Золочёные горы

Мисс Редмонд поприветствовала служащего за стойкой:

– Привет, Хал! Как поживает мой старый приятель Халявщик?

– Надо же, моя прелестная мисс Клякса! Как поживает бизнес лжи и сплетен?

– Чудесно, Халявщик, благодарю, – она послала ему поцелуй.

Он вернул его и представился мне:

– Хал Бринкерхофф, консьерж гостиницы, к вашим услугам.

– Познакомься с Сильви Пеллетье, моей новой помощницей, – представила меня мисс Редмонд.

– Берегитесь, мисс Пеллетье, – предупредил он. – Не доверяйте ей! Съест вас живьем!

– Кто бы говорил! – мисс Редмонд силилась не улыбаться.

– Она заставит вас сделать признания, о которых вы пожалеете. Она еще та проныра.

– Но мне так и не удалось выудить из тебя ни слова о бандитах, которые тут отсиживаются.

– Бандитах? – он приложил руку к сердцу с видом искреннего недоумения.

– Паджетты не единственные жулики в городе, приятель Хал.

Я ждала, что еще скажет К. Т., представляя себе разных головорезов, но она замолчала.

В обеденном зале моя начальница заказала виски, а мне кока-колу: я попробовала ее впервые. Я сидела как на иголках, нервничая: она съест меня живьем.

– Твой отец работает в каменоломнях? – спросила она. – Что он думает про компанию Паджеттов? Он состоит в профсоюзе? Состоит в ИРМ? Ходит на собрания? Он разговаривал с Джорджем Лонаганом, когда тот ходил туда наверх?

– Мы встречались с мистером Лонаганом, – ответила я неуверенно. – Он попросил отнести вам письмо.

– Вот это фокус! – воскликнула она. – Так это ты? Джордж сказал, что его выгнали из города за то, что агитировал рабочих шлифовальной фабрики. Он думает, у него есть шансы поднять на борьбу парней из каменоломни. А ты как считаешь?

Она засыпала меня вопросами, но на те, которые касались родителей и их мнения, я не давала ответов. Боялась, что доставлю неприятности отцу, как предупреждал Лонаган.

– Не знаю, мадам, – отвечала я на все расспросы.

– Что сподвигло тебя написать про ослов? – Брови ее раздраженно выгнулись.

– Мне стало их жаль.

– Вот именно! – воскликнула она. – И это мне понравилось в твоем сочинении. Ты сочувствуешь угнетенным.

– Угнетенным ослам, – тихо пробормотала я.

– Угнетенным ослам! – она хлопнула себя по ноге. – Ты сразу мне понравилась.

Это стало для меня новостью и облегчением.

– Но вот чего я не понимаю, – продолжала она. – Большинство сочинений, казалось, были написаны баранами. Как ты научилась связно писать по-английски?

«Монашки нас били», – я не произнесла ответ вслух.

– У нас четыре ящика с книгами.

– Что за книги?

Мисс Редмонд одобрительно цокала, пока я перечисляла авторов, потом порекомендовала почитать Джека Лондона и Эптона Синклера. Она заказала нам мясной рулет с подливкой и пюре, а себе вторую порцию виски, а потом и третью. Она здорово воодушевилась, положила локти на стол и вела себя совсем по-мужски.

– В твоем возрасте, – заговорила она, – я хотела писать новости для «Кливленд курьер», как мой отец. Я дослужилась до должности копииста, но они не наняли бы женщину-автора. И когда я услышала про вакансию в «Денвер пост», подала заявку под именем К. Т. Редмонд, и только после того, как меня взяли и я вошла в двери их редакции, они узнали правду.

– И что произошло, когда они увидели, что вы женщина?

– Вопрос! Ну наконец-то! – воскликнула она. – В этом секрет. Спрашивай. А не просто кивай, словно пшеничный стебель на ветру. Замечай детали. Обращай на них внимание.

– Да, мадам.

– Нет. Не «да, мадам». Нельзя все время поддакивать, благодарить и быть сладкой, как мармелад, Пеллетье. Закончишь, как один из тех ослов, грызущих колючки на обочине. Ответ на твой вопрос: они посмотрели на меня и вернули на должность копииста. – Она выжидательно постучала пальцами по столу. – Ну? Спрашивай.

– Вам удалось стать автором в Денвере?

– Еще как удалось, – ответила мисс Редмонд. – Но это дорого мне обошлось. – Вспышка гнева мелькнула из-под опущенных век. Она проглотила остатки виски.

Подоспел ужин, подливка дымилась. Не переставая жевать, она поведала о том, как купила подержанный печатный пресс и литеры, которых хватает, чтобы напечатать четыре страницы. Она привезла оборудование в Мунстоун на мулах и купила участок в городе за 125 долларов, а потом построила на нем вместе с местными типографию.

– Когда-нибудь мы будем выпускать газету ежедневно, – сказала она, дернув коленкой и пригладив ладонями волосы: торчащие в стороны пружинки цвета корицы, припорошенной серебром. Я собиралась с духом, пока она разговаривала, пила и теребила ложку на столе.

– Я буду рада помочь всем, чем смогу, – выпалила я. – Вы говорили, что сможете мне платить.

Она наблюдала целую минуту, как я краснею и ерзаю, и только потом сжалилась.

– Ха! Я тебя уже наняла, – ухмыльнулась она. – Слушай. Мне здесь нужен человек энергичный. Правая рука. В нашем ремесле таких называют печатными дьяволами. Если продолжишь задавать вопросы, сможешь стать таким дьяволом.

Это предложение прозвучало весьма нечестиво.

– А что такой помощник… дьявол… должен делать?

– Видишь это? – она указала на свои глаза, потом уши и нос. – Используй их. Делай заметки. Разговаривай с людьми, особенно с женщинами. Что новенького? Что происходит в Каменоломнях? Что за махинации затевает Джуно Тарбуш? Услышишь что-нибудь про шпионов руководства, почуешь признаки забастовки или увидишь Джорджа Лонагана, тут же мне сообщишь.

Так она хочет сделать меня осведомителем? Разговаривать с женщинами я могу, но общаться с Джуно Тарбушем было рискованно. Отец называл его belette — хорек.

Мисс Редмонд выжидательно смотрела на меня.

– Так какие новости?

– Брат говорил, что они собирают бейсбольную команду в городе, – сказала я. – Будут игры с Карбондейлом, Гленвудом и…

– Славная мысль. Раздобудь расписание игр, и мы его напечатаем. Что еще?

– Вчера пострадал один мужчина, – рассказала я.

– Как пострадал? – Она наклонилась вперед, насторожившись. Будь она собакой, уши ее встали бы торчком.

– Каменный блок упал ему на ногу. Им, вероятно, придется… Он может ее потерять.

– Надо же! В нашей больнице об этом ничего не говорят.

– Его отвезли на перевал в Рэббит-Таун.

– Чтобы сохранить все в тайне, – пробормотала она. – Местный пьянчуга-врач – старый конфедерат и умеет управляться с медицинской пилой. Если бы у этих парней был профсоюз, таких травм бы не случалось, они бы… – она замолчала и потом попросила счет.

У стойки на входе она поговорила со своим приятелем Халом, и какой-то мужчина приехал в дилижансе отвезти меня домой. Она дала ему доллар.

– Послушай, Пеллетье, – сказала мисс Редмонд. – Приноси мне истории из вашей глуши, и я буду их печатать.

Вот так все и произошло.

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ В КАМЕНОЛОМНЕ

Временный рабочий Пит Конбой получил серьезную травму 5 июня, когда домкрат треснул и каменный блок весом десять тонн упал ему на ногу, пригвоздив к земле. Понадобилось шесть часов, чтобы освободить его. Доктор Хейнс из Рэббит-Тауна оценивает его шансы потерять ногу как 3 к 1, тем временем ситуация с безопасностью в карьере остается сложной.

Через неделю после того, как я стала печатным дьяволом, в «Рекорд» опубликовали мое сочинение про ослов в Мунстоуне. Подзаголовок гласил: «Сильви Пеллетье, победительница конкурса». Я испытала гордость, но оказалась не готова к последствиям.

Хоки Дженкинс выследил меня, когда я проходила мимо салона, возле которого он вечно курил, и перегородил мне путь.

– Юная французишка! Читал твою историю про моих мулов.

Я ждала, что он похвалит меня. Но он схватил меня за руку, раскачиваясь на пятках.

– Если бы компания платила за корм для животных, я бы их кормил. А если бы заплатила за патроны, я бы их пристрелил. Но они не платят ни за корм, ни за патроны. Может, напишешь об этом?

Пальцы его сжимали мои кости, а изо рта разило виски и табаком.

– Впрочем, когда Паджетт проложит туда наверх рельсы, нам всем помашут ручкой: погонщикам и ездокам. Мулы больше не понадобятся. Напиши об этом!

– Мистер Дженкинс, вы делаете мне больно.

Из салуна вышел бармен.

– Отпусти девочку, сукин сын. – Он оттащил Хоки от меня. На помощь пришли еще двое пьянчуг. Завязалась потасовка. Бармен перевел меня через дорогу. – Юная леди, не ходите по этой стороне улицы. Женщинам здесь не место.

– Да, сэр, – пробормотала я оскорбленно. Лучше бы я не переходила дорогу и держала свое мнение при себе. Лучше бы газета ничего не напечатала, и я не попала бы в неприятности с этим дышащим перегаром погонщиком мулов.

Я пошла рассказать обо всем К. Т. К моему ужасу, она принялась строчить заметки.

– Не печатайте это! – воскликнула я. – Тогда весь город узнает.

– Именно так, дитя. В этом и смысл. Мы заведуем газетой. И почему это ты не можешь пройти по той стороне улицы? Имеешь полное право.

Она принялась задавать вопросы. И я поняла, что репортер – это тот, кто вынюхивает неприятности и нарывается на них. Я восхищалась ее хваткой и хотела когда-нибудь стать такой же – но при этом обойтись без синяков.

«Рекорд» напечатала заметку «Драка у местной таверны» с пометкой редактора:

«Владелец заявляет, что такие случаи не происходили бы, если б дамы не пользовались своим правом ходить по восточной стороне дороги. Но любая дама скажет вам, что восточная сторона ничем не хуже западной, если только мужчины не нарушают их прав».

– В следующий раз, Пеллетье, – сказала мне мисс Редмонд, – напишешь текст сама.

Эта перспектива взволновала меня. Я все чаще видела новости повсюду: дома и магазины наполнились секретами и историями, даже про индейцев юта, проклявших нас из могил. У любой девочки из Каменоломен была своя история: моя о том, как избежать проклятия и добиться счастливой развязки, надеясь на лучшее.

Глава четвертая

В те июньские дни Алмазная река вышла из берегов и устремилась вниз по холму, грачи кричали на деревьях, и ярко-салатовые листочки распускались на концах веток. Бархат свежей травы смягчил жесткие складки холмов, а луга запестрели голубыми колокольчиками и ярко-желтыми гелениумами. Умиротворяющая душу красота. Всю жизнь моя душа находит покой при созерцании бесконечных горных гряд, несмотря на все трагедии, происходившие среди этих вершин.

В полдень солнце ослепительно сияло, словно яркая фотовспышка, над глубокими ущельями и сосновыми верхушками. Вечером семейство Пеллетье расселось на ступеньках хижины, наслаждаясь тягучим воздухом и гороховым супом, а еще жареной форелью, которую выловил сетями Генри.

В тот день, 24 июня, мы отмечали праздник святого Жан-Батиста. Папа с Генри сложили целый вигвам из веток для feu-de-joie — праздничного костра. Мама раздала нам маленькие флаги Квебека, смастеренные из бело-голубых мешков из-под муки. После ужина она с гордостью поднесла нам сюрприз: сладкий пирог. Сахар для него она привезла из самого Вермонта.

– Ben, c’est ça là[25], – воскликнул отец, смакуя пирог. – Вкус дома.

– Bonne Saint Jean[26], – ответила мама.

Приятные воспоминания смягчили их лица. Генри разжег огонь, искры пронзали темноту позднего вечера, пока мы маршировали вокруг с миниатюрными флагами в руках. Отец играл на скрипке, и мы пели «О Канада», а обитатели соседних хижин вышли нас послушать. В маминых глазах стояли слезы. Когда прозвучал свисток, зовущий на вечернюю смену, лицо ее вновь приобрело стоическое выражение. Праздничный костер раскидали на мелкие угольки, и папа ушел в ночь на работу.

Каждое утро мама благодарила Бога за то, что отец пережил еще один день, не сломав шею и не нажив новых неприятностей. В тишине за хижинами шептались о назревающих трудовых конфликтах. Отец ложился спать рано утром, когда мы с Генри отправлялись в селение. Мы шли пешком или садились на грузовик с камнем, и тогда наши ноги свешивались сзади, а спины опирались на мраморные глыбы. Генри ходил туда ради бейсбола и мальчишеских проказ, а я ради работы помощницей в «Мунстоун сити рекорд».

Через три недели моя записная книжка заполнилась пометками, руки мои посинели от чернил, а печатать я стала гораздо быстрее. Я приносила домой жалованье и отдавала К. Т. Редмонд истории, которые мне удавалось раздобыть. У мальчика Хьюбертов обнаружилась свинка. Собака мистера Систига ощенилась. Мужчине в карьере проткнуло ногу железным прутом. К. Т. считала такие события новостями, и я стала одной из тех, кто писал о них в «Рекорд».

На прошлой неделе Марчелло Ди-Робертис, рабочий с каменоломен, погиб на дороге, ведущей от карьера. Он поскользнулся на крутом скалистом участке и рухнул на дно ущелья. Похороны состоялись в воскресенье. У погибшего остались в Италии вдова и четверо детей, оплакивающие его кончину.

Моя начальница обожала несчастные случаи. Я принесла ей репортажи о рабочем каменоломни, получившем сотрясение при камнепаде, и работнике фабрики, потерявшем глаз из-за отлетевшего каменного осколка. Она приходила от таких историй в восторг.

– Почувствуй трепет этих страданий, Пеллетье, – говорила она. Мне предстояло провести интервью с доктором Батлером в больнице, чтобы раздобыть материал для моей собственной новой еженедельной колонки под заголовком «Больничные заметки».

С. П. Рендал ободрал голову и получил сотрясение, когда его зажало между вагонетками фуникулера в каменоломне.

Доктор Г. Т. Керриел, один из врачей угольного подразделения компании «Паджетт» в Ладлоу, предупреждает об эпидемии тифа, разразившейся в рабочем поселке.

Мистер и миссис Матиас Эндрю оплакивают смерть своей семилетней дочери Эмилии, утонувшей в Стеклянном ручье. Просим всех жителей проявлять осторожность: камни в ручье очень скользкие.

Несчастные случаи часто случались в горах, но чем чаще я о них сообщала, тем упорнее задавалась вопросом: почему никто ничего не предпринимает? Вероятно, такие несчастья были привычными и неизбежными. А может, людей больше интересовали новости в популярной колонке сплетен: «Светские новости от Сюзи».

Сюзи стало известно, что мисс Элис Картмелл из Денвера посетила Мунстоун в надежде подцепить ухажера из компании Паджетта. Ее видели в «Лосином приюте»: она танцевала с Томом Топхэмом по прозвищу Тип-Топ, архитектором проектного бюро.

Сюзи слышала, что двое разнорабочих, слетевших вместе с фургоном с дороги каменоломни, слишком усердно отдали перед этим дань Бахусу. Они поплатились сломанной осью и целый день потом возились, чтобы вернуть фургону приличный вид. Лишь благодаря Госпоже Удаче они избежали гибели в пропасти.

Сюзи сообщает, что И. Рутерфорд Хевиленд вернулся из своей «рыболовецкой экспедиции». Говорят, он поймал четырехфутовую радужную форель. Но он ничего не говорил про горшочек золота у нее на хвосте. Ходят слухи, что он вложился во фьючерсы на медь в Лидвилле.

– Вот тебе заголовок, – сказала К. Т. как-то утром и кинула мне листок персикового цвета. – Простушка выходит замуж.

– Славная новость, – обрадовалась я.

– Разве? – фыркнула она. – Пока рано это утверждать. Напечатай это.

Я тыкала в клавиши ундервуда, пока не получился нужный результат. Она разместила объявление о свадьбе в колонку Сюзи, рядом с сообщением о дамском чаепитии.

Сюзи стало известно, что мисс Флоренс Гейдж, учительница старших классов, помолвлена и собирается замуж за Сэмюэля Уорда из Кливленда, штат Огайо, в августе. Жители Мунстоуна поздравляют счастливую пару.

Прочитав это, мама заметила:

– Твоя учительница наконец-то выходит замуж; хорошо, что успела.

Прозвучало так, словно мне тоже стоило поторопиться, пока я не превратилась в печеное яблоко. Мама вышла замуж в моем возрасте, в семнадцать лет. Кузина Тереза в восемнадцать. А мисс Гейдж – в двадцать два.

Мисс Редмонд замужем не была. Генри называл ее старой девой. Хал Бринкерхофф звал ее мисс Клякса. А мистер Кобл и продавцы лавки – Триной-Трещоткой. Я знала следующее: у нее есть кот по кличке Билл, это сокращенно от «Блевун». Она ненавидит плутократов, простаков и всяких «аберкромби»[27]. Так она называла приезжих инспекторов компании, заказывавших свои костюмы в Нью-Йорке. К. Т. была невысокого мнения о моде и институте брака. Она ненавидела опоздания. И не хвалила меня, сколько бы я ни старалась. От этого я старалась только сильнее.

Пять дней в неделю я приходила в «Рекорд» ровно в восемь. Налаживала пресс и печатала газету. Кропала «Медицинские заметки» и рассказы о трущобах Мунстоуна. Упомянула я в них и тройной хоум-ран Генри Пеллетье – он так обрадовался, что вырезал заметку и прикрепил к стропилам нашей хижины. Я описала фестиваль мороженого и взяла интервью у почтальона, расспросив, как ему удалось прогнать медведя песенкой «Янки Дудль»[28]. Я печатала рекламные листовки и объявления и настраивала шрифты, пока не наступало время последнему фургону отправляться вверх по холму. Мне это нравилось: не только получать деньги, но и описывать события в городе. У меня вошло в привычку записывать разные вещи, стало жизненной необходимостью. Все чаще мне казалось: все, о чем не написано, попросту не происходило.

На рассвете мы с братом таскали ведра с водой от трубы шлюза и наполняли бочку. По вечерам таскали мешки с углем и подметали пыль. А еще потрошили белок и кроликов для рагу. И играли в догонялки с Кусакой.

– Сильви! – кричал он. – Поймай меня!

Он носился вокруг, болтая по-французски и по-английски. Когда он выбегал за дверь, мы следили, чтобы он не забрел в ручей и не свалился в овраг напротив дома. Нам приходилось стараться изо всех сил, чтобы уберечь его от него самого. Мама сажала его в деревянный ящик, носила в перевязи и привязывала к столбу. Он весь был покрыт синяками и порезами и вечно вырывался у нас из рук и совал себе в рот камешки.

– Он растет на скалах, – как-то сказал измученный отец. – Настоящий горец.

Маму эти слова расстроили. Целый день она трудилась, привязав сына к спине. Когда ее спина не выдерживала, я привязывала брата к своей. По выходным мы с братьями давали отцу поспать подольше, а маме плодотворно помолиться и гуляли без присмотра по горам. В городе жадно разглядывали дома на гребне Боссов: там обитали инспектора и архитекторы. Полковник Раздраженная Кишка владел двухэтажным особняком с каменной трубой, остроконечной крышей и гаражом для его автомобиля. А возле ограды из штакетника караулила немецкая овчарка. С ним соседствовали Хевиленды: там жила Милли из школы с большими бантами, и у нее был пони. Мне она не нравилась, ведь мне тоже хотелось иметь собственного пони и крыльцо, на котором мама могла бы посидеть в кресле-качалке. А я наслаждалась бы вниманием поклонников, как Милли, попивая чай со льдом. В лавке компании мы рассматривали стеклянные банки с яркими мармеладками и леденцами, пуская слюни, пока мистер Кобл нас не выгнал.

– Покупайте или выметайтесь! – Он называл нас воришками и хулиганами.

Мама говорила, что мы дикари. Ее сводили с ума наши блуждания. Мы месяцами не посещали церковь, не исповедовались и не причащались. Но что она могла поделать, ведь в хижине было так тесно, а Кусака все время егозил. И я убегала из ее монастыря, с печеньем в кармане, напутствуемая молитвой. Gloire au Père, au Fils et au Saint-Esprit[29]. Она не могла удержать меня дома. Теперь, с приходом лета, я одичала и ходила простоволосой.

К концу июня мы изучили гору Собачий Клык, Дивное озеро и городишко Мунстоун лучше, чем веснушки на лице друг друга. С высоты мы любовались башенками особняка «Лосиный рог», но я ни разу даже краем глаза не заметила герцога Паджетта, графини или Джей-Си. На лесопилке мы смастерили из доски качели и катались на них с Кусакой, пока тот не свалился и не набил на голове шишку размером с яйцо. В ногу мне воткнулся гвоздь, продравший ботинок. Мама полила ранку виски, боясь столбняка, но обошлось; вместо этого я лишь обожглась ядовитым плющом. И еще обгорела. От ходьбы по горам ноги мои стали обрастать мускулами, руки окрепли от охапок хвороста и ведер с водой, а еще оттого, что приходилось поднимать брата. Я стала намного тише, говорить мешало тайное постоянное щекотание в горле, словно я проглотила виноградину или целую сливу. Это было неясное желание. Думаю, желание быть замеченной, хоть я и пряталась от всех.

В «Рекорд» я держала язык за зубами, чтобы скрыть свое невежество от мисс Редмонд, окончившей колледж, знавшей американский сленг и резко высказывавшей свое мнение.

– Ты что, портновский манекен? – спрашивала она. – Говори!

– Да, мадам, – отзывалась я, начиная печатать быстрее.

– Ты просто молния за пишущей машинкой, Пеллетье, – осчастливила она меня похвалой.

Молния! Но я бывала и тупицей, и ослицей, и растяпой.

Дома я не рассказывала о мисс Редмонд, о том, как она курит, чертыхается и ходит ужинать в «Ласточкин хвост» с приезжими бизнесменами. Не упомянула я и тот день, когда напяливший для маскировки забавные фальшивые усы Джордж Лонаган, пират-большевик, принес К. Т. бутылку виски и «Книжицу красных песен»[30], призванную «разжечь пламя недовольства». Он с гордостью заявил, что амбалы компании его не узнали. Мне польстило, что он вспомнил меня.

– О, здравствуйте, мисс Пеллетье, – сказал Лонаган. – Когда же мы вдвоем помчимся в Пари?

– Когда рабочие мира станут свободными, – ответила я.

Он расхохотался.

– А вы сейчас свободны? Сходим попить шипучки?

Мне хотелось шипучки, хотелось сесть возле тележки с газировкой и потягивать напиток через соломинку. Смотреть, как Лонаган грубо затягивается сигаретой, долго вдыхая, так что пепел становится длинным столбиком, и слушать рассказы о его жизни в Пайн-Барренс в Нью-Джерси. Откуда у вас этот шрам? Мне хотелось знать, но невежливо задавать столь личные вопросы. И вместо этого я сказала:

– Мне нужно успеть на последний грузовик.

Я постеснялась сказать, что мне запрещено гулять с мужчинами, не получившими одобрения матушки. А он его не дождется. Социалист. Ее отвращение буквально подталкивало меня прямо к нему.

– Спасибо, – я старалась явно выразить свое сожаление. – Может, в другой раз.

– Тогда в другой раз, – согласился Джордж. – Передай привет Джоко и парням в Каменоломнях!

Он ушел, напевая песенку «Есть лишь одна девушка на свете». Интересно, имеется ли у него зазноба? И смогу ли я когда-нибудь стать его возлюбленной? Мне запрещали посещать «забавы и развлечения», о которых я читала в колонке Сюзи.

В прошлое воскресенье миссис Хевиленд устроила пикник с ловлей и жаркой рыбы на озере, и «подцепить» там пытались не только рыбешку.

На деревенские танцы на ранчо Вудроу собрались 19 гостей. Их угощали попкорном, сидром и тянучками. Танцевали под звуки скрипки, на которой играл Вуди Вудроу.

Лето в Мунстоуне – вечеринка, на которую мне не попасть.

По вторникам мы печатали газету. По средам я складывала тираж стопками и обвязывала. По четвергам грузила газеты на ручную тележку и везла на почту для подписчиков из других городов, и отдельно отвозила стопку в молочную лавку Бонни Линн для утренней доставки вместе с молоком. Теперь во время этих разъездов меня приветствовали по имени. Здравствуй, Сильви, привет, милая. Хал Бринкерхофф давал мне пять центов, когда я оставляла газету у него на пороге, как и подруга К. Т. Дотти Викс из пекарни. По пятницам я доставляла стопку «Рекорд» в лавку компании мистеру Коблу.

– А вот и разносчица сплетен с подстилками для птичьих клеток, – враждебно ухмылялся из-за прилавка мистер Кобл. Он, как и многие в городе, был не слишком высокого мнения о газете К. Т. Редмонд. Я слышала реплики об этой «суфражистке», «сочувствующей пролетариям». Ее это, похоже, не беспокоило, значит, и меня тоже. Число подписчиков росло вместе с населением городка. В июне приезжала сотня новых рабочих. Белые семейные палатки высились на пустых земельных участках рядом с бараками «холостяков», работавших на шлифовальной фабрике. Перед палатками сушилось на веревках белье, во дворах дымили костры. Целыми днями раздавался стук молотков.

– Ослы могут спариваться с лошадьми, – объявил за ужином Генри.

– Боже мой! – воскликнула сконфуженная маман. – Чему еще вас научат в этом городишке?

– Ловить мяч, – он продемонстрировал хватательное движение. – Джаспер Паджетт привел вчера негра показать нам, как ловить быстрые мячи.

– Джаспер Паджетт? – навострила я слух.

– Надо же, – воскликнула мать. – Un negre icitte?[31]

– Он шеф-повар на личном поезде герцога, – объяснил Генри. – И раньше был питчером в негритянской лиге. Он сказал, что я питчер-левша!

Папа фыркнул.

– Парнишка босса снимает галстук, чтобы поиграть в мяч.