Жемчужина Востока

– Там, на этой горе, был распят Господь!

Услыхав эти слова, девушка благоговейно опустилась на колени и склонилась в тихой молитве. Вдруг за ее спиной раздался голос ее деда, приказавший ей подняться с колен.

– Дитя, – заметил он, – Нехушта сказала правду. Этот ложный Мессия умер там на кресте смертью злодея между злодеями. Хотя я обещал, что не буду препятствовать тебе следовать учению и обрядам твоей веры, но все же прошу тебя не молись так, на глазах у всех, этому твоему Богу, ведь посторонние люди не так терпеливы, они могут предать тебя на страшную смерть и муки!

Мириам кивнула головкой и вместе со стариком вернулась в палатку, где их ожидал ужин.

Через четыре дня наши путешественники благополучно прибыли в Тир, этот богатый, цветущий и великолепный город. Мириам увидела то море, на котором она родилась. Его волны представлялись ей похожими на воды Мертвого моря, на берегах которого прошло все ее детство и ранняя молодость. При виде же искрящихся и пенящихся волн Средиземного моря сердце ее дрогнуло от восторга, и с этого момента она полюбила его всей душой.

Еще из Иерусалима Бенони отправил гонцов в Тир – предупредить своих слуг и правителя, что он прибудет с почетною гостьей. Поэтому к приезду Мириам весь дом принял праздничный вид, а стол был приготовлен, как для брачного пира.

Этот роскошный дворец, служивший в течение многих веков жилищем для царей и принцев, своим изысканным и богатым убранством восхитил девушку. Старый Бенони внимательно следил за ней, шагая рядом.

– Довольна ли ты, дочь моя, своим новым жилищем? – спросил он.

– Ах, дедушка, это просто великолепие! – ответила Мириам. – Мне никогда даже не снился такой дворец, такая сказочная роскошь и богатство. Но смогу ли я заниматься моим искусством в одном из этих больших залов?

– Отныне, Мириам, ты – хозяйка в этом доме, а со временем станешь его владелицей. Верь, дитя мое, не было надобности стольким посторонним придумывать разные гарантии. Я сам обеспечил бы тебя! Все, что у меня есть, – твое! Но я был бы счастлив, если бы ты и мне уделила хоть малую долю твоей любви, мне, бездетному и одинокому!

– Я готова… но…

– Не говори! – прервал ее старик. – Не говори, я знаю, что ты хочешь сказать. Я горько каюсь в том, что для меня твоя вера ничто, и твой Бог – посрамление, но я понял теперь, что посылать за это на смерть и муку – жестоко и несправедливо. Мало того, я прибегну даже к одному из учений Распятого. Он, кажется, учит прощать обиды?

– Да, так нас учит Христос, и потому христиане любят все человечество!

– Так внеси же это учение в стены этого дома и люби меня, нанесшего тебе обиду через родителей твоих, обиду, в которой я теперь горько каюсь!

Вместо всякого ответа Мириам впервые обвила шею старика деда своими руками и поцеловала его.

С этого времени старый Бенони все больше и больше привязывался к своей внучке, ревнуя ее ко всем и каждому, особенно же к Нехуште, которую девушка любила, как мать.

Глава XII

Ожерелье, кольцо и письмо

Мириам жилось хорошо и спокойно в Тире, в доме деда, который не отказывал ей ни в чем, не препятствовал даже ее общению с другими христианами, жившими в Тире, вместе с которыми она совершала молитвы и присутствовала на беседах. Впрочем, в то время христиане подвергались сравнительно меньшей опасности, чем евреи, ненавидимые сирийцами и греками за их богатства и жившие под непрестанной угрозой убийства и ограбления. Среди великих волнений и смут того времени скромные, разноплеменные и сравнительно малочисленные христиане оставались в тени.

Жизнь Мириам проходила однообразно и даже скучно. Она редко показывалась на улице. Несмотря на усердные занятия своим излюбленным искусством, у нее оставалось много времени для дум и воспоминаний, и среди этих дорогих воспоминаний наряду с добрыми старцами-ессеями ярко выступала в каком-то лучезарном блеске фигура молодого римского воина Марка.

О, как страстно ждала она вести о нем!

Скучая и тоскуя взаперти, в роскошном дворце Бенони, стремясь рассеять грустные мысли, Мириам выпросила у деда разрешение посетить принадлежащие ему в северной части города великолепные сады. В сопровождении Нехушты и многочисленных слуг отправилась туда.

Обойдя богатые владения Бенони, девушка присела отдохнуть на обломке мраморной колонны, оставшейся от древнего храма, некогда стоявшего на этом месте. Вдруг позади них послышались чьи-то торопливые шаги, и Мириам увидела перед собой римского воина в полном походном снаряжении, в сопровождении одного из слуг Бенони.

– Госпожа, – произнес римлянин, склоняясь перед нею, – меня зовут Галл. Я к тебе с поручением! – с этими словами он достал из-под дорожного плаща сверток, перевязанный шелковой нитью и с большою печатью, и другой небольшой сверток, которые и вручил Мириам.

– Кто прислал мне это и откуда? – спросила та.

– Я привез то и другое из Рима, а посылает это тебе благородный Марк, прозванный теперь Фортунатом (Счастливым)!

– Ах, – воскликнула Мириам, – скажи мне, господин, здоров ли он и хорошо ли ему живется?

– Я оставил его в добром здравии, госпожа, но божественный Нерон возлюбил его так сильно, что не может жить без него. А любимцы кесаря часто бывают недолговечны. Впрочем, ты не печалься! Мне думается, что пока благородному Марку не грозит никакая опасность. Ну, поручение я исполнил, госпожа, и должен спешить, ты же все узнаешь из послания! – И Галл откланялся и так же спешно удалился, как пришел.

– Перережь скорей эту нитку, Ноу! – воскликнула Мириам, протягивая свиток Нехуште. – Скорее, дорогая, у меня не хватает терпения!

Нехушта, улыбаясь, поспешила исполнить приказание своей молодой госпожи, и та, развернув свиток, принялась читать.

Марк писал, что благополучно прибыл в Рим и застал своего дядюшку Кая на смертном одре, готового уже, в отсутствие племянника, завещать все свои богатства императору Нерону. «Тем не менее, – писал Марк, – я пришелся дядюшке так по вкусу, что он сделал меня своим наследником, и спустя месяц после его смерти я стал одним из богатейших людей в Риме. Конечно, Нерон не знал о намерении Кая, не то я лишился бы не только своего наследия, но и своей головы под каким-нибудь пустым предлогом. Я намеревался вернуться в Иудею немедленно, но случилось нечто, чего я никак не мог предвидеть».

Оказалось, что, вступив во владение домом Кая, Марк поставил в нем на самом видном месте, в вестибюле, свой бюст работы Мириам и пригласил своего друга Главка и некоторых других знаменитых скульпторов Рима полюбоваться им. Художники пришли в неописуемый восторг от ее произведения и не только в этот день, но и в последующий не говорили ни о чем другом, как только об этом бюсте.

Слух о произведении дошел до самого Нерона, и однажды, не предупредив о своем посещении, император явился в дом Марка; долго стоял он, безмолвно любуясь мраморным бюстом, затем воскликнул:

– Какая страна имела несказанное счастье породить гения, создавшего это творение?

Узнав, что то была Иудея, император поклялся, что сделает художника правителем Иудеи. Когда ему сообщили, что это женщина, он сказал, что все равно он заставит всю Иудею и весь Рим поклоняться ей и прикажет разыскать ее и привезти в Рим.

От этих слов Марк так и обмер и поспешил уверить императора, что гениальной художницы уже нет в живых. Тогда император разразился слезами, но все не уходил. Один из его приближенных шепнул Марку, чтобы он поднес мраморный бюст императору. Марк отказался. Приближенный дружески предупредил его, что все равно он лишится своего сокровища и всего богатства, а быть может, даже и головы. Марк вынужден был преподнести бюст Нерону, который сперва заключил в свои объятия мрамор, затем молодого римлянина и приказал тотчас же отнести бюст в свой дворец.

Через два дня Марк получил императорский декрет, гласивший, что несравненное произведение искусства, вывезенное им из Иудеи, поставлено в таком-то храме для поклонения этому гениальному произведению и духу той, которая создала его. Кроме того, по воле императора Марк назначался хранителем своего собственного изображения, и ему вменялось в обязанность дважды в неделю неотлучно проводить день в этом храме подле своего бюста, чтобы поклоняющиеся дивному мрамору могли видеть и модель. Такова воля кесаря всесильного, правящего Римом.

Далее Марк писал, что он в милости у Нерона. Благодаря этому ему удается оказывать значительные услуги христианам и даже спасать многих от смерти. Мало того, однажды Нерон лично явился в храм, где стояло изображение Марка, и высказал мысль принести в жертву духу умершей художницы нескольких христиан, которых он хотел обречь на самую мучительную и ужасную смерть. Но когда Марк сказал ему, что это едва ли обрадовало бы художницу, которая при жизни сама была христианкой, то Нерон воскликнул: «Боги! Какое преступление я готов был совершить!» – и тотчас же отменил свой приговор, на некоторое время совершенно оставив христиан в покое…

«Дорогая, возлюбленная Мириам, я страшно несчастлив, что не могу теперь же вернуться в Иудею, так как Нерон ни за что не выпустит меня живым из Рима. Но я денно и нощно думаю о тебе и мучаюсь мыслью, что другие, в том числе и Халев, видят твое дорогое лицо, упиваются твоим голосом. Скажу тебе еще, что я разыскал здесь, в Риме, ваших лучших проповедников, беседовал с ними и приобрел за большие деньги их рукописи, в которых изложено все ваше учение и все догматы вашей веры. Книги эти я намерен изучить основательно, но пока откладываю это, опасаясь, что уверую и стану христианином, а затем, подобно многим десяткам римских христиан, буду обращен в факел, чтобы освещать в ночное время сады Нерона».

Марк сообщал, что посылает ей вещи, имеющие свою историю, которую он поведает ей при встрече. Кольцо, на котором вырезаны их профили, и ожерелье жемчужное он просит ее носить, не снимая, а ее статуэтку работы Главка, подаренную ему, хранить. Юноша просил написать ему хоть несколько слов, не забывать его. Он же постоянно думает о ней.

Дочитав это послание, Мириам поцеловала его и спрятала у себя на груди, а Нехушта между тем открыла слоновой кости шкатулочку, из которой молодая девушка достала кольцо с дивной красоты изумрудом и жемчужное ожерелье.

– Посмотри же, Ноу! Посмотри! – воскликнула Мириам в порыве радости.

– Да, есть на что полюбоваться! Этот жемчуг – целое состояние! Счастливое дитя, снискавшее любовь такого человека!

– Несчастная, – возразила Мириам, – которая никогда не будет женой этого человека! – И при этом глаза ее наполнились слезами.

– Не горюй раньше времени и не говори того, чего ты знать не можешь, – сказала Нехушта, надевая ей на шею ожерелье. – Ну давай сюда твой палец. Тот, на котором носят обручальное кольцо! Вот видишь, как оно пришлось, словно по мерке!

– Нехушта, я не должна этого делать! – прошептала Мириам, но кольца с пальца не сняла.

– Пойдем домой, дитя, сегодня, ты знаешь, у господина будут гости на ужине!

– Гости? Какие гости?

– Все заговорщики! Как бы и нам всем не пришлось пожинать горьких плодов. Слыхала ты, что Халев возвратился?

– Нет!

– Вчера он прибыл в Тир и сегодня будет в числе гостей Бенони. Он бился там, в пустыне, и, говорят, участвовал во взятии крепости Масада, весь римский гарнизон которой они перебили!

– Так он восстал против римлян?

– Да, он надеется стать правителем Иудеи!

– Я его боюсь, Ноу! – сказала Мириам.

Когда Мириам вошла в большой зал, где был приготовлен ужин для гостей, в своем великолепном наряде греческого покроя, богато изукрашенном золотым шитьем, с золотым поясом, унизанным камнями, с золотыми обручами в волосах, все эти мрачные, суровые евреи с полными решимости лицами встали и один за другим кланялись ей как госпоже и хозяйке этого дома. Она отвечала низким поклоном на поклон каждого и, вглядываясь в их лица, с невольной тревогой искала среди них Халева, но его не было. Вдруг завеса залы отдернулась, и он вошел.

О, как он изменился за эти два года! Теперь это был великолепный, блестящий юноша, гордый и самоуверенный. Присутствующие почтительно кланялись ему, как человеку, добившемуся высокого и завидного положения и могущему добиться со временем еще большего. Даже сам Бенони сделал несколько шагов ему навстречу, чтобы приветствовать его. На все эти поклоны и приветствия Халев отвечал небрежно, даже несколько надменно, как вдруг глаза его упали на Мириам, стоявшую несколько в тени. Ни на кого не обращая внимания, он двинулся прямо к ней и занял место подле нее, хотя оно, собственно, предназначалось старейшему из гостей. Заметив замешательство этого почтенного гостя, Бенони поспешил посадить лишившегося своего места подле себя.

– Вот как мы встретились вновь, Мириам! – начал Халев несколько растроганным голосом, и жестокие, надменные черты его осветились мгновенно, смягчились. – Рада ты меня видеть?

– Конечно, Халев! Кто не рад встрече с товарищем детства и детских игр! – сказала Мириам. – Откуда ты теперь?

– С войны, – ответил он, – мы бросили вызов Риму, и Рим принял этот вызов!

Она вопросительно взглянула на него.

– А хорошо ли вы сделали?

– Это трудно сказать, – отозвался Халев. – Что касается меня, то я долго колебался, но твой дед убедил меня, и теперь я волей-неволей должен идти навстречу своей судьбе!

В этот момент вошел гонец. Все встали, взволнованные, на всех лицах отразился тревожный вопрос.

– Какие вести? – спросил кто-то.

– Сестий Галл, римлянин, отброшен от стен Иерусалима, и отряд его уничтожен в перевале Бет-Хорана!

– Хвала Богу! – воскликнули все присутствующие в один голос.

– Хвала Богу! – повторил за ними Халев. – Проклятые римляне пали!

Мириам же не сказала ничего.

– Что же ты ничего не говоришь? Что у тебя на уме?

– Думается мне, что они восстанут с большей силой, чем прежде! – сказала она. – И тогда…

В этот момент Бенони сделал знак, и она, поднявшись со своего места, вышла из зала. Она прошла под портик и, сев у мраморной балюстрады террасы, выходящей на море, стала прислушиваться к рокоту волн, разбивающихся внизу о мраморные стены дворца. В голове ее роились самые разнообразные мысли.

Недавно еще и она, и Марк, и Халев были скромными, маленькими людьми без средств, а теперь все трое поднялись высоко, все достигли богатства и высокого положения. Но надолго ли? – думалось молодой девушке. Судьбы человеческие капризны, как волны моря: шумят, бурлят, с минуту искрятся на солнце, и солнце улыбается им, но вот они со стоном разбиваются о стену – и наступает ночь и забвение…

Мечты девушки нарушил Халев, незаметно подошедший к ней. Раскрыв пред ней свои честолюбивые планы (он мечтал ни больше ни меньше как о царском троне в Иудее), юноша снова спросил Мириам, согласна ли она быть его женой, но получил отказ. Узнав, что Мириам любит Марка, он заскрежетал зубами и поклялся убить соперника.

– Это не поможет тебе! – кротко сказала Мириам. – Почему нам с тобой нельзя быть друзьями, Халев, как в прежние дни?

– Потому что я хочу большего, чем дружба, и рано или поздно, так или иначе, но, клянусь, добьюсь своего!

– Друг Халев, – вдруг раздался позади него голос Бенони, – мы ожидаем тебя. А ты, Мириам, что делаешь здесь? Иди, дочь моя, в свою комнату, речь идет о делах, в которых женщины не должны принимать участия!

– Тем не менее нам придется нести свою долю тяжести! – прошептала она и, поклонившись, удалилась.

Глава XIII

Горе тебе, Иерусалим!

Прошло еще два года, два кровопролитных и ужасных года для Иудеи, и особенно для Иерусалима, где различные секты уничтожали друг друга. В Галилее, невзирая на все усилия еврейского вождя Иосифа, под начальством которого сражался Халев, Веспасиан и его генералы брали штурмом город за городом, истребляя население тысячами и десятками тысяч. В прибрежных городах и во многих других торговых центрах сирийцы и евреи не ладили, беспощадно уничтожая друг друга. Евреи осаждали Гадару и Голонитис, Себасту и Аскалон, Анфедон и Газу, с мечом и огнем истребляя сирийцев, а там настала и их очередь; сирийцы и греки восстали на них и также не знали пощады.

В Тире еще не было кровопролития, но город ждал этого со дня на день. Ессеи, изгнанные из своего селения у берегов Мертвого моря, искали убежища в Иерусалиме; они посылали к Мириам посла за послом, увещевая ее бежать, если возможно, куда-нибудь за море, предсказывая в Тире убийства и пожары, а Иерусалим, как они полагали, обречен на гибель. Христиане же уговаривали ее бежать вместе с ними в Пеллу, куда стекались они не только из Иерусалима, но и Тира и со всей Иудеи. Но Мириам и тем, и другим говорила, что останется с дедом, так как он всегда был добр к ней, и она поклялась, пока он жив, не оставлять его.

Послы ессеев возвратились тогда обратно, а христиане, помолившись вместе с ней о ее спасении, покинули Тир.

Простившись с теми и другими, Мириам пошла к деду, которого застала взволнованно расхаживающим по своей комнате. Увидев ее, он поднял голову и спросил:

– Что с тобой, дочь моя? Отчего ты так печальна? Верно, твои друзья предупредили, что нам грозят новые невзгоды?

– Да, господин, – проговорила Мириам и передала ему все, что ей было известно.

Старик выслушал ее и сказал:

– Я не верю всем этим предсказаниям христианских книг! Напротив, многие знамения указывают, что время явления Мессии близко, того настоящего Мессии, который сразит врагов страны и воссядет в Иерусалиме, сделав его великим и могучим, стерев врагов его с лица земли. Но если ты боишься, что бедствия обрушатся на Иерусалим и на избранный народ Божий, то беги с друзьями, а меня оставь одного встречать бурю!

– Я верю в предсказания христиан и их священных книг и думаю, что гибель Иерусалима и всего народа нашего близка, но я ничего не боюсь! Я знаю, что и волос с головы нашей не упадет без воли Отца и что из нас, христиан, никто не погибнет в эти дни! Но за тебя я боюсь и пойду за тобой, куда бы ты ни пошел. Я останусь с тобой.

– Я не оставлю свой дом и свое богатство даже ради того, чтобы спасти свою жизнь! Не могу покинуть свой народ в момент его священной войны за независимость и свободу дорогой родины. Но ты беги, дитя! Я не хочу, чтобы ты упрекнула меня, что я довел тебя до погибели!

Но Мириам была непоколебима.

Так они и остались в Тире. А спустя неделю гроза действительно разразилась. Последние дни евреям небезопасно стало показываться на улицах города; тех, которые, крадучись, выходили из своего дома, избивала разъяренная толпа, подстрекаемая римскими эмиссарами. Бенони употребил это время для того, чтобы подготовить запасы продуктов и снарядов и привести свой дворец, бывший некогда грозною крепостью, в готовность к серьезной обороне.

Одновременно с этим он послал известить Халева, который командовал еврейскими военными силами в Яффе, о грозящей жителям Тира опасности. До ста наиболее знатных и богатых семейств евреев перебрались в дом Бенони, не имея более надежного убежища.

Однажды ночью страшный шум и вопли разбудили Мириам. Она вскочила с кровати. Нехушта была уже подле нее.

– Что случилось, Ноу? – спросила девушка.

– Эти псы сирийцы напали на евреев и громят их жилища! Видишь, половина города объята пожаром! Люди бегут из огня, но их беспощадно добивают тут же, возле их домов. Пойдем на крышу! Оттуда все видно.

Накинув плащи, обе женщины побежали наверх по мраморной лестнице. Опершись на перила, Мириам взглянула вниз и тотчас отшатнулась, закрыв лицо руками.

– О, Христос! Сжалься над нами! Пощади свой народ!

– А они, эти евреи, разве пощадили его, неповинного?! – воскликнула Нехушта. – Теперь настал час возмездия… Не так ли избивали евреи греков и сирийцев во многих городах? Но если хочешь, госпожа, будем молиться за них, за этих евреев, особенно за их детей, которые теперь гибнут за грехи отцов!

До полудня все бедное и беззащитное еврейское население города было перебито. Десяток чудом уцелевших несчастных бродили, как бесприютные псы, по окраинам города, прячась ото всех и пугаясь собственной тени. Толпе эти недобитые уже были не нужны, и она с бешенством атаковала укрепленный дворец Бенони, в котором заперлось большинство богатых евреев со своими женами и детьми.

В первый день все усилия атакующих оказались безуспешными: ни поджечь, ни разгромить эту мраморную крепость им не удалось. Три последовательные атаки на главные ворота дома Бенони были отбиты, а в течение ночи осаждающие не произвели ни одного нападения, хотя защитники дворца все время держались наготове. Когда рассвело, им стало ясно, почему в течение целой ночи враги их не тревожили: как раз против ворот появилась громадная стенобойная машина, а со стороны моря подошла и встала против дворца большая галера. Ее матросы должны были осыпать осажденных градом стрел и камней с катапульт.

И вот началась борьба: страшная, кровавая борьба не на жизнь, а на смерть. Защитники дворца с крыши осыпали стрелами людей у стенобойной машины и перебили их множество прежде, чем те успели придвинуть машину, чтобы стрелы не достигали их. Нападавшие наконец высадили ворота дворца, но были перебиты помощниками Бенони, ждавшими этого момента. Прежде чем новая гурьба подоспела на смену перебитым, евреи кинулись за ров и на глазах у атакующих уничтожили за собой деревянный подъемный мост, отрезав путь неприятелю. Стенобойная машина, которую не было возможности перетащить через ров, стояла бесполезной, а евреи за второй стеной дворца могли считать себя в сравнительной безопасности. Но тут с галеры, стоящей на якоре в нескольких сотнях шагов, стали засыпать дворец камнями и стрелами.

Так продолжалось до полудня. Евреи заботились лишь о том, чтобы враги не перешли ров, убивая каждого, кто отваживался на этот шаг. Бенони, однако же, отлично сознавал, что в ночь неприятель перекинет мост через ров, и тогда им трудно будет продержаться еще хотя бы сутки. Созвали на совет всех присутствующих и решили: в последнюю минуту убить друг друга, жен и детей, но не сдаваться живыми в руки врага. Узнав о таком решении, женщины и дети подняли страшный вой. Нехушта схватила Мириам за руку и шепнула:

– Пойдем, госпожа, на верхнюю крышу! Туда ни стрелы, ни камни не попадают. В случае необходимости мы можем сброситься оттуда, чтобы не быть зарезанными, как бараны!

Они пошли и молились там, как вдруг Нехушта вскочила на ноги, воскликнув:

– Смотри, дитя! Видишь эту галеру, что идет сюда на всех веслах и на всех парусах! Это наше спасение! Это еврейское судно, я знаю, на ней не римский орел, а финикийский флаг. Смотри, видишь, – эта сирийская галера подняла якорь и готовится к бою… видишь?

Действительно, сирийская галера повернулась и двинулась навстречу еврейской, но течение подхватило ее и повернуло так, что она пришлась бортом к неприятельскому судну, которое со всего размаха врезалось носом в самую середину сирийской галеры и таранило ее с такою силой, что та тут же перевернулась килем кверху. Крики торжества и отчаяния огласили воздух; море зарябило черными точками: то были головы утопающих, ищущих спасения. Мириам закрыла лицо руками, чтобы не видеть всех этих ужасов.

– Смотри! – продолжала Нехушта. – Еврейская галера бросила якорь и спускает лодки: они хотят спасти нас! Бежим скорее вниз к решетке, выходящей на море!

На лестнице они столкнулись со стариком Бенони, он тоже бежал вниз. Маленькая каменная пристань за решеткой была уже переполнена искавшими спасения. Две большие лодки с галеры уже подходили к пристани, когда Мириам в сопровождении Нехушты и дяди подбежала сюда. На носу первой лодки стоял благородный молодой воин и звучным голосом крикнул:

– Бенони, госпожа Мириам и Нехушта, если вы еще живы, выйдите вперед!

– Это Халев! Халев, который явился спасти нас! – воскликнула Мириам.

– Идите смело в воду! Ближе мы не можем подойти! – крикнул он снова.

Они послушно пошли к лодке; десятки других кинулись за ними. Всех, кого только можно было, принимали на лодки, пока те переполнились и едва могли держаться на воде. Затем лодки обещали сейчас же вернуться за оставшимися. Высадив на галеру первых, они действительно доставили новых пассажиров на галеру, опять вернулись ко дворцу, и опять мужчины, женщины и дети устремились к лодкам. Они были так переполнены, что вполне могли утонуть. В этот момент над портиком показался конец лестницы, и сирийцы потоком хлынули во дворец. Матери с грудными младенцами на руках, старики, мужчины и женщины брели за лодками, плача и моля о помощи. Многие плыли за лодками, пока не выбивались из сил и не тонули.

– О, спасите, спасите их! – молила Мириам, кидаясь лицом вниз на палубу, чтобы не видеть этих душу надрывающих сцен.

– О, мой дом, мой дом! – стонал старый Бенони. – Имущество мое разграблено! Богатство в руках этих псов… Братья мои убиты, слуги тоже…