала ли она в тот раз и не выдаст ли свою ложь стыдливым румянцем, но Анастасия лишь усмехнулась и села на скамейку. Дмитрий устроился рядом, закуривая трубку.
– И не жаль вам денег на табак?
Дмитрий вытащил трубку, посмотрел на неё и покачал головой.
– А на птиц жаль? Мне кажется, вы недолюбливаете природу.
Дмитрий обратно сунул трубку и довольно улыбнулся: должно быть, тема задела Анастасию.
– Хотите поговорить о природе? Что ж, пожалуйста. Вы можете подкармливать птиц и зверушек, но попрошу вас, Анастасия Дмитриевна, не забывать о Дарвине. Помогая слабым, вы не даёте природе избирать сильных и достойных дать потомство. Так что же: вы помогаете природе или мешаете ей?
– А вы?
– То есть?
– Вы отравляете самого себя, помогая природе в естественном отборе. Тогда кем становитесь вы: сильным или слабым, который должен погибнуть? И если трубка доведёт вас до больницы, где вам скажут, что вы сами виноваты в том, что стали слабым звеном в природе, как вам будет? Понравится?
– Вы не правы. Я человек, а не птица.
– Тем хуже. Человек изгнан из природы, он недостоин стоять рядом с птицей.
– Да вы философ! – воскликнул Дмитрий, поражаясь её странным размышлениям. – Однако, даже если в ваших словах и есть доля правды, у человека всегда остаётся общество. Оно неплохо заменяет природу. Неужели вам его мало?
– Оно мне не нужно, мне нужна природа, а в ней все создания хотят жить, а не умирать с голоду. Я же пытаюсь им помочь.
– А мне поможете? Я ведь тоже часть природы и, должно быть, заслуживаю вашей помощи, как думаете?
– Человек изгнан. Мы никогда не вернёмся домой, – ответила Анастасия со вздохом.
«Ну и девица! – подумал Дмитрий. – Как же её подтолкнуть-то?»
– Однако человек когда-то был её частью. На правах бывшего члена природы я прошу вас о помощи.
– О какой?
– Совершеннейший пустяк. Будьте так добры, скрасьте один мой вечер походом в театр. В пятницу, если вы свободны.
Анастасия молчала. Пели сытые птицы, шелестели ярко-зелёные листья в столетних дубах, далеко внизу шумела Волга, а Анастасия молчала и так долго, что Дмитрий начал сомневаться: не поспешил ли он? Дмитрий хотел прочесть ответ на её лице, но оно не выражало совершенно никаких эмоций: Анастасия вся застыла, словно надела мраморную маску или даже обратилась в мраморную статую.
– Что ж, если не хотите, я пойму, – сказал он, вставая.
– Я не знаю, – выдохнула она. – Мы ведь даже не знакомы. И мне кажется, что это… как-то поспешно.
– Вы не правы: мы знакомы.
– Я о вас ничего не знаю, как и вы обо мне.
– Тогда я представлюсь, – он отошёл на пару шагов и вытащил трубку. – Перед вами Дмитрий Киндяков[2 - Киндяковы – русский дворянский род, первое упоминание фамилии в документах 1584 года. Владели обширными землями в Симбирске. Последняя из рода Киндяковых (Екатерина Максимилиановна Перси-Френч) умерла в эмиграции в 1938 году.], дворянин, надворный советник и потомственный масон, – торжественно объявил он, представляя себя на сцене столичного театра.
Девушка грустно улыбнулась, и мрамор наконец исчез.
– Масон и дворянин? – повторила она, качая головой из стороны в сторону. – Какой же вы обманщик.
Обманщик? Да, он нередко лгал, особенно женщинам, но не сейчас. Дмитрий всегда гордился своим знатным происхождением, своим именитым родом, который некогда водил знакомства с Пушкиным, Карамзиным и многими другими. Он – потомок тех великих людей, что воевали и бились за свободу других, в итоге же поплатились своей собственной[3 - В конце XVIII века братья Пётр и Павел Киндяковы были членами тайного противоправительственного кружка офицеров. Об этом кружке Линденер писал: «…дерзкие рассуждения о правлении, о налогах, о военной строгости и об образе правления… таковые суждения произносимы были при полковых офицерах. Чтение публичное в своей квартире запрещенных книг, как-то Гельвеция, Монтескье, … развращающие слабые умы и поселяющие дух вольности, хваля французскую республику, их правление, и вольности».«…деятельность их была направлена «к перемене правления», причем, идея цареубийства прямо обсуждались на заседаниях кружка…»Оба брата были арестованы и сосланы.Подробнее см. А.Н.Блохинцев «Киндяковы».]. Он – потомок тех, кто основал в роще громадный масонский храм, своим величием поражавший всех приезжих и местных. И разве может Дмитрий солгать здесь?
– Почему вы не верите? – оскорблённо спросил он.
– Мне кажется, вы ведёте себя очень странно. Пугаете меня, ходите по роще во фраке, называетесь Киндяковым… Поймите, я не хочу играть ни в какие игры, я слишком устала для этого, а в роще я отдыхаю. Не лишайте меня этого, пожалуйста.
– Буду ждать вас в пять у дверей театра. Билеты у меня. До встречи.
После этих слов Дмитрий поклонился и быстро ушёл, пока девушка ничего не ответила. Похоже, он недооценил Анастасию. Не все девицы её профессии легко достаются.
Глава 7. Театр
Фиделия сидела в партере рядом с новым знакомым. Шла видоизменённая комедия Гоголя «Ревизор», в которой чиновников одели в современные костюмы и каски вместо шляп, а дочь городничего больше походила на неформалку, чем на благородную девицу. Актёры кричали, бегали по партеру и сцене, показывали пошлости и откровенную ерунду, никак не связанную с классической постановкой. Фиде хотелось уйти, и небеса услышали её желание.
Театр стал рушиться.
Сперва упала громадная люстра. Люди закричали, и треснули стены. Трещина побежала вперёд, к самой сцене, и унесла её в подвал вместе с нерадивой постановкой. Оставшиеся в живых вскочили и побежали к выходу. Началась давка.
У всех выросли огромные животы, которыми они напирали друг на друга. Обезумевшие походили на свиней. Одна такая толкнула Фиду к бывшей сцене. Фиделия упала и никак не могла встать, а вокруг один за другим появлялись человекоподобные монстры, хотевшие растоптать её. Наконец Фиду поднял Дмитрий, единственный, кто был похож на человека. В тот же миг театр опустел. Они стояли на обломках некогда роскошного места, вокруг которого стал расти лес. Деревья появлялись из каждой сломанной вещи. Лес казался дружелюбным, в нём не было пошлых сюжетов и глупых людей, в нём царили гармония и принятие. Фида хотела ступить в этот райский лес, но Дмитрий удержал её за руку. Его лицо стало меняться, и вот на неё уже смотрит человек из далёкого прошлого. Он просит встать к стене, и Фида покорно встаёт, хотя знает, что не должна этого делать.
Страшно. Безумно страшно стоять так у разрушенной стены, из которой тянутся руки-щупальца, они хватают её тянут в глубь обломков, откуда слышится противный пьяный голос: «Фиде-е-елия, где же ты?! Я пришёл спасти тебя!»
Фиделия закричала и проснулась в холодном поту. Такие сны ей виделись после встречи с Дмитрием, и из-за этого она с каждым днём становилась всё беспокойнее и рассеяннее. На работе не слышала клиентов, те жаловались на неё, Фиду ругали, она обещала быть внимательнее, но не справлялась с этим обещанием.
В пятницу Фида взяла отгул. Проснулась она в пять утра от очередного кошмара. На этот раз Дмитрий оказался отцом, который бросил её посреди пустынной дороги и уехал.
Фиделия заварила душицу, которая всегда помогала успокоиться. Внутренняя дрожь, высокая температура, боль в животе и ещё куча надоедливых симптомов появлялись всякий раз, когда Фиде предстояло что-то важное или страшное. К мучительным ощущениям в теле добавлялись пугающие мысли, от которых голова трещала по швам. Мысли о том, что Дмитрий всё-таки может оказаться маньяком, а этот день – последним в её жизни. «А если он и есть то счастье, что я столько ждала?» – спрашивала себя Фида и при этом касалась своих рисунков, кистей, кювет с акварелью, альбомов, переходила к ночникам, что подарил отец, трогала детские фотографии и механический карандаш, вдыхала запах старых шишек и гербария, обнимала мамину одежду, что до сих пор висела в шкафу и уже стала её собственной, и при этом неосознанно прощалась. Когда Фиделия поймала себя на этом, она вышла из дома, чтобы не сойти с ума до пяти вечера.
Ноги сами привели её к роще, которая уже успела измениться: деревья, низкие на тех выходных, теперь были высокими, могучими и украшенными чьими-то рисунками, некоторых же деревьев и вовсе не было, овраги оказывались в новых местах, прежние же завалили ветки и мусорные мешки, и лишь тропинки оставались всё теми же сосудами, ведущими в сердце природы.
Фида провела рукой по дубу, к которому прислонилась после первой встречи с Дмитрием. На коре по-прежнему оставались засечки от топора, из которых сочился сок. На месте раны толпились жуки и осы, упивавшиеся кровью дуба. Дерево истекало и, казалось, медленно покидало бренный мир. Впрочем, ветви его по-прежнему тянулись вверх, словно не желали видеть горестную землю. Об ствол дерева головой тёрлась огненно-рыжая кошка, которая вскоре исчезла.
Фида села на бревно, лежавшее рядом, и мыслями вернулась в детство.
Она всегда с нетерпением ждала свой день рождения, в который мама и папа устраивали настоящий пикник. Рано утром они собирали рюкзаки с едой, покрывалом и посудой и отправлялись в небольшой поход. Они шли по роще, разглядывали цветы, угадывали по пению птиц и так добирались до полянки, вокруг которой росла земляника. Они срывали её руками и ели, и она была гораздо вкуснее той, что продают на рынках. Потом расстилали большое покрыло и доставали бутерброды. Начинался завтрак. Мама с папой о чём-то спорили, смеялись и загорали, а Фида бегала по полянке, ела ягоды и смотрела на облачные замки, что плыли по небу, становясь тортами и бисквитами, на солнышко, что мягко согревало, на далёкий лес и на маму с папой, и ей казалось, что всё, чего она когда-либо хотела, у неё есть прямо сейчас, и большего не нужно.
