О животных, людях и нелюдях

– Почему сердишься? Что-то случилось?

– Живот разболелся от земной пищи! Впрочем, к делу! Вы ведь Панкратов, верно? Мне велено за вами присматривать.

– Верно. Кем поручено? Зачем? Изволите, так шутить? – он изумленно глянул на девушку.

Она еще сильнее нахмурилась, из-под капюшона выбилась прядь рыжих волос. Но все же ответила:

– Могу вас куда угодно переместить и мои слова не шутка.

– Святой Панкратий! – вздохнул старик, – а можно оставить меня в покое?

– Нельзя, вы живая флуктуация, сбой в колдовской матрице.

– Это как в байке Стругацких?

– Хуже, намного хуже. Вы разрушаете константную основу мира магии. Более того, многое колдовское тянется за вами в ваш бренный человеческий мирок.

– Я ничего подобного не предпринимал и не собираюсь делать!

– Меня предупреждали, что вы правду не скажете.

– Не знаю я никакой правды!

– У меня четкие указания. Если будете юлить, то мне приказано вас изолировать.

Подступающего рассвета в поле зрения более не наблюдалось. В черноте неба мерцали звезды Южного полушария.

Они очутились на палубе корабля. Ведьмочка стояла рядом, отблески судовых огней играли на их лицах.

– Мы в Атлантическом океане в двухстах милях от Африки, – сказала Эра.

– Ясно… опять кабздец, – подавленно протянул Панкратов.

Судно ощутимо качало.

– Он вздорный старикашка! Он нагло врет! – послышался голос.

– Совсем не старый! – мягко произнес тот же голос. – И даже приятный.

Панкратов поначалу хотел негодующе возразить, потом осекся, поняв, что слышит мысли девушки! Ее явно терзали сомнения по поводу его личности.

– Очень прошу, верните меня обратно. Клянусь, я попробую во всем разобраться.

– Нет!!!

В порыве злости он схватил ведьму за куртку. Зазвучал тонкий свист. Коленные суставы Панкратова словно взорвались. Застонав от боли, он грохнулся навзничь, увлекая за собой Эру. Она упала на него сверху. Ее шея по-звериному выгнулась, а зубы почти вонзились старику в горло.

У горностаев мертвая хватка…

Внезапно она отстранилась от него, взглянула полухмуро-полусмешливо ему в глаза, встала и, соскользнув с крыльца, растаяла в воздухе.

Панкратов осознал, что переместился домой и что ноги в порядке. Но вопросы остались. Просто взяла и исчезла? Этот странный взгляд?! Что же ему показалось в ее взгляде…

Было еще очень рано. Меж темных деревьев седыми космами клубился туман. Высоко в кронах чуть слышно шумел ветерок.

Где-то вдалеке печально и нежно заиграла свирель.

– Прощай, ведьма. Свисти, если вновь заболит живот. Я помогу с лекарством.

3.Окаянная любовь

Обстучав на крыльце с обуви снег, Панкратов поднялся в свой бревенчатый дом. Его сразу охватило странное ощущение безвременья. И вовсе не от чувства сожаления о безвозвратно ушедших минутах полуночи с боем курантов. Другое. Неуловимо изменилась атмосфера праздника. Это было бы неудивительным после веселых часов новогодних гуляний, если бы в воздухе не витало нечто неизъяснимое.

Гости семьи Панкратовых – художник Басов с супругой Жанной, маститый прозаик Пашин с поэтом Мериным, критик Блинский с невестой Тамарой – продолжали изрядно шуметь и веселиться. Но нарочитость их поведения Панкратову показалась недоброй. Ему стало тревожно.

«Это паранойя, – подумал он. – Надобно выпить».

Тем более что за столом пили, дурачились, избирательно закусывали и несли самую дикую ересь, над которой громко смеялись. Свет был притушен, трапезничали при свечах.

– О, пропащий явился, – оживился Басов.

– Не запылился, – усмехнулся Панкратов, намереваясь присоединиться к застолью.

Из столовой вышла его благоверная, держа овальное блюдо с жареным золотистым кабанчиком. При виде оного тотчас раздались одобрительные возгласы и хлопки.

– Где пропадал, скиталец? – спросила Люба с обворожительной улыбкой, совсем не предвещавшей рая.

– С медведем братался, родная, – отшутился Панкратов на ее вопрос, в котором ему послышалось слово «скотина».

– После поговорим.

За окном посыпал крупными хлопьями снег, обещая красивую и долгую зиму.

Меж тем пьяный Мерин настойчиво пытался всучить Пашину солидный бокал, наполненный адской смесью спиртного.

– Отведайте, милая муза Жанна!

Он угощал своим пойлом столь сердечно, что мастер прозы пребывал в немалом смятении. Тамара с Жанной заливисто хохотали.

– Какая я тебе Жанна? – обиженно восклицал Пашин, отпихиваясь от поэта.

Однако того было не вразумить, тем более остановить. Не дождавшись взаимности, он лихо осушил бокал. И выпал из действительности, уронив голову в плен алкогольного сна. Прозаик не преминул покуражиться над заснувшим приятелем, увещевая поэта витиеватым слогом гораздо более обидным, чем обсценная лексика.

Жанна едва сдерживала смех. Тома решила пояснить:

– Не удивляйтесь, Любаша, вы люди новые в нашем поселке творческой интеллигенции, а они всегда чудят, когда напьются.

– У члена СП Пашина – задница расквашена! – подтвердил ее слова Мерин, излившись рифмой в бессознательном состоянии.

Панкратов хлопнул рюмку настойки. Басов придвинулся и зашептал:

– Где был-то? Мы уже и песни попели и сплясали.

– Пришлось поплутать.

Невзирая на шумиху, Люба с интересом следила за их беседой.

– Поговорим о любви! – прервал все разговоры Пашин.

– О моральном облике наших членов! Употребив, многие пытаются вступить с Музой в плотскую связь, чем обрекают свою бессмертную душу на страшные муки.

– Что за пургу ты несешь? – занедоумевал Блинский.

В ответ писатель, театрально взмахивая руками, повел разговор от любви платонической к влечению плоти, а от естественной физиологии свернул к обсуждению патологий.

«Завел шарманку», – подумал Панкратов, слушая вычурный тост.

Прозаик еще долго и горячо клеймил извращенцев, не забывая указывать пальцем конкретно на Мерина.

Часы пробили смутное время. Неизъяснимому, наконец, надоело витать и оно забесновалось. Каминная труба разродилась нечеловечьим воем. Кабанчик хрюкнул, зашевелился и перевернулся на другой бок.

– Желаете хорошенько повеселиться? – прозвучал за спиной Панкратова вкрадчивый голос. Он обернулся, никого.

Стены дома начали пульсировать в такт сердцебиению, свечи заблистали переливчатым ореолом, разом все замолчали. Лица и фигуры гостей стали меняться. Носы вытянулись, рты раздвинулись до ушей, обнажая ряды острых зубов. Руки и ноги также преображались, у иных далеко не в плане человеческой анатомии. Пашин превратился в бобового короля, угнездившись на грандиозных размеров жопе.

«Мерин прав», – машинально отметил Панкратов.

Жанна и Тамара обратились в ослепительно красивых гетер, источавших своими телами угодливость, похоть и алчность. Блинский с козлиным лицом, копытами и рогами, истекая слюной, увивался поблизости. Закопошился Мерин, выглядевший теперь не худощавым поэтом, а извяленным солнцем трупом. Панкратов даже не удивился происходящему, подсознательно ожидая подобного. Он поискал глазами жену. И увидел.

У камина в глубоком кресле обустроилась рыжая ведьмочка, пристально за ним наблюдая. В ее глазах плясали смешливые искорки.

«Вот что таил ее взгляд, – пронеслась мысль. – Старый дурак!»

– Ты режиссер всего этого шабаша? – обескураженно произнес Панкратов. – И как понимать…

– Ты о возрасте? В мире ведьм совершеннолетием считается полвека земной жизни. А в год юбилея нам разрешается сбросить маски и немного побезобразничать.

Супруга, взмахнув рукой, вернула всех в прежнее состояние.

– Чертовка!

– Ничуть, обычная баба.

Лицо жены чудным образом засияло. Она подошла и, обняв мужа, поцеловала его в седую макушку.

– Получается последнюю четверть века я жил с?..

– Считай, тебе достался счастливый билет.

За окном рассветало. Падал малиновый снег.

– Ааа!!!

* * *

Без людей

Конкурс "Рваная Грелка-2024"

Тема "Нечеловеческий мир"

В полумраке надвигавшейся ночи ветер натужно тащил к горизонту части разорванной тучи, тщетно пытаясь срастить разрозненные лоскуты увядшей грозы. Клочья облачной пелены, покидая небесную твердь, неспешно обнажали сумрачный свод, пронзаемый ярко мерцавшими звездами. И темная южная ночь, влажная и липкая, как медузы в теплой воде, медленно расползалась над охрипшим морем, которое еще продолжало бурлить затихавшим и злобным штормом. Чайки, осмелевшие по окончании бури, хаотично закружили вдоль кромки прибоя, высматривая возможную добычу, которой шторм обыкновенно каждый раз наполнял берег. А над растревоженной поверхностью моря сверкающим диском всплыла вторая луна, чей отсвет причудливыми тенями заплясал на валунах и грудах камней, навороченных непогодой.

«Почему камни на морском дне или в пустыне, разбросанные на большом расстоянии, начинают тянуться друг к другу? Даже после отборной ругани между собой? – размышлял Енот, лениво наблюдая за чайками. – А камни с морского дна еще и на берег непременно стараются выбраться? Шторм якобы их накидал. На самом деле он лишь помогает подводным камням увидеть небо и совсем другой мир. Опять-таки далеко не всегда».

Размышления Енота прервало громкое и возбужденное карканье. Совершенно не обращая внимания на беснующихся чаек, над берегом появилась громадная черная птица. В пляшущих бликах света второй луны она казалась гигантской. Птица совершила полукруг над Енотом и села у воды подле тушки крохотного дельфиненка. Чайки, копошившиеся у трупа, мгновенно взлетели и стали с безопасного расстояния осыпать птицу своими трусливо-завистливыми проклятиями. Птица окинула Енота равнодушным взглядом, затем аккуратно и не спеша стала разрывать тушку.

– Так это ворона. Никогда не видел такой здоровенной, – озадаченно произнес Енот. – Видимо, от радиации разнесло, недаром чайки ее боятся.

Птица на мгновение отвлеклась на его слова и вновь принялась за свою неторопливую трапезу. Енот спохватился, что невольно озвучил вслух свои мысли. И что птица его услышала. Впрочем, это мало что изменило. Это и в самом деле была ворона.

Ворона подлетела и села на виселице. Она была старой. Вернее они обе были старыми – и Ворона, и виселица. И обе многое повидали на своем долгом веку. Ворона время от времени прилетала сюда. Хотя уже давно здесь никого не вешали, а потом людей не стало и вовсе, старая привычка птицу не отпускала. Постучав хвостом по массивной дубовой перекладине, она заглянула вниз.

– Опять никого, – Ворона вздохнула и сжала перья на холодном предрассветном ветру. Затем, переместившись на край виселицы, она замерла. «А ведь были времена», – подумалось ей. И приятные воспоминания прошлого окутали ее мозг.

Виселица ранее стояла на площади напротив городской ратуши. И виселица была праздником. Единственным праздником для жителей города. После череды эпидемий, катаклизмов, масштабных отключений электроэнергии выжившим на планете людям пришлось несладко. При небывалом разгуле преступности и отсутствии электричества жизнь уцелевших горожан быстро свернула в суровое феодальное русло; вот тогда они и построили виселицу, припомнив опыт средневековья. Дни казней стали излюбленным развлечением публики. Полдень в рыночные дни считался самым подходящим временем для экзекуций, поскольку был удобен подавляющему большинству жителей. Заслышав крики глашатаев, фанфары труб и бой барабанов, горожане радостными ручейками неукоснительно дружно спешили к ратуше, стараясь занять места поближе к висельному помосту. Прибыв на площадь, матери поднимали крохотных малолеток повыше, а детишек постарше отцы сажали на плечи, чтобы те смогли лицезреть происходящее в мельчайших подробностях.

Ворона вспомнила, что тело повешенного преступника оставалось на виселице по многу месяцев, до полного разложения. Это было, пожалуй, самое лучшее время на ее вороньем веку. Птица одобрительно каркнула, поплотнее сжала перья и вновь предалась сладким воспоминаниям. Казни особо именитых преступников свершались в религиозные праздники при стечении изрядного количества зрителей, которые ликовали и улюлюкали при виде мучений приговоренных. А если казнь свершалась на основании обвинений в ереси или измене общине, то у казненного после повешения вспарывали живот и выпускали внутренности, даже если жертва была еще жива и находилась в сознании. Затем части тела оставляли на виселице или размещали на перекрестках дорог, чтобы их всегда могли лицезреть друзья или родственники казненного.

«Наивные, они посчитали, что с появлением второй луны апокалипсис уже свершился. Но через несколько лет на планете разразилась еще одна эпидемия, на этот раз полностью фатальная для людей», – подумала птица.

Лучи покрывшего горизонт солнца полоснули по виселице. Ворона прервала поток воспоминаний и осмотрела окрестности. Ратушу, да и весь этот город, последняя мировая давно превратила в руины и щебень. Но виселица, как ни странно, уцелела и продолжала существовать, хоть и впустую.

– Жаль, – сказала Ворона, – очень жаль, что теперь вместо города безжизненная пустыня.

«Холодно здесь и радиация сильная, пожалуй, лучше вернуться обратно на побережье», – решила Ворона. От размышлений ее отвлекла яркая бабочка. Поначалу она беззаботно порхала у виселицы, затем тоже примостилась на перекладину.

– Рановато для бабочек, – удивилась Ворона, – хотя уже конец весны, да и мир меняется сейчас необычно. Она продолжила наблюдать за бабочкой. Отметила ее потрепанный вид.

– Репейница, – определила Ворона, – с юга прилетела и проделала долгий путь. Птица задумалась.

«Почему безмозглые бабочки мигрируют и безошибочно ориентируются в полете, преодолевая гигантские расстояния? И не сбиваются с пути даже в ненастье?»

Не в силах найти ответ, Ворона досадливо каркнула и попыталась пальцами размазать репейницу по перекладине. Но та, мгновенно вспорхнув, ловко увернулась от гибели. Ворона проводила ее взглядом, не собираясь тратить силы на насекомое. В конце концов, это была всего лишь бабочка.

Бабочка, цепляясь ножками за края разорванной оболочки, с трудом выбралась из треснувшего пополам кокона. Солнце уже нещадно поливало кроны деревьев, но у земли в болотистой низине было по-прежнему прохладно и сумрачно. Бабочка переползла выше и осмотрелась. Поросшие мхом стволы деревьев в лесу были усеяны десятками тысяч еще не раскрывшихся куколок.

– Так, значит, я первая, – обрадовалась Бабочка и прокашлялась.

Статус перворожденной являлся почетной обязанностью, наделял немалой властью, но предполагал и высокую ответственность за остальных особей стаи. Однако Бабочка ошибалась. Первой по рождению она не являлась.

Бабочка пошевелила щупиками, расправила крылья и развела усики. Все было в порядке, но слабость, возникшая при имагоформировании, давала о себе знать. Есть она не хотела, в ее организме вполне хватало питательных веществ, накопленных еще в стадии гусеницы.

– Нужно время, чтобы крылья расправились полностью, отвердели и приобрели окончательную окраску, – пробормотала Бабочка, не удивившись, откуда она это знает. При имагоформировании в куколке у нее было достаточно времени все обдумать.

– А еще нужно больше разговаривать, чтобы хитиновый покров груди укрепить. И пусть другие недоумевают – почему безмозглые бабочки ведут себя так уверенно? Элементарных вещей понять не могут. Не осознают того, что жизненный цикл бабочек включает четыре фазы развития, – продолжала бормотать Бабочка.

Она вновь осмотрела деревья. Многие зеленовато-коричневые оболочки куколок на глазах становились маслянисто-прозрачными.

– Сегодня, завтра повылупляются, – уверенно заключила Бабочка и стала передвигаться вверх по стволу.

Добравшись до солнечного пятна, она замерла и еще раз внимательно осмотрела лес своими фасеточными глазами. Заметив на соседнем дереве дикого голубя, сложила крылья.

– Этого еще не хватало, – проговорила она, продолжая наблюдать за голубем. Вяхирь неспешно перелетал с одного дерева на другое.

– Совсем старый и, похоже, незрячий, – поначалу с сомнением произнесла Бабочка. – Да, точно, почти слепой.

«Почему он так уверенно летает? И как могут ориентироваться в полете слепые голуби? Доподлинно известно, что слепые птицы семейства голубиных никогда не сбиваются с пути».

Не найдя ответа, Бабочка разочарованно пожала крыльями и перестала обращать на птицу внимание. Ей предстояло много дел и забот, и она не собиралась тратить свое драгоценное время на какого-то голубя.

Голубь никак не мог привыкнуть к мысли, что людей больше нет. Он вновь прилетел на любимую лоджию, сел на парапет полуразрушенного балкона и осмотрелся. Раньше на этой лоджии его постоянно прикармливали две старушки. Они от души насыпали ему вкуснейших хлебных крошек, полуотварных зерен пшеницы, кукурузы и ячменя. Голубю так нравилось подобное обхождение, что он даже не стал сообщать об этой чудесной дармовщине своим постоянно ненасытным сородичам. Не стал сообщать, несмотря на то, что в голубином сообществе такое поведение подвергалось жестокой обструкции. А теперь людей нет. Он не знал, что стало причиной гибели человечества. То ли последствия скоротечной ядерной войны, то ли появление второй луны, то ли внезапная масштабная мутация флоры и фауны на планете, то ли беспощадный смертельный вирус, с которым люди не смогли справиться. Знать этого голубь не хотел, да и незачем, все одно – уже ничего изменить нельзя. Он просто хотел есть, но добывать еду теперь стало гораздо сложнее, хотя этот приморский город остался далеко в стороне от ядерных ударов.

– Наконец-то, – саркастически проворковал Голубь, заметив с лоджии мышь-полевку, которая неподалеку в парке лущила семена мутировавших растений.

Голубь заложил круг и тщательно прицелился, собираясь испугать мышь и самолично полакомиться семенами. Но в последний момент, увидев планирующую к нему исполинскую ворону, он резко свернул в сторону. Спешно приземлившись аккурат возле муравьиной дорожки, Голубь спрятался в высокой траве. Затем осторожно выглянув вверх, он увидел удалявшуюся ворону.

– Вот сволочь, обед испортила, – ругнулся Голубь и со злости склевал пробегавшего муравья. Тот оказался довольно кислым. Голубь выплюнул кислятину и, заинтересовавшись муравьиной активностью, продвинулся дальше. Муравьиная дорожка быстро заполнялась тысячами насекомых. Они целеустремленно направлялись к комку паутины, в плену которой оказались десятки других муравьев. Насекомые пытались распутать и разорвать паутину, но сил муравьиной армии явно недоставало. И многие муравьи, вновь запутавшись в паучьей ловушке, замирали обреченно без сил.

«Почему муравьи стараются спасти своих сородичей из паутины, рискуя собственной жизнью? – спросил себя Голубь. – Или же безуспешно пытаются откопать других муравьев, попавших в земляную ловушку?»

Досадуя, что не может найти объяснение, Голубь встряхнул свое рыжеватое оперение, и решил склевать еще одного муравья.

Муравей был особенным, чем очень гордился. Ни солдатом, ни рабочим, ни фуражиром, ни тем более рабом, – он был романтиком, поэтом и сибаритом.

– Таких как я – единицы на миллион, – блаженно размышлял вслух Муравей, тихонько почесывая стерниты брюшка, стараясь избегнуть случайной феромонной и звуковой связи с сородичами. Ему было глубоко плевать на обязательность существующих в муравьиной семье инстинктов и принципов, таких как разделение труда, постоянную связь между особями и непременную взаимопомощь. Причем эта уникальная особенность муравья-сибарита вовсе не мешала ему иметь традиционно естественные симбиотические связи с рядом абсолютно других видов, таких как растения, грибы и чужеродные насекомые.

Вот и сейчас, наблюдая за суматохой на муравьиной тропе и жирным придурковатым голубем, он от греха подальше забрался на вершину куста, а затем перелез на ствол растущей рядом лапины.

– Воюйте, братья, воюйте. Но только, чур, меня не призывать, – тихонько прострекотал поэт-романтик и отправился вверх по дереву в поисках сладкой пади цикадок в листве. Заметив дупло, Муравей замер и притаился, стараясь рассмотреть владельца. Однако тот не показывался, хотя дупло выглядело явно и давно обжитым. Муравей стал осторожно подниматься, огибая ствол по спирали.

Лапина в старом, убитым временем, парке росла обособленно, если не считать молодых кустов золотистого рододендрона, которые ей почтительно кланялись.

«Почему деревья и кустарники обязательно начинают тянуться друг к другу, а порой частенько и к растениям совершенно другого класса? Даже если их семена оказались случайным образом заброшены в почву поодаль и проросли?»

Не дождавшись ответа по линии симбиотической связи, Муравей стал заботливо чистить свои тонкие усики, а затем принялся за хитиновую оболочку. Когда с оздоровительным туалетом было почти покончено, муравьиный романтик заметил появившиеся на краю дупла пальцы енота.

Енот страдал бессонницей. Несмотря на старость, он, как и положено енотам, продолжал вести хулиганский сумеречно-ночной образ жизни. Однако стариковская бессонница в разгар дня его донимала. И теперь Енот, устроившись в глубине дупла раскидистой вековой лапины, с кислым видом в полудреме разглядывал близлежащую территорию своими подслеповатыми при солнечном свете глазками. Эту ясенелистную лапину, как извещала полустертая табличка у дерева, сто лет назад якобы посадил некий поэт Пабло Неруда, любезно приглашенный властями канувшей в лету страны отдохнуть на курорте. Лично с поэтом Еноту познакомиться, естественно, не довелось, но за удобное дупло зверек был ему благодарен, по крайней мере, в силу представления этого чувства в понятиях животной эмпатии.

До ушей Енота донеслось чье-то урчание и повизгивание. Любопытство победило полудрему бессонницы. Енот высунулся из дупла, чтобы узнать, кто так урчит. Внизу среди одуванчиков суетилась нутрия. Она тайком обрывала его любимую лагерстремию, да еще во время цветения.

«Надо наказать пока не сбежала», – решил Енот, собираясь быстро выбраться из дупла и спуститься к подножью лапины. Но не успел. Мелькнула тень и громадная ворона, схватив нутрию, моментально расправилась с ней. Затем, разорвав тушку, птица не спеша приступила к трапезе. Енот завистливо облизнулся и невольно сглотнул слюну.

Как и ворона, он тоже очень уважал мясо нутрий. Потому что здесь в этом брошенном на произвол заповеднике водились самые вкусные нутрии на всем морском побережье.

«Да, у этой вороны губа не дура», – подумал Енот, ловя себя на мысли, что насчет птичьих губ скаламбурил сам того не желая. Птица внезапно вскинула голову и пристально взглянула ему прямо в глаза. Енот спокойно выдержал взгляд вороны и продолжил изучающе смотреть на нее. Опасности он не чувствовал.

«Почему сокровенные переживания и мысли одного вдруг начинают притягиваться к мыслям другого? Абсолютно чуждого животного? И даже птицы?» – стал задавать себе вопросы зверек, стараясь отогнать горькие мысли о несостоявшемся пиршестве. Но совсем отвязаться от них оказалось довольно непросто. Енот вздохнул и вновь скрылся в своем дупле, намереваясь дождаться наступления ночи.

* * *

Исполинский космический корабль второй луной медленно вращался на орбите Земли. В центре коммодорской рубки огромная виртуальная панель транслировала съемку с наружных камер искусственного планетоида. С одной стороны экрана пятнистым голубым шаром проплывала новая захваченная колония. С другой не было видно никаких значимых объектов, кроме разноцветных точечных всполохов бесчисленных звезд и холодной черноты космоса. Коммодор Пцтальф неспешно диктовал виртуальному голосовому помощнику очередную докладную в Главный Штаб Галактианской Армады. Командир планетоида расположился на газовой подушке напротив экрана, изредка на него поглядывая, и потягивал освежающий коктейль. После уничтожения последних представителей разумных существ на этой планете можно было не торопиться. Пцтальф голосом обозначил паузу и восьмым щупальцем добавил себе бодрящего напитка. Освежившись, он вывел на экран докладную и перечитал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.