Аллея всех храбрецов

– Значит, жёсткость, считаешь?

– Выручи.

– Хорошо, – смилостивился Вадим, – сам я в твои игры не играю, но «меньшого Балду» пришлю. Звони Мокашову и с пропуском распорядись.

Изменилась жёсткость объекта, сняли прибор. Прибор сняли в рамках экономии веса, что, возможно, изменило упругость. Славка усвоил простую истину: «Объект всегда прав». Практически это означало – не стоит менять ничего из того, что прежде работало. Он понимал, что дело вовсе не в том, что изменилась жёсткость, но как версия …Он записал в журнал: вернуть снятый прибор.

Мокашов вписывал цифры в третий экземпляр. Два остальных были на подписи. Он продолжал чувствовать какой-то горячечный подъем, и в голову лезли мысли какие-то пёстрые. Он увлёкся. Хотелось сделать справку «по краю» с изюминкой моделирования. Забьётся датчик у края планеты, как муха о стекло, но у экватора должен успокоиться. И успеваем с переходными процессами, с нелинейностями и запаздываниями. Не этот, правда, а другой датчик станет его путеводной звездой, а не привычной мишурой космоса.

Ему впору стать Иеронимом Мюнгхаузеном, вытаскивающим себя из болота за волосы. Продюсером собственного таланта. Не зря ведь люди говорят, таланту следует помогать, бездарность пробьётся сама. И он непременно поможет себе. И пускай летят объекты не к Луне и не к Марсу, а просто от планеты Земля, проверить его идею. Этого для его идеи достаточно.

А рядом катилась обычная жизнь. Семёнов рассказывал про Леночку: как её на модели дёргало. Утечки или наводки, что ли, так ведь никого не дёргает, а тут такая чувствительность. Так это – прекрасно, если девушка чувствительна. Просто замечательно. Для жизни другого нечего и желать. Для жизни – да, а не для работы. А для работы это – явный дефект. И с этим ничего не поделаешь.

Мокашов, выскочив на минутку в коридор, наткнулся на Васю. Тот явно страдал манией чистоплотности. С встречными за руку не здоровался и, приходя в отдел, сначала мыл и сушил растопыря руки, расхаживая по коридору.

– Здравствуйте, – стандартно начал он, – как дела, настроение, состояние? Иду на вас жаловаться.

– Вася, вы о чём? – делал круглые глаза Мокашов.

– Вы – тормоз прогресса, документ держите. Прошёл срок. Выдайте ориентировочно, – напирал Вася.

– И не подумай, – объяснял Семёнов, – сразу всюду вобьёт. Со сроком дело серьёзное. Делюсь, как избежать дефолта. В машинном бюро возьми машинный номер и выпустить листок и этим фиговым листком прикройся. А между тем считай и перевыпусти. Словом, сначала рыбу, а цифры впишешь потом.

– Сделал раз за ночь, – ворчал Вадим. – А у тебя – сплошные совпадения. Модель была набрана, и, значит, не занята и ты не занят совсем, а ведь на нас куча собак навешена.

– Может, аналитически?

– Ты в своём уме, и ведущие требуют моделирования. Научили их на свою голову. С Тереховым свяжись. Просился, помню, с объектом встретиться, а теперь, и сам объекту понадобился.

Расчёты, как правило, велись обширные. Но на машине или с моделированием. А чтобы выкрутиться, считали худшее. Если уже оно пройдёт.

– Какое там аналитически, – повторил Вадим. – Не в Академии Наук. Аналитическое – личное дело. В свободное время хоть всю механику перепиши. Я об одном только попрошу – начни с азов, потому что есть шанс – на азах и остановишься.

Покончив со справкой, Мокашов сбегал в библиотеку, но сразу путного себе ничего не нашёл. Хотелось фактов про извержения и засухи, и то, что в 829 году Нил покрылся льдом, о колебаниях земной оси и причину миграции в Новый Свет викингов. Однако на поиски времени не было. Пока.

Он знал, что хотя запущены спутники и гремела по стране слава их Главного конструктора, но бежали так же к морю топиться чувствительные лемминги, повинуясь сигналам извне, и на Земле всё разыгрывалось по нотам галактических партитур: извержения, наводнения, засухи. В расстроенных чувствах он поплёлся обратно и встретил забинтованного.

– Ни с места, – закричал забинтованный приборист. – Запомни, теоретик доморощенный, если сказано «в КИС», бросай всё, как есть, и беги со всех ног в КИС.

– Я и бeгу – пробовал пошутить Мокашов, – но только в другую сторону.

– Запомни, тебе говорят. Заруби на носу. Звоню, беги, не жалея ног.

– А ты, – тоже переходя «на ты», сказал Мокашов, – тоже запомни: мы не друзья с тобой и не родственники. А потому обращайся ко мне, как положено: через начальника отдела, сектора, группы, а я ещё посмотрю, стоит ли иметь дело с тобой, чокнутым?

Со Славкой нельзя было говорить не конкретно и общо. Он тут же хватал и всё переворачивал. Разговор с ним требовал предварительной проработки. Мокашова пугала сама манера разговора. Он шалел от славкиного грохота.

– Набрасывается, – жаловался он «сапогам», – точно я ему на ногу наступил.

– А кто тебе нравится? – спрашивал Семёнов, и ироническая складочка появлялась в углу его рта.

– Ну, Сева, Вася, – неуверенно отвечал Мокашов.

– Да, Сева и Вася – божьи люди. Подальше от них держись. Они в осадок выпали.

– Так ведь набрасывается.

– А для чего у тебя руки и ноги? Обороняйся или сам напади.

С этого дня Мокашов появился в КИСе, что говорится, «на подхвате». Славка с ним не церемонился. Он мог назвать его в лучшем случае Моком, а чаще «тягомотником» или сказать первое, что пришло ему на ум.

– Скорей сюда, Александр Македонский или Закедонский? Скажи, пожалуйста, что ты здесь нагородил?

Обычно Славка ревниво относился к подключению новеньких. Однако жизнь катила по-своему. Множились машины, вот и теперь почти одновременно в КИСе испытывались четыре объекта: два 2МВ-1 с посадкой на Венеру, 2МВ-2 с пролётной траекторией и 2МВ-3 с посадкой на Марс. Приходилось подключать теоретиков.

Теоретиков Славка уважал за умственную цепкость, но не всех, а таких как Вадим и не таких, как Сева, что развезёт, размажет, наговорит с три короба, а результат, как в сопромате: «с чем пришёл, с тем и ушёл».

– Давай, давай, теоретик-чучело. Давай, буриданов осёл. Тебя не за формуляром, а только за смертью посылать. Нужно делать и скоро, и хорошо. Достаточно хорошо. Запомни, достаточно.

А Мокашову не хотелось спешить и хотелось начать с азов, потому что спеша, отчаявшись, он начинал дёргаться, и знал, что до хорошего это не доведёт.

– Ты что? – урезонивал его Славка. – Неуправляемый? Так у нас дело не пойдёт.

Между тем последствия задержки ориентаторов разрастались. Начальник КИСа своей властью пустил вперёд все испытания, которые можно было провести вместо ориентаторов, в том числе и барокамеру. Но после барокамеры просто начались чудеса. Когда запитали систему, ещё не включая, она тут же начала писать. Выходит, отчего-то произошло включение. А что стала записывать она? Не колебания же земной оси?

Дежурный кисовский испытатель просто был несовместим со Славкой. Сказалось, видимо, подобие характеров. В КИСе за глаза его прозвали слесарем-теоретиком, потому что всякий раз он придумывал собственную версию и защищал её с пеной у рта. Это вносило нервозность в стандартный процесс в подобных случаях. Поэтому Славка придумал манёвр. Сначала нейтрализовать кисовца любым путём, обидеть, например, или напустить на него теоретика.

Обычно день Славки разрастался из крохотного дельца и захватывал его целиком. Конечно, были сроки и планы, но кроме намеченного многое ещё. И получалось, как на плоту, есть общий маршрут, но и местные мели, водовороты и коряги, скрытые под водой и требовавшие непрерывного внимания.

Сейчас ни о каком планировании не могло быть и речи. Над всем полётом нарастающим комом нависла задержка испытаний. И не оттого, что сроки были волевыми и увязанными. Они были астрономическими. Всего лишь примерно в два года расположение планет позволяло вывести станцию. К Венере возможность повторялась через год и семь месяцев, через два года и месяц – к Марсу. А не успели, и всё коту под хвост, и можно всплёскивать руками: мол, работа напрасна. И всю эту сложную межпланетную станцию можно сдавать в ломбард или в металлолом.

Ведущий, конечно, тотчас транслировал задержки, и в КИС приехал Главный. Теперь каждая минута задержки стала значительно весомей. Как всегда в обстановке, действительно серьёзной, Главный не кричал и не шумел. Однако за день дело не подвинулось. К пяти часам Славка вздохнул – началась профсоюзная отчетно-перевыборная конференция. Она должна была хоть на несколько часов задержать начальство. Но Главный приехал к шести – ушёл из Президиума, затем приезжал вторично – в перерыве. Хотя Славку не дёргали, и ему, казалось, созданы все условия, атмосфера предельно наэлектризовалась, и вот-вот, казалось, грохнет гром и молния разнесёт ситуацию и участников в клочки. Это все понимали, но не знали, как из неё выбраться?

Около восьми вечера конференция должна была закончиться. У объекта в кисовском зале теперь крутились многие. Вызывали кураторов, разработчиков. Но несмотря на чёткое совещание по делу вряд ли кто-нибудь мог сейчас существенно помочь. Закрывшись в своей кисовской лаборатории, Славка Терехов корпел над схемами. Он понимал, что последовательно проверять всё ему уже никто не позволит. Ему следовало просто назвать причину и устроить проверку. И всё должно быть, как у хирурга, чистым и вымытым, а не с оставленными в животе ножницами. На всякий случай он ликвидировал кажущуюся причину – вернули снятый прибор. Но дело было не в этом и только объяснило задержку.

В дверь поминутно стучали, звонил телефон, но двери он теперь никому не открывал и к телефону не подходил, понимая, что это – пустая трата времени. Сидеть над схемами, оставаясь вечерами, было для него привычным. Он знал эти схемы, как самое себя. Лучше себя.

Последний год объединение станций внесло массу труда. Ведь стоило тронуть чуть и начиналась лавина. Приходил в действие весь взаимосвязанный механизм.

Вот здесь, в этом месте он ввёл своё новшество. Не самое трудное было сказать «а», первым разинуть рот, важнее взять на себя массу неблагодарного труда, добиться, расставить точки над «i», сказать и «б», и «в», и так далее, докуда хватит сил.

Он знал, что теперь поднимают формуляры, решения, справки, отписки и скоро его изменения станут повсеместно видны, и поднимется крик. Он понимал, что они не причём, но теперь нужен рыжий. Здесь он сумел протащить вместо проволоки штыри. А что? Не ломаются, не гнутся, новое слово, можно сказать. Но кто сказал, что на них не лопнула изоляция и не замкнуло именно здесь. Всё возможно в этой невероятной тесноте.

Об изменениях его, конечно, не могли не знать. Однако он мог поклясться, что все они совершенно не при чем. Но станут ли в спешке разбираться, проще поднять крик: кто разрешил? Выходит, каждый может позволить себе? А он разве себе позволил? Он всё оформил, как доработки по результатам испытаний. И всё было бы обычным, если бы не особый момент.

А может здесь? Скорее всего нет. Но чем поручишься? Мала вероятность, но отчего должен проявиться самый вероятный эффект? И всё-таки нет. Нельзя ему ошибиться. Рассуждаем логически… А что там, в зале? Должно быть вызвали Невмывако. Сам ведь говорил, вызывайте хоть ночью, может у меня бессонница. Но это слова, а на деле? Может, быть разъём? Но если разъём, это удобно, хотя это тоже, что искать под фонарём. Где гарантия? Ты хочешь гарантии? Будет тебе гарантия с приходом Главного, выше головы.

А хорошо бы на пути у Главного поставить заслон в виде Невмывако. Он задрожит непременно, как осиновый лист, разинув рот. Как он сказал? Что с того, если не полетит именно эта станция? Зато другие, как надо, полетят. Необходимо стендовую базу создавать, чтобы работало, как часы, лучше часов… И в этом между ними разница. Для Невмывако – пусть не полетит одна станция, для пользы дела, может, не полетит. Для Невмывако так, но не для него. А для него, чтобы каждая полетела, несмотря ни на что.

Где? Где? В дверь барабанят? Сколько времени? Немало, около девяти часов. Нельзя теперь ошибиться, не дано. Это, как бить в лёт. Нет, до такого у нас ещё не додумались. Всему своё. Вот в медицине можно диагноз ставить по пятке. А тут дедовскими способами – продумать, пробраться мысленным червячком в орех проблемы и выгрызть её подобно воображаемому червячку…

В дверь барабанили… Может Мокашов? Хорошо бы использовать теоретика. Как он сиял в начале, хотелось даже больно сделать ему, чтобы человеком стал, не выглядел именинником.

Миллион версий, и всё не то, а теоретик мог бы стать громоотводом, бормотать своё, а ему тем временем выкручиваться, и достанется именно ему. Все стараются и мешают. Куча помощников, и нужен молниеотвод, хотя бы в виде теоретика. Пора звонить. Телефон в зале.

– Мокашова.

Осатанели и слышно зовут: Мокашова. И разговоры, и шум, и Мокашов. Голос его испуганный:

– Да?

– Подходи, открою.

– Я стучал.

– Подходи, говорю.

Новичок ничего, в порядке и дельно говорит. Сначала, как при сотворении мира, хаос и суматоха. Затем зародились две версии («Слава богу, что две»). По первой, правдоподобной («Конечно. Это от того, что и теоретик поучаствовал?»), а другая… но первую начали проверять… согласно же второй… да, Главный выехал, звонили только что.

– Постой, – прервал теоретика Славка, – теперь про всё это забудь. Смотри сюда, видишь разъем? Тебе предстоит незаметно его выдернуть. Не в схеме, а в жизни. Где выдернуть найдешь? Не найти? Смотри маркировку. И сразу поднимется крик: кто позволил? Но ты не сдавайся и всё на себя бери: мол, мне в голову пришло. Постарайся убедить. Но перед этим к объекту подтащи тестер, а я свободную батарею поищу. И отвлекай всех, как можешь, на себя. Не выйдет, вместе пойдём под монастырь. Доступно?

Рассуждать – не действовать. Как договорились, Мокашов вырубил питание, и поднялся шум. На него набросились. Ведущий прямо сказал: выведите под мою ответственность. Ведущий – фигура, и Главный часто смотрит его глазами. Но теоретик-то – бледный-бледный, но принялся объяснять и его слушали.

«Эх, теоретик, теоретик, насколько хватит тебя?» Славка проверил уже один разъем. «Все должно быть чисто и вымыто». Схемно проверить бы, но некогда… Руки дрожат, раньше такого не замечал, и что-то с ногой, тянет и всё, надо бы показаться врачу, да некогда. А то оттяпают и будешь тогда, как Сильвер с деревянной ногой, да и сейчас у них – пиратские методы, а теоретик кто тогда, Джим Хокинс? Стойко ведёт себя, настоящий тягомотник. Пожалуй, с этим всё. Кончено. «Abgemacht». Не вышло. Теперь скорее этот разъем. Конечно, так проверять запрещено, доморощенными методами, но если не там, то где?

– Эй, что тут делаешь?

Слесарь-теоретик. Явился – не запылился. Откуда его принесло?

– Не шуми, лучше помоги, подержи…

Капнул пот. Откуда? В КИСе холодно.

– Я включал, постучало чуть.

И этот с версией, а он думал… напрасно что ли… Опять вроде холодно.

– Подержи… потом объясню.

Ну, вот дрогнуло… Кажется?… Не может быть?… С четвёртого раза пальцем не в небо попал, а в звезду… Стрелка тестора дрогнула. Не бойся, отрывай разъем. Да, тяни. Вот посмотри, два десятка штекеров, а на этом припой. Посмотри, остренький, застыла капелька и изоляцию прорвала. А в невесомости, возможно, и не было бы ничего, а может и было бы. Гадай теперь. Прогнулся, стервец, и замкнуло. А сигнал? Это – вторично, не ясно ещё, может объект дрожит или кран громыхнул? Нам не заметно, а ДУСы ущучили. Они ведь чувствительные.

Всё. Расслабление до апатии. Славка видел, как в противоположном конце зала появился Главный. Ведущий рядышком торопливо докладывал. И Главный шёл наклонив голову словно бодаться. Но мы сейчас всех обрадуем. Поголовно всех.

Глава десятая

В отделе теперь повсеместно обсуждали Мокашова. Рассказывали, что он выполнил немыслимое – золотой дубль – смоделировал и посчитал на ЭВМ за ночь. А ещё придумал способ, разрешающий суточный вариант – проверку вблизи Земли. И в КИСе достойно себя повёл. Даже Невмывако сказал:

– А что Мокашов? Становится легендарной личностью. Говорят, что дважды ошибся, но в целом в нужную сторону.

За эти дни Невмывако поменял отношение к теоретикам. До этого он считал их нелепостью на производстве. «В самом деле, это всё то же, что мускулистому в многочисленных шрамах льву приделать дельфинью голову». Теперь он повсеместно повторял: и теоретик – человек и признавал их пользу.

На его взгляд эволюция в КБ проходила не пo-Дарвину, а пo-Кювье, в виде катастроф. Упразднили макетку, отдельское микро-КБ, решили снести «кутузку» – здание на отшибе, в котором испытывались перекисные двигатели, убирали динамические стены. В этом было само по себе усиление теоретиков. И если их раньше никуда не пускали («Для чего они в КИСе? Для мебели?»), то теперь стали повсеместно в программы совать. Но Невмывако увидел в этом и умаление практической стороны дела.

– Ответьте мне, – спрашивал он Вадима, – все-таки новичок – голова? Нет дыма без огня.

Однако Вадим отвечал ему в обычной манере.

– Вы думаете голова – сила? А она и слабость. Вот у животного что? Инстинкты. Его не собьёшь. А человек обязательно подумает: «может быть». И это «может быть» его и погубит.

– Отдайте мне новичка.

– Зачем?

– Отдайте вместе с «Узором».

А что, это – вариант. Bот Славка остался доволен новичком, но при встрече с Вадимом говорил: «Из КИСа его забери. Он – чокнутый. Неуправляемый. Знаешь, как в горах. Все себе катаются и вдруг крик: неуправляемый, и все расступаются. И он летит сверху, с горы, сам в ужасе и ещё разгоняется. Его невозможно практически остановить… Говорю ему: клапан потёк. А он в ответ: какой момент? Причём тут момент, – говорю, – клапан течёт, утечка топлива. А он говорит: и пусть. Если момент маленький, то, может, даже и очень хорошо. Прошу, убери, ведь уши кругом, а слово – не воробей.

– Ты вместо того, чтобы на товарища тянуть, подучился бы маненько в свободный момент. В том есть смысл, темнота, и Мокашов его постиг. Представь, утечка и слабый момент, просто моментик крохотный, но тебя к одной границе жмет. Сработал двигатель, и возмущение тебя к всё той же границе привело.

– Катись, – мотал головою Славка, – так, если всю дорогу ПСО3, а если в закрутке или система выключена?

– Тогда действительно.

– Голову мне не морочь, убери. Магомет сделал своё дело…

– Перебьёшься. То дай ему, то убери. Выпустили джина из бутылки и помяни моё слово, будешь ещё работать у него.

– На него?

– На него ты уже работаешь.

Вадим был прав, сам того не зная.

– Теперь счётчик частиц снова требуется снять, – говорил Славка.

– Не снимай. Умоляю тебя. Повремени, – просил Мокашов. – А если оставить, можно его в полёте включить?

– Натурально, – отвечал Славка. – В рамках программы.

«Это просто сказать: в рамках программы, а сколько для этого всего? Согласований, вопросов: почему? Хотя везение – расчудесная вещь. Случилось немыслимое: вернули датчик космических лучей. Нет, в этом даже что-то мистическое. Один ноль в его пользу. Но как бы снова не сняли.

«Неужели, – прикидывал Вадим, – Невмывако действительно возьмёт на себя эту дохлую кошку – „Узор“?»

– Вы как, Пётр Фёдорович, возьмёте «Узор» официально или для вида? А выполнять, как всегда, придётся нам самим?

– Обижаете. Целиком и полностью, с потрохами и даже с вашим удивительным новичком.

Мокашов для Вадима на время стал необходимостью. Таких и подключать прежде не стоило бы, но дело на глазах разрослось. Теоретикам придётся переквалифицироваться. Рафинированными они не нужны КБ. «Сапоги» уже сыграли подобную роль, когда нужно и головой соображать и хватка требуется.

«Отлично, – подумал Вадим, – пускай возьмёт, не сделает, так хоть потянет, а там, глядишь, и всё закончится».

– Хорошо, я подумаю, Пётр Фёдорович.

Практически некому было заниматься «Узором». И что такое «Узор?» Перекисные движки с системой управления. Стенд строили прямо на территории, за садом. А что c того? Ведь испытывали микродвигатели. Унитарные, экологически чистые. Результатом выхлопа – кислород и вода.

Масштабы объектов росли, потребовались ЖРД, и захотелось их испытать. Всего разок и разом двух зайцев убить: сэкономить время и не строить стенд. Доводом «за» – это всего лишь микро-ЖРД с работой импульсами. Но для импульсов проблема смешения и разный подход. Двигателисты традиционно за полноценный импульс. Но это против экономии топлива. Неполноценный, может, это как раз то, что нужно и очень хорошо? Минимальный импульс для экономии топлива. Импульсы волновали всех.

– Я предлагаю посчитать им импульсы у одной границы, – говорил Викторов, – и затем их ополовинить у другой. Отвечают, нельзя пока. Не могу их убедить.

«Паразитство, – ругался Славка, – Вадим как всегда изящно уходит в сторону. Что толку охать и ахать. Каждому своё. Конъюнктурщики. У них в уме теперь только пилотируемые и получается: они на уровне классных команд, а он остался в дворовой. Хотелось подключиться к пилотируемым».

– Ну, что еще, – скажет ему Вадим, – ведь всё уже сделано, хотя со сближением наверняка ещё горя хлебнём.

Что же, каждому свое. А от Мокашова не поймёшь: чего больше пользы или вреда? То с баллистиками затеял разговор: послать станции не к планетам, а в точки Лагранжа. Собрать межпланетное правещество. Как будто не проще собирать его в Антарктике, на ледяных её естественных стеллажах.

Куча народа в КБ: ведущие и исполнители – проектанты, прибористы, конструкторы, наконец, испытатели – коллективные руки и мозг, но не нужны здесь дикие изобретатели, способные разнести всё. Вот теоретики заявили, отработаем манипуляторы. Они потребуются. Но совсем не для того. Манипуляторы – не предметы первой необходимости. Так можно докатиться до того, что манипулятором станут между лопаток чесать и в туалет въезжать на воздушной подушке. Можно, только не нужно. И пускай у них пилотируемые, а у него маленький отработанный «гибрид». Только достаточно ли отработанный?

– Что, Славочка? – позвонила ему Инга. – Оторвался от всего? Как твой объект? Я ведь привыкла конкурировать с объектом. Объект, объект, у вас на уме одни объекты.

– Ты – лучший в мире объект.

– А настоящий, железный?

– Не конкурентен, состарился уже. Представляешь? Ребёнок старится, становится дряхлее тебя.

– Ужасно, – смеялась Инга, – просто чудовищно. Я слышала у вас кукушонок появился, новенький. Смотри, вытолкнет тебя из гнезда.

– И хорошо. Разом бы на пенсию.

– Смотри, вытолкнет, Славочка.

Славка и сам ревниво относился к подключению новеньких. Они ещё школы не прошли, не ценят прошлого, на всё плюют, а тут нужно сердцем и душой прикипеть. А теоретиков постоянно тянет в дебри. Уходят в сторону и откликаются из зарослей дрожащим «ау». С объектом нужно шуровать, как с миноискателем, и он всегда прав, как бы ты не говорил: не может быть. Теоретиков приходится постоянно тыкать носом с криком: «ищи». А они, как самостоятельные собаки, сразу уходят в кусты.

Он попросил Мокашова:

– Посчитай вероятность отказа?

– А исходные? – пробовал уйти тот.

– Исходные из формуляра возьми.

Сегодня обратился ведущий:

– У вас вероятность отказа посчитана?

– А нет отказов, схема надёжная.

– Так могут ответить лишь дикари. Ты цифру выдай.

– Для чего?

– Готовится заключение о полёте.

Последнее время готовностью занималась внешние комиссии. Они же писали заключение на эскизный проект. От прибористов лишь требовали сведения. О вероятности отказов Славка прежде бы сказал: «Это не к нам», а теперь поручил Мокашову:

– Посчитай.

– Когда? – удивился Мокашов.

– Хватит часа?

– Свихнулся? Даже Ньютон…

Теоретики всегда тянут время.

– Ты на Ньютона не вали. Он когда жил?

– Ньютон нетленный, он на все времена.

– Запомни, нетленное только то, что делаем мы.

– Ну, как ты со Славкой? – поинтересовался Семёнов.

– Странное дело, – пожимал плечами Мокашов, – я говорю: нет такого решения, а Славка: хочешь сказать не было, даю тебе на решение полчаса. Или, например, зашла речь о неустойчивости, а я по глаза вижу: Славка ни бум-бум.

На самом деле Славка разбирался в неустойчивости. Он и аспирантскую тему выбрал – неустойчивость импульсных схем. Но с теоретиками не соскучишься. Прошлой осенью в лабораторию прислали на стажировку студента-дипломника. Дипломник этот считался на курсе светлой головой. В КБ он, правда, тогда появлялся редко, но все же схему собрал – воплощение теоретических идей.

Смотрел на неё, точно молился, спрашивал разрешения осциллограф включить. А лаборанты придумали, провели трубочку, и тотчас кто-нибудь отправлялся за дверь, закуривал и пускал в трубочку дым. Студент тем временем включал осциллограф и из схемы валил клубами дым. Он тотчас всё выключал и оглядывался – не видели ли? Но все работали, а он думал, думал… В конце концов разработал теорию неустойчивости подобных схем и даже диплом защитил успешно. А разбирая схему, нашёл за панелью трубочку, ведущую за шкафы, всё понял, покраснел, и больше его в отделе не видели.