Парадигма греха

– Ладно, «звонить» врать мне резона нет. Расскажу все без «мастырок», – он кашлянул. – Третьего дня на работе разбирал мусор, – «гаврилой», дворником работаю, – смотрю, возле кучи «дурка» сумка валяется. Заглянул, а в ней «дерибасы» «корабли» тьфу ты!… ботинки импортные. «Коцы» мои уже старые, ну, вот эти, – мужчина приподнял ногу и показал изношенный рабочий ботинок. – Я-то обра-адовался, да только «корабли» узковаты оказались. Вспомнил, что «зябок» у меня перед Кашубой остался, отнес ему, хоть и жалко было. Все-таки настоящие «дерибасы», кожа – во! – Лешуков показал большой палец. – А «бабай» этот принял, даже «ампулу» с ним «раздавили».

– За что деньги ему должен был?

– «Бились» на «бабки», в очко. Я ему восемь «лебедей» остался должен, «фартовый» он оказался, а мне четыре месяца без «бабла» работать! А так – разошлись!

– Он не поинтересовался, откуда такие ботинки взялись?

– Да я сказал, что это «клоузы», ну, у иностранцев купил, когда в Москву ездил, – Лешуков с трудом подбирал слова, что и смешило, и раздражало Калошина.

– А топоры? Почему спрятал в куче мусора?

– Так, «козыри», ну, топоры, я не видел! – Лешуков энергично замотал головой. – Такой «косяк запороть»! Мы же знали, что Иконникова «заземлили»! Это ж как надо «засветиться», чтобы «закататься» снова на «кичеван»!

– А у тебя, у самого, не возник вопрос, кто мог выкинуть почти новые дорогие ботинки?

– Да, подумал, что какой-нибудь «баклан» «закоцал дурку», «рванул когти» от «мусоров», ну, и по пути освободился от «лантухи», – пожал плечами Лешуков.

– От топоров тоже кто-то так же избавился? Бежал и по пути закинул? – язвительно спросил Калошин. Он был уже совершенно вымотан блатным жаргоном задержанного.

– Да не знаю я, откуда «козыри»! Точно говорю, не «заправляю»! – Лешуков стал бить себя кулаком в грудь.

– Слушай, как твое «погоняло»?

– «Балабас», голова, то есть! – немного хвастливо заявил Лешуков. – Читаю много!

– А разговариваешь на «фене». В библиотеку ходишь? – Калошин решил сделать отступление.

– Рылом не вышел, – угрюмо заявил Лешуков. – На меня там косятся, так я книги у сестриной подруги брал, у Войтович. У неё библиотека классная!

– Последний раз когда был у неё?

– Да в день её смерти, – немного подумав, ответил мужчина. – Книгу взял хорошую. «Братья Карамазовы». Когда Таська сказала, что бабка померла, я удивился. Она бодро выглядела.

– Встречал у неё кого-нибудь?

– Так, старухи были… Иногда. Я из них мало кого знаю, да и внимания особого на них не обращал.

– Так ты, оказывается, нормальный человеческий язык знаешь! – насмешливо сказал Калошин. – В общем так, из всего твоего словесного мусора выводим следующее: сумку кто-то выкинул на помойку, топоры подкинули. Почему именно тебе? Кто мог это сделать, ты не знаешь! Так? А принести сумку в милицию не догадался? Сейчас тут не сидел бы!..

– Ну, «беспонтово» получилось! Признаю! «Запорол косяк»! – Лешуков покаянно приложил руку к сердцу. – Слушай, начальник, дай мне «выпуль», не «дерну» никуда! «На лиман» не сяду! Сам искать буду, гада!

– О-о! Вот этого-то как раз и не будет! Никакой тебе подписки о невыезде! Ещё «наломаешь дров»! И, вообще, твоя невиновность под бо-ольшим вопросом! Посидишь, побеседуешь со следователем, а мы пока поищем, кто же так безграмотно тебя подставил! Тебе это только на пользу! Другой раз своим «балабасом» будешь работать!

Дождавшись, когда Лешукова уведут, Калошин в изнеможении присел на жесткий диван и закрыл глаза. Сам допрос и события последних дней, казалось, забрали последние силы. Майор задремал. Перед глазами выплыл ботинок, и тут же стукнул Калошина по руке. Он резко открыл глаза: перед ним стоял Гулько.

– Извини, Геннадий Евсеевич, экспертизу закончил. Посмотришь?

– Читай сам, – вяло махнул рукой Калошин.

– Значится, так! Кровь на маленьком топорике по групповой принадлежности совпадает с кровью Иконникова. Лезвие полностью ложится в рану, один к одному! «Пальчиков» на этом топорище нет! А вот на большом – отпечатки Иконникова. Оторванный карман «принадлежит» сумке, найденной у Лешуковых. На нем же и следы крови, видимо, с топора! Им отпороли карман. В сумке те же следы крови, топор в ней, похоже, несли. На сумке отпечатки Лешукова и Иконникова. На топоре Лешукова – кровь птицы, надо понимать – курицы. Следы протекторов ботинок со двора Иконникова и Войтович – один в один – от подошв ботинок из дома Кашубы. Ботинки недавно вычистили кремом, но в рантах я нашел немного крови, совпадение с кровью Иконникова. Значит, на одежду точно попала… Так… Что ещё? В доме Войтович отпечатков столько, как в Московском метро, но на рамке с фотографиями, на самих фотографиях и на ящиках комода – чисто, как в больничной лаборатории. Такое устраивает?

– Всё меня устраивает, Валерий Иванович! – Калошин тяжело вздохнул. – Только вот устал я что-то!

– Не заболел? – Гулько участливо прикоснулся ладонью ко лбу майора.

– Давай по сто грамм! – Калошин, кряхтя, поднялся и подошел к сейфу.

– Сходи на свидание к своей Светлане! Усталость только женская ласка снимает! – Гулько выпил и, сославшись на неотложные дела, ушел.

Калошин вдруг подумал, что давно не звонил Лане, а она не «лезла на глаза», хотя майор был бы не против того, чтобы услышать телефонный звонок от неё.

Светлана откликнулась сразу и безоговорочно заявила, что будет ждать его в любое время.

Вечером Калошин решил сначала заехать к Ерохину в гостиницу, узнать, нет ли новостей от Дубовика.

Подходя к номеру, он оглянулся и с удивлением увидел, как в другую сторону от лестницы по коридору идут Рустемова с Жерновым. Лежащая на талии женщины рука журналиста яснее всяких слов говорила об истинных отношениях этой пары.

Калошин недоуменно пожал плечами, потом, решив, что это его не касается, мысленно чертыхнулся и постучал в дверь.

Ерохин, хоть и был ещё бледен, но на лице его уже светилась благодушная улыбка, и он даже держал в руке бутерброд, откусывая от него большие куски.

– Я очень рад, что вы зашли! Хотел прийти в отделение, да «штормит» до сей поры! Врач сказала, что яд серьёзный. Но надеюсь, все пройдет без последствий, – говоря это, он тянул Калошина за рукав к столу. – Составьте компанию, отужинаем. Одному скучно. Правда, у меня только бутерброды. Сойдет?

Майор с удовольствием согласился, и, прихлебывая горячий крепкий чай, слушал жалобы Ерохина на медиков, которые «закололи» его уколами и «закормили» таблетками.

– Ну, так, сам говоришь – яд серьезный. Угораздило же тебя! – покачал головой Калошин. – А не помнишь, кто сидел рядом с вами? С тобой и Солопеевой?

– Пытаюсь вспомнить… Но как-то все эти старушки у меня в голове перепутались! Одинаково бесцветные, в черных платках… Разговаривали тихо, даже голосов толком не помню, шуршание одно…

– А ведь получается, что одна из них явно подыграла преступнику! – сказал Калошин.

– У меня возникала такая мысль, что это просто совпадение, кто-то решил свои проблемы, о которых мы не знаем, – предположил Ерохин. – Я хочу сам с ними поговорить, вдруг что-то всплывет, какая-нибудь старая вражда.

– Мы, кстати, всех собрали вчера, попросили вспомнить, кто и где сидел, когда вставал, куда ходил, но!.. – Калошин развел руками, – или хитрят, или, на самом деле, плохо помнят! Черт их разберет!

– Да, с этого конца трудно подобраться к преступнику! Дождемся, что подполковник привезет!

– Кстати, где он? Когда приедет?

– Не поверите – в Воркуте! Нашел «химика», вернее, его след и колонию, где тот отбывал или отбывает срок!

– Нашел-таки! Ну, молодец! – Калошин прихлопнул ладонями. – Это же может значительно приблизить нас к раскрытию преступления! И так уже Сухареву из Райкома постоянно звонят!

– А прокурорша не достает?

– Удивительно, но особо не дергает! По-моему, у неё что-то с журналистом завертелось, хотя… не наше дело! Так даже и лучше!

– А я ведь тоже их вместе видел, и поведение было несколько фривольным! Сначала даже удивился, мне эта Рустемова показалась строгой, недоступной… А Жернов рассказывал о своей девушке… Даже фотографию показывал, хвастал!

– Что ж, одинокой женщине можно такое простить! А журналист… Как его понять? От пресыщенности столичной жизни он такой?

– Да, этакий Чарльз Гарольд московского «разлива». Хотя парень умный, себе на уме. В профессионализме ему не откажешь – пишет хорошо, ну, а отношение с женщинами… – Ерохин махнул рукой, – да я бы и сам от такой красавицы, как Рустемова не отказался! – он смущенно хохотнул, майор на его слова лишь усмехнулся, вспомнив Дубовика.

Обсудив ещё некоторые вопросы с Ерохиным, Калошин отправился к ожидавшей его Светлане.

Глава 13

Прошел ещё один тяжелый день.

Оперативники снова и снова беседовали с учителями, соседями Арбенина, знакомыми Иконникова и Войтович, но пока желаемых результатов не было. От старушек, бывших на поминках, тоже ничего не удалось узнать нового.

Устав от бесконечных разговоров, Калошин решил опять заехать к Ерохину, передохнуть и обсудить сложившуюся обстановку.

Но каковыми были его удивление и радость, когда, войдя в номер, он увидел Дубовика, сидящего в кресле возле небольшого столика.

– Нет, ну каково? Мы его ждем!..

– Полчаса, как приехал! Только душ принял! – он показал на полотенце, висящее на его шее. – Но Варе позвонил! Не думал, что могу так скучать!.. – Дубовик коротко вдохнул.

Калошин крепко пожал подполковнику руку и сел в другое кресло. На столике он увидел небольшой листок, который Дубовик скомкал и бросил в пепельницу, но майор спросил:

– Что это за бумажка?

Андрей Ефимович удивленно посмотрел на Калошина и сказал:

– Вообще-то, это просто квитанция оплаты за душ здесь, в гостинице. Что тебя так напрягло?

– По-моему, я где-то видел такую же… – Калошин задумчиво расправил листок и стал его разглядывать.

– Подожди, а это что, так… – начал было Дубовик, но майор его перебил, возбужденно воскликнув:

– Вспомнил! В переулке, за забором Лешуковых! Я ходил туда, искал какие-нибудь следы того, кто мог закинуть топоры в мусорную кучу, и там, на тропинке она и валялась!

– И ты её выбросил? – подполковник весь подался вперед.

Калошин замер на некоторое время, потом соскочил с кресла и кинулся к своей куртке.

– Вот она! – он вынул из кармана скомканный листок, расправил его и положил на стол рядом с другим, таким же.

– А вот уже серьезная заявка! – Дубовик взял квитанцию, которую принес Калошин и стал внимательно её рассматривать. – Какого числа проводился обыск у Лешукова? – услыхав ответ, утвердительно кивнул: – По дате подходит! Так… Что мы с этого имеем? Как думаете, мужики?

– А что тут думать? – Ерохин встал с кровати и тоже принялся разглядывать смятый листок. – Злоумышленник наш живет или жил в этой гостинице!

– Да, только если кто-то из городских не пришел туда помыться! – добавил Калошин. – Мог кто-то из постояльцев просто пойти в гости к кому-то из тех, кто там живет!

– А я думаю, что узнать, чья это квитанция, будет не так сложно! Дело в том, что и кассир, и уборщица душевых могли запомнить тех, кто в этот день мылся, – опять вступил Ерохин. – И своих городских могут знать. А участковый пусть проверит всех постояльцев на предмет знакомства с жителями той улицы.

Дубовик согласно кивнул и обратился к Калошину:

– Геннадий Евсеевич, а нарисуй-ка ты мне план той улицы и переулка. И обозначь строения.

– Между прочим, по тому переулку можно дойти до дома Иконникова коротким путем!

– Вот оно как! – Дубовик даже привстал с кресла, потом показал рукой Ерохину, чтобы тот дал листок и карандаш: – Давай, Володя, быстрее, «канцелярию»! Не терпится мне поломать голову над этим! Мы пока будем разбираться с планом, ты сходи-ка в душевые и поговори там с обслугой. А у администратора возьми список всех постояльцев гостиницы с определенного числа.

– А что там с «химиком»? Расскажешь? – чертя карандашом по бумаге, спросил Калошин у Дубовика, когда Ерохин вышел.

– Обязательно, и во всех подробностях! Ты знаешь, где я побывал за эти дни?

– Да уж просветил меня твой капитан! Лишний раз убеждаюсь в твоей «нечеловеческой» трудоспособности.

– Это, дорогой мой, заслуга авиации! В самолете и силы восстанавливал. Очень удобно! – он взял из руки Калошина листок с рисунком: – Ну, что ты тут «накрапал»? Объясняй!

– Ну, переулок этот от дома Иконникова ведет на главную улицу. Дом Лешукова стоит на пересечении переулка и этой улицы. Вот только, чтобы добраться до центра города, лучше идти по улице, на которой жил Иконников до остановки автобуса, она находится на пересечении главной и второстепенной улиц, – Калошин прочертил карандашом путь. – По переулку ходят лишь те, кому надо выйти на главную улицу к домам, расположенным там. Ни магазинов, ни каких бы то ни было административных зданий в этой части улицы нет. Кстати, переулок не освещен.

– То есть, насколько я понимаю, от дома Иконникова до автобусной остановки можно пройти по улице, где стоит дом вышеозначенного товарища. А вот если пройти по переулку и выйти на главную, то путь будет в два раза длиннее. Так?

– Абсолютно верно!

– Тогда вопрос: почему преступник пошел этим путем? Заранее решил подставить Лешукова? Или это было сделано спонтанно?

– Я, Андрей, думал над этим. Видишь ли, сумка, в которой несли топоры, не настолько большая, чтобы их в ней полностью спрятать. А выйди он на остановку с торчащими топорищами – это очень заметно! Может быть, в это время и народа там не было, но все равно, решил не рисковать! Вот и пошел переулком, а для топоров выбрал самое подходящее место: мусорная яма, припорошенная снегом, кто туда сунется?

– Ну, довольно складно получается! Хорошо, возьмем пока это за основу!

– Геннадий Евсеевич, а по экспертизе топоры старые или?..

– Оба бывшие в употреблении. А почему тебя это интересует?

– Видишь ли, если преступник – постоялец гостиницы, то где он мог взять старый топорик? Ведь не вез же он его с собой? Убийство Иконникова не было запланированным. Мало того, он должен был изучить путь. Эта часть города не самая населенная, судя по твоим пометкам. Просто так здесь не погуляешь, местные могут заметить чужака.

– Но мог же «продавец» кого-то завербовать для своего дела? – высказал предположение Калошин. – А «химик»-то где? Сидит?

– А вот и нет! Вышел, два года назад! – сказал Дубовик. – И может он оказаться «продавцом». И город ему знаком, если приезжал сюда к Войтович.

– Слушай, Андрей, а ведь её дом не так уж и далеко стоит от этого переулка, на главной улице, – майор вздернул брови. – Неужели он?

– Не будем спешить с выводами, тем более что «химик» был болен, как я узнал. Но о нем все по порядку. В архиве пришлось мне попотеть: искал все фамилии, сопоставимые с именем Сталина. Вместе с Новак целый ворох дел пересмотрели, никого не узнавала, и всё тут! Но!.. нашли-таки! Представь себе, фамилия его Лазарев!

– Так это, по имени Лазаря Кагановича? – рассмеялся Калошин. – Ну, придумала же, баба!

– Ну, и на том спасибо! Так вот: судили Лазарева по статье 58 пункт 9 за причинение ущерба системе водоснабжения, а проще говоря, за его опыты. Работал лаборантом на пищекомбинате, решил провести там какие-то свои исследования, подсоединился к общему водопроводу. Что-то у него не срослось и – бабахнуло! Все! Враг народа! Пятнадцать лет! Отправился я к месту его отсидки в Воркуту, да вот только, как уже сказал, вышел он два года назад по болезни. Признали цирроз печени. Врач из колонии месяца три давал ему, от силы! Так что, где он и что с ним, вопрос! К месту прежнего жительства не вернулся, может, и в дороге умер. Только вот кого и когда он просветил относительно своих зашифрованных формул? И ещё: сидел с ним такой интересный человек по фамилии Булыга, у него статья была 59 пункт 8 – подделка документов. И как мне сказал начальник колонии, очень уж они дружны были, только Булыга вышел раньше. Куда отправился на проживание – неизвестно, но Лазарев, по моим предположениям, мог поехать к нему и с помощью дружка заполучить новый документ. Булыгу же он мог и посвятить в свои тайны. Фотографии обоих я привез, – Дубовик достал из планшета снимки Лазарева и Булыги в профиль и анфас, как снимают арестантов.

Калошин внимательно вглядывался в изможденные усталые лица стриженных наголо мужчин. Попытался даже представить их в жизни, но это у него плохо получилось. Выходило скудно и тоскливо.

– Послушай, Андрей, если этот Лазарев был настолько болен, почему же ты предположил, что он мог приехать сюда теперь?

– Всякое бывает! Я поинтересовался у одного доктора относительно этого заболевания, так вот он мне сказал, что бывают случаи выздоровления при резкой перемене климата, питания, улучшения условий жизни. И потом, врач в колонии не настолько квалифицирован и заинтересован в правильных диагнозах, отбывающих срок, особенно по 58 статье, что может и ошибиться. К этому и я склоняюсь. Ведь два года назад Войтович получила письмо с Воркуты, причем, судя по её поведению, Лазарев интересовался книгами. Значит, раньше он никому ничего не говорил о своей тайне. Поэтому, нас должен интересовать отрезок времени от даты освобождения Лазарева из колонии по сегодняшний день.

– А с этим швейцарцем, где он мог встретиться?

– На этот вопрос из Москвы должны прислать ответ. Думаю, найдут ребята точки пересечения этих людей. А пока будем искать «продавца»!

Ерохин отсутствовал больше часа.

Когда он вошел, Дубовик с Калошиным пили коньяк.

– А что я пропустил? – с обиженным видом он оглядел столик с бутылкой и двумя стаканами.

– Всё! – засмеялся подполковник. – Бери стакан, думаю, сто грамм коньяку тебе не помешает! И давай, докладывай! Результаты есть?

– А как же! Не зря же я столько времени провел у администратора и в душевой! Женщины оказались весьма словоохотливы, так что, о постояльцах информации немало, – он залпом выпил предложенный коньяк, крякнул и отломил кусок шоколада.

– Невежда! – проворчал Дубовик, пряча улыбку. – Давай, докладывай!

– Значит так, вот весь список постояльцев. Рассказывать о каждом?

– А что, исключений нет?

– Да есть, вот две сестры, молодые девушки, из Рязани, приехали отцу на могилу памятник ставить, – Ерохин поставил галочку против одной фамилии.

– Ну, этих исключаем, без вопросов. Дальше?

– Фронтовик, приехал к своей однополчанке, жениться на ней хочет. Приводил в гостиничный ресторан, дежурная видела. Между прочим, у него одной руки нет. Документы в порядке: паспорт, военный билет.

– Так, давай дальше, – махнул рукой Дубовик.

– С ним в одном номере поселили ревизора из Райпищеторга.

– Та-ак, а вот напротив этой фамилии поставь вопрос. Лазарев работал на пищекомбинате – это подведомственная пищеторгу структура. Кто там следующий?

– Лектор из научного общества «Знание-сила», из Москвы, по командировке. Как с ним?

– Ставь вопрос.

– Ага, – Ерохин черкнул карандашом, – сосед его по номеру… фоль-кло-рист, во! Каких только профессий нет!

– А этот, от какой организации? – спросил Калошин, улыбнувшись.

– Этот?.. Вроде бы, от Академии Наук, да, точно, так администратор сказала. Вопрос ставить? Кстати, он посещал в тот день душ, как и ревизор.

– О-о, это уже что-то! – подполковник потер ладони. – Как думаешь, Геннадий Евсеевич?

– Ну, есть с чем работать!..

– Продолжать?

– А как же! Интересные личности выявляются! Давай следующего!

– Рустемова!

– Где? – в голос спросили Дубовик и Калошин.

Ерохин громко расхохотался:

– Ну, вы даете! В номере, в следующем! – он весело посмотрел на обоих, а они, поняв, в чем дело, тоже развеселились.

Посмеявшись от души, решили передохнуть и выпить ещё коньяку.

– Дальше два номера пустых, после них одноместный занимает инженер-строитель, этот приехал по линии Райкома, что-то здесь строить, все вечера сидит над чертежами, иногда звонит по междугородней жене, с детьми разговаривает. Отсеиваем?

– А сам-то как думаешь?

– Думаю я правильно, – Ерохин опять чиркнул карандашом. – А вот следующий товарищ даже у меня вызвал подозрение: пенсионер, цель визита скрыл, сразу попросил никого к нему не подселять, хотя занимает двухместный номер. Каждый день куда-то уходит, приходит часто злой и раздраженный. Как он вам?

– А в душ в указанный день не ходил? – заинтересованно спросил Калошин.

– Представьте, ходил! Отмечаю? – и сам себе ответил: – Отмечаю!

– Ещё есть кто? – спросил Дубовик.

– Мы с вами, товарищ подполковник, – улыбнулся Ерохин. – За нами пустой, потом… Ага, двое проверяющих из РайОНО, женщины. Они постоянно приезжают, администратор их знает. Ну, и муж с женой, по делу о наследстве приехали. Всё-о!

– А, между прочим, я видел здесь как-то Жернова, выходящим из какого-то номера, – вскинул палец Дубовик.

– Так он от Рустемовой выходил! – почти в голос ответили Калошин и Ерохин.

– Во-от оно что! – подполковник покачал головой. – А мне Рустемова показалась женщиной более строгих нравственных принципов, даже в чем-то пуританкой. Ну, Жернов – щеголь московский, по его статусу допустимо такое поведение. Хотя!.. Оба свободны… – он прикрыл глаза, будто что-то обдумывая. – Ладно, оставим этот разговор. У нас есть более серьезные вопросы, чем морально-этические принципы прокурорских работников. – Он взял листок из рук Ерохина: – Что получается? В душе в тот день мылись трое: фольклорист Зябликов, ревизор Карпень и пенсионер Гук. Но лектора тоже не будем исключать. Кстати, а о чем лекции у этого Шаронова? Не спросил, случайно?

– Спросил, и не случайно! О чем сейчас все лекции? О космосе! – Ерохин довольно улыбнулся.

– Значит так! Берем этих четверых в разработку! И по линии КГБ – этим занимается Ерохин, и все, что касается личной жизни. Твоих ребят, Геннадий Евсеевич, придется отправлять. Думаю, завтра вместе со всеми и составим план оперативных мероприятий. Ещё по одной? Как вы, товарищи офицеры? Не против?

Товарищи были не против.

Глава 14

Утром Дубовик застал в кабинете Сухарева высокого худощавого человека в больших роговых очках и большими залысинами на крутом лбу.

– Знакомься, Андрей Ефимович, мой зам по политчасти, Кротов Аверьян Григорьевич! Только вчера вернулся из Москвы, был на курсах повышения. А это, – Сухарев положил руку на плечо Дубовика, – тот самый наш несравненный помощник из КГБ, о котором я тебе рассказывал. Умница, каких мало! И принципиален! Чего порой так не хватает многим офицерам, – он похлопал подполковника по плечу.

– Ну, расхвалил, как красную девицу на выданье! Лучше давайте сразу о деле! Думаю, что нам следует объединить наши усилия, чтобы легче было корректировать расследование, тем более, что мы, можно сказать, выходим на финишную прямую, – Дубовик расположился за столом и открыл свою папку.

– Вот даже как! И что там у вас? – Сухарев присел рядом с ним.

– Да вот, пришли к выводу, что «продавец» мог остановиться в гостинице. Из всех постояльцев отметили четверых, – подполковник отметил карандашом фамилии в своем списке. – Их и берем в разработку. Остальных, разумеется, кроме Рустемовой, тоже не следует сбрасывать со счетов. Но и распыляться мы не можем. Поэтому хочу попросить тебя, Никодим Селиверстович, для проверки всех постояльцев выделить помощников. Пусть покопаются в их биографиях. Воронцова и Доронина хотел бы отправить по месту жительства вышеназванных товарищей. Ерохин будет проверять их по линии КГБ. Мы же с Калошиным будем здесь работать.

– Ох, хитрее-ец! Все уже решил, план разработал, меня ставит перед фактом! – Сухарев снова похлопал его по плечу. – Конечно же, бери ребят, только будь поскромнее: другие службы не обезглавь!

В этот момент в кабинет вошла Рустемова. Она посмотрела на сидящих мужчин и глазами встретилась с пронзительным взглядом Дубовика. Тому показалось, что женщина испытала некоторое смущение, но виду постаралась не подать. Она будто догадалась, что он осуждает её близкие отношения с журналистом.

Сухарев резво выскочил из-за стола и предложил ей стул рядом с Дубовиком. Рустемова села, неловко задев коленом бедро подполковника. Тот усмехнулся про себя: неловкость показалась ему нарочитой. Таким же показалось ему и движение её руки, когда она потянулась за карандашом. А искоса поглядев на папку подполковника, уже откровенно положила свою горячую ладонь на его пальцы, постукивавшие по зеленому сукну стола:

– Я вижу – у вас дело продвигается? – женщина показала глазами на лист с фамилиями.

– Работаем… – неопределенно буркнул Дубовик.

– Может быть, поделитесь? – с легким прищуром Рустемова посмотрела на него.

– Делиться предпочитаю достигнутыми успехами, а не сомнительными размышлениями, – подполковник убрал пальцы из-под ладони женщины. Всем своим нутром он чувствовал, как от её тела исходит жар, и понял, что это ему неприятно, но игру решил принять. Зачем? Пока ответа на этот вопрос у Дубовика не было, возможно, это была маленькая месть за поведение, которое всегда вызывало в нем чувство протеста. В женщинах он больше всего ценил скромность.